Текст книги "Вершины не спят (Книга 1)"
Автор книги: Алим Кешоков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц)
Человек, который больше других пришелся по сердцу Астемиру, был вольнонаемный санитар, вернее – главный истопник. Звали его Степан Ильич, а фамилия Коломейцев. Каков он был с виду? Да так себе, неказистый, рыжеватый и, как многие люди со светлой кожей, слегка веснушчатый даже в зимнее время. Узкие глаза его, однако, были не голубые, а темные и очень пристальные. Внимательными они оставались и тогда, когда он смеялся, а на смех, на веселье истопник не скупился. Любил и сам пошутить, любил подсесть к тем, кто шутил, где было повеселее. Но что самое удивительное, – и это особенно сближало его, русского человека, с кавказцами, – он понимал по-кабардински и по-адыгейски; для всех у него находился салям – привет. Не то в шутку, не то всерьез он говорил, что его держат при госпитале как раз за то, что он знает кавказские наречия.
Астемир не скрывал своего расположения к этому человеку, и Степан Ильич отвечал ему тем же. Когда Астемир настолько окреп, что смог поднимать тяжести, он стал помогать Степану Ильичу в его работе – то подтащит дров, то заменит его у печки, – они еще больше сблизились. Шутка ли – наколоть и приготовить дров, угля и растопить не меньше двадцати печей!
Приятно было Астемиру помогать Степану Ильичу, подолгу беседовать с ним.
Печка растоплена. Дрова, разгораясь, трещат, только подбрасывай поленьев или подсыпай уголь! Пламя, колеблясь, озаряет лица Астемира и Степана Ильича. Степану Ильичу тоже, видимо, приятна дружба, доверчивость Астемира.
Неторопливо идет их беседа. Степан Ильич внимательно слушает рассказы Астемира о Кабарде, о семье, о Баляцо, о Боте, о Гумаре, о знаменательной встрече Астемира с полковником Клишбиевым, о Жираслане, о том, наконец, что пришлось Астемиру пережить недавно у конеторговца Мурадова. Иногда Астемир, по просьбе Степана Ильича, пробовал пересказывать по-русски сказания о нартах… Он знал много песен от Думасары и сам умел складывать песни.
Астемир видел большую пользу для себя в этих беседах и потому еще, что Степан Ильич учил его новым русским словам.
За время болезни Астемир густо оброс бородой, но не сбривал ее, а Степан Ильич бороду брил, оставлял лишь короткие усы. Он шутил, что сбривает бороду затем, чтобы не подпалить ее у печки, а Астемир, подхватывая шутку, возражал, что напрасно Степан Ильич этого опасается: пламень его бороды помогал бы разжигать дрова и экономились бы спички.
Каждый, кто прислушался бы к их разговору, немало посмеялся бы – таким подчас забавным был полурусский, полукабардинский язык, на котором они изъяснялись.
Не сразу Степан Ильич открылся Астемиру.
Этот человек твердо следовал мудрому предостережению: «Не один пуд соли съешь с человеком, которого хочешь узнать». Видимо, у Степана Ильича были серьезные причины для такой осторожности. Все это Астемир понял позже. Понял он и то, почему Степан Ильич при первом знакомстве переспрашивал его, откуда он родом, и как-то многозначительно повторял название Астемирова аула:
– Шхальмивоко, говоришь ты? Шхальмивоко. Интересно! Очень интересно!
А когда Астемир однажды заговорил об Эльдаре, Степан Ильич опять переспросил его:
– Эльдар? Ну-ну, это какой же Эльдар? Кто его отец?
Астемир рассказал Степану Ильичу, что отец Эльдара, двоюродный брат Думасары, был арестован после Зольского бунта и выслан в Сибирь.
В тот вечер Степан Ильич был необыкновенно молчалив и только коротко повторял:
– Ишь ты… Вон какие дела бывают на свете, Астемир!
Вскоре и Астемиру стало ясно, какие именно дела имеет в виду Степан Ильич.
Приближалась весна тысяча девятьсот семнадцатого года.
