355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Алипио Родригес Ривера » На носу у каймана » Текст книги (страница 2)
На носу у каймана
  • Текст добавлен: 17 сентября 2016, 20:47

Текст книги "На носу у каймана"


Автор книги: Алипио Родригес Ривера



сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)

Глава 4
Епископальный город

Город Баракоа расположен на берегу одноименного залива, он вытянулся полосой вдоль берега и со всех сторон окружен горами.

Уже в трех или четырех кварталах от моря улицы начинают взбираться вверх. На дальнем конце города находится испанская крепость колониальных времен, форт Матачин. На самом высоком месте, господствующем над городом и над морем, – другая, Кастильо Сангили, где сейчас размещается гарнизон наших вооруженных сил. Эта крепость не кажется такой древней, как форт Матачин. В центральной части города у небольшого мола стоит наша гостиница. Главную улицу пересекает множество небольших улочек, одним концом упирающихся в море, а другим – в горы.

Посередине главная улица раздваивается, огибая треугольное пространство, на котором находится парк (главный и единственный) и церковь (тоже единственная). По бокам парка расположены две гостиницы, несколько магазинов и кино (опять же единственное). В одном из углов треугольного парка возвышается церковь, в другом – памятник матерям, который неизменно привлекал наше внимание, когда мы проходили мимо или присаживались отдохнуть. Памятник изображает женщину в старинном кресле-качалке, с совершенно бесформенной, непропорционально крупной вверху фигурой, что неизменно давало нам повод пошутить.

Прямо напротив главного входа в церковь стоит бронзовый бюст касика Атуэя[5]5
  Вождь одного из индейских племен, восстал против испанских колонизаторов и был казнен в 1515 году.


[Закрыть]
с гордо и упрямо поднятой головой. Эту копию, сделанную Ритой Лонга, установили здесь масоны и несколько местных жителей, чтобы она служила вечным укором священникам, которые повинны в смерти касика. Говорят, что на открытии бюста некий антиклерикально настроенный и пламенный оратор бросал грозные обвинения священникам, указывая пальцем на двери церкви. Настоятель обозлился и почти на три месяца закрыл главный вход, ведущий в парк. Но однажды рано утром люди, жившие по соседству, увидели, что дверь церкви отворяется и из нее в парк плывут клубы белого дыма. Потом из двери появился священник с кадилом, он обошел вокруг бюста, усердно кадя, распевая псалмы и свободной левой рукой делая какие-то жесты. Окончив изгнание дьявола, он опять запер дверь, которая не открывалась до тех пор, пока священника не сменили, и только тогда конфликт был исчерпан.

Услышав эту историю, я понял: в Баракоа меня ждет много необычного.

А сейчас мы сидим в парке, где люди молодые и постарше проводят или «убивают» время за разговорами.

Напротив, на тротуаре возле кино, стоит тележка, с которой продают бутерброды с жареной свининой, над тележкой большими красными буквами написано: «Чичи». Вдруг на тележке дважды прозвонил колокольчик, и все, кто был в парке и на улице, закричали во всю глотку: «Вон, мошенник! Вон, нахал!»

У своего соседа по скамейке, молодого человека, я спросил, что это означает, и он сказал мне:

– Понимаете, старый Чичи, бедняга, друг всему Баракоа, и все у него просят кусочек свининки или шкварочек в долг. Чичи чуть не разорился, и тогда он придумал этот колокольчик. Он никому не отказывает в кредите, но, отпустив товар, звонит в колокольчик дважды. Теперь уже мало кто просит у него в долг – кому охота становиться общим посмешищем.

Торговля с тележки шла вовсю, но больше я колокольчика не слышал. Через некоторое время я подошел к тележке и попросил два бутерброда. Пока я расплачивался, какой-то мужчина лет сорока пяти, седой, небритый, небрежно одетый, тихо-тихо, почти неслышно, умоляюще зашептал, украдкой поглядывая на меня:

– Памятью матери твоей заклинаю, Чичи, дай мне три бутерброда, дома есть нечего, а денег у меня нет, только завтра получу… Чичи, пожалуйста, не звони в колокольчик…

Через минуту он уже уходил с бутербродами, которые Чичи дал ему в долг.

