Текст книги "Осенние сказки "

Автор книги: Алина Чинючина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)

И в дворцовой конюшне нашлась такая замечательная, мягкая охапка соломы.

Потом Элиза медленно бродила по двору от одного костра к другому. Смеялась в ответ на грубоватые шутки воинов. И пела им. Пела все самые светлые песни, какие знала; и люди хохотали от души или молчали, вздыхая. Пела, пока не отказал голос.

В эту сумасшедшую ночь совсем не хотелось спать…

Замерзший воздух разносил слова и шаги далеко вокруг, пар от дыхания вился в воздухе светлыми кольцами. И последней мелодией, которую слышали все, были звуки боевого рога на рассвете.

Битвы не было – была свалка. Кровь и грязь. Почему-то совсем не слышно было криков – только стоны раненых. Все – и нападавшие, и защитники – знали, что это конец. Все кончилось удивительно быстро. Нескольким воинам – в их числе был и отец Элизы – удалось прорваться за ворота и уйти в лес. Они знали, что так – живыми – принесут больший вред врагу.

И вот в тронной зале сорван и брошен под ноги изумрудно-зеленый штандарт с золотым гербом. Гулкие шаги чужаков эхом отражаются от стен. И двое стоят перед развалившимся на троне седым человеком с жесткой ухмылкой. Сейчас они оба целиком в его власти. И князь рассматривает их весело и почти дружелюбно.

Ведь я же предупреждал тебя, девочка… Не проще ли было уступить? Сколько жизней ты бы спасла, а?

Король с недоумением обернулся к жене. Умоляющий взгляд был ему ответом.

«Ты веришь мне? Я люблю тебя…»

«Я верю тебе. Я люблю тебя…»

А все остальное неважно. Элиза выпрямилась.

Старый князь рассмеялся.

Что же мне делать с тобой, мальчик? – задумчиво проговорил он. – Ты мне не нужен. Убивать тебя вроде не за что, и отпускать нельзя. Нет, убить все же придется…

Говоря это очень буднично и даже немножко грустно, он подошел к Элизе и пальцами приподнял ее подбородок. Она мотнула головой, пытаясь высвободиться, но князь настойчиво и мягко провел ладонью по ее щеке, шее, жестом хозяина задержался на груди… Повернулся к королю:

Несчастный, глупый ребенок! Единственное, что я могу для тебя сделать – это на последнюю ночь не заковывать в кандалы и дать выспаться в постели. Догадываюсь, – он усмехнулся, – что прошлую ночь вы не спали вовсе.

С отчаянием дернулся король, но много ли сделаешь, если руки связаны? А князь обернулся к стоящим у двери воинам в черно-золотой форме наемников:

Уведите его. Пусть сам выберет себе комнату. И глаз не спускать!

Неожиданно звонко прозвенел голос Элизы:

Подожди!

Чего еще? – недовольно обернулся к ней князь.

Подожди, – повторила она, еще больше бледнея. – Отпусти его…

С чего бы это? – удивился князь. – Какой мне в этом смысл?

Какой тебе смысл в его смерти? – с отчаянием прошептала она. – А взамен ты получишь…, – не договорив, Элиза вспыхнула, опустила голову.

Князь понял. Ухмыльнулся. Обвел ее взглядом.

Тебя, девочка моя, я и так получу. А его…

Нет, – перебила она, – меня ты возьмешь лишь, если изобьешь до полусмерти. Это не просто слова – я сильная. А хочешь, я подарю тебе такую ночь, о которой будешь вспоминать всю жизнь? Хочешь, я сама приду к тебе?

Элиза, нет! – со стоном вырвалось у короля.

Князь молча и недоверчиво смотрел на нее.

И тогда Элиза выпрямилась. Подняла подбородок. Расправила плечи, насколько позволяли стянутые сзади руки. Гордым, обещающим, но полным женского превосходства взглядом смерила стоящего перед ней немолодого мужчину. И улыбнулась.

Князь сглотнул, дернулся к ней, но овладел собой. Несколько мгновений помолчал, раздумывая, потом хрипло сказал:

Х-хорошо…

Ты отпустишь его сейчас, – медленно проговорила Элиза. – Выведешь за ворота, отдашь меч. В замке есть комната, окна которой выходят во двор. Я должна стоять там и все это видеть. И ни единого человека ты не пошлешь в погоню, не станешь преследовать его ни сейчас, ни после. Клянись мне в этом!

