355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Алина Чинючина » Осенние сказки » Текст книги (страница 5)
Осенние сказки
  • Текст добавлен: 8 октября 2016, 12:18

Текст книги "Осенние сказки "


Автор книги: Алина Чинючина



сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

– Будет ли еще праздник – с такой-то погодой, – вздохнул князь про себя. И продолжал негромко, но веско: – Нам нужен этот союз, слышишь? Ты должен выглядеть в глазах Ингора так, чтобы у него не было поводов отказаться. У нас нет иного выхода. Ты понял меня, Ярраан?

– Да, отец, – так же ровно, ничего не выражающим голосом отозвался Ярр. И поклонился, пряча досаду.

Если бы все было так легко и просто. Очаровать девушку – это не так уж сложно. А вот как сделать так, чтобы полюбить ее самому?

Было у отца два сына, с невеселой усмешкой думал иногда Ярраан. Старший – умный, младший – дурак. И добыл тот дурак себе принцессу-красавицу, корону и полцарства в придачу. Ну-ну. Хорошая получилась бы сказочка, да только у нас все наоборот. Жил-был князь – княжество невелико, а забот много. И соседи грозят, и урожаи не каждый год, и войско кормить надо. С соседями замиряться нужно, а что может быть лучшим поводом для мира, как не сватовство к прекрасной принцессе?

Вот только старший сын получился – вопреки сказке – дурак дураком, а младший – умный… зачем тебе, княжич, полцарства искать, если ты и так в свой срок править станешь. И принцессу искать не надо – отец позаботился. Только любви не будет, наверное, потому что – воля отца и долг перед народом, и много других благородных слов, смысл же один – навязанная невеста. Вот тебе, княжич, и вся сказка.…

Кто б назвал его неудачником – в рожу плюнуть тому. Старший сын и наследник князя Ираана Ир-Лхора собою хорош и богатством славен. И счастье, наверное, будет – где-то там… а может, дорогу ищет пока и найти не может.

А ему бы – краски да кисти тайком от отца, а нет их – и уголь сойдет, да солнца бы побольше. И яркие кусочки мозаики жизни, вспыхивающие подчас в мелочах, – роскошный подсолнух в чьем-то палисаде; конопатая девчонка тянет на веревке козу, забавно топорщатся белесые вихры; закат над рекой – такой, что ахнуть хочется; сумрак пасмурных дней, когда в воздухе рассеяна водяная пыль и все – дома, деревья, прохожих – заволокло туманной дымкой…

Ярр рисовал с пяти лет. Пальцем по песку, веточкой по придорожной пыли, углем на стене – рисовать увиденное было для него таким же естественным, как жить, как дышать, он и не сознавал часто, что делает. Все люди, события, предметы вокруг имели свой цвет, зачастую совершенно не совпадавший с внешним. Князь Ираан всегда казался мальчику ярко-синим – несмотря на то, что отец – смуглый, темноглазый – носил темно-красные одежды. Младший брат – Бор – был коричневым, мать осталась в памяти теплым жемчужно-серым бликом, а старая нянька – светло-желтой, как ее сказки.

Князь поначалу посмеивался над несерьезным для мужчины увлечением сына. Потом – уступив слезным мольбам – купил у заезжего торговца краски – таких не делали в княжестве; яркие, цвет ложился на бумагу легкими, ровными мазками. Мальчишку никто не учил мастерству художника… несколько раз подворачивался счастливый случай, удача – поговорить с людьми перехожими; среди них кого только не встретишь. Попадались пару раз такие, кто показывал маленькому княжичу, как правильно подобрать цвет и оттенить его, как рисовать лица, чтобы получались похожими, как сделать так, чтоб дальняя роща и ближний терем на бумаге не казались одной величины.

Чем старше становился мальчик, тем чаще хмурился князь, не одобряя его увлечение. Стал было драть за неподобающее для будущего воина занятие, но быстро понял, что бесполезно: Ярр выносил наказание молча, без крика и слез, рисунки прятал, но рисовать не перестал. А захожих людей украдкой проводил на задний двор либо в свои покои.