Я не мог удержаться и спросил старика, почему он сделал исключение для этого мужчины. Старик перестал резать свинину, внимательно посмотрел мне в глаза, подумал, а потом сухо и коротко ответил:

– Он хороший человек, серьезный, работящий, просто ему не повезло. Да и вообще, из-за чего я звонить буду…

И продолжал торговать.

Баракоа со всех сторон окружен реками. С запада через город протекает Макагуанигуас, она течет вдоль залива, в который потом и впадает. Дальше, через Дуабу, реку побольше, перекинут простой деревянный мост. Возле ее устья стоит памятник в честь того, что здесь в 1895 году высадился Масео[6]6
  Масео, Антонио (1848–1896) – кубинский патриот, погиб во время войны за независимость.


[Закрыть]
.

Еще дальше на запад протекает Тоа, красивая, широкая река, берега которой покрыты богатой растительностью. Она напоминает реки Африки или юга Америки, если судить по кинофильмам. Крестьяне в окрестностях называют ее просто Река, словно она единственная на свете. Они ее любят и боятся. Она несет им жизнь, а иногда и смерть. В верховьях реки лодочники на своих хлипких посудинках перевозят людей и товары, ежедневно рискуя головой. Там, где река пересекает дорогу, живут паромщики, они переправляют на другой берег машины, отталкиваясь длинными баграми. Когда мы впервые переправлялись через Тоа, в десяти-пятнадцати метрах от берега я увидел в глубине просвеченных солнцем вод искореженные остатки какой-то металлической конструкции. Я спросил самого старшего из паромщиков, что это такое, и он объяснил, что это обломки моста через Тоа, который потом был снесен паводком.

– А разве никто не предвидел, что такое возможно? Из инженеров, я хочу сказать? – спросил я.

– Знали, доктор, как же не знали… Но когда старый Хосе, дед моей жены, теперь уже покойный, а он был один из самых старых в наших местах, сказал им, что река унесет их сооружение, инженер ответил, что, мол, не беспокойся, я свою работу знаю. А старик ему и говорит: «Работу свою вы знаете, а я знаю эту реку». Вот и получилось, как дед сказал, – все унесло водой, одни только железки и остались там, внизу…

С востока течет Мьель, через нее перекинут широкий мост, и говорят, что, если кто выпьет воды из Мьеля, никогда не уедет из Баракоа. А еще дальше на восток, по дороге в Мойси, широко и привольно разливается устье Юмури.

Все реки, которые текут вблизи города, обладают одной особенностью. Ни одна из них не впадает прямо в море: там, где полагалось бы быть устью, из камней, песка, веток – всего, что принесли с собой паводки, – создаются естественные дамбы. Поэтому реки сворачивают направо и текут возле моря вдоль этих дамб, протяженностью от тридцати-пятидесяти метров до нескольких километров. Эти естественные дамбы здесь называют «тибараконами». По одну сторону от них – вода соленая, по другую – пресная. В конце концов реки сворачивают к морю и впадают в него.

Это короткие горные реки, уровень которых во время паводков резко поднимается, они становятся полноводными и бурными, а затем мелеют так же быстро, как и разлились.

Я уже говорил, что во время паводков тибараконы наносятся из камней, песка, деревьев, но, когда паводок выше обычного, реки пробивают эти дамбы и несут в море тонны грязи, землю и камни. Никогда не забуду, как однажды, после недели беспрерывных дождей, придя в больницу и поднявшись на второй этаж, я увидел, что море стало шоколадного цвета. Медсестра, местная жительница, рассмеялась, заметив выражение моего лица, и спросила:

– В чем дело, доктор? Что с вами?

– Что случилось с морем? – спросил я ее, совершенно ошеломленный.

– Ах, доктор, это Тоа пробила тибаракон!

Недалеко от Баракоа находится Юнке, которая отличается от всех близлежащих гор, да и от всех гор на Кубе своей удивительной формой, она напоминает стол – вершина плоская, а склоны отвесные. Местные жители утверждают, что, когда восходит солнце, на восточной стороне Юнке можно увидеть лица Масео и Марти. И правда, при некотором воображении в определенный час суток на склоне этой горы в игре света и тени удается различить лица наших вождей.