Однажды Степан Ильич растапливал печь с какой-то особенной, не свойственной ему яростью. Долго не отвечал он на попытки Астемира заговорить с ним и вдруг, оборотясь к кунаку, сказал:
– Так-то, Астемир! Царя не стало. Астемир обомлел и ничего не понял. Как так – царя не стало? Как понимать эти слова? Ничего себе, – царя не стало, хороша шутка!
– Да не шутка, а всерьез, – отвечал Степан Ильич. – Свергли царя, Астемир. Царь отрекся от престола. Понятны тебе эти слова?
Нет, и эти слова не были понятны Астемиру. Дружески глядя на Астемира, Степан Ильич ободрил его:
– Ничего, поймешь. Скоро все поймут это. Но то ли еще будет! Мы с тобой, Астемир, теперь только начинаем настоящую жизнь… Твое Шхальмивоко тоже еще увидит иную жизнь – без Гумара. Хотел бы ты жить в своем Шхальмивоко без Гумара?
Мало того – в этот же вечер Степан Ильич сказал:
– Скоро пойдем с тобой к Эльдару.
– Как так – к Эльдару? Зачем пойдем к Эльдару?
– Есть у меня к нему дело.
– Есть дело к Эльдару? Какое дело?
И вот тут-то Степан Ильич кое-что рассказал Астемиру о себе. Астемир узнал, что позапрошлой зимой Степан Ильич жил не в Ростове, а в Сибири и там встречался с Муратом Пашевым, отцом Эльдара, свояком Астемира, сосланным в Сибирь после Зольского восстания.
– Да ты не шутишь ли, Степан Ильич?
– Зачем шутить, какие тут шутки! Начинаются дела серьезнейшие. Не знаю, Астемир, в шутку или всерьез, но, кажется, мы с тобой тоже родственники.
В этот вечер Астемир узнал, что Мурат Пашев умер на руках у Степана Ильича. Степан Ильич дружил с Муратом, как сейчас дружит с ним, Астемиром. Они вместе работали на лесоповале в сибирской тайге. Мурат этой жизни не вынес. Но он все равно верил, что придет другая жизнь, лучшая для каждого в его родном доме, а не на чужбине. Он верил, что его гнев против зла, против хищников-князей не пройдет бесследно даже в том случае, если сам он больше не вернется в Кабарду. То, чего не смог сделать сам, он завещал своему сыну Эльдару. И Степан Ильич клятвенно обещал умирающему Мурату найти Эльдара и передать завещание отца.
– И вот, – сказал под конец Степан Ильич, – как видишь, Астемир, старый Мурат был прав, его, а вернее, наш общий гнев не остыл. И мы скоро пойдем с тобой в твое Шхальмивоко… А пока давай топить печи и помалкивать.
И они топили печи и помалкивали до происшествия, с которого в представлении Астемира начались дальнейшие перемены.
В мусульманском отделении госпиталя соблюдались свои порядки. Скорей не дадут к ужину ничего, но не пришлют супа из общего котла, где варились сало, свинина. Правоверные готовы были обойтись без ужина, лишь бы не оскверниться. На этом и сыграл однажды сосед Астемира по койке Губачиков. Не будь этого происшествия, возможно, события получили бы иной ход.
Балагур Губачиков – да простит его аллах – скрыл от товарищей, что хотя он кабардинец, но крещен в православную веру.
Поправлялся Губачиков быстро, и еще быстрее улучшался его аппетит. Посылок от родственников он не получал. Где развязывается узелок с гостинцем, смотришь, там и Губачиков. Так было до тех пор, покуда болтун и балагур, носившийся по палатам на одной ноге, с помощью костыля, сам не проговорился, что он православный. Правда, он тут же спохватился, но ему уже не верили. Вчерашние его благодетели перестали угощать его. Губачиков ворчал, ворчал и нашел выход из затруднения.
– Правоверные! Сало! Свинья! – раздался однажды во время обеда крик Губачикова.
– Как свинья? Где свинья?!
– Да вот, в миске!
Астемир, сидевший на койке рядом с Губачиковым, первый увидел, что действительно в миске у соседа плавает кусок свиного сала, и первый отставил свой суп, хотя и не очень тщательно соблюдал правила Корана. Просто, как и у многих других кавказцев, у Астемира было как бы врожденное чувство брезгливости к свинине.