Часами простаивал он за спиной иконописцев, запоминая, мысленно исправляя их работы. Потом понял, что строгие каноны церкви – не для него. Там все сурово и не по-земному чисто. Жизнь – она не такая… но в луже тоже отражается небо.

К пятнадцати годам кипа рисунков в огромном сундуке стала такой, что едва закрывалась тяжелая крышка. Ярр смотрел на мир так, как смотрят, наверное, на него поэты – те, что все движения души своей отливают в слова. Он отливал – в краски. В гневе или ярости из-под кисти его выходили резкие, едва намеченные силуэты башен и кровли домов. Весной, когда врывалось в открытое окно пение соловья, когда взгляд поднимался над крышей обыденности, лист бумаги покрывался влажной, туманной завесой. Потом на смену пейзажам пришли люди… и все чаще – Она… еще незнакомая и от этого вдвойне прекрасная. Какой она придет к нему, когда настанет время?

Рисовать – как дышать, по зову души… Счастлива утренняя птаха во дворе, она может петь, когда захочет – ее никто не сгонит с ветки. Ему не дано и этого.

Пиры, охота, долгие часы в фехтовальном дворе или в княжеской Зале Совета – за плечом отца, хитрые, изворотливые речи, от которых бешенством сводит скулы. Нет, Ярраан ир-Лхор честно старался оправдать ожидания, вникал и слушал, разбирался и решал, когда приходилось, – куда деваться. И научился спорить, не обращая внимания на яростно вздергивающуюся бровь отца, и даже однажды настоял на своем – и князь, скрепя сердце, признал после, что сын был прав. Но если к делу не лежит душа, если оно – только повинность, а не радость, то странно ли, что все чаще хочется бежать из княжеского терема куда глаза глядят.

И Ярр, оседлав коня, все чаще носился, очертя голову, по окрестным лесам. Или, запершись, углем зло исчеркивал листы… но удачных рисунков становилось все меньше и меньше. Или, одевшись поскромнее, бродил по улицам города, смешиваясь с толпой – вот как сегодня. Один – если не удавалось выманить с собой брата.

Братья-княжичи внешне были схожи почти как близнецы. Одинаково высокие и худые, с резкими и четкими чертами лица, темноволосые… только глаза старшему достались материнские – серые, а младший унаследовал темно-карие – отцовские. Но если лицами они походили друг на друга, то внутренне не было у них, кажется, ни одной общей черточки. Ярраан гораздо охотнее проводил время над старыми летописями, чем в фехтовальном зале; на охоте присутствовал лишь по необходимости, чтобы избежать упреков отца; более тратил время на всякую заумь, как с досадой называл князь разговоры старшего сына с заезжими книгочеями. Бораан уже в четырнадцать лет обошел брата в воинском деле, все чаще стоял за плечом князя, если то было не на официальном приеме, и не сказать, чтобы советы его были уж вовсе лишенными смысла.

Бог весть, как желал бы поменять сыновей местами сам Ираан-ир-Лхор. Старший, Ярраан, унаследовал непрактичность, мечтательность и прямолинейность матери; младший, Бораан, хитростью и житейской сметкой пошел в отца. Часто огорчался и одновременно радовался старый князь, видя, как легко и быстро постигает мудрости придворной дипломатии младший – ах, каким бы стал он наследником, правителем, как расцвело бы при нем княжество! Да нельзя, нельзя… древний, еще прапрадедом установленный закон – править дОлжно старшему из рода ир-Лхор; изменить бы – но как? И все чаще глаза Ираана вспыхивали гневом, когда он отчитывал старшего – «Ты мой наследник, с тебя больше спрос», и так же теплели они, обращаясь на младшего. И горько корил он рано умершую жену – что же ты наделала, почему родила их не так, как следовало бы; ну почему хотя бы не близнецами!

Братья же, при всей внутренней несхожести, любили друг друга. Мать – княгиня Реада – умерла, когда Ярру минуло семь, а отец всегда был скуп на ласку. Как два птенца, после смерти матери княжичи жались друг к другу; утешали и укрывали один другого от гнева отца; вместе придумывали шалости и поровну получали наказания. И вместе огорчались, видя, как неодинаково отношение к ним отца.

Со временем стало очевидно, что первым советником будущего князя станет его младший брат – Бор с легкостью усваивал и часто применял на практике хитрости дипломатии и суровые законы государственных интриг, тогда как Ярра, прямолинейного и решительного, часто ставили в тупик неписанные правила политических маневров. Но таким же очевидным было и то, что во всем, что касается мудрости иной, не житейской, Бор до самой смерти будет спрашивать совета у старшего брата. Бор сам себе не решился бы признаться, как зачастую после разговора с непрактичным, замкнутым и мечтательным братом у него становилось легче на душе. «Что ты за человек такой, с тобой полчаса поговоришь – жить снова хочется», – с усмешкой признавался он, Ярр же в ответ лишь улыбался.

Что ж, утешал себя Ираан-ир-Лхор, будет хотя бы мудрый советник у глупого правителя – и на том спасибо. Иной раз, в глухую минуту предрассветной бессонницы, когда никого в целом свете не было, чтобы помочь и утешить, думалось в горьком подпитии князю: а ведь бывало и так, что по какой-то причине старший отрекался от княжения. Может быть… и тут же отгонял такие мысли. Старший сын честно старался стать для отца хорошим. Не вина его, а беда, что это у него не всегда получалось.

Короткая улочка увела братьев от базарных рядов и вывела на широкую площадь, за которой возвышалось здание городской ратуши. Огромные часы на башне пробили час пополудни. Низкие тучи в небе расходились, воздух стремительно теплел. Вымощенная брусчаткой мокрая мостовая понемногу высыхала, росшие вокруг тополя роняли в воздух клейкий пух.

Задумавшись, Ярр не заметил, как загомонили, задвигались на площади люди, и очнулся только от тычка в бок:

– Не спи, привыкнешь. Гляди, солнце какое. Горевать потом будешь… посмотри лучше – клоуны приехали.

«Клоуны приехали!» – разнеслось в толпе. Люди, галдя, расступались в стороны – на самой середине площади, на небольшом свободном пятачке стоял, обещая смех и веселье, пестро раскрашенный фургон с улыбающейся физиономией на боку. И жмурились – солнечный луч, пробившийся сквозь серую хмарь, рассыпал по площади, по крышам окрестных домов яркие искры.

Братья протолкались сквозь толпу.

Весело запела старенькая скрипка. По сырым камням ходил на руках мальчишка-подросток в пестром, залатанном трико. Клоун – густо замазанное белилами лицо не дает определить возраста – наигрывал на облезлой скрипке простенькую веселую мелодию. Мальчишка, метя светло-русыми вихрами мостовую, двигался медленно, но легко и гибко; Ярр опытным глазом заметил и оценил пластику тела и силу мышц. Люди ахали, несколько раз кто-то одобрительно засвистел – мастерство всегда вызывает уважение.

Наконец, мальчишка ловким сальто вызвал последний восхищенный вздох толпы, перекувыркнулся через голову и вскочил на ноги, раскланялся, улыбаясь. Скрипка смолкла.

Бор тоже стащил с головы вышитый берет, расстегнул ворот. Лето вспомнило, кажется, что оно лето; небо стремительно синело, становилось все жарче.

Мальчик-актер тряхнул выгоревшими волосами, отошел к фургону. Старик кивнул кому-то, скрытому от глаз пестро залатанным пологом, и снова вскинул к плечу скрипку.

Струна вскрикнула – звонко, пронзительно. И под вскрик этот легкой тенью метнулась в круг девушка. Вскинула тонкие руки…

Ярр, повернувшийся было к брату, замер, забыл, что хотел сказать.

Она танцевала так легко и радостно, так пронзительно-отчаянно, пробившееся солнце так щедро разбрасывало искры на ее рыжих кудрях, что площадь замерла. Девушка лет шестнадцати – тоненькая, легкая – летела, словно не касаясь земли, и музыка так точно подхватывала и обозначала каждое ее движение, каждый поворот гибкого тела, что люди, стоявшие тесным кольцом, затаили дыхание. Она казалась то сам ой Феей Весной, то ведьмой – так, что вот-вот раздастся крик «На костер ее!». И тут же сама Жизнь вставала перед ними – такая, какой должна была быть, безоглядной, щедрой, радостной, истинной, неискаженной. Именно такой подарил ее людям Господь. Ярр смотрел на нее и чувствовал, как уходит, растворяется ставшая привычной в последние годы тяжесть на сердце, как серая муть в душе уступает место ощущению тепла и покоя – как когда-то в детстве, когда жива была мать.

Но музыка смолкла, и наваждение исчезло. Вместо дивной феи кланялась, освещенная яркими лучами, худенькая девушка в пестрой, широкой юбке и красной кофточке. Рыжая, как это солнце, курносая, невысокая, но – смеющиеся глаза, улыбка делали ее почти красивой.

Потом было что-то еще, люди хохотали над немудреными шутками клоуна, мальчишка жонглировал большими шарами. Ярр не слушал. Он смотрел только на девушку, снова пытаясь угадать дивную фею в обыкновенной актерке. А она то хлопала в ладоши, то смеялась, запрокидывая голову, и лето все так же путалось в медных волнах, сбегающих по ее плечам.

Представление закончилось. Девушка с потрепанной шляпой в руках пошла вдоль круга, обходя зрителей. Люди метали монетки – медь большей частью, но встречалось и серебро, довольно много, и юная актерка довольно улыбалась.

– Спасибо, сударь… Благодарю, сударыня… – зазвенел над площадью ее голосок.

Она подошла совсем близко, обернулась к братьям. Ярр охватил ее взглядом – капельки пота на лбу и над приподнятой верхней губой, россыпь веснушек на щеках, загнутые вверх медные ресницы, дешевенькие бусы на загорелых острых ключицах. Улыбка дрожит на губах, но часто-часто поднимается от дыхания ткань кофточки – устала…

Бор, улыбаясь, кинул в шляпу золотую монету.

– Благодарю, господин, – как и подобает перед благородным, девушка поклонилась.

– Как тебя зовут? – спросил ее Ярр – и услышал в ответ негромкое:

– Яса….

Ярр зачерпнул из кошеля – сколько рука захватила – и бросил в подставленную шляпу увесистую горсть золотых и серебряных монет. И подмигнул ей, не удержавшись, глядя, как удивленно распахнулись зеленовато-серые глаза.

– Благодарю, господин, – актерка склонилась в поклоне. И улыбнулась снова. Не всем – ему одному.

День выдался длинным и хлопотливым, и неожиданное представление на площади словно отодвинулось назад, хотя и не забылось.

Вечерами братья-княжичи принадлежали обычно сами себе. Бывало – носились допоздна по окрестным лесам, просто так – старший сам по себе, а младший – за компанию. Бывало – торчали у окна, глядя на закат, болтая ни о чем или обо всем на свете. Ярр любил эти недолгие часы; на всем свете не было у него ближе человека, чем младший брат.

В распахнутое окно тянуло ночной прохладой, на подоконник, высушенный солнцем, опустилась зеленая ветка. Над крышами домов, над маковкой княжеского терема догорала полоска заката. Ярр сидел на подоконнике и задумчиво смотрел куда-то вдаль. Уголь в его руках летал по бумаге; обо всем и ни о чем – так всегда бывало в минуты душевного волнения или радости, он просто черкал, не зная, какой штрих будет следующим. И хаос разномастных линий словно вбирал в себя его тоску, тревогу или возбуждение.

– Ты меня прямо пугаешь, – донеслось из глубины комнаты. Бор растянулся на неширокой кровати брата и, закинув руки за голову, созерцал потолок. – За вечер трех слов не сказал. Что случилось-то?

Ярр молчал, не оборачиваясь. В полутьме горела лишь одна свеча. Теплое, едва уловимое ощущение легкой радости и света теплым птенцом поселилось внутри. Так не хотелось разрушать его…

– Расстроился, что ли? – понимающе спросил брат. – Радоваться надо, дурень, – невеста к тебе едет.

– Что? – рассеянно отозвался Ярр.

– Невеста, говорю, едет к тебе. Уже весь двор знает, один ты как деревянный.

– А… да…

Он и забыл про это. Нынешнее утро казалось далеким и ненастоящим. Весь этот день в памяти вставала освещенная солнцем танцующая девушка с рыжими волосами. Рыжая… она почему-то казалась ему светло-бирюзовой, прохладной, как морская вода, как глоток из родника в жаркий день. Ярр улыбнулся.