Клянусь, – так же хрипло сказал князь, не спуская с нее глаз.

Король выругался самыми черными ругательствами, какие только знал. Двое наемников едва удерживали его за скрученные руки.

Князь опомнился. Провел рукой по глазам, подошел к белому от ярости королю и рассмеялся ему в лицо.

Вот так-то, мальчик. И ты сможешь жить после этого? Жить, зная, какой ценой куплена твоя свобода? И сможешь спокойно спать ночью? Ты не правитель, ты жалкий трус! – обернулся к воинам: – Выведите его за ворота, отдайте меч, пусть уходит. Дешевка!

Подойдя к Элизе, он своим кинжалом рассек веревки на ее руках и быстро вышел из комнаты.

Рассказывают, что долго после той битвы новому правителю не давала покоя маленькая, но отчаянная шайка, разбойничающая в лесах. А еще говорят, что через год нападавшие покинули страну, оставив разоренное королевство на волю судьбы и случая. Ходят даже слухи, что в столицу вернулся выживший каким-то чудом король, но эти слухи вряд ли верны – ведь в хрониках сказано, что последний правитель погиб при битве за столицу и похоронен в королевской усыпальнице. Так ли это – никто не знает.

Правда, старая рыбачка, живущая в маленькой хижине на границе гор, могла бы рассказать, что у безумной бродяжки, которая постучалась к ней в зимнюю метель, на груди был спрятан кусок темно-зеленого атласа с вышитым золотом гербом королевства. Но разве кто-то станет спрашивать нищую старуху? Ведь это будет совсем другая сказка…

23.06.2004 – 10.10.2006..

Цикл «Осенние сказки»

Страннику и Светлане

Сказка для Странника

«Слоники яблок не любят,

В яблоках много косточек».

«Это слоники

Шуршат себе под диваном,

Собирают листики старого календаря -

Яблоки на зиму в норке

Оборачивать.»

В.Ланцберг.

Спи, малыш… Скоро полночь…

Хочешь, я рассажу тебе сказку?

«Слоники не любят яблок. В них много косточек…»

Слоники возвращаются домой по мокрой осенней улице. Желтые листья плавают в лужах золотыми огоньками, и прохожие наступают на них, не зная, что это фонарики осени.

Маленькие серые слоники с темными глазами не любят яблок. Они заворачивают их в листочки прошлогодних календарей. Правильно, для чего еще нужны календари? Ведь не для того же, чтобы узнавать по ним время…

Глупые люди! Зачем узнавать время года по календарю? Зимой яблоки пахнут морозом. Зимой небо белое, как выцветшие глаза старухи, как разводы мела на грязной школьной доске. Разве это небо можно спутать, например, с осенним? Осенью в нем отражается мокрый асфальт, а облака шуршат листочками прошлогодних календарей и охапками листьев. Осенью среди домов прячется тревога…

Она почти не видна. Какой цвет у тревоги? Желтый, наверное. Но только не безумно-грязный цвет облупившихся зданий, вокруг которых кружат вороны. Нет, у тревоги цвет осеннего леса. И ласкового солнышка, которое изредка проглядывает сквозь тучи.

Какой запах у тревоги? Запах мокрой травы, земли и асфальта. Может быть, эта тревога осталась с нами с лета. А может быть, она родилась в полночь первого дождя, из печали прошедших дней, из летнего веселого безумия. Ее запах – это запах пыли возле километровых столбов трассы на закате. Запах тревоги – это запах дождя, который гонят к городу осенние тучи.

Тревогу приносит ветер. И не спрятаться от нее, не скрыться. В полночь тревога усаживается на подоконник и тихо-тихо поет облакам свои песни, наигрывает на флейте мелодию Осени и Дороги. А луна выглядывает из облаков желтым яблоком…

Спи, малыш…

Тревога обязательно спрячется. Обычно она прячется перед рассветом, когда просыпаются слоники. Они ласково гладят луну по круглому боку, укрывают ее пушистым одеялом и поют колыбельную. В саду за ночь поспевают яблоки, и в их круглых боках отражаются угасающие звезды. Потом, когда всходит солнце, слоники осторожно, длинными хоботами, снимают яблоки с веток и укладывают их в корзины. Они работают молча, и тишину в саду нарушает лишь стук яблок, падающих с веток, негромкие, осторожные вздохи и шуршание опавших листьев.

А потом слоники пьют какао на веранде. Какао с оладьями, медом и вареньем. Ароматный запах разносится далеко вокруг, а кусочки круглого сыра на темно-синем фарфоре тарелки напоминают луну в ночном небе. Мохнатый желтый шмель с любопытным жужжанием крутится вокруг, пока ему не дают попробовать тягучего темного варенья.

Спи, малыш…

Тебя давно никто не называл так. Последний раз, наверное, мама, но где и когда это было… Ты слишком хорошо знаешь, что такое тревога, верно? Но тревога сейчас сидит на подоконнике и тихо-тихо играет на флейте мелодию Дороги, которая завтра позовет тебя. А на рассвете проснутся слоники. И прежде, чем выйти в сад, они обязательно напоят тебя какао с вареньем. И дадут в дорогу яблок. Они ведь не любят яблоки – в них много косточек. Они просто заворачивают их на зиму в листочки нынешних календарей…

8-9.10.2001

Сказка для осени

Жить, как все, торопясь успеть сделать сразу множество дел… Мечтать выспаться и никак не успевать этого. Тянуть нить жизни от воскресенья до воскресенья – и не замечать выходных. Глотать крепкий кофе все чаще, чаще, чаще… Отмахиваться от Усталости и делать вид, что не замечаешь рядом ее неторопливой поступи. Забыть о том, что умеешь смеяться…

Возвращаться однажды с работы, обходя лужи на темной улице. Стуча каблуками, ловить губами холодный воздух, пряча замерзшие ладони в рукавах; поругаться с настырным дедом в трамвае, обменяться взглядами с немолодой женщиной напротив…

Зайти в пустую квартиру, привычно прикидывая план работы на вечер – столько нужно успеть, но тебя ни на что не хватает. Давно прошли времена, когда веселыми искорками горели окна, летела музыка, звенели телефонные звонки – все в радость и все – ерунда, и можно ночь не спать за разговорами в кухне – только бы хватило кофе, и плевать, что утром зачет. Бухнуть чайник на плиту, погладить вертящуюся под ногами кошку…

Зажечь в комнате свет – и обнаружить множество гостей, ждущих тебя, злобно-радостно хихикая; эти гости – твои неотложные дела – монотонные, как сама Усталость... Разогнать их всех к черту, дозвониться до старых знакомых, до всех, кому что-то должен – книги, кассеты, деньги, старые стихи, тетради с конспектами лекций; накормить кошку, полить одинокий кактус на окне, выпить чай, задумчиво листая забытый кем-то давным-давно томик чьих-то стихов без обложки…

Засунуть в шкаф осточертевший деловой костюм, написать письмо тем, кто придет сюда после тебя, разыскать старую джинсовку, сунуть в карман флейту, пару бутербродов в старый рюкзачок. И уйти…

Выйти за город, брести по ночной трассе, не пытаться ст опить, не вскидывать руку в ответ на визг тормозов и приветствие желтых фар – просто идти… Рядом с тобой твоя Усталость – идет неторопливым шагом, и ты играешь ей на флейте... Ветер треплет волосы, и никого и ничего не остается на дороге, кроме вас двоих…

… Проснуться утром от звонка в дверь, выбежать в прихожую, ежась от сквозняка, в старой рубашке, накинутой кое-как, брякнуть замком. И увидеть, что на пороге стоит твоя Усталость и грустно улыбается тебе…

20.10.02

Сказка для нас

Я хотела рассказать тебе сказку… И вдруг поняла, что слова тут не помогут.

Они все куда-то разлетелись… горстью сухих листьев, пылью на сапогах, камешками на обочине дороги, отлетающими днями – или километровыми столбиками вдоль трассы.

Нашу жизнь не назовешь серой. И беглецами нас тоже не назовешь – ни от действительности, ни от себя. Строя игрушечные замки, мы учимся смотреть в глаза реальности – конечно, не под дулом пистолета, но хотя бы под прищурами сотен взглядов, что немногим легче. Нас учат жить – пусть не так, как остальных, чуть более причудливо, но учат. И потому слов остается все меньше.

Да и к чему они?..

И выражение «остаться в памяти» потеряло свою новизну, стерлось до серого блеска, до грязной лужицы на асфальте, в которой иногда отражается небо. Было – было. Спасибо за это Судьбе… или Богу… или Мирозданию – какая разница, главное – спасибо. Было – будетеще. Все будет – и ночные поезда, и ликующее «Ах!» при встрече, и дым костров, и трава по колено, и красная луна над притихшим озером. И от воды потянет сыростью…

Слов не нужно. Еще одна зима прошла – и мы стали мудрее на еще одно лето. Еще несколько жизней пережили, обдумывая судьбы, в которые играем…

Чужие или свои?

Но понимание приходит незаметно, без красивых фраз, и только суховатый запах трав исходит от ломких, перепачканных в саже, размокших под дождем, подпаленных у костра, свитков. Сколько чужих душ мы пропускали через свои? Сколько ролей сыграли, словно средневековые балаганщики на городской площади? За сколько жизней спросят с нас, когда настанет срок? Раньше лицедеев хоронили за оградой – а где их хоронят теперь? И никто не расскажет, какую цену нужно заплатить за то, чтобы стать такими, как мы…

А слова кончились... Когда-нибудь я вышлю тебе чистый лист бумаги в почтовом конверте. На нем совсем-совсем не будет слов. И ты все поймешь… Ведь мы же знаем цену словам, правда?

10.04.03.

Сказка для времени

Конец лета – безвременье, не поддающееся счету и календарю. Несколько предосенних дней выпадают из года и долго-долго носятся в воздухе – каплями последних летних ливней, запахом близкого увядания, улыбкой огромной луны меж ветвей. В конце августа луна стоит высоко в притихшем небе, и те, кто на нее смотрят, оказываются рядом – как бы далеко они ни были.

В конце августа возможно все, даже невозможное. Стираются расстояния, рушатся законы и правила, исчезает время. И те, кто далеко, могут встретиться. Эти несколько дней вне августа и сентября – для них. Потому что всем в мире нужна хоть капелька счастья. Три дня и три ночи растягиваются в вечность, дожди смывают усталость, лужи на дорогах преграждают путь заботам, а ветер не дает поездам разбежаться. И голоса звенят тихими ночами, и лампа на столе очерчивает круг, пробраться за который никто не вправе. Потому что – все не так в дни перед осенью.

Разве это возможно? Ведь нас разделяют тысячи километров, дел и слов.

Разве так бывает? Ведь у нас нет времени даже на письма друг другу.

Все бывает, все возможно – в три дня на границе осени.

Арифметика – наука простая и неумолимая: число встреч равно числу расставаний. Но мы пошлем ее к черту. Потому что у нас нет выбора. Потому что год – это неизмеримо долго и ничтожно мало. Потому что есть на свете легкое дыхание Дороги в благословенные три дня между прошлым и будущим.

Шелест-шорох-шепот… Дрожит листва под упругими струями дождя, сжаты и переплетены пальцы. Впереди совсем немного – какой-то год… Зима, весна, лето.

А потом будут снова – три дня на границе осени…

28.08.2003.

Сказка для августа

Где-то бродит мой звездный август, позабыл меня совсем. Наверное. Разминулись мы с ним, разминулись, на какие-то считанные дни и километры – где он теперь? Высокое черно-бархатное небо унес с собой, алые рассветы увел, оставил или жару душную, или стылую морось, когда замерзают и руки, и мысли, а еще оставил усталость – тяжелую, убивающую…

Кончился август, не успев начаться, а я так ждала его. А впереди – год.

Год… год… год… – это водопроводный кран неисправный, из которого тонкой струйкой сочится по ночам вода – такой же тонкой, как моя надежда, надежда на встречу с тобой…

Километры, зачем же вы такие длинные?

Мы стали старше и мудрее и не требуем всего сразу и немедленно, понимая, что если что-то не получилось сегодня, то получится завтра… Или через год… Или через два… Вполне эльфийское мироощущение. Вот только нет у нас этой тысячи лет впереди, мы же смертны, и годы, как вода из крана, оставляют пятна ржавчины на лице и в сердце. Правда, их можно отмыть и зачистить, но ведь совсем не уничтожишь. Только обычное «Легкой Дороги!» остается пока неизменным. И мы снова рвемся куда-то, чтобы только не сидеть на месте и не ждать, потому что ожидание – худшее из чудес, придуманных Господом в этом НЕ-единственно прекрасном мире…

Если только это не ожидание встречи…

Подумаешь, одиннадцать месяцев. Всего-то. Одиннадцать раз отчеркнуть новый лист в тетради школьницы и надеть новое платье: с новым месяцем вас! Как тебе живется, мой светлый август, там, далеко, в других городах и мирах? Как тебе там летается?

Сказка учится летать в новой, восхитительно интересной штуке, которая называется жизнь. И даже, может быть, это получится…

Если август когда-нибудь вернется…

7.09.2004

Сказка для неба

Теплый дом, надежное плечо рядом, маленький топотун на руках – не слишком мало для бродяги-скитальца, привыкшего жить как перекати-поле: нынче здесь, а завтра там. Не слишком мало – слишком много. Слишком много, и от добра добра не ищут.

А потом все реже и реже смотришь в небо. Чего в него смотреть, если на земле есть дела поважнее – вон, опять сынишка куда-то побежал, в лужу норовит залезть. Вот только если дождик собирается – тогда и посмотришь…

… и увидишь – облака. Ну, облака, и что? Макушка лета, начало осени, середина зимы – не все ли равно?

Заброшен на балкон рюкзак, плащ пылится в кладовке. Нет, пару раз в год достаешь все это, разглядываешь со вздохом, даешь себе слово – уж в этом-то году выберусь обязательно! Но – то не с кем сына оставить, то спина болит, а то просто погода холодная. Снова остаешься дома…

… и на других смотришь с усмешкой – то презрительной (делать им больше нечего!), то грустной (все-таки едут).

Только и остается – интернет, да читать отчеты других, завидовать, ночами не спать, черкать да рвать бумагу. А утром, между прочим, на работу, и пора бросать эти дурные привычки…

… и гости приходят все реже. Очередной день рождения – Боже, сколько же тебе будет?

Теперь тебя укачивает в машине. А когда-то давно дорога стелилась под колеса, словно ковер, и закаты были такие, что ахнешь, и поле – во всю ширь горизонта, а костер обещает тепло и уют. Старая куртка до сих пор пахнет дымом и бензином – так постирай же ее, чего ж она такая висит, ведь провоняет новое пальто!

Мальчик подрастает…

Скоро ему станет впору эта куртка…

31.08.2007

Сказка для папы

Как это романтично звучит – Дорога. Как хорошо представлять себя на ней – такого гордого, одинокого и непонятного, уходящего спасать чужие миры…

… вместо того, чтобы спасти свой.

Да нет, свой мир спасать не надо. Он отлично проживет и без твоих подвигов, приключений и самоотверженности. Ну, станет кому-то немножко грустно от того, что ты не пришел вечером, как обещал, не зашел на чай, не спел, не рассказал. Не более того. Пусть. Тебе надо спасать другой мир.

Ты снова уходишь. Теплый вечер чадит дымом свечей, пахнет недопитым пивом, блестит экраном… компьютера? оконным стеклом? дверью в неведомое?

А за дверью спальни слышно сонное дыхание.

Завтра утром ты уйдешь. На рассвете – как и полагается странникам. Как и полагается – не поцеловав спящих. Как и нужно в легендах – вскинув на плечо полупустой мешок. Нет, мешок не будет на самом деле полупустым – я положу тебе в него яблок, бутылку молока, пирожков, которые пекла вчера весь день. Ты уйдешь, оглядываясь, и серебристая лента Дороги…

Хватит, надоело!

Завтра мне снова отвечать на вопросы. Разные по форме, но одинаковые по сути. Соседи, мама, подруги – им легко солгать... Что ответить сыну? Твоему сыну? Маленькому человеку, чьи глаза очень похожи на твои, он так же требовательно смотрит ими на меня.

Где ты? – я не смогу ответить на этот простой вопрос.

Да-да, я все знаю. Дети потом вырастают. Но скажи мне – во имя чего?

Жара одинокого лета, пустота поздних зимних вечеров, сонное дыхание мальчика, спящего поперек кровати – он даже во сне не выпускает из рук игрушку, подаренную тобой, – плюшевого зайца с оторванным ухом. А проснувшись утром, он спросит меня: «А где папочка?»

Ему не объяснишь, что ты ушел спасать очередной мир.

Ему нет дела до того, что где-то снова размножились злые твари, и кто-то там просит о помощи и плачет… он тоже будет плакать по вечерам – на моем плече – и просить «Отвези меня к папе!».

Он хочет пускать с тобой в лужах кораблики, кататься на твоих плечах и гордо шагать по улицам, держа в ладошке твой большой палец. Объясни ему, бесстрашный странник, куда и зачем ты уходишь. Спасать чужие миры? Через двадцать лет ты будешь спасать мир выросшего мальчика – а мир этот рухнул оттого, что ты ушел сегодня, ушел от него…

Наверное, я понимала тебя – когда-то. Иначе не решилась бы, не пошла бы за тобой… Да, знаю, все знаю. И про то, что сын вырастет и встанет рядом, знаю тоже. Но это будет потом. Завтра, послезавтра, через год.

Объясни ему, куда ты уходишь. Объясни, потому что я – не умею.

2007.

Сказка о жизни

Нас выбивает картечью. Мы не знали слова «война» или знали его только по играм, а теперь вот получается – знаем по жизни. Потому что как иначе назвать череду смертей, одну за другой, одну за другой. Ты слишком разборчив, Господи…

Ты слишком разборчив – Ты забираешь лучших. Как заезжено звучит, правда?

А мы бьем друг друга – словом и делом, не замечая, что приближаемся – к той черте, за которой останется лишь вспоминать. Не видя глаз, не видя лиц, не слыша слов, не чувствуя сердец… Да, как хорошо сиделось всем вместе у костра – когда-то… Что ты, теперь мы большие и сильные, мы знаем все по теории игротехники и великолепно танцуем, наши наряды сшиты из шелка и бархата, мы делаем дорогие доспехи и великолепно умеем их носить. Да, мы умеем носить доспехи, мы умеем убивать… так важно доказать, что крут – ты, а не твой противник… Противник – от слова «противно», а тот, кто тебе противен, пять лет назад сидел рядом с тобой, бродил рядом с тобой по мокрой от росы траве и смотрел на восход – так же, как и ты, и ваши плечи были рядом, и казалось – так будет всегда. И мы не верили, когда после очередной пьянки нам грустно и трезво предрекали: выветрится ваша романтика, ребята, а потом и вы скажете это Тем, Кто Придет Следом…

Кто придет следом?

Те, кто придут… Нет, они будут не лучше нас. Они смотрят сейчас на нас большими наивными глазами, и мы смотрели когда-то так же – на тех, кого считали богами и пророками, не зная, что они – просто люди. И мы – просто люди. Просто, да не просто. И все-таки…

…Нас опять выбивает картечью…

22.06.2005.

Сказка про крылья

Андрею и Юле

Никто не знал, что он умеет летать…

Внешне Он был такой же, как все. Так же, как все люди, вставал утром со звонком будильника, сонно шел на кухню ставить чайник. Так же просыпался, умываясь ледяной водой, потому что горячая появлялась лишь глубокой ночью и пропадала к утру. Пил крепкий чай из щербатой чашки и задумчиво смотрел в окно на пыльный убогий двор. А потом поднимал глаза на стрелки часов и, торопливо уложив в сумку книги, выбегал из дома.

Так же, как все, в переполненном трамвае Он добирался до работы. Он любил свою работу. Каждый день дарить людям радость новых знаний, видеть свет в их глазах и удивленные улыбки открытия– что может быть лучше? Да и студенты, кажется, тоже любили его. По крайней мере, ему так казалось. Он хотел в это верить.

Так же, как все, Он возвращался домой – в пустую и неуютную свою квартиру, по пути покупая в магазине хлеб и апельсины. Бабки у подъезда здоровались с ним. Наскоро обедал (или ужинал?), заваривал крепкий чай и садился к столу, заваленному книгами. Иногда отодвигал книги в сторону и принимался быстро писать что-то, зная, что утром вряд ли что разберет в этих листах, исчерканных крупным, неразборчивым почерком. А потом поднимал голову и грустно смотрел на фотографию, стоящую на подоконнике, – фотографию спокойной сероглазой девушки с пушистыми волосами. Или – изредка – молча стоял у окна. И думал о большом красивом городе, в котором сейчас живет Она, о ее суматошной работе и о том, когда же они, наконец, встретятся.

Рядом с фотографией на столе лежала толстая пачка писем, надписанных аккуратным почерком. Она писала часто, и всегда словно ни о чем – о своем отделе, о работе над диссером, о новом программисте, который «опять допоздна ставил 1С – я из-за него в театр опоздала», и изредка – о том, что скучает без него. Эти письма Он носил с собой и перечитывал в трамваях.

Так же, как все. Никто не знал, что Он летает по ночам. Он распахивал окно, всей грудью вдыхая свежий, прохладный ночной воздух. Вставал на подоконник, раскинув руки, и смотрел вверх. Там, в вышине, тускло мерцала одинокая звезда. И от его взгляда тянулась к звезде дорожка из серебристых плит. И Он бежал по ней, чувствуя, как тело становится невесомым. А потом отталкивался от плит ступнями и устремлялся вверх, вверх. И пустота охватывала его, растворяя в себе.

Нет, там, наверху, не всегда была ночь. Чаще – закат. Ярко-алый или золотистый, или расчерченный фиолетом и пурпуром, нежный и легкий или тревожный и резкий. А бывал и жаркий полдень. И высокая мягкая трава, и синева вокруг. И там он встречал ее.

Она бежала вприпрыжку ему навстречу. Взявшись за руки, они бродили по облакам или валялись в траве и смеялись. Или ели апельсины. Он срывал звездные ромашки – знаете, есть такие, они чуть меньше настоящих, но гораздо ярче и сияют, как настоящие звезды в августовскую ночь. И Он дарил ей охапку этих ромашек, а Она смеялась, уткнувшись в них лицом. И капли росы скатывались по ее пушистым волосам.

Иногда они бродили по черепичным крышам ночного города. Это были замечательные крыши – уютные, прихотливо изогнутые, нагретые за день и ласковые, как прирученные медвежата. Они перепрыгивали с карниза на карниз, и Она порой испуганно ойкала. Часто звезды скатывались им в ладони и запутывались в ее волосах.

Устав, они садились на облако, как на качели, и долго-долго разговаривали. Он рассказывал ей о своих студентах, Она внимательно слушала, покусывая губы, и иногда что-нибудь советовала ему – не обязательно по делу, но всегда очень точно. А потом говорила сама – о том, что скоро добьет свой окаянный диссер, и тогда они встретятся. О том, что очень хочет увидеть его. Она говорила то, чего никогда не писала в письмах, потому что эти слова можно только сказать – и только глядя в глаза.

Вот только летать по-настоящему она не умела. Так обидно! Она боялась высоты и даже по крышам шла, крепко держа его за руку. Это было так здорово – ощущать в своей ладони ее тонкие пальцы, чувствовать рядом ее дыхание. Но нельзя было подняться в небо и показать ей, как это здорово – когда пустота охватывает тебя, растворяя в густой синеве.

И однажды Он решил, что сделает ей крылья – настоящие, как у эльфов.

Он забросил работу и перестал готовиться к лекциям. Он переворошил кучу журналов по воздухоплаванию и перечитал сотню книг про эльфов. Маленькую квартиру заполонили банки с краской, мотки веревки, рулоны бумаги и щепки, а соседи жаловались на вонь варящегося на плите клея. Он похудел и почернел, потому что почти разучился спать. И, наконец, крылья были готовы.

Это были самые красивые и легкие крылышки из всех, какие только существовали на земле. Маленькие и легкие, они, тем не менее, выдерживали вес взрослого человека. Тонкие, почти прозрачные, они матово светились в темноте, и по контуру их обводили серебристые узоры. Сам Андерсен, наверное, мечтал о таких для своей Дюймовочки. Крылья были так невесомы, что свободно умещались в кулаке ребенка. Он вложил в них душу – и протянул ей на дрожащих ладонях.

И Она замерла в восхищении. А потом засмеялась и кинулась ему на шею.

Всю ночь они летали, держась за руки, и бродили по звездной дорожке, и кружились над крышами, и хохотали в вышине. И следующую ночь. И еще одну. И еще.

А потом Она не пришла.

Он ждал ее всю ночь, сидя на облаке, качая босой ногой. Он был уверен, что она придет. И Она появилась – уже перед рассветом. Ласковая, запыхавшаяся и виноватая, бежала по крыше, протягивая к нему руки.

Он вскочил ей навстречу. И удивился:

– Почему ты пришла пешком? Где же твои крылья?

Она смутилась:

– Знаешь… я дала их… ну, на время…

– Как – дала? – не понял Он. – Кому?

– Одному человеку…. – Она покусывала губы и мягко смотрела на него. – Ну, понимаешь, только на время. Он обещал вернуть…

– Кому? – тихо спросил Он.

– Сашке… – и, видя, что Он не понял, объяснила: – Помнишь, я тебе писала, у нас программист новый? Ну вот… я ему рассказала, что умею летать, и он попросил… На одну ночь только. Не сердись.

Он не сердился. Он просто не мог понять.

– Это же мои крылья, – сказала Она с легким нетерпением. – Ведь я же могу их отдать, правда?

– Да, конечно, – глухо сказал он.

Звезды сыпались с неба к его рукам, а Он не мог разжать пальцы – их свело судорогой. Небо на востоке розовело – к городу приближалось утро. Они стояли у самого края покатой крыши и молча смотрели друг на друга.

А потом Она подняла руку, чтобы погладить его по щеке, но Он отстранился. Шагнул в сторону – и Она, оступившись на краю, сорвалась с крыши и полетела вниз. Он видел, как тело ее, ставшее враз невесомым, переворачивается в воздушном потоке, как кленовый лист. И понял, что сейчас она долетит до земли. И кинулся следом.

Жуть падения – не полета – ударила в сердце. Он догнал ее, схватил за руку. На миг зажмурился, отчаянным усилием воли вызвал перед глазами солнечный луг и облака. И за мгновение до удара ощутил, как касается кончиков пальцев густая трава… Открыв глаза, он понял, что лежит в постели. В разбитое окно светила луна, и серебристые блики падали на стоящую на подоконнике фотографию.

На следующую ночь Он впервые не смог взлететь.

Утром он вышел из дома так же, как всегда. Но бабки у подъезда почему-то не сразу узнали его.

И он ходил на работу, в магазин, изредка в гости и жил, как все. Поменял разбитое стекло и вымыл подоконник. И бродил, бродил по улицам, по паркам и скверам, надеясь найти кого-нибудь, кто смог бы помочь ему снова научиться летать. Он знал, что умел это, но не помнил, как. Неужели никто не поймет? Он должен вспомнить, потому что должен увидеть ее.

Писем от нее не было почти месяц. Уже закончилась осень, и кучи разноцветной листвы на асфальте разносил по улицам ветер. Зябко стало в комнате. Но Он все никак не мог заставить себя заклеить окно на зиму. А вдруг все-таки получится? Ведь когда-то это было так просто…

Как-то ночью Он долго ворочался, пытаясь уснуть. Не смог. Ему показалось, что кто-то зовет его, и Он узнал голос. Быстро встал, подошел к окну и резко, почти яростно распахнул его. Холодный, уже осенний, ветер ворвался в комнату и смахнул со стола листы, исписанные крупно и неразборчиво. Он встал на подоконник и поднял голову. По небу плыли лохматые облака, похожие на маленьких медвежат…

Он раскинул руки. Вздохнул. И шагнул в пустоту.

И пустота охватила его. И воздух зазвенел в ушах. Но сквозь слабость и жуть падения вдруг пробились негромкие слова – слова утешения. И надежда толкнулась под ладонями. Из яркой синевы вокруг выплыло еелицо. И Он улыбнулся…