Вся палата отказалась есть суп. Зашумели. А Губачиков под шумок съел мясо из всех мисок, где оно еще оставалось.
Больные требовали повара и дежурного по кухне.
Возмущение росло. Когда повар появился, над головами замелькали костыли, у кого-то в руках блеснул кинжал.
Испуганные санитары не могли сладить с наседающими на повара разгоряченными людьми. Дело принимало серьезный оборот. На койку вскочил Степан Ильич.
– Кунаки!
Нелегко было утихомирить возмущенных горцев, но Степан Ильич все же овладел их вниманием.
– Кто тут хорошо знает Коран? – спросил он.
– Я знаю Коран, – отвечал Астемир.
– Ну, ты-то знаешь, это для меня не новость… Кто еще знает Коран?
Слово «Коран» заставило притихнуть самых пылких крикунов.
Степан Ильич стал разъяснять стихи Корана, относящиеся к происшествию. Как толкует Коран случаи невольного осквернения свининой? А вот как:
– В Коране сказано, что грех падает на того человека, кто украдкой накормил другого.
Он на память прочитал несколько стихов Корана и этим окончательно подкупил мусульман, и без того охотно признававших истопника своим кунаком.
Даже Астемир был поражен таким точным и широким толкованием установлений священной черноты Корана.
Повар был спасен. А кто знает, может, ему грозили не только побои. Нешуточное дело – оскорбить фанатизм мусульманина. Теперь больше других на повара наседал Губачиков, стараясь отвести удар от себя.
– В ад его! – кричал Губачиков. – В ад! В котлы преисподней! – хотя, несомненно, думал в это время о котлах, в которых варилось мясо.
Так или иначе, к моменту, когда в дверях палаты появилось госпитальное начальство, все уже было более или менее спокойно. Однако полковник не счел возможным оставить происшествие безнаказанным.
– Я вышибу из вас эту дурь! – кричал он. – Лишаю горячей пищи всю палату… На трое суток!.. Видно, некуда вам девать свои силы, объелись? Не мешает кое-кому вспомнить фронтовые условия. Бунтовать вздумали! Революция? Да, революция. Но революция – это не значит беспорядок… Революция требует от всех нас высокой сознательности и дисциплины! Война не кончена. Да-с! Молчать! Не потерплю никаких бунтов…
О, как эти выкрики разъяренного полковника напомнили Астемиру сцену в канцелярии Клишбиева!
Но больше всего Астемира заинтересовало слово, которое он слышал отовсюду и значение которого не понимал. Это слово было – революция.
В тот же вечер, оставшись наедине со Степаном Ильичом перед пламенеющим жерлом печки, Астемир спросил Коломейцева:
– Скажи мне, друг, что это значит – революция?
– Революция – это значит… это значит: нельзя раненых солдат лишать горячей пищи… Вот что значит слово «революция», – объяснял Степан Ильич. – Революция – это значит: не щади себя, потому что наступило время, когда нужно открыть дорогу правде до конца, вставай за нее, если даже перед тобой генерал или сам царь… Вот что значит революция, Астемир… Революция – это: «Долой Гумара! Долой Клишбиева и Аральпова!» Пусть жизнь устраивают люди, угодные народу, знающие его нужды. Вот что такое революция… Все это нужно хорошо помнить, Астемир. Да, да, запомни и не забывай этого без меня.
– Почему ты говоришь – без тебя? – обеспокоился Астемир.
И тут Степан Ильич признался: возможно, они вскоре расстанутся. Астемир не сразу поверил, что Степан Ильич говорит об этом серьезно. Зачем же расставаться, когда им вдвоем так хорошо?
Проталкивая кочергой толстое полено в загудевшую печь, Степан Ильич продолжал:
– Не горюй, Астемир. В нужное время ты опять обо мне услышишь. А пока вот тебе мой наказ: постарайся остаться здесь, в госпитале, истопником, покуда я не явлюсь за тобой… Говорят, летом госпиталь расформируется и помещение опять займет гимназия. Это русская школа. Постарайся попасть истопником и в гимназию. Так нужно. Мы с тобой настоящие кунаки, Астемир, и у нас еще много общих дел! За что воевали эти люди? – Степан Ильич указал кочергой в сторону палаты. – «За веру, царя и отечество». Как будто и коротко и ясно, но на самом деле далеко не ясно. За веру? За чью веру воевал тот мусульманин, которого полковник лишил борща? За какого царя? Чей царь был? За какое отечество?..