Среди прочего Баракоа отличается еще и тем, что в него очень трудно попасть. После ужасного путешествия по грунтовой дороге все надежды мы возлагали на авиацию. «ДС-3» компании «Кубана» преодолевает за сорок минут расстояние от Сантьяго до Баракоа, но, когда вечером мы добрались до отеля «Мирамар» и узнали, что «ДС-3», в котором летели наши товарищи и наш багаж, дважды пытался сесть в Баракоа и не смог, я заволновался…

– Как это «не мог сесть»? – спросил я у Рене. – Дождя не было, погода стоит ясная.

– Доктор, – спокойно ответил мне Рене, – даже когда на небе почти нет облаков, приземляться здесь очень трудно, особенно для непривычных летчиков, – такой уж у нас аэропорт. Но сегодня самолеты компании «Кубана» приземлялись и взлетали нормально, два рейса в день.

Он говорил правду. Взлетно-посадочная полоса аэропорта в Баракоа – не длинней, чем на авианосце, поэтому «ДС-3» должен сесть в самом ее начале, чтобы затормозить к концу. Но дело не только в этом. Аэропорт окружен горами, и летчики должны лететь над ними совсем низко, чтобы посадить самолет в самом начале взлетно-посадочной полосы. А зайти на посадку можно только с одной стороны, где горы образуют нечто вроде ущелья. И все приземляющиеся самолеты пролетали над нашей больницей. Поначалу я ужасно пугался, но потом узнал время рейсов «дугласов» компании «Кубана», которые проносились буквально в нескольких метрах над кабинетом, где я принимал больных, так что казалось, будто они вот-вот врежутся в здание больницы.

Затем, почти заглушив моторы и медленно снижаясь, самолеты проходят между двумя пиками, которые жители Баракао называют «Груди Марии Тересы», и почти сразу же пилот должен приземлиться.

Посадка в аэропорту Баракоа требует большой точности, и мы не раз и не два наблюдали, как самолет с нашим багажом заходил на посадку, но приземлиться не мог и возвращался в Сантьяго.

Каждый раз, как мы видели самолет над Баракоа, мы бежали к машине и мчались в аэропорт в надежде получить чемоданы и встретить товарищей. Так мы познакомились со всеми сотрудниками аэропорта. Однажды, когда мы примчались в аэропорт, кто-то из них сказал мне:

– Сегодня облаков поменьше, я думаю, они смогут приземлиться.

– Хорошо бы, ведь уже неделю ждем, – ответил я.

– Наш товарищ, который работает в радиорубке, считает, что сегодня получится. Проходите, проходите. – Он ввел нас в контрольную вышку на деревянных столбах. Из ее окон видно все летное поле и окрестности.

Входя, я услышал, как диспетчер дает летчику указания по радио. Вдалеке, в ущелье, виднелась блестящая точка – двухмоторный самолет, снижавшийся к аэродрому.

Вдруг диспетчер медленно покачал головой и сказал в микрофон:

– Нет, командир, посадку не разрешаю! Повторите маневр снова! Еще раз!

Он с досадой нахмурил брови.

– Никак не сядет… Теперь-то уж ему не сесть! Третий раз уже, чтоб его черти разорвали. – Он прикрыл рукой микрофон, чтобы его не было слышно в кабине самолета.

Диспетчер оказался прав. Через несколько секунд послышался рев мотора, самолет задрал нос и пролетел над посадочной полосой, возвращаясь обратно.

Диспетчер увидел нас и будто старый знакомый сказал:

– Как мне хочется, доктор, чтобы вы наконец получили свой багаж! И когда только в этой дыре построят нормальный аэропорт! – Потом он снова сосредоточился, увидев возвращающийся самолет. – Командир, все закрылки открыть, ниже, ниже… ниже! – Он вскочил и в ярости закричал, словно пилот его не слышал: – Если он сейчас не сядет, они убьются – он врежется в деревья за посадочной полосой!

Вновь взревели моторы, и «ДС-3» опять пролетел над нашими головами. Зрелище оказалось захватывающим, словно азартная игра, правда, на кон были поставлены жизни людей.

Диспетчер продолжал давать указания летчику, подробно описывая, как зайти на посадку.

Я слушал и думал, что, пожалуй, к счастью, а может, наоборот, к несчастью, летчик, как мне рассказал один офицер в Сантьяго, очень опытный пилот, налетавший уже многие тысячи часов, а во время второй мировой войны он летал на истребителе.

И дернуло же меня сказать об этом диспетчеру!

– Какая разница! – отрезал тот. – Здесь это не имеет никакого значения. В нашем аэропорту главное – местный опыт. Надо знать все здешние особенности. А потом, учтите, летчикам у нас приходится полагаться не на приборы, а на собственный глазомер.

Я рассмеялся, решив, что он пошутил, чтобы разрядить напряжение, и увидел над горами самолет, который опять заходил на посадку.

Теперь тон диспетчера стал спокойным и мягким, словно он хотел успокоить прежде всего себя.

– Начинайте снижение, командир, как только пролетите холм… Опуститесь как можно ниже… Вот так! Еще ниже… Отлично! Порядок… Сажайте машину! Отлично!

Из окна я вижу двухмоторный самолет, который словно сползает по холмам на самое начало полосы. Почти не заметно, как он движется, только легкое боковое покачивание показывает, что он не совсем застыл на холмах.

Диспетчер замер, не отрывая глаз от самолета. Медленно текли нескончаемые секунды, и вдруг он обернулся и, широко улыбаясь, не в силах сдержать радости, сказал своему товарищу:

– А знаешь, я получше всякого радара буду! Летчик, который точно следует моим указаниям, посадит самолет хоть задом!

Он был доволен, что с честью вышел из трудного положения.

«ДС-3» бежит по посадочной полосе, и по его скорости и по расстоянию, которое еще остается на дорожке, ясно, что сел он прекрасно и что ему вполне хватит места для торможения.

Мы тепло встретили своих товарищей, получили багаж и вернулись в гостиницу. Подъезжая, увидели «русскую» в окне первого этажа. Со времени нашего приезда это произошло впервые. Она пристально посмотрела на меня, я поздоровался, и она ответила мне улыбкой.

Мы уже несколько дней находились в Баракоа, когда небо затянулось тучами, и старик, работавший на почте, куда я пошел отправить письмо матери, сказал, глядя на небо и принюхиваясь:

– Вы правильно делаете, что отправляете письмо сегодня. Скоро пойдут дожди. Чувствуете? В горах уже льет вовсю! – и снова втянул в себя воздух.

Я чуть было не прыснул, но сдержался из уважения к старику. Однако вскоре понял, что смеяться было нечего, и проникся уважением к метеорологическим наблюдениям местных стариков. Дождь шел без перерыва почти три недели, и даже пилоты компании «Кубана», обладающие точнейшим глазомером и большим опытом, не могли посадить самолет. Почти целый месяц мы не получали ни газет, ни журналов, ни писем, корабли не могли пройти ставший очень опасным пролив Пасо-де-лос-Вьентос. Грунтовая дорога стала непроезжей из-за паводка. К тому же в Баракоа даже в сухую погоду не работает ни радио, ни телевидение.

Такому невежде, как я, кажется вполне нормальным, что телевизионные волны сюда не доходят, но, почему не доходят волны кубинских радиостанций, я не понимаю. И не только длинные, но и короткие, на которых ведут передачи несколько гаванских радиостанций.

Зато, кроме местной станции «Радио Баракоа», здесь можно принимать Мексику, Соединенные Штаты, Гаити, Санто-Доминго и Пуэрто-Рико. Таким образом, получалась парадоксальная ситуация – товарищи, которые находились в самых отдаленных и недоступных горных районах, были гораздо лучше нас осведомлены о положении дел в стране. Я часто вспоминаю, как Фелипе Родилес называл Баракоа «призрачным городом». Он и Рохас Очоа работали в Пуриалес-де-Каухери, в горах, на границе между Гуантанамо и Баракоа, однако они могли слушать радиостанции Сантьяго и Гаваны и потому были гораздо лучше информированы.

Однажды Родилес приехал, когда мы завтракали в отеле «Мирамар», и был удивлен, обнаружив, что нам ничего не известно о важнейших политических событиях, происходивших в стране в те дни. Он нахмурился, поправил указательным пальцем очки и, глядя в сторону набережной, мрачно сказал:

– Да что же это за город такой? Я всегда считал, что его надо взорвать и построить новый на южном берегу…

Дождь идет уже целый месяц, дождь кошмарный, однообразный и беспросветный, который бывает только в Баракоа. Он не прекращается ни на минуту, не переходит в изморось, не обрушивается ливнем. Это ровный, монотонный, безнадежный дождь, который льет вот уже месяц днем и ночью. Мы совершенно отрезаны от мира, даже телефонная и телеграфная связь нарушена, и с остальным островом мы можем связаться только с помощью радиостанции ИНРА, находящейся в конторе этой организации в Баракоа. Она обозначается шифром O-27, что означает двадцать седьмую зону Ориенте, и дает нам возможность установить связь с Сантьяго, Гран-Тьерра, Моа и другими населенными пунктами провинции.

Дождь идет уже тридцать два дня. Женщины, лишенные возможности выходить из дому, близки к истерике, да и все мы постепенно превращаемся не то в лягушек, не то в рыб.

Педро, наш ортопед, с женой и маленькой дочкой, Сесилия и я переехали на улицу Мариана Грахалес в дом номер один. Здесь жил капитан Чаин, руководитель районного отделения ИНРА. Он уступил нам этот дом, понимая, что нам он нужнее. Это большой угловой дом, фасад его отделан шпунтованными досками, а полы выложены мозаикой. Галерея, большая гостиная, две спальни, столовая и ванная комната. Возле галереи растут розы, а слева от дома – орхидеи. В задней части дома помещаются еще две маленькие спальни, кухня, маленькая ванная комната и патио с цементным полом. Из патио видна внушительная громада Кастильо Сангили. Дом стоит у подножия холма, где расположен Кастильо Сангили, казарма Вооруженных сил, главный пост которых находится на боковой улице, чуть повыше нашего дома.

Мы с Сесилией заняли комнату с окнами на улицу, а через те, что расположены в левой стене дома, доносится опьяняющий запах орхидей. Обстановку, кроме кроватей, составляют два кресла, несколько стульев и письменный стол, собственность Чаина, который отдал его в наше распоряжение.

Этот письменный стол – самый необходимый у нас предмет обстановки: на нем мы едим, пишем, разбираем и собираем винтовку в дни военной подготовки, обследуем больных, когда они приходят на дом, играем в домино – словом, используем его для самых различных целей. Непрерывный дождь гораздо больше докучал нашим женам, чем нам, – они оказались прикованными к дому, мы же, несмотря на плохую погоду, работали как обычно.

Сегодня воскресенье, мы не дежурим, и жена ортопеда сказала, что пойдет погулять, пусть хоть промокнет до нитки и простудится. Не знаю, может быть, она просто пошутила, но вдруг мы все загорелись, решили прогуляться, пусть даже и под проливным дождем.

Из Хамаля, деревни возле Баракоа, к нам приехал тамошний врач, Тони. Пока они вместе с Педро готовились к вылазке, кто-то осторожно, даже робко постучал к нам в дверь.

Открыв, я увидел крестьянина, высокого, с бронзовой кожей, худым лицом и черными глазами. Одет он был в потрепанные рубашку и штаны. Из-под его широкополой шляпы из ярея выбивались пряди гладких черных волос. Он промок насквозь, вода ручьем стекала по шляпе и одежде к босым ногам. В правой руке он держал перевязанный веревкой мешок, в котором, видимо, была какая-то еда или фрукты. Вид у него был торжественный и печальный – во всяком случае, мне так показалось. Возможно, потому, что одет он был бедно.

– Я продаю фрукты, – пробормотал он, – и вот подумал… может, вам надо…

– Какие фрукты? – спросил я и тут же перебил себя: – Да не стойте вы здесь, не к чему промокать еще больше, заходите в дом…

– Мушмула… Очень хорошая, вот я и принес вам немного.

Я заглянул в мешок и крикнул:

– Сесилия! Хочешь мушмулы?

В Баракоа фруктов хватало и купить их не представляло никакого труда, но мне показалось, что мы должны помочь этому бедному человеку.