Какого же цвета у нее волосы? Медный? Золотой? Морковный?

– Покажи? – Бор с любопытством поднялся, остановился у него за спиной. – А… это ведь та актерка, да? Гляди-ка, похоже… Хороша девчонка, правда?

Ярр остановился, вгляделся, прищурившись в полутьме. Да… вскинутые руки, широкий подол, разметанные ветром волосы – в ворохе разномастных штрихов постепенно проступали очертания будущего рисунка.

Постоялый двор на окраине города едва ли мог похвастаться тем, что его посещали знатные гости. Нет, посетители здесь не переводились, и трактир никогда не пустовал, и комнаты редко оставались незанятыми больше, чем на половину суток. Но все они были не из тех, о ком говорят – благородные. Незатейливый и простой народ, привыкший к грубым шуткам, крепкому пиву и тощим тюфякам на деревянных кроватях – было бы где голову приклонить. Оттого и плату здесь требовали не сказать чтоб великую; кошелек полегчает, конечно, но не опустеет совсем; кормили просто и незатейливо – сыт и ладно.

Мастеровые, торговцы, что победнее, бывало – перехожие люди, не совсем уж нищета, однако ж и не из таких, что с охраной путешествуют… обветренные, загорелые лица, мозолистые руки да деревянные башмаки – вот таких постояльцев привык видеть у себя хозяин. С раннего утра до позднего вечера он крутился, как белка в колесе; может, оттого и пользовалось его заведение заслуженно доброй славой.

Но вот такого, как нынче, видеть ему не приходилось.

Не иначе, как дорогой ошибся с утра этот юноша – богато, хоть и скромно одетый (глаз у хозяина наметан, не впервой), в высоких, хорошей выделки сапогах, с длинным кинжалом в богато изукрашенных ножнах. Такие не ходят по улицам в одиночку, такие обычно путешествуют верхом либо в каретах, да с сопровождающими. И этот был верхом, и конь его – вон, у ворот привязан. Знать бы, что ждать от такого посещения, и что за нелегкая принесла его сюда… а нелегкая эта – пестро разрисованный фургон с улыбающейся физиономией на боку. Шел, говорит, мимо и увидел… всегда хотел поближе на бродячих актеров посмотреть.

Что ж, хозяин и сам был охоч до заезжих музыкантов и танцоров, но он что – черная кость, немудреным шуткам рад. А этому что нужно здесь? Разговаривал юноша учтиво, не так, как обычно знатные – пару слов сквозь зубы кинут, скажи спасибо, если в рожу не двинут. Благородные… Все честь честью – спросил, здесь ли странствующие комедианты остановились. Когда хозяин закивал – здесь, мол, господин, да вон – на заднем дворе репетируют, юноша кивнул и спросил даже – можно ли пройти посмотреть. И вправду, странный…

И только потом, проводив неожиданного гостя к черному выходу и оставив на выметенном дворике в тени большого вяза, хозяин увидел, как сверкнул на его груди медальон с выточенным на нем соколом. И охнул: княжич! – и склонился до земли. Юноша, впившись взглядом в тонкую фигурку у фургона, не обратил на этот поклон ровно никакого внимания.

– ….три, четыре, поворот, поклон… Яса! Здесь поклон, а не сгибание в пояснице! Что ты, как деревянная! Давай еще раз… мягче, мягче! Ты же зрителям улыбаешься, а не рыбу ловишь! Давай еще раз этот кусочек. Раз, два, три, четыре…

Старый клоун, блестя под утренним солнцем обширной лысиной, сидел, скрестив ноги, на стареньком коврике и, разрубая воздух ладонью, отчитывал повторявшую несколько одних и тех же танцевальных па невысокую девушку. Худое лицо с дорожками морщин – строго и жестко, нет и следа вчерашней приветливости. Не надо быть актером самому, чтобы понять – идет репетиция. Девчонка-танцовщица не то новый танец учит, не то старый заново вспоминает. Чуть поодаль, у фургона, сидел в такой же позе – прямо в пыли – мальчишка, деловито орудовавший иглой над собранным из разных заплат большим куском материи. Светло-русая макушка опущена, неутомимо снует игла в тонкой руке. Для него танец привычен, как для Ярра – речи в княжеской Зале; эка невидаль – репетиция.

Никем не замеченный, Ярр стоял у старого вяза, наблюдая, как терпеливо, неутомимо девушка повторяет одни и те же движения. Танец для нее – удовольствие; так можно заниматься лишь по-настоящему любимым делом. Какое удовольствие, почти наслаждение светилось в каждом ее жесте, каждом повороте, наклоне головы – а ведь это тяжелый труд, которым маленькая труппа зарабатывает себе на жизнь. Право слово, такой увлеченности и сосредоточенности прежде ему видеть не приходилось.

Подлетевший мохнатый щенок громко облаял незнакомца, выдав тем самым его присутствие, и Ярру ничего не оставалось, как выйти из-за дерева и поздороваться.

Старик посмотрел на незваного гостя едва ли не враждебно, мальчишка – удивленно, а девушка… несколько коротких мгновений она была еще там, внутри себя, в глубине танца, – и только потом тряхнула головой, и лицо ее осветилось лукавой улыбкой: узнала.

Сегодня на ней было старое серое платье, волосы стянуты в узел на затылке – только надо лбом выбиваются несколько пушистых завитков, и ничем не напоминала она фею, танцевавшую вчера на площади. Просто тощенькая девчонка с острыми локтями, вздернутым носом и россыпью веснушек на щеках. Но вот она взглянула зеленовато-серыми глазами, и Ярр ощутил, как стукнуло невпопад сердце. Взглядом этим – добрым и открытым – она напомнила ему мать. Он сразу вспомнил ее имя – звонкое, как колокольчик – Яса…

– Здравствуйте, господин, – первой поклонилась Яса. Как не поклониться знатному юноше, который вчера был таким щедрым – денег, высыпанных им в потрепанную шляпу, хватит на месяц, если не больше. Обычно маленькая труппа не зарабатывала и половины вчерашней выручки.

И вот уже мальчишка вскочил и склонился в поклоне, и старый клоун, опустив скрипку, смотрит хоть и хмуро, но без прежнего неудовольствия. Странное дело, в этих почти нищих людях Ярр не увидел того подобострастия и униженности, что встречалась ему в бедняках-крестьянах, торговцах, подчас даже в ремесленниках. Чувствовалась в актерах странная гордость, чувство собственного достоинства, которое можно встретить лишь в уверенных в себе и независимых людях. Независимых – отчего бы? Они-то ведь зависят как раз от очень многого – от щедрости зрителей, от расположения властей, от… да хотя бы и от капризов погоды. А вот поди ж ты… Будь ты хоть тысячу раз знатен, улыбки этих людей могут стать искренними лишь тогда, когда ты этого заслужишь.

Тем не менее, они все-таки пригласили его «отведать, что Бог послал», хоть это всего лишь ячменные лепешки, и разговор завязался, как и полагается.

…Старый клоун Агель был старшим в этой маленькой труппе, но, вопреки ожиданию, не отцом девушке и мальчишке Тису. Ясу он подобрал в одной из деревень – родители девочки умерли от непонятной болезни, а малышка уже в шесть лет была на удивление гибкой, прыгучей и с характером. Тис приходился старику племянником – не родным, скольки-то-там-юродным, но все же – родная душа. Агель и Рада, жена старого клоуна, умершая два года назад, воспитали мальчишку как своего. Раньше труппа была большой, и выступления – не чета нынешним, но со смертью Рады все развалилось почти в одночасье. Подался в столицу Арлекин – молодой Вит, надежда труппы; умерла от лихорадки толстая Жаклина, шившая замечательные костюмы. Но жизнь продолжается… сейчас вот новую пьесу разучивают, а потому если господин придет на выступление вечером, то наверняка увидит что-нибудь интересное.

Из осторожных недомолвок Агеля Ярр понял, что в бурном его прошлом были дела, которые не для всяких ушей, поэтому сложностей с властями труппа старается избегать. Что это за дела и какие счеты у властей с бродячими актерами, Ярр, понятно, выяснять не стал. Нелюбопытство его растопило отчуждение, и уже совсем скоро разговор перестал быть натянутым.

А Ярр, отвечая и спрашивая, все смотрел, смотрел на нее – чудо чудное, поманившее его вчера на площади, косыми внимательными взглядами вбирал каждую деталь – и чуть впалые щеки (недоедает), и тонкие, но сильные руки с крепкими мышцами (гимнастка!), и слегка приподнятую верхнюю губу, придававшую лицу выражению веселого лукавства. И на себе ловил такие же быстрые, короткие взгляды. Ниточка протянулась меж ними – нищей девчонкой-актеркой и княжеским сыном; не актерка и княжич они теперь – просто люди, почти ровесники… в зеленоватых глазах девушки порой проскальзывала печаль. Интересно, о чем она думает?

Солнце было уже высоко, когда Агель поднялся и проговорил хмуро:

– Вы уж простите нас, господин Ярр, но только некогда нам болтать. Двигаться пора. Полдень, самое время для выступления. Вчера вон как повезло; авось и сегодня будет не хуже …

Ярр поднялся и хотел было протянуть руку девушке. Но Яса, на мгновение опередив его, одним гибким движением поднялась и отряхнула платье. Босые ноги ее были по щиколотку в серой пыли. И поклонилась:

– Простите, господин… но нам и вправду пора.

Агель хмуро взглянул на нее и зашагал к фургону. А Яса потупилась и отвернулась. Пару секунд стояли они друг против друга и молчали. А потом у девушки вырвалось:

– А вы… приходите нынче вечером. Костер разведем, песни петь будем, хозяин позволил. Придете?

И – вспыхнула вдруг, залилась густым румянцем до самых ушей. Ярр осторожно коснулся ее руки… какие прохладные и твердые пальцы.

Яса отняла руку и посмотрела него строго и осуждающе. А потом улыбнулась – и, развернувшись, пошла к фургону. В руке Ярра задержалось на мгновение ощущение ее маленькой ладони… и запах ее волос – сухой, прогретый на солнце аромат осенней травы.

Ярр пришел на постоялый двор на следующий день. И на третий. И на четвертый.

Никогда еще с ним не происходило ничего подобного. Странное дело – рядом с этими совершенно чужими ему людьми Ярр чувствовал себя легко и спокойно – так, как в детстве, когда жива была мать. Удивительное чувство покоя, свободы и защищенности охватывало его всякий раз, едва он видел обращенные к нему зеленовато-серые глаза девушки, слышал ее мелодичный голос. Он хохотал над шутками Тиса и учил мальчишку фехтовальным приемам. Принес свои краски и кисти и заново разрисовал облезлый фургон, удостоившись одобрительного ворчания Агеля. Наблюдая, как на его глазах рождаются немудреные пьесы, предложил подправить текст – и актеры после недолго колебания согласились, и текст вправду стал чуть лучше – так, по крайней мере сказала Яса.

Это оказалась тяжелая работа – то, что иные принимают за праздник. Сколько пота и слез стоит, оказывается, за каждым движением, каждым поворотом головы, каждым словом или звуком скрипки или тонким, звенящим голосом. Устроившись в углу двора, чтобы не мешать, Ярр наблюдал за репетициями труппы. И, глядя на Ясу, улавливая порой в танце знакомые движения, поражался сходству и различию воинской и танцевальной науки.

Может быть, думал он, дело здесь не в движениях даже, а в отношении к ним. Для него, Ярра, ежедневные упражнения с мечом – лишь обязанность, порой доходящая до искреннего удовольствия, но все же – обязанность. Для девушки-актерки танец – жизнь. Нет, не жизнь даже – душа. Стоило однажды взглянуть, как неутомимо и самозабвенно оттачивает она каждое движение, как радуется, когда из хаоса отдельных поворотов получается – картина. Она готова была повторять одну и ту же танцевальную фразу по сотне раз, если считала, что есть в ней мелкая, незаметная постороннему глазу шероховатость. И если в обычной жизни Яса производила впечатление замкнутой и, пожалуй, угрюмой, то на выступлениях преображалась до неузнаваемости. Из облика маленькой бродяжки снова выглядывала юная фея.

Эта фея исчезала – сразу, стоило смолкнуть последним тактам. Агель опускал скрипку, Яса, тяжело дыша, растирала гудящие ноги. Мелкие капельки пота стекали по ее лбу и вискам, темными пятнами проступали на спине, намокшие волосы липли к лицу, в движениях явственно проступала усталость. Но даже такая – растрепанная, все еще погруженная в себя, она была мила Ярру, и милыми были горячий, терпкий запах ее пота и пыль на босых ступнях.

На второй день Ярр, непривычно смущаясь, принес из дома кипу бумаги и коробку с угольками. Он чувствовал себя неуверенно, точно мальчишка-подмастерье, впервые взявший кисть; такого давно уже не бывало. Сначала пальцы сами заплясали по листку, радуясь привычному делу; из быстрых штрихов возникали взмах рук, заброшенный ветром на плечо завиток волос, подол платья. Агель, подойдя как-то и взглянув через плечо, только крякнул – и отошел, не сказав ни слова. Но потом – как застопорило; неживой выходила Яса, ненастоящей, непохожей на себя. Красивая, да, может быть, даже красивее, чем в жизни. Но – неживая; Ярр – за долгие годы – научился определять, есть ли правда в его рисунках. Он огорчился едва не до слез, сжег все свои наброски, кроме одного, который выпросил на память Тис. Впервые кисть в его руках оказалась бессильна передать живое очарование.

Поздними вечерами, уже в сумерках, на заднем дворе разжигали костерок. Хозяин трактира, по счастливой случайности, оказался охочим до песен и сказок, и постояльцы, радуясь невиданно низкой плате за комнату, охотно веселили его почти до полуночи. Пел чаще Тис – у мальчишки оказался негромкий, но чистый и верный голосок, и песен он знал множество. Яса петь не умела вовсе, но мастерски рассказывала сказки. Эти минуты остались в памяти Ярра как драгоценность: блики пламени скользят по лицам сидящих кружком людей, негромкий голос смешивается с треском полешек в пламени, кухарки порой утирают глаза передниками. И уже не важно, кто с кем сидит рядом; с иными из них Ярр – княжич – днем и словом никогда бы не перемолвился, а вот поди ж ты – бок о бок слушают, закрывая глаза, и у каждого перед глазами стоит своя собственная сказка.

И сказка эта стократ драгоценнее, если Яса повернется, подбрасывая хворост в огонь, и медные ее распущенные кудри случайно коснутся его плеча.

Локти ее были шершавыми и острыми, ладони – жесткими, мозолистыми, с множеством царапин, шрамиков и трещин… Ярр, привыкший к белым, мягким холеным ручкам знатных дам, не мог даже представить, что женские руки могут быть – такими.

Вот эта – от костра… обожглась недавно, когда обед готовила, – смеясь, объяснила Яса. – А мозоли – от топора, от вожжей…

А это? – он коснулся длинного, тянущегося через запястье к локтю и скрывающегося под рукавом платья шрама – совсем свежего, недавно затянувшегося.

Это… – Яса едва слышно вздохнула, – это мы недавно в Приморье не ко двору пришлись. Камнями нас закидали… Удирать пришлось… Агель ногу вывихнул, Тису макушку рассекли, а мне – вот, по плечу попали.

Разве так бывает? – поразился Ярр.

По-разному бывает, – ответила она беззаботно. – Где-то монеты, где-то – камни. У них там недавно бунт был, оказывается, а мы не знали – сыграли свою «Сказку о принце», вот и получили…

Тебе трудно? – неловко спросил Ярр – и сам понял, каким глупым был его вопрос.

Но девушка пожала плечами:

Почему же? Нет, обычно. Это же… ну, у меня жизнь такая. Я другой не знаю и не помню. Зимой, конечно, тяжеловато… а так – ничего. И это все-таки лучше, чем в деревне… у нас – дорога, новые люди, новые места. Всю жизнь доить одних и тех же коров – я бы не смогла, наверное. – И улыбнулась: – Просто вы не привычны к такому, господин. А мне чудной кажется ваша жизнь, я бы не смогла, как вы – целый день судьбы чужие в руках держать…


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю