Текст книги "Осенние сказки "

Автор книги: Алина Чинючина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

А что, есть вероятность?

Вероятность есть всегда, и ее зовут «правитель Верханы». Впрочем, это уже не для женского ума. Смысл в том, что мы должны найти эльрийского княжича раньше, чем это сделают, например, сетты.

Зачем? – опять удивилась я.

Глупая женщина… С его помощью мы сможем диктовать Эльрии какие угодно условия. В том числе и союз с нами. А у них, между прочим, руда есть. И выход к Эренийскому морю. А еще – лес, которого нет у нас. Нужно нам, чтобы все это досталось сеттам?

Наверное, нет, – я пожала плечами и отщипнула виноградину от кисти.

Вот именно. Поэтому мы и должны найти эту иголку первыми. И тогда карта мира будет сшита так, как хотим мы, а не… соседи.

Понятно, – я помолчала. – А если не найдете?

Найдем, – усмехнулся брат. – Мои люди носом землю роют. Этот гаденыш где-то здесь, у нас. Нюхом чую… да и все его следы ведут от границы вглубь. Одно плохо – если он укрылся в Храме Богини.

Как? Он иной веры…

Ты же знаешь, что в Храме может получить укрытие и защиту любой, кто попросит о помощи… какой бы веры ни был. И уж оттуда нам его не достать. Ну, ничего… Сейчас главное – взять его так, чтоб ни одна собака не узнала, не говоря уже об эльрийском князе. И тогда… – он потер ладони, – что нам какая-то Сеттия! Руда пойдет на оружие, ну а лес…

А если князь Эльрии не согласится на эту сделку? – перебила я.

Куда он денется? – удивился Тейран. – Если захочет видеть сына живым и здоровым… или относительно здоровым. Но это уже не для женских ушек, душа моя. Вели-ка лучше принести яблок в меду… – попросил он. – Устал я сегодня что-то.

* * *

Через десять дней мне пришло письмо от леди Линнери – приятельницы еще едва ли не с детских времен. Она звала меня в гости – три месяца назад у нее родился третий сын.

Наши родители были дружны, и Линнери – тогда еще вертлявая, смешливая девчонка младше меня на два года – хвостиком таскалась за мной в каждый свой приезд. Меня эта малявка раздражала страшно, но преданность ее слегка льстила. Когда мы подросли, все изменилось – я после смерти матери рассорилась почти со всеми, кто общался со мной тогда. Вернее, со мной рассорились, да и немудрено – кому хочется выслушивать вечное нытье и всхлипы. Линнери оказалась единственной, кроме брата, кому я тогда осталась нужна. Она приезжала к нам едва ли не каждый день и молча выслушивала мои бесконечные рассказы о матушке… такое не забывается.

Не сказать, что Линнери отличалась очень уж великим умом или красотой. К восемнадцати годам она окончательно превратилась в долговязую, худую, как жердь, девицу, вдобавок усыпанную веснушками. Она осталась бы старой девой, если бы не богатство семьи, и поэтому мужа своего обожала. Теперь Линнери была уже матерью троих мальчишек, жили они в поместье недалеко от столицы, а потому встречались мы очень нечасто.

Приглашение от Линнери я приняла с радостью. Очень уж хотелось уехать, проветриться… что такое прогулки верхом перед вероятностью несколько дней побыть вдали от столицы, на природе. Поместье ее мужа, лорда Сейвина – в красивой долине в двух днях пути от столицы. Конечно, вряд ли будет у нас много времени на задушевные беседы, но…

И в то же время уезжать мне не хотелось. Я и сама себе не решалась признаться почему – из-за Илана. Мне хотелось получше рассмотреть его, но не брать же такого слугу с собой! Вдобавок пришлось бы рассказывать о нем Линнери, а этого мне совершенно не хотелось. Не такими уж задушевными, в самом деле, подругами мы были… да если бы даже и так – что я могла ей сказать? Что думаю о каком-то невольнике больше, чем это позволительно? Что попытка соблазнить мальчишку окончилась для меня неудачей – это для меня-то! Стыда не оберешься! Что Тейран уже подозрительно посматривает на меня и то и дело отпускает едкие шуточки?

И я понимала, что уехать мне сейчас очень нужно. Потому что еще немного, и Илан станет для меня навязчивой идеей… в последнюю ночь я почему-то видела его во сне. Еще не хватало… А несколько дней – срок достаточный, чтобы проветриться, выкинуть дурь из головы. Пройдет. Нужны только новые впечатления.

Отъезд был назначен на вечер – чтобы не по жаре, а по ночной прохладе, но с раннего утра все в доме стояло вверх дном. Видгар ругался – Богиня ведает, из-за чего и на кого; у Майти опять не подошло тесто – а как отпустить госпожу в дорогу без пирожков? Потом на глаза мне попалась зареванная Сения, и я брезгливо поморщилась – терпеть не могу плачущих служанок.

Наконец, к обеду все стихло. Ахари укладывала мои вещи, а я сидела в саду – суета утомила меня. Солнечные пятна лежали на полу беседки, на носках моих туфелек, на подоле платья, и я лениво покачивала ногой, следя за их игрой. Вот уеду… посмотрю на Линнери, поиграю с ее малышами (чего не сделаешь ради любимой подруги – я терпеть не могла детей), послушаю за ужином разглагольствования лорда Сейвина… и все томление и чепуху как рукой снимет. Быстрее бы уже...

Внезапно мне пришло на ум, что сегодня с утра я не видела Илана ни в доме, ни в конюшне – а ведь заходила посмотреть, как чувствует себя мой Рыжик. Этого слугу нельзя было назвать особенно навязчивым, но его присутствие чувствовалось незримо… и угадывалось, кстати, сказать, издалека – по неумолчному позвякиванию ножных кандалов. Куда же он делся с утра? Послать его с поручением никуда не могли…

Госпожа, – раздался вдруг взволнованный голос из-за поворота дорожки. – Госпожа!

Я подняла голову и увидела бегущую ко мне Сению.

Госпожа… простите… там… – девочка задыхалась от быстрого бега.

Что случилось? – лениво спросила я.

Там… солдаты…

Какие еще солдаты?

Я неторопливо поднялась. Даже если и солдаты, они наверняка спросят Тейрана. А Тейран с утра уехал во дворец и обещал быть к обеду… впрочем, солнце уже высоко. Что, сами сказать не могут, обязательно надо хозяйку дергать?

Нетерпеливо похлопывая по ладони сложенным веером, я подошла к воротам.

Четверо солдат – по мундирам судя, стражников – переминались с ноги на ногу у калитки. Старший – капрал – при виде меня мгновенно снял шляпу и почтительно поклонился.

Прощения просим, леди Тамира… Тут такое дело. Вот этот – не ваш ли?

Они раздвинулись, открывая взгляду пятого, стоящего в середине. И сердце мое ухнуло и улетело куда-то вниз. Между ними стоял Илан. Связанный, босой, в разорванной одежде ремесленника, конец веревки зажат у одного из солдат.

Каким образом? – только и сумела выговорить я.

Значит, ваш? – уточнил капрал.

Мой… то есть наш. Но… объясните же, как он попал к вам?

У Ворот взяли, – сумрачно объяснил краснолицый капрал. – Шел… по виду и не скажешь, что раб – видно, стянул у кого-то одежку. Ладно, парни мои молодцами оказались – следы от кандалов на руках увидели, подозрительным показалось. Ну, окликнули… А он ведь почти отболтался: сказал, мол хозяин в деревню послал. Ладно, один из моих ребят вспомнил – видел, как вы его на базаре покупали да что вам про него торговец говорил: опасный, мол. Решили у хозяина справиться… а этот субчик возьми да бежать затейся. Ну, и понятно все стало. Только вы уж скажите: может, и вправду вы его в деревню отправили, а мы напраслину возвели? Только что ж он тогда в бега кинулся…

Я посмотрела на Илана.

Он поднял голову и тоже взглянул мне в глаза, очень спокойно – так, что я поежилась и отвела взгляд. На лице его багровели синяки, губы были разбиты, и струйка крови засохла на подбородке. Но видно было, что досталось ему не сильно – так, для порядка, чтоб не забывал, кто он на свете. Остальное добавит хозяин, решили солдаты – и были, в общем-то, правы.

Я уже хотела сказать, что да, мальчишка сказал правду и пусть они отпустят его, и уже открыла рот, чтобы… но за воротами раздалось цоканье копыт, и во двор неторопливой рысью въехал Тейран. Спрыгнув с коня, он обернулся к нам – и удивленно приподнял брови.

Это что еще? Чему обязан?

Капрал обернулся, вздрогнул, выпрямился – и вновь принялся объяснять. Не так уж много времени понадобилось, чтобы Тейран все понял.

Нет, – медленно проговорил он, брезгливо глядя на Илана, – никуда этого человека я не отправлял. И вы достойны похвалы и уважения, капрал, потому что задержали беглого раба. Я благодарю вас за службу и сообщу вашему начальству, что вы достойны досрочного повышения. А вот это возьмите от меня, – и он, развязав кошель, сунул в потную ладонь несколько монет.

Благодарю, господин! – еще больше вытянулся капрал.

А теперь прошу вас уйти. Своего раба я накажу сам.

Тейран дождался, когда солдаты, бормоча благодарность, выметутся со двора. Потом, подчеркнуто не обращая на Илана никакого внимания, подошел ко мне и поцеловал в висок.

Тамира, иди к себе, – сказал он очень мягко. – Я разберусь здесь, и будем обедать. Иди, иди…

Захлопнув веер, я кинула на Илана быстрый взгляд и послушно ушла в дом. Но не стала подниматься в свою комнату, окна которой выходили в сад, а прошла по первому этажу в одну из гостевых спален. Отчего-то сняла туфли, бесшумно – словно брат мог услышать – подкралась к распахнутому окну и, прячась за легкой занавесью, выглянула во двор.

Тейран стоял возле связанного невольника и долго-долго изучающе его рассматривал. Неподалеку испуганной группкой толпились слуги. Я разглядела среди них Майти, Видгара и девчонку Сению – эта прижимала к губам кулачки, прячась за спиной поварихи, и, кажется, почти плакала.

– Значит, побегать решил? – протянул Тейран негромко и лениво.

С брезгливой гримасой брат приподнял одним пальцем подбородок мальчишки. Илан дерзко мотнул головой, высвободился – и получил удар в живот, и охнул, согнувшись почти пополам.

Дрянь… – проговорил Тейран все так же негромко. – Поразвлечься захотел?

Илан отдышался, выпрямился. Показалось мне или правда презрение промелькнуло в его глазах?

Да пошел ты… – проговорил он негромко.

И добавил еще несколько слов, которые я не поняла.

Где ты взял одежду? – поинтересовался брат. – И как сумел снять кандалы? Кто тебе помог?

Илан молчал. В лице его не было ни страха, ни унижения. Он, связанный так, что опухли и побагровели кисти, в рваной и грязной рубашке, стоял перед хозяином так спокойно и прямо, что казалось – князь вышел к подданным, размышляя, говорить ли с ними или уйти, предоставив объясняться дружинным…

Молчишь? Сейчас заговоришь…

Тейран размахнулся и ударил его по лицу.

Илан опять сдавленно охнул – голова его мотнулась, но не произнес ни слова. Капельки крови покатились из ноздрей, пачкая грязную рубашку...

Брат брезгливо поморщился, вытер пальцы о рукав.

Ладно. Не понимаешь по-хорошему – будет по-плохому.

Он кивнул стоящему рядом Видгару.

На конюшню. Всыпать, сколько положено за побег, и сверх за наглость еще десяток. Потом, если не сдохнет, – на хлеб и воду на трое суток и заковать. А сдохнет – туда ему и дорога…

Слушаю, господин… – на лице Видгара мелькнуло мимолетное сочувствие. Он толкнул мальчишку кулаком в бок. – Пошли…

Я отшатнулась от окна.

Что ж, он ведь сам виноват. Никто не заставлял его бегать, да и знал он, на что идет – не маленький. Кто теперь ему судья? Раб должен работать, а не бегать, это всем известно. И я даже не пойду к Тейрану просить убавить наказание, потому что тогда все остальные будут думать, что им тоже можно… и какой тогда будет порядок?

Все правильно. И брат прав.

Отчего же мне так плохо-то… словно не его, а меня разложат сейчас на конюшне, словно плети ожгут мою нежную кожу, а не его, которому не привыкать…

Я долго мерила шагами комнату, сжимая кулаки так, что от врезавшихся ногтей стало больно ладоням. Потом, не выдержав, спустилась в сад. Миновала дровяной сарай, подошла к конюшне, осторожно прислушалась…

Свист плети доносился оттуда. Я закусила губы. Это очень больно?

Кажется, я стояла так и слушала целую вечность. И всего лишь однажды – у меня мурашки поползли по коже – послышался из глубины глухой, сдавленный стон.

Продам, – Тейран раздраженно мерил шагами комнату. – Продам, к бесам. К чему нам слуга, от которого одни неприятности. С солдатами теперь изволь объясняться… смотрите, мол, у советников короля рабы бегают – значит, такие хозяева хорошие, раз от них бегут. Зачем мне эти сплетни? Продам, пусть только на ноги встанет. Ск-котина… еще отпираться вздумал. Украл, говорит, одежду, а кандалы сам сумел открыть. Ну, я из него дурь выбью и правды добьюсь – посмеет еще мне дерзить…

Я, свернувшись клубочком на нешироком диване, с грустью наблюдала за братом. Продаст, в этом не было ни малейших сомнений. Когда Тейран принимался вот так бегать по комнате, это означало – зол не на шутку. И слова у него никогда не расходились с делом. Продаст. Я почувствовала вдруг страшную усталость. И правда, зачем нам такой невольник? Зачем мне эта игрушка, если… я неожиданно поняла, что уже не думаю об Илане как об игрушке. Зачем мне это все… эта маета, от которой болит сердце?

Тамира… – Тейран остановился напротив, пристально глядя на меня. – Что с тобой? У тебя усталый вид… давай отложим поездку?

Ничего, – беззаботно ответила я. – Все хорошо, брат, я правда устала немного... и никуда не поеду – передумала. Продавай, если хочешь, ты прав.

Я неторопливо встала и, поцеловав брата в висок, вышла из комнаты.

… Что с тобой, Тамира? Правильно спросил брат. Что с тобой, Тамира? Эти слова звучали в ушах – да так назойливо, не отделаться. Что с тобой, Тамира?

И вправду, что со мной? Почему при одной мысли о каком-то невольнике в сердце разливается теплая волна, а пальцы начинают дрожать? Тебе двадцать шесть лет, Тамира, а ты ведешь себя как пятнадцатилетняя дурочка, впервые увидевшая вблизи мужчину. Кто он тебе – жених, брат? Уж лучше бы брат, чем…

Проворочавшись полночи в постели, я не выдержала. Встала, накинула легкий пеньюар – вышитый, с кружевом, подарок брата, наскоро заколола волосы и, прихватив свечу, вышла из комнаты.

Я знала, где сейчас Илан – в дровяном сарае. Брат распорядился держать его там – чтобы других к побегу не подбивал. Босые ноги ступали по половицам неслышно и легко. Я вышла на крыльцо, и вокруг моей свечи тут же закружились неведомые ночные насекомые. Я отвела их рукой. Свеча подрагивала на сквозняке, вокруг метались тени.

Путь до сарая показался мне бесконечным. Все спят, дурочка, чего ты боишься в собственном доме, увещевала я себя. Зачем ты идешь туда, что хочешь увидеть? Грязного, голого, в засохшей крови раба? Вот еще дивное зрелище.

На двери покачивался замок. Я беспомощно подошла. Конечно, еще бы его оставили незапертым! Я поднесла свечу поближе – и увидела торчащий из замка ключ. Повезло… сдавленный смех вырвался у меня. Хочешь – прямо сейчас открывай и выпускай его, и никто ни о чем не узнает.

Против опасения, Илан оказался вовсе не таким, как я ожидала. Он лежал не на земляном полу, а на тюфячке – пусть и тощем, но чистом, и под головой – свернутый плащ. На руках и ногах – кандалы, штаны – грязные, но целые, и повязки охватывают спину и грудь аккуратной белой безрукавкой. Кто же это постарался так? Наверное, Майти.

Я осторожно подошла, опустила свечу на землю. Илан лежал ничком, лицом вниз, и даже не пошевелился. Он тяжело дышал во сне, русые волосы, уже чуть-чуть отросшие, сбились набок, открывая часть щеки. Я осторожно, дрожащими пальцами коснулась его волос.

Мальчик, мальчик. Стальным обручем меня сковала жалость – настолько сильная, что казалось, нет никого и ничего на свете, что я не могла бы сделать, чтобы ему стало хоть чуточку легче. Невольнику, не имеющему ничего, рабу… мальчишке, проникшему в мое сердце… кого и когда еще я так жалела в жизни? Бездомного котенка, разорванного собаками на моих глазах, когда мне было пять? Тейрана, наказанного отцом, когда мне было восемь? Юношу-ремесленника, у которого мы заказывали новое седло, посмевшего признаться в любви ко мне и за это высланного из города? Все это не то, не то, не то. Посмевший добиваться свободы достоин не жалости, а уважения, думала я, но это все ерунда, это игры мужчин – в уважение, гордость, достоинство. А я только женщина… и жалость моя была женской, испытанной впервые в жизни, и я поняла вдруг, что в этой жалости нет унижения, напротив – тот, кто ее достоин, – человек и мужчина, настоящий мужчина, гораздо больше, чем все эти разряженные франты, добивавшиеся моей милости. Гораздо больше мужчина, чем даже мой муж, которого я никогда не любила. Мальчишка, скованный по рукам и ногам, избитый, бесправный… все это наносное, внешнее. Он – настоящий. Таким мог бы стать, наверное, мой брат, если бы по-иному повернулась судьба.

Илан пошевелился, что-то пробормотал во сне, застонал. Голова его сползла с этого подобия подушки, и я подумала: ему неудобно. Неумело, несмело я попыталась поправить плащ… и заметила краешек тонкой цепочки, зажатой в его кулаке.

Я осторожно потянула за кончик. Илан снова пошевелился, цепочка выскользнула из его сжатых пальцев, и что-то маленькое, круглое закачалось перед моими глазами. Я вытянула руку, поднесла к свече. Монетка? Нет, что-то вроде амулета… небольшой, украшенный каким-то узором медальон. Я повертела его, разглядывая, попыталась открыть – не получилось, оказался сплошным. Что это, откуда у него? Память, оставшаяся от дома? Чей-то подарок? Кража? Оберег?

Снаружи раздались шаги и ругань, и я поспешно вскочила, поднимая свечу. Дверь распахнулась.

Тамира? – удивленно спросил мой брат, появляясь на пороге. – Что ты тут делаешь?!

Я, застигнутая врасплох, молчала. Только украдкой спрятала медальон в кулаке, чтобы не увидел Тейран.

Брат подошел, взял свечу из моих рук. Кинул мимолетный взгляд на спящего Илана, потом – очень внимательно – посмотрел на меня.

Успокойся, – сказал он негромко и жестко. – Не стану я его продавать… пока. Только скажу тебе, Тамира: не дело ты затеяла. Не дело. Играй с ним, как хочешь, но посмеешь влюбиться – убью. Его убью, а тебя – выдам замуж. – Глаза его смотрели холодно и спокойно. – Ты поняла меня? А узнаю, что это ты помогла ему бежать… пожалеешь. Теперь иди. Иди спать. И выбрось это из головы.

Этой ночью мне приснился лес. Лес, в котором я никогда не была и который не видела даже, не знала, как он выглядит. И двое были в лесу, двое, держась за руки, идущие меж стволов. Это я шла рядом с Иланом, и он улыбался мне. И в то же время я смотрела на все откуда-то сверху и понимала, что по лесной этой тропинке идет девушка с пушистыми волосами, которую зовут Марица. Лицо ее очень печально, хотя казалось бы – отчего, ведь рука об руку с тем, кого любит, идет она… а губы шепчут молитвы. И я поняла, что Марица молится – о нем, о том, с кем обручена. Она обручена. Она, понимаешь, Тамира? Она, а не ты.

Я вскрикнула и проснулась.

Яркое солнце заливало комнату, и все было как всегда. Совсем рядом, в саду, пел соловей. Из раскрытого окна доносились привычные утренние звуки. Я подумала, что мне, наверное, все приснилось – и вчерашний мой ночной поход в дровяной сарай, и разговор с братом. Пальцы левой руки затекли от напряжения. Я с усилием разжала их – и увидела маленький медальон на своей ладони.

Долго-долго я лежала, рассматривая ее. Тонкая цепочка, маленький, круглый, узорный медальон… ничего особенного. Разве что узор непонятный, но очень красивый – переплетенные травы, а в середине – вставший на дыбы единорог. Видно было, что вещь эта очень старая – узор потемнел, цепочка чуть погнулась от долгой работы. Интересно, откуда это у Илана? На кражу не похоже… скорее, наследство – от отца или деда. Очень уж потертой временем выглядит вещичка.

Брат уже уехал во дворец, сказали мне. Я сначала расстроилась, а потом подумала, что все к лучшему. По крайней мере, никто не помешает мне снова навестить Илана. Я, в конце концов, хозяйка или как? Должна же я знать, как поправляется невольник, наказанный накануне. Умрет он или встанет на ноги – воля Богини, но плохой буду я хозяйкой, если не позабочусь о нем.

Так, уговаривая себя, я торопливо завтракала. Находка лежала в кармане, но отдавать ее я не собиралась. Во-первых, я не украла, а взяла на время. Во-вторых, отнятое у раба отнятым не считается. А в-третьих, мне хотелось подольше полюбоваться этим странным красивым узором. Подождет. А потом верну… или не верну – подумаю.

Спускаясь с крыльца, я едва не споткнулась о маленького, пушистого котенка, клубком подкатившегося мне под ноги. Я хотела было пнуть малыша, но посмотрела на этот мягкий клубок – и рассмеялась. Лохматый, тощий, на морде черное пятно, а сам – рыжий. Откуда взялся такой? Котенок жалобно пискнул, приоткрыв розовую пасть. Чей это, интересно? У нас таких рыжих не водится. Наверное, с улицы приблудился. Надо отдать его Майти, пусть накормит… а управляющему всыпать – за то, что всяких оборванцев в усадьбу пускает.

Тина! – крикнула я, подобрав подол, чтобы не касаться приблудыша. – Тут у нас добра прибыло. Отнеси вот это на кухню, отдай Майти.

Из дома выскочила молоденькая горничная. Увидела котенка, ахнула, захлопотала над ним. Я мимоходом усмехнулась. Ну вот, спасла от смерти маленького бродяжку. Так, глядишь, и в праведники запишут, и Богиня после смерти к себе возьмет…

Подходя к сараю, я увидела, что дверь приоткрыта. Изнутри доносился женский голос. Майти, точно, подумала я. Жалеет мальчишку… я осторожно и тихо, чтобы не выдать себя, заглянула в щель. И ахнула.

Девчонка Сения аккуратно и ловко разматывала повязки на спине Илана и что-то негромко говорила ему, что-то успокаивающее. Илан улыбнулся, ответил что-то – оба рассмеялись, да так, словно всю жизнь были знакомы.

Я прислушалась.

… и как узнала – прямо заплакала. Вот, говорит, дурень – сам себя губит. Ну и молодые пошли, говорит, – совсем ума нет.

Может, и нет, – согласился Илан. – А может, и есть. Сапоги же я стащить догадался – значит, какой-то ум все-таки есть?

И все равно Майти права – глупый ты. Потерпи, я осторожно. А если бы насмерть запороли?

Ну, не запороли же… Эй… да ты плачешь?

Нет… Да! Потому что… ты…

Ну, перестань. Успокойся, слышишь? Ну, ничего же не случилос-с-сь… ох… Сения! Ну-ка перестань!

Да я не плачу уже…

Послушай… я вернусь домой – и выкуплю тебя, и увезу отсюда, обещаю! Не плачь… Ну вот, уже улыбаешься…

Илан… а как ты сумел кандалы снять? Повернись-ка… подними руку…

Видгару спасибо – он на ночь забыл, как обычно, ручные надеть. А ножные… я с вечера приметил, куда он ключи кладет… Й-й-й-елки-сосенки…

Тише-тише-тише… потерпи, солнышко, потерпи…

Я сжала кулаки. Да как она смеет! Как она смеет так смотреть на него – влюбленными, радостными глазами, как она смеет прикасаться к нему, если я не могу это сделать! Пусть бы кто угодно… будь это Майти – слова бы не сказала, но эта… Нет, только не эта!

Рывком распахнула я дверь и шагнула за порог. Девочка обернулась – и испуганно пискнула, роняя с колен чистое полотно, вскочила на ноги и торопливо поклонилась. Илан покосился, выворачивая шею – и увидев меня, непонятно улыбнулся. Но встать не смог, хотя и попытался.

Лежи, – махнула я ему. И грозно спросила у девочки: – Кто позволил?

Простите, госпожа, – пролепетала Сения. – Я… мне господин Тейран разрешил. Вчера еще… сам сказал: перевяжи, говорит, и смотри за ним, а умрет – шкуру спущу. Вот я и…

Понятно, – медленно сказала я. – Тейран, значит. Ладно… продолжай.

Я прислонилась спиной к поленнице и мрачно наблюдала за ними. В косом солнечном луче, падавшем сквозь крошечное – кошке пролезть – окно у самой крыши, плавали пылинки. Открытая дверь давала достаточно света… и честно говоря, зрелище было не из приятных. Я отвела глаза. Надо отдать девочке должное – она действительно разбиралась в лечении. Пальцы ее двигались умело и ловко и, видимо, не причиняли лишней боли, хотя несколько раз Илан сдавленно застонал, но тут же умолк, скрипя зубами. Сения снова прошептала что-то успокаивающе… а я сжала челюсти. Как она смеет утешать его, если это могу сделать я.

Наконец, Сения затянула последний узелок и поспешно встала, собрав в ворох окровавленные повязки. И поклонилась мне.

Все, госпожа. Вечером надо будет снова перевязать. И вставать ему пока нельзя, чтобы…

Пошла вон, – бросила я сквозь зубы. – Сама знаю.

Девчонка торопливо метнулась к выходу, низко опустив голову. С мстительным удовольствием я заметила слезинки, катящиеся по ее щекам. Ничего, не растает. Не сахарная.

Илан лежал все так же ничком, вытянув вперед скованные руки, и молчал. Глаза его смотрели мимо меня.

Как ты? – спросила я, опускаясь на колени на земляной пол, совершенно не заботясь о том, что пачкаю юбку.

Спасибо, госпожа, – ответил он коротко и равнодушно.

И понимай, как хочешь…

Я прикажу, чтобы с тебя сняли кандалы… хотя бы ручные, – сказала я. И осторожно прикоснулась к холодным браслетам на его запястьях.

Спасибо, госпожа… – так же равнодушно ответил он и отвел руки.

Илан… пообещай мне, что больше… что больше не станешь бегать, – попросила я.

Нет, – ответил он, не раздумывая.

Брат хочет продать тебя, – прошептала я.

Илан не ответил, облизал пересохшие губы.

Я нерешительно помолчала.

Хочешь есть? Брат запретил, но…

Уйди, госпожа! – сорвался он вдруг. – Уйди, прошу!

И добавил – резко, на выдохе – еще несколько непонятных слов, тех же самых, что и вчера утром. Отвернулся и закрыл глаза.

Резкая, как удар хлыста, ярость вспыхнула во мне, заливая щеки жарким румянцем. Коротким, стремительным захватом стиснула я прядь его волос и дернула так, что голова мотнулась и Илан сдавленно зашипел сквозь зубы.

Ты… – в груди моей клокотала ненависть. – Ты… запомни! Ты в моей власти, понял, раб? Что пожелаю с тобой, то и сделаю. И ты мне морду не вороти, захочу – запорю насмерть, захочу – продам или собаками затравлю. Гордый какой нашелся! Засунь свою гордость в задницу и молчи, и радуйся, если вообще разрешат слово сказать! Убью, сволочь! – и я выругалась сквозь зубы – тяжело, по-мужски.

Еще раз я дернула его за волосы, потом выпустила – и с силой, резко ударила по только что перевязанной спине, так, что Илан выгнулся и вскрикнул, не сдержавшись. Носком туфельки, поднявшись, пнула его в бок. И вышла, с силой хлопнув дверью.

* * *

Два дня я прятала медальон на дне шкатулки, под грудой своих драгоценностей. Вечерами рассматривала при свете свечи… мне казалось иногда, что он пахнет травами. Погнутый, потемневший от времени, но все же – явно не простая железка… Неужели украл? Неужели… а если эта безделушка принадлежит именно Илану, то не поможет ли она узнать, кто этот человек и почему так избегает разговоров о прошлом?

На третий вечер я не выдержала.

Послушай, – как можно небрежнее сказала я брату, когда ужин закончился и слуги подали на сладкое щербет в маленьких вазочках. – Как ты думаешь, чей это узор? В смысле – какого времени и какой страны?

Я протянула ему медальон на ладони.

Где ты взяла это? – удивился Тейран, осторожно рассматривая чеканку на свет. – И с какого часа ты вдруг стала интересоваться старинными узорами?

А он правда старинный? – я постаралась не услышать первого вопроса.

Я, конечно, не специалист, но… судя по всему, этой чеканке не меньше сотни лет. Так где ты его нашла?

В торговых рядах, – ответила я спокойно. – Вчера гуляла по рынку, засмотрелась на украшения, а там… лежал рядом с прочими. Мне понравилось, и я купила, за него дешево просили.

Тейран внимательно посмотрел на меня. Я улыбнулась как можно беззаботнее.

Знаешь… я вообще-то думала носить его с новым плащом. У меня вышит на нем похожий узор. Но сейчас посмотрела, примерила… не идет.

Купила, – проворчал брат. – Вечно ты что-то купишь… вон, от одного приобретения уже покоя нет, теперь и от второго не будет. Выкинь, – посоветовал он, и взгляд его смягчился. – Что тебе это старье? Я тебе новый куплю… нарисуй – закажем у ювелира, еще как красиво будет!

Да жалко, – призналась я. – Уж больно штучка красивая, к душе легла. Похож узор, но не тот... странный, мне таких видеть еще не приходилось. Ты привозил мне броши из Сеттии, из Верханы, с Юга, но такого…

Я, если честно, тоже не могу сказать, – признался брат, подбрасывая медальон на ладони. – Похоже на Сеттию, но… не знаю, не уверен. Знаешь, душа моя, если тебе так уж нужно, я могу взять эту штуку с собой и поинтересоваться… есть у меня свои люди знающие, они расскажут. Хочешь?

Я кивнула.

Хорошо. Быстро не обещаю, правда, но…

Только потом назад верни, – попросила я. – А то знаю я тебя…

И, видя, что брат нахмурился, стараясь сгладить неловкую шутку, поцеловала его в щеку.

Не знаю, что сказал или подумал Илан, обнаружив пропажу. Не сомневаюсь, что медальон был ему дорог – иначе он бы не прятал его так тщательно, не сберег бы во всех переделках. Видно, снял перед наказанием, а потом сил не хватило надеть, так и оставил зажатым в ладони. Может быть, это просто подарок… в любом случае, мальчишка наверняка расстроился. И скорее всего, долго искал пропажу. Ничего, когда брат отдаст мне ее, я потихоньку верну ее Илану. Потерпит. Мне это важно. Мне нужно узнать, в конце концов, кто он такой – воин, способный стоять против шестерых в одиночку; мальчик со взрослыми шрамами на теле; сын пастуха, получивший благородное воспитание.

Несколько дней Тейран не говорил мне ни слова, только покачивал головой. Вечером он привез мне почти такой же медальон, только узор на нем ложился на мой новый плащ так, что лучше и угадать было нельзя. Золотая цепочка была тонкой, узор – красивым, и несколько дней я просто радовалась обновке, забыв обо всем. Но потом снова пристала к брату, и в конце концов он ответил слегка раздраженно:

Будет что-то – сам скажу. Далась тебе эта побрякушка… – и усмехнулся, – что значит женщина!

И я перестала спрашивать. Будет что-то – скажет сам. В конце концов, брат мой – умный человек и сам прекрасно понимает, как может жечь нетерпение.

* * *

Минуло, наверное, две недели, и Тейран стал возвращаться из дворца чуточку раньше, не такой вымотанный и откровенно довольный – видно, дела его пошли на лад. Мы снова сидели вечерами на веранде и разговаривали – обо всем. Близкое предчувствие осени делало эти беседы еще более долгими.

Вот-вот должны были начаться дожди. В наших местах дожди – не благословение среди летней засухи, не радость по-лужам-босиком, не радуга в полнеба. Так, говорят, бывает на севере… так мне рассказывала Тина. В наших краях дожди – это сплошная пелена от земли до неба, за которой не видно ни лица, ни солнца, ни жизни. Полтора месяца воды – всюду, чавкающей грязи под ногами, сырых ног и капель в воздухе… а на смену им придет недолгий холод, когда грязь скует ледяным панцирем, а промозглый ветер загонит под крышу всех, кроме солдат и бродяг. И это будет недолго, но… этот зимний, промозглый, постылый месяц бывал для меня самым длинным месяцем в году.