Астемир слушал Степана Ильича с затаенным дыханием. Его слова волновали, переворачивали душу, горячили мозг. Разумение начинало озарять его, как отблеск печей озарял стены. Ему казалось, что он вот-вот поймет то, что беспокоило его всегда – и в ауле, и в медресе, и в мечети, и на сходах, где своевольничали Гумар и Аральпов…
Астемир старался запомнить каждое слово Степана Ильича, как в детстве и в юности запоминал слова Корана. Но тогда он воспринимал одни звуки, долго не улавливая смысла священной черноты Корана, и начал понимать значение печатных слов лишь по мере того, как обучался арабскому языку. А теперь каждое слово кунака вспыхивало, как огонь, ложилось в душу навсегда, полное значения, интереса, смысла. Ведь и сам Астемир думал обо всем, что сейчас говорил Степан Ильич. Но прежде он как бы ходил вокруг сундука, не зная, каким ключом сундук открывается. И вот ему давали ключ в руки.
«Долой войну…» «Земля – крестьянам, фабрика – рабочему человеку…» Как это просто и верно! Работай и живи плодами труда своего. Труд должен объединять людей. Вера не объединяет, а чаще разъединяет. И это верно. Разве не так думал и Астемир?
Степан Ильич показал сегодня себя знатоком Корана. Это подкупало мусульман, но тот Коран, который Степан Ильич поведал одному Астемиру, был правильнее, нужнее, привлекательнее для человека, ищущего истину.
С утра во всех палатах мусульманского отделения только и было разговоров, что о русском истопнике Степане Ильиче, который наизусть, как мулла, как эфенди, знает Коран. Многие вышли в коридор, чтобы поскорее увидеть Степана Ильича и снова потолковать с ним… И вот чудеса!
То, о чем предупреждал Степан Ильич Астемира, случилось скорее, чем Астемир мог подумать: ночью Коломейцев исчез. Истопника как ветром сдуло. Как будто и не было такого человека, Степана Ильича.
Астемир один в госпитале знал, что так должно было случиться. Он молчал и с особенным усердием принялся топить печи, стараясь выполнить наказ Степана Ильича.
Астемир думал о своем. Как бы хорошо, на самом деле, жить дальше без таких людей, как Гумар или Берд Шарданов, и даже без таких людей, как Муса. Если бы все стали похожими на кузнеца Бота или Баляцо – честными, прямыми, добрыми, работящими… Вот бы вольно было дышать! Вот было бы сытно!..
Сердце Астемира уподоблялось хорошо вспаханному, напитанному дождем и согретому солнцем полю: брось зерно – на другой день пробьется росток!
Попробовал было Астемир заговорить об этом с другими – ему отвечали:
– Пока бедняк рассуждает о богатстве соседа, в его жестяной лампе выгорают последние капли керосина. Не лучше ли лечь спать?
Астемир скучал по Степану Ильичу, неясности мучили его, но к этому неясному и тянулась его душа, как растение, выбивающееся из-под камня к свету и теплу.
ВОЗВРАЩЕНИЕПоздней декабрьской ночью 1917 года в родной аул вернулся Астемир.
Любопытствующих послушать необыкновенные его рассказы нашлось много.
Где был, что видел Астемир за это время? Чему он научился? Ведь времени прошло немало – почти полтора года! Много нового случилось в Кабарде. Даже причина, по которой Астемир должен был уйти из Дому и скрываться, теперь исчезла вместе с теми людьми, которых он опасался. Где полковник Клишбиев? Где Аральпов? Гумар еще оставался старшиною, но и с этим человеком происходили диковинные перемены – куда только девались его спесь и властность? Неузнаваемо притих старшина. А если, случалось, еще грубил простому человеку, то потом, как бы спохватившись, старался сделать обиженному что-нибудь приятное. И во взгляде его, прежде начальственно строгом, все что-то высматривающем, теперь за полупьяной поволокой пряталась какая-то растерянность.
Гумар не замедлил прийти в дом Баташева – посмотреть на вернувшегося хозяина и послушать его. На лавках сидело уже немало народу. Были тут и Эльдар, и свояк, дед Баляцо, были и кузнец Бот, и Масхуд. Дед Еруль на этот раз ни о чем не оповещал, а сам развесил уши, стараясь и словечка не упустить из рассказов Астемира. И, может быть, один лишь Давлет, не последний человек в ауле, – один лишь он сразу же выделялся среди доверчивых и восхищенных слушателей самостоятельностью суждений.
Пришел наконец и Муса со своим приятелем Батоко. В дальнем углу с женщинами сидела Диса. Были и другие соседи.
Лю, прижавшись к матери, не сводил круглых и блестящих глаз с человека, на которого таким жадным взглядом смотрела Думасара; старая нана то и дело утирала слезы.
Гумар вошел с традиционным приветствием:
– Салям алейкум, Астемир!
– Здравствуй, здравствуй, – отвечал Астемир, сидевший за столом между самым юным своим другом Эльдаром и самым почтенным по возрасту Баляцо. – Здравствуй, Гумар, будь гостем.
Сильными коленями Астемир сжимал Тембота, гордого этой отцовской лаской.
– Как хранит тебя аллах, бродяга?
– Спасибо за доброе слово. Милость аллаха не оставляет меня.
– Милость аллаха безгранична там, где он заботится о мусульманине… Да распространится это на всех присутствующих!..
– Вон какой щедрый стал Гумар! – с добродушной усмешкой пробасил дед Баляцо. – Прежде он говорил: «Астемир, коли барана, я приду к тебе в гости». Теперь идет в гости и не требует угощения, а сам готов угостить… Не так ли я говорю, старшина?
– Я пришел не тебя слушать, старый дурак! Помолчи… А ты, Астемир, ничего из себя, такой же широкий в плечах, каким был. Лицом свежий. Видно, не голодал. Говори, Астемир, о себе, где был, что видел? Верно ли то, что говорит Давлет: что в русском государстве теперь правят большевики и первый правитель, Ленин, заключил мир с Германией, а солдатам дает в награду землю, как прежде царь давал князьям, а?
– Это все правда, и про царя, и про большевиков, – заверил дед Еруль.
– Да погоди ты, старый болтун, пускай сам Астемир рассказывает.
В таком духе шла оживленная беседа с человеком, который первым мог подробно и внятно рассказать крестьянам, что случилось в мире.
Никто – даже Муса или Давлет – не решался больше отвлекать внимание тех, кто слушал увлекательный рассказ Астемира.
– Город так велик, – рассказывал Астемир, – что по его улицам проложена железная дорога, а дома образуют как бы ущелье. И просто не поверишь, сколько окон в этих до мах. А люди бегут, бегут один за другим, наталкиваются друг на друга и опять разбегаются, словно муравьи у муравейника на краю дороги… А за городом дым из труб идет день и ночь. Трубы поднимаются еще выше домов. Каждая труба сама по себе, как высоченное дерево. Это фабрики…
Астемир рассказывал о своей службе сначала в мусульманском госпитале, потом в русском училище для богатых детей.
– Ах, хотел бы я, чтобы мои дети учились в таком училище, – вздыхал Астемир. – Чего только там не увидишь! Ученики и те одеты в форму с кантами и блестящими пуговицами…
– А где же ты коня держал? – спросил Гумар
– Не было у меня своего коня. К чему? – При этих словах Астемир все же с любовью вспомнил Поха и вздохнул. – Там и подковать коня негде, – как бы себе в оправдание добавил рассказчик. – Верно я говорю, Бот?
– Это он верно говорит, – заметил кузнец Бот, польщенный тем, что рассказчик обратился к нему. – Зачем в городе конь? Там и Жираслан пешком ходил бы.
– А где Жираслан? – заинтересовался Астемир.
– Где-то гуляет.
– Ну, теперь ему раздолье…
– Не знаю, Астемир, – спросил