Текст книги "Осенние сказки "

Автор книги: Алина Чинючина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

Этот мальчик будет моим, решила я.

Сколько? – спросила я, развязывая кошелек.

Торговец вытаращился на меня.

Госпожа… вы и вправду…

Сколько? – резко переспросила я.

Тридцать золотых, госпожа… и еще монета за кандалы – или ведите без них, но далеко вы с ним не уйдете.

Мне это безразлично, – проронила я надменно, швыряя ему деньги. И кивнула мальчишке: – Пойдем.

Долго еще я кожей ощущала удивленный взгляд этого бедняги, так ничего и не понявшего, и тихо посмеивалась над ним. Ничего, кухарка подождет. В конце концов, я могу себе это позволить. У меня слишком давно не было новой игрушки. А Тейран ничего не скажет. На мои прихоти и капризы он денег не жалеет.

Раб шагнул с помоста, стиснув пальцами звенья цепи, и я заметила, как заходили желваки на его щеках. По дороге не сбежит, решила я, раз скован. А потом… он станет моим. И никуда от меня не денется, собачонкой будет бегать за один только взгляд. Я улыбнулась ему – мягко, почти ласково. А он отвел глаза и сжал губы.

Дома я велела Майти накормить девчонку, отмыть от базарной пыли и выдать новую одежду – нечего таскать в дом грязь. Сения испуганно цеплялась за своего спутника – так, что я даже ощутила болезненный укол ревности. Девочке надо будет объяснить, кто здесь хозяйка. А парня привела к управляющему и стояла рядом, пока Видгар возился с замком его кандалов. Мальчишка молчал, словно его это вовсе не касалось; когда тяжелые браслеты, наконец, разомкнулись, он осторожно потер руки и поморщился, но не проронил ни слова.

Перевязать, – велела я, глядя на багровые полосы на его запястьях. И спросила насмешливо: – Ты говорить-то умеешь, раб?

Он вскинул голову, как сноровистая лошадка, за что тут же получил тычок под ребра от Видгара: не подобает так вести себя с госпожой. А я усмехнулась.

Убедившись, что раб уведен в людскую, я поднялась к себе и, как была, упала на кровать. Раскинула руки и засмеялась.

Да, и за это меня ненавидели и боялись. За то, что я имею право выбирать. Их так много – тех, кто жаждет провести со мной вечер или ночь, и за это меня в городе называют… впрочем, повторять не буду. Меня всегда забавляет зависть старых дев, оставшихся никому не нужными, или старух, которые тоже никому не нужны. А я желанна многим. И потому могу и покапризничать. Тейран лишь хохочет, выслушивая рассказы о моих похождениях, которые, к слову сказать, всегда преувеличены больше, чем на половину. Не так часто, как говорит молва, остаются у меня мужчины, но ни один – ни один! – еще не ушел от меня недовольным. Я побывала замужем, я знала многих, я знаю, как угодить им и сделать им приятно. И все они мне до чертиков надоели. А поскольку природа все-таки берет свое – я женщина или как? – то время от времени я делаю себе подарки подобно нынешнему.

Если мальчик окажется с умом, он сможет жить, купаясь в роскоши… ну, по меркам слуг, конечно. Если будет глуп… мне даже станет его немножко жаль. В любом случае, поразвлекаюсь я на славу.

Но пока торопиться не следует. В ожидании праздника есть своя особенная прелесть. Пусть парнишка отдохнет, придет в себя, осмотрится, наконец. Завтра ночью… да, завтра ночью. Я гибко потянулась, выгнувшись всем телом, и тряхнула кудрями. Интересно, он сам-то знает, какой он будет счастливый?

Тейран вернулся из дворца поздно и уставший, почти измученный. Но чашка чая с жасмином, ванна и моя улыбка привели его в веселое расположение духа, и он, сидя на веранде с сигарой, пересказывал мне дворцовые сплетни. Я свернулась клубочком у его ног и положила голову на его обтянутые шелком колени. Сегодня вечером я никуда не поеду.

Вечер был жарким и душным, но я привыкла к этой жаре и почти не ощущала зноя. Серебряное вечернее платье небрежными складками облегало фигуру, и во взгляде брата, устремленном на меня, я видела искорки восхищения. Одуряюще пахло цветами из сада, к их запаху примешивался аромат длинной верханской сигары. Тейран покачивался в плетеном кресле, выпуская колечки дыма, рука его небрежно перебирала мои черные кудри, рассыпанные едва не до пола.

–… а еще говорят, сестричка, что ты скоро выйдешь замуж. Это правда?

За кого? – лениво поинтересовалась я.

За Виджну из дома Уриев.

Этот старик… – протянула я. – Сдался он мне!

А Хелий из Марки?

Пффф… – так же лениво протянула я, отбрасывая с лица волосы. – Надоел.

Гм. А что Рокий – он сегодня будет?

Вчера был. Я прогнала его…

Тебе не угодишь, сестра, – засмеялся Тейран. – Ты разборчива. Ну, а чем не угодил тебе Рокий? Богат, красив…

И стар, – закончила я.

Побойся Богини! – притворно возмутился мой брат. – Рокий всего на три года старше меня. Я, по-твоему, стар?!

Ты другое дело! – гибким движением кошки я вскочила и поцеловала его в не бритую сегодня щеку. – Ты лучше всех, брат!

То-то же, – пальцы его вновь погрузились в мои кудри. – Зачем встала? Сядь!

Я послушно опустилась на ковер. Тейран довольно усмехнулся.

Во-о-от, – протянул он, накручивая на пальцы мои длинные черные пряди, – а то все заботы, заботы…

Поделись, – предложила я.

Брат отстранил меня, поднялся, прошелся по веранде взад-вперед, остановился, облокотившись на перила. Невольно я залюбовалась им. Какой же он красивый, черт возьми! Если б он не был моим братом – прибежала бы, приползла, у ног бы легла, лишь бы не прогонял, служанкой верной бы стала. Где глаза у этих девчонок? Впрочем, не одна красавица столицы была бы счастлива, если б Тейран иль-Хеалль посватался к ней. А он почему-то медлит…

Так что случилось-то? – спросила я.

А… Эльрия с Сеттией недавно опять погрызлись.

И это новость? – удивилась я.

Подожди... В битве на границе пропал без вести сын князя Эльрии. Сеттия, собственно, в очередной раз решила попробовать соседа на зуб и устроила набег. Эльрийский князь выслал большое войско – видно, ему тоже это надоело. Потери были огромные – с обеих сторон, но Эльрия отбилась, впрочем, как всегда. Сын князя Иврина, который вел дружину, был убит. А потом оказалось, что убит вовсе не княжич, а простой дружинник, переодетый в княжескую одежду. Уж зачем им понадобилось это – понятия не имею. Поразвлечься решили, не иначе, – брат хохотнул. – Так что теперь правитель Эльрии Иврин ищет сына…

Куда же он мог деться? – удивилась я.

Мало ли. Может, в плен попал. Может, действительно убит и лежит где-нибудь в поле в одежде простого воина. Неизвестно.

Романтично, – лениво протянула я.

Мне стало скучно. История, конечно, интересная, но не настолько, чтобы этим занимался советник Кайрина Великолепного, да продлит Богиня его дни.

А дальше что?

А вот это уже секрет, – Тейран наставительно поднял вверх палец. Потом прошептал заговорщически: – Я ищу его за горами, за лесами, за синими морями…

Ты? – удивилась я. – Зачем?

Чтобы подарить на блюдечке моей сестре, если она того пожелает, – захохотал Тейран.

Я запустила в него персиком. Брат, ловко увернувшись, одним прыжком пересек веранду, подхватил меня на руки, закружил… Я растрепала его смоляные кудри.

Снизу, из сада, послышались шаги и громкий голос невидимого в полутьме управляющего – судя по всему, кому-то нерадивому доставалась очередная порция ругани.

Да, кстати, ты не искала сегодня повариху? – вспомнил вдруг Тейран и осторожно поставил меня на ноги. – Собиралась ведь…

Нет… Зато белошвейку нашла… вроде подходящая, – я пересказала ему всю историю поисков и приобретений.

Да, – протянул брат, снова падая в кресло, – я видел сегодня эту девчоночку… неплохая мордашка…

Пусть лучше руки будут неплохие, – проворчала я. – А с лица не воду пить…

Кому как… – он усмехнулся. – А второй, которого ты купила, – он кто? Кузнец?

Не знаю… Сам посмотришь.

Я снова опустилась на колени перед креслом и, положив голову на колени Тейрану, посмотрела на него. Отчего-то мне не хотелось рассказывать, для чего куплен этот раб. Но брат сам все прекрасно понял. Приподнял за подбородок мое лицо и пристально посмотрел на меня, а потом поцеловал в правый глаз.

Лишь бы тебе понравилось. А мне все равно – хоть кузнец, хоть плотник... Я тебя люблю, сестричка.

Я мурлыкнула и потерлась щекой о его руку.

* * *

Следующим утром я поднялась рано. Спать не хотелось, в крови кипело жаркое возбуждение. Позволив Ахари уложить мне волосы, я решила было поехать кататься верхом и приказала подать лошадь. Но потом передумала – и направилась в кухню.

Это может показаться вульгарным, но бывать в кухне мне нравилось всегда. Кухня у нас – необъятная; когда-то огромный горящий очаг казался мне пещерой дракона или злого духа, и я боялась подходить к нему близко. На стенах развешаны пучки сухих приправ, всегда блестит начищенная до блеска медная посуда, оживленно переговариваются служанки. Чумазые, шумные дворовые ребятишки путаются под ногами в ожидании, не перепадет ли чего. Когда-то и мы с братом были в их числе. А перепадало нам обыкновенно или пенка от варенья, или пирожок, или просто кусок простого хлеба грубого помола (который, кстати сказать, я люблю до сих пор).

Майти, повариха, необъятных размеров невольница-южанка любила меня необыкновенно и гордилась так же сильно. И так же неистово ворчала, потому что «кого люблю – того уму-разуму учу». С детских лет, случись в доме гроза, я искала прибежище в кухне; вечерами мы с Тейраном часто спускались сюда – послушать сказки, которых Майти знала великое множество. При одном взгляде на пухлые, коричневые от загара и возраста руки этой женщины мне становилось легко и спокойно. Сюда я приходила порой просто так, и старая служанка была, наверное, одна из немногих людей на земле, кого я… любила? Не знаю. Во всяком случае, круглолицая, темноглазая эта женщина привносила покой и уют, какого не бывало порой в парадных покоях.

Майти увидела меня и, заулыбавшись, сунула пирожок. Я надкусила: с ягодами.

А на обед с грушами испеку, – напевно заговорила она. – Тесто я поставила уже, и поднимается славно, так что будет чем порадовать госпожу…

Как новенькие, Майти? – спросила я.

Да все хорошо, госпожа, – пожала она круглыми плечами. – Вчера их накормили, вымыли… одежду на девчонку-то подобрали, а на эту, прости меня Богиня, жердину едва нашли рубаху, а уж штаны он свои оставил – не подошли ничьи. В кого только вымахал такой. Я его малость подштопала… ты уж прости, госпожа, но ободранный он – страсть смотреть. И руки – от кандалов, да и по спине кнут погулял. Если желаешь, могу кликнуть… на заднем дворе он, дрова колет.

Не надо, Майти, – я улыбнулась женщине. – Ты потерпи еще немного без помощницы, ладно? Найду я тебе подмогу, обещаю.

На задний двор я, конечно, не пошла, еще не хватало. Солнце стояло уже высоко, и я опять подумала: не поехать ли кататься? Потом вспомнила, что сегодня вечером обещал пожаловать благородный Виджна, и настроение испортилось. Подождать, что ли, еще с месяц или уж указать ему на дверь? Опять начнет читать плохие стихи, дышать громко и ломать потные пальцы. Скучно.

Я вышла на веранду, тронула пальцами пушистый бок одинокого персика, оставшегося в вазе со вчерашнего вечера. Подумав, отправила его в рот. Выкупаться? Или все-таки поехать кататься?

Голоса во дворе привлекли мое внимание, я подошла к перилам. И улыбнулась.

Брат, одетый в костюм для верховой езды, с хлыстом в руках, прохаживался перед крыльцом. Вчерашняя покупка – девчонка Сения и мой раб – стояли перед ним, и я даже отсюда увидела испуг и покорность на лице девчонки – и ненависть во взгляде парня.

… и будете послушными – вам же будет лучше. Это понятно?

Девочка пискнула что-то невнятное, а парень промолчал, словно не слышал.

Тейран остановился перед ним и оглядел с головы до ног, щелкнув пальцами.

Как тебя зовут?

Илан, – помедлив, коротко ответил тот.

Откуда?

Из Сеттии…

Врешь, – не меня тона, сказал Тейран. – Я видел твое рванье – это одежда солдат Эльрии.

Я ополченец, – угрюмо ответил парень, отводя взгляд.

Кем был до войны? – продолжал допрос Тейран.

Пастухом.

И опять врешь, – так же спокойно проговорил брат. И коротко размахнулся, занося хлыст для удара.

Я с любопытством ждала, что будет дальше. А пленник отклонился так незаметно и умело, что и невнимательный взгляд понял бы – это было движение воина.

Ты солдат, – по-прежнему не меняя тона, сказал Тейран. – Зачем врешь?

Раб молчал.

Теперь уже без размаха, коротко, но сильно брат ударил его хлыстом – удар пришелся по груди, по рукам, и Илан не сумел увернуться – стоял слишком близко. Я заметила, как сжались его кулаки.

Запомни, – Тейран спокойно сложил хлыст, – непокорные здесь учатся быстро. И цена урока – твоя шкура. Будешь послушным, тебе же будет лучше. Понял?

Илан молчал.

Тейран неожиданно усмехнулся.

Ладно. Хотел я тебя к управляющему отправить, но, боюсь, сбежишь. Пока пойдешь на конюшню в подручные. На ночь – в кандалах, а там посмотрим...

Он развернулся на каблуках и увидел меня, стоящую на крыльце. Лицо его осветила улыбка

Кататься поедем, Тамира?

Я засмеялась и сбежала вниз по ступеням.

Да. Сегодня я хочу уехать далеко-далеко….

Вечера я ждала с нетерпением, смешанным с жадным восторгом – как в детстве ждала праздника со сладостями и новым платьем. Можно было бы, конечно, подождать пару дней – пусть моя игрушка немножко привыкнет к новому положению. Но кто он такой, чтобы думать о его желаниях и настроении? Это МОЯ игрушка, в конце концов. И сегодня мне будет хорошо. Очень хорошо. Я много умею, мальчик останется доволен. И сделает так, чтобы было хорошо мне. Он это сможет. Я видела, как он двигается, – это не простой мужлан, ничего, кроме своей сохи, не знающий. Эти руки способны на многое. Вряд ли у него было так уж много женщин… сколько ему лет – семнадцать, восемнадцать, девятнадцать? Я и сама не понимала, почему так раззадорил меня этот пленник из полудикой страны на севере. Наверное, своей непохожестью на других – слишком приелись мне черноволосые страстные красавцы. Я хотела сдержанности, хотела юности.

Когда беспощадная жара начала понемногу стихать и небо из бирюзового стало аметистовым, я приказала приготовить душистую ванну. Тейран уехал еще после обеда – по делам, как он сказал, и я не допытывалась, что за дела, лишь порадовалась, что его не будет дома. Сразу после его отъезда приказала Видгару отпустить мальчишку отдыхать, попросила Майти проследить, чтобы раб был сыт и снова вымылся. А сама зажгла в комнате на втором этаже свечи, задернула шторы, оставив открытым окно.

Аромат курений слабо витал в воздухе – этот манящий, дразнящий запах я особенно любила, он будил тело и успокаивал мысли. Я надела любимое платье – темно-алое с золотой оторочкой, оно красиво оттеняло мою смуглую кожу, расчесала и подняла наверх темные кудри. Потом, в нужный момент, просто вынуть золотую заколку – и тяжелая волна хлынет на плечи, упадет на грудь, едва скрытую шелком платья… ни один еще не устоял! Тронула волосы и запястья пробкой флакона с дорогими духами, привезенными братом откуда-то с юга. Хотела надеть золотые браслеты, но рассмеялась и швырнула их на туалетный столик. Воистину, сколько забот из-за какого-то мальчишки! Чего ради я так стараюсь? Да он потеряет голову от одного только моего прикосновения.

Комната тонула в полумраке. Низкое, просторное ложе, накрытое тяжелым покрывалом, два глубоких, удобных кресла возле маленького столика, вазы с цветами, ваза с фруктами, два бокала, тяжелая, оплетенная бутыль лучшего вина, сладости на блюде. Сегодня мне будет хорошо…

Уже совсем стемнело, когда я выставила вон Ахари и приказала привести мою игрушку. Снова поднесла к лицу зеркальце и довольно улыбнулась. Не родился еще мужчина, который не потерял бы голову в моих огромных глазах. И ты, мальчик, будешь не первым и не последним.

Его шаги на лестнице были почти неслышными – мальчишка двигался легко и стремительно; Видгар в сравнении с ним топал, как медведь. Остановившись на пороге, оба поклонились. И резкая игла раздражения пронзила меня – парень кланялся не в пояс, как полагается рабам, а коротко, неглубоко, как равный.

Добрый вечер, госпожа…

Наконец-то я услышала его голос. Негромкий, низкий, уже сформировавшийся… я бы сказала – медный, если бы кто-то понял. Голос моего брата был бархатным, умершего моего мужа – серебряным, голоса большинства мужчин – деревянными или стальными. Медных я не слышала почти ни у кого.

Теперь мальчишка выглядел куда лучше, чем вчера утром. Простая домотканая одежда, какую носят все слуги, – чистая и целая, хотя рубашка чуть великовата и болтается на худых плечах. Чистые волосы пушатся, обрезанные неровно и криво; я пообещала себе, что едва они хоть чуть-чуть отрастут, я обязательно сама обрежу их поприличнее. Темные круги под глазами стали меньше, и само лицо кажется отдохнувшим. На запястьях – аккуратные полоски бинтов. И пахнет от него не потом и пылью, как вчера, а едва уловимым ароматом чистого юношеского тела.

Я небрежно махнула Видгару:

Можешь идти…

Как, госпожа? – удивился тот. – А если этот… ведь нескован же, а если он вас…

Тебе неясно сказали? – процедила я сквозь зубы, и Видгар счел за лучшее молча исчезнуть за дверью.

Я улыбнулась, жестом указав на второе кресло.

Илан молча сел – и взглянул на меня без улыбки, внимательно и спокойно.

Как ты устроился? – спросила я – надо же было что-то сказать.

Благодарю, госпожа…

Не обижают тебя?

Нет, благодарю…

Если что-то будет нужно, – голос сделаем мягким, в меру заботливым, как и полагается настоящей хозяйке, – приходи, не стесняйся. И… – я помедлила, – не бойся брата. Он строг, но… справедлив.

Благодарю, госпожа…

Вот же заладил.

Несколько секунд мы молчали. Илан обводил глазами комнату, а я откровенно и не стесняясь, с насмешливым любопытством разглядывала его. И думала о том, как странно, как не похоже на остальных он сидит в глубоком этом кресле. Слуги, приходящие сюда, – если их удостаивали, конечно, такой чести, – опускались на обитое жестким шелком сиденье осторожно, как на колючий кактус. И потом боялись пошевелиться лишний раз, чтобы, упаси Богиня, не помять дорогую ткань. Этот же сидел так, словно привык к такой роскоши с рождения, словно для него это кресло имело такую же ценность, как тюфяк, набитый соломой. Снова я задумалась, кем же был этот мальчишка до того, как попал на невольничий рынок. Бокал с вином казался в его худых пальцах не грубой деревянной кружкой, а благородным бокалом с игрой бликов на просвет. Но я заметила – Илан не отхлебнул ни разу. Боится? Вытянул длинные ноги, сцепил пальцы в замок… хотя нет, все-таки сидит чуть скованно, стараясь не прикасаться спиной к спинке кресла. Я вспомнила – «отведал палки». Ладно, учтем.

Ты, наверное, гадаешь, – нарушила я молчание, – зачем тебя позвали сюда?

Да, госпожа, – ровно ответил Илан. Серые его глаза засветились насмешкой, и насмешка эта неожиданно разозлила меня.

Все очень просто. – Я взяла из вазы яблоко, задумчиво повертела его в руках. – Я хочу узнать о тебе побольше. Я ведь хозяйка и должна знать все о тех, кто мне служит. Я права?

Илан шевельнул губами, и я поняла, что едва не сорвалось с языка: «Вы всех так обхаживаете, госпожа?». Нет, мальчик, пока только тебя одного….

Расскажи мне о себе, – продолжала я, стараясь, чтобы голос не выдал охватившего меня возбуждения. – Откуда ты родом?

Из Сеттии, госпожа, – Илан смотрел куда-то в сторону, точно темный угол мог содержать в себе что-то привлекательное.

А кто твой отец?

Пастух, – он даже не прибавил обязательного «госпожа».

А мать?

Белошвейка.

Ты говорил, что служишь эльрийскому князю?

Да.

Богиня, мне что, клещами из него слова тянуть?

У тебя есть невеста?

Вопрос попал в точку – лицо юноши дрогнуло на миг, но быстро снова стало бесстрастным.

Да, госпожа…

Красивая? – теперь моя очередь смеяться. – Красивее меня?

Я знала, что он ответит «Нет». Не родился еще на свет человек, который мог бы ответить «Да» на такой вопрос. Илан перевел взгляд на меня. Сейчас он скажет, и все станет просто…

Но он сказал:

Да…

Да как ты смеешь?! – у меня на миг перехватило дыхание. – Красивее – меня?!

Прости, госпожа, – ровно ответил Илан. – Для меня она лучше всех на свете.

Да что он там увидел, в этом углу, чума его побери?! Как он смеет издеваться надо мной?

Ладно, – я взяла себя в руки, – возможно. Но тебе придется забыть ее, Илан. Здесь много красивых девушек, ты не будешь обижен.

Мы обручены, – тихо проговорил он, и такая боль и тоска прозвучали в его голосе, что на миг меня охватила зависть. Кто она, эта девица… небось, конопатая и курносая?

Сквозняк ворвался в комнату, взвихрил шелковые занавеси, и я опомнилась. Тоже хороша, нашла о чем говорить – о невесте.

Оставим это. Ты воин… кем ты хочешь быть – помощником конюха или плотника? – спросила я. – Если будешь умел и прилежен, тебе будет у нас хорошо. Мой брат не обижает тех, кто служит ему верой и правдой.

Мне все равно, – ровно ответил Илан, все так же глядя в угол.

Я медленным, плавным движением поднялась из кресла, прошлась по комнате – так, что ткань колыхалась, обозначая и подчеркивая линии тела. Я знала цену этой походке… если бы он только посмотрел на меня. Потом подошла и присела рядом – на ручку его кресла. Илан едва заметно отстранился.

Мы не обижаем тех, кто верно служит нам, – проворковала я, словно случайно касаясь его руки. – Будешь послушным – будет и еда, и одежда… и женщина. А через пару лет присмотришь кого – женим… даже если она окажется служанкой соседа – выкупим. Тейран не жалеет денег для тех, кто ему верен.

Я легко, едва касаясь, кончиками пальцев поглаживала его руку, ощущая, как мурашки пробегают по коже мальчишки. Илан снова сделал попытку отстраниться, облизнул пересохшие губы. Еще бы, подумала я. Сколько недель у тебя не было женщины? Явно не меньше месяца.

Хочешь пить? – заботливо спросила я.

Поднявшись – у него едва не вырвался вздох облегчения! – я дразнящей походкой пересекла комнату, подхватила кубок с вином. Постояла в падающем на пол световом пятне, словно любуясь игрой темно-красных бликов, на самом же деле давая рассмотреть себя, откинула со лба смоляные пряди. В вино не подмешано ничего, но это и не нужно. Надо только заставить его расслабиться.

Илан покачал головой.

Спасибо, не надо… – и гибким, слитным движением поднялся на ноги. – Вы позволите мне уйти, госпожа?

Не очень-то умело это у него вышло – скорее, как просьба о помощи.

Не позволю, – прошептала я, подходя вплотную, прикоснулась кончиками пальцев к его груди. – Мы еще не договорили. Скажи, какие тебе нравятся женщины? Мы подберем самую лучшую.

Пальцы мои трепетали, касаясь его губ, щек, висков, на которых выступили капельки пота. Мне хотелось слизнуть эти капельки. Какой же он высокий! Какая гладкая, загорелая кожа, как выступают ключицы на прямых плечах… и эти припухшие, совсем еще детские губы – они словно созданы для поцелуев. Какие у него руки… еще мгновение – и его твердые пальцы зароются в мои волосы… я выхватила заколку, тряхнула головой…

Иди ко мне, – прошептала я и потянулась к нему губами. Внутри жарко горел огонь желания, руки дрожали от жадности и предвкушения наслаждения.

А Илан перехватил мои запястья и мягко, осторожно отвел их в сторону. И отступил на шаг.

Прошу прощения, госпожа, – сказал он негромко.

Иди сюда, дурачок, – я думала, что он боится, не решается. – Не бойся никого, я сама хочу тебя, я тебя очень хочу, иди ко мне…

Не надо, госпожа, – он совсем по-детски закусил губу. – Могу я идти? Поздно…

Я повела плечами, высвобождая из платья грудь, обвила руками его шею, прижалась всем телом, чувствуя, как напрягается и его тело тоже, как гулко колотится сердце под рубашкой, как упирается в безымянный уголок моего тела что-то твердое, растущее, желанное… Но он снова с усилием разомкнул мои руки и вырвался. Резко выдохнул, рывком отворил дверь – и кинулся вниз по ступенькам.

А я стояла посреди комнаты, растрепанная, полуголая, с горящими щеками и ощущала себя девчонкой, которую выставили на посмешище. Я снова была голенастым подростком и призналась в любви мальчишке-соседу, а он назвал меня дурой и убежал. И ярость хлестала через край, мешаясь со стыдом и унижением, так, что темнело в глазах.

Ну, он мне дорого за это заплатит!

Стой!! – закричала я, выскакивая на лестницу. – Стой!

Я крыла его самыми черными словами, какие знала, и мне было плевать, что сбегаются перепуганные слуги; что брат (когда успел вернуться?) выглянул из своей комнаты узнать, что случилось; что об этом теперь будут судачить в кухне и людской. Мне было все равно: я доберусь до него, я шкуру спущу с мерзавца, он у меня узнает, что значит… дрянь, ему такой подарок предложили, а он…

Дрянь! – кричала я, не помня себя. – Запорю на конюшне! Завтра же! Сегодня! Сейчас! Кнутом! Стой, сволочь!

Не помню, что я кричала еще, не помню, что потом было… Очнулась я на коленях у Тейрана, в его спальне – окно раскрыто, лицо мое мокро от слез и воды. Брат гладил меня по голове и нашептывал что-то ласковое и невнятное.

Как он мог, – всхлипывала я, – как он посмел! Я убью его!

Завтра, – ласково ответил Тейран. – Завтра, ладно?

Я его запорю! Живьем шкуру спущу!

Я захлебывалась рыданиями, колотя кулаками по плечам брата.

Тихо, тихо, солнышко мое! Успокойся…

Тейран гладил мои волосы, и по губам его скользила едва заметная улыбка.

* * *

Утреннее солнце, ползущее через комнату, разбудило меня своими лучами. Я подняла голову с подушки, недоумевая, почему же заспалась так долго, ведь обычно я вставала с рассветом. Обвела глазами комнату, увидела вчерашнее свое платье, небрежной кучкой сброшенное на ковер, и все вспомнила. И, застонав от приступа ярости и стыда, снова уткнулась в подушку.

Впервые в жизни мужчина осмелился не подчиниться мне. И какой мужчина – раб! Единственным человеком, которому дозволялось иметь свое мнение, был Тейран. Он и только он мог смеяться, видя меня в ярости, выслушивать мои упреки и отвечать на них. Только он, властелин мира, хозяин моей Вселенной. Но чтобы какой-то раб, которого я же сама привела в дом…

Я отшвырнула одеяло и вскочила. Если этот негодяй еще не на конюшне, я сама спущу с него шкуру!

Поднимавшийся по лестнице Тейран улыбнулся мне:

Доброе утро, сестренка. Куда торопишься?

Вниз, – мрачно ответствовала я. – Этот мерзавец еще жив?

Кто? – удивился брат. – Ах, да…

Он запрокинул голову и так захохотал, что бусины на его одежде отозвались тихим звоном.

Не понимаю, что ты смеешься! – крикнула я. – Если ты не отдашь приказ, это сделаю я!

Брат перестал смеяться.

Ты неразумна, дорогая. Если ты в первый же день сломаешь свою игрушку, чем ты будешь играть после?

Плевать! – крикнула я, топнув ногой.

Тейран пожал плечами.

Мне, в общем, все равно. Он твой, делай с ним все, что захочешь. Но знаешь… для меня будет большим разочарованием узнать, что моя сестра не захотела драться, а решила сдаться и отступить.

Он погладил меня по щеке и, посмеиваясь, зашагал дальше, неслышно ступая по ступеням ногами в мягких, высоких сапогах. А я осталась стоять, замерев, глядя ему вслед.

Ах, ты…! Это мы еще посмотрим, кто из нас решил сдаться!

Я развернулась и бросилась к себе.

Ахари уложила мои волосы в высокую прическу, украсив ее рубинами, оправленными в серебро. Такие же рубины сверкали в серебряных браслетах на запястьях, оттеняя мою смуглую кожу, украшали вырез платья, нарочито строгого, «замужнего» – оно мягкими складками спускалось до щиколоток, туго облегая талию и бедра. Конечно, это было скорее вечернее платье, но я надевала его уже несколько раз, и теперь платье перешло уже в разряд домашнего, носимого по особенным случаям – вроде семейных праздников. А кто сказал, что этот случай – не особый?

Мы столкнулись в коридоре, ведущем в кухню, – я не сразу сообразила, что означает этот ровный, неумолчный звон, доносившийся из-за поворота. И только когда в поклоне передо мной склонилась высокая фигура, я поняла – это звенит цепь его ножных кандалов. Брат мой умен, а я глупа – купила раба, пытавшегося бежать; в нашем доме нет ни отдельных комнат для опасных рабов, ни крепких запоров – только от воров, но разве остановит запор воина, державшего в руках оружие? Наверняка на ночь на него надевают и наручники, но не днем – днем раб должен работать.

Илан поклонился – так же, как и вчера, коротко, словно равный, а я топнула ногой:

Ниже кланяйся, раб! До земли!

Он выпрямился и посмотрел мне в лицо. И я едва не разрыдалась от отчаяния, потому что прочла в его взгляде не гнев, не ненависть и не презрение, а – жалость. Жалость и капельку сочувствия. Мне захотелось ударить его – так, чтобы брызнула кровь, но я просто прошла мимо.

* * *

Следующие несколько дней слились для меня в один длинный день, состоящий из злости, раздражения и черт знает чего еще – чего-то, чему я не могла подобрать названия. Нового раба Тейран отправил на конюшню – я это знала и едва удерживалось от того, чтобы не заглядывать туда каждый час по тому или иному поводу. Лишь Богине ведомо, отчего я так желала видеть Илана – каждую минуту, каждый час. Мы сталкивались во дворе или у ворот, и он вежливо кланялся, а глаза его смотрели на меня все с той же непонятной жалостью. И мне хотелось схватить его, тряхнуть, ощущая и утверждая свою власть, – но я почему-то не могла сделать этого. И уходила, кипя от ярости… а через несколько минут снова шла на поиски, потому что снова хотела видеть… и так без конца.

Брат поглядывал на меня добродушно-насмешливо, но ничего не говорил. И хвала Богине! Иначе я расцарапала бы ему лицо.

Впрочем, в эти дни Тейрану было не до меня и моих переживаний. Брат уезжал во дворец рано утром и возвращался поздно вечером – уставший, но непонятно довольный, насвистывая одну и ту же мелодию. Он ужинал в одиночестве, потом спускался в сад, раскуривал сигару и долго-долго покачивался в своем плетеном кресле, о чем-то размышляя или шелестя свитками, принесенными из дворца. Несколько раз я подходила, но Тейран поднимал на меня отсутствующий взгляд, небрежно трепал по волосам и вновь углублялся в записи. Я отходила, стараясь не мешать.

Послушай, – сказала я как-то вечером, целуя его перед сном, – завтра утром я поеду кататься. Оставь мне Рыжика, хорошо? И гнедую Вишню тоже не бери.

Ты будешь не одна? – рассеянно поинтересовался Тейран.

Да, – как можно небрежнее ответила я. – Я хочу поехать в степь и возьму с собой этого новенького… как его… Илана.

Моя сестра сошла с ума? – он развернулся и удивленно посмотрел на меня.

Почему?

Ты собираешься ехать верхом – одна, в компании головореза, которого даже в доме держат скованным, чтобы не сбежал. Этот раб – хороший воин… как ты думаешь, сколько времени ему нужно, чтобы скрутить тебя и утащить с собой? Или потребовать у короля себе свободу, прикрываясь моей сестрой?