Моя жена была того же мнения, я это понял по ее глазам. Она снова пригласила крестьянина в дом, однако он и ей ответил отказом:

– Нет-нет, вы не беспокойтесь…

– Ну ладно, дайте на двадцать сентаво. Почем вы продаете?

– Я продаю мешок, сеньора, за два песо.

– Для нас это слишком много… Ладно, дайте на сорок сентаво…

Дождь хлестал по шляпе и по телу крестьянина, а он, тупо уставившись на жену, монотонно бубнил:

– Берите за песо и девяносто сентаво…

– Да нет же, дайте мне на сорок сентаво, – возразила Сесилия.

– Песо восемьдесят пять…

– За что песо восемьдесят пять? – вмешался я.

– Песо восемьдесят пять за весь мешок…

– Я же сказал вам, что для нас это слишком много. Ну хорошо, дайте на шестьдесят сентаво.

– Песо шестьдесят…

Я смотрел на этого человека, который, казалось, не слышал, что ему говорят, а только все сбавлял по пять-десять сентаво за свой мешок, который хотел продать сразу.

– Ну хватит, давайте на шестьдесят сентаво, – соглашается жена.

– Песо пятьдесят…

– Послушайте, – Сесилия начала раздражаться, – разве вы не понимаете, что нам не нужен весь мешок?

– Песо двадцать…

– Но послушайте…

– Песо…

Мы с Сесилией переглянулись. Я сказал, чтобы он внес мешок, и вытащил из бумажника пять песо.

– Знаете, у меня нет… – начал он, но тут перехватил взгляд жены. Он пристально посмотрел на нас, потом с удивлением на уже совершенно промокшую в его руках бумажку. – Знаете… – снова пробормотал он, хотя уже все понял.

Он опять посмотрел на меня, на жену, снова, будто не веря себе, взглянул на бумажку, словно боялся, что это сон, потом, торопливо и едва слышно пробормотав «спасибо», пошел по тротуару, раза два или три украдкой оглянувшись, пока не завернул за угол.

Мы сели в джип, в котором за нами заехал товарищ из ИНРА. Дождь лил не переставая, пока мы ехали в Тоа и в «Игрек», а у меня из головы все не выходил этот крестьянин с мушмулой.

Дороги были залиты, особенно в низких местах. Поездка наша чуть не сорвалась, но мы решили ехать по грунтовой дороге, которая поднимается в горы возле Тоа, так как по равнине из-за наводнения ехать было невозможно. А на возвышенности почва еще не очень раскисла, воды там было меньше, и наш джип не буксовал. По дороге мы видели банановые пальмы, склонившиеся почти до земли – настолько тяжелы были грозди бананов и настолько размокла земля.

И вот наконец внизу, между холмами, – высоко поднявшиеся и шумно бурлящие воды Тоа. Мы ехали дальше и любовались ими, когда вдруг перед нами предстал огромный водопад: поток шириной около ста метров устремлялся с выступа на высоте пятидесяти-шестидесяти метров на участке. Прекрасное, величественное зрелище.

– Почему на уроках географии нам никогда не говорили об этом пороге, или водопаде, или как там его называют? – спросила жена ортопеда.

– А его нет на картах, – ответил я ей. – Нуньес Хименес[7]7
  Хименес, Нуньес (р. 1923) – кубинский историк и географ.


[Закрыть]
, верно, никогда здесь не бывал…

Мы вышли из машины, чтобы как следует рассмотреть это чудо природы… Проехав еще немного вверх по дороге, мы согласились, что пора возвращаться, было уже поздно.

Никому ничего не сказав, я решил достать хороший фотоаппарат, можно даже взять у кого-нибудь на время, и сфотографировать эту красоту. Ведь никто не знает о таком чуде!

На обратном пути, промокнув до нитки, мы подобрали возле дороги гроздь зеленых бананов и привезли ее в гостиницу «Мирамар».

– Рене, пожалуйста, приготовьте обед, только без рекламных трюков, и попросите повара зажарить нам эти бананы, – сказал ортопед.

Мы видели водопад, а значит, несмотря на дорожные страхи и проливной дождь, прогулка удалась.

Уже три дня, как небо прояснилось. Вчера прилетел самолет и привез нам письма, газеты, новости. Мы были поражены, узнав о том, сколько событий произошло в стране за эти три-четыре недели.

Я раздобыл фотоаппарат, хоть и старый, но хороший, купил самую лучшую, какую только смог достать, пленку, и теперь мне не терпится сфотографировать водопад.

Придя в больницу, я упросил ортопеда, которому моя затея понравилась, отвезти меня на его машине. Уже три дня светит солнце, и земля немного просохла.

Вчетвером мы сели в машину и отправились на поиски водопада. Ехали вверх, пока не увидели Тоа. Вот и горы уже перед нами, проезжаем еще километра два, а водопада все нет.

– Может, он дальше? – спрашивает жена.

– Наверное, – отвечает Педро, – раз мы до сих пор его не видим.

Нас начинают одолевать сомнения, но мы продолжаем путь, пока наконец не оказываемся намного дальше, чем в прошлый раз. Водопад исчез!

На минуту у меня мелькнула мысль, что мы ошиблись дорогой, но я тотчас отверг ее: дорога была та самая. Мы развернулись и стали спускаться, разочарованные, растерянные, не понимая, что произошло. Ехали молча, пока нам не повстречался крестьянин, который вел на поводу навьюченного мула. Вот он, счастливый случай. Сейчас все выясним.

– Стой! – говорю я ортопеду.

Крестьянин тоже остановился и посмотрел на нас.

– Послушайте… Я хотел вас спросить…

– Слушаю, сеньор.

– Вы не знаете, где здесь водопад, очень красивый? – спрашиваю я.

– Я-то эти места хорошо знаю, да только тут никакой реки, кроме Тоа, нет… Она течет там, пониже…

– Да нет же, – перебиваю я его, – я говорю о большом красивом водопаде, который где-то здесь неподалеку… – и показываю на холмы, виднеющиеся на том берегу реки.

Крестьянин, плотный и смуглый, глядит вдаль, насупив брови и наморщив лоб, словно изо всех сил старается что-то вспомнить.

– А! – вдруг восклицает он. – Вы имеете в виду очень красивый огромный водопад на этих холмах?

– Да-да! Его! – нетерпеливо подхватываю я.

– Конечно, знаю! – говорит он с важным и довольным видом. – Это водопад Хулиана!

– Ради бога, скажите, где же он, – прошу я.

– Да вот тут, рядышком…

И показывает на горы перед нами.

Я уже было решил, что он издевается над нами, и сказал немного раздраженно:

– Да здесь же нет ничего.

– Конечно, сейчас нет, но он там…

– Как же там, когда я ничего не вижу?

– Да вы не злитесь. Этот водопад появляется только после дождей. Он очень красивый… Но когда дождь кончается, дня через два-три высыхает… Понимаете?

Конечно, я понял, все остальные тоже, и мы едва удержались от смеха. Мы поблагодарили крестьянина, а я подумал, что в этих краях все возможно. Еще один сюрприз Баракоа.

Здесь вообще случаются самые невероятные вещи.

Вот, например, Родилес в последний свой приезд рассказывал об одном крестьянине из Пуриалеса по имени Панталеон, который, как и многие другие, сражался на Втором восточном фронте. В 1959 году война с Батистой кончилась, и самым большим желанием всех повстанцев было повидаться с родными и близкими, ведь, пока шли бои, солдаты почти ничего не знали о своих семьях. Но Панталеон и несколько его приятелей решили «не складывать оружия».

Они уводили коров и коз, людей не трогали и изредка являлись в Пуриалес: стреляли в воздух, как ковбои в американских вестернах, затем привязывали своих коней возле бара, куда заходили пропустить по кружке пива.

Когда пытались их образумить и спрашивали, за что они дерутся, они отвечали, что вовсе не дерутся, а просто привыкли к «здоровой жизни в лесу».

Власти требовали положить конец этим вылазкам, но Панталеон просил отсрочки. Если ему говорили, что он действует как контрреволюционер, он оскорблялся и объяснял, что они «охраняют горы».

Пришлось армии покончить с этим, Панталеона и его «соратников» вынудили спуститься с гор, а затем разоружили.

Таков был Баракоа, затерянный край, с удивительно щедрой природой и на редкость отсталый, его ландшафт, его люди придавали ему незабываемое своеобразие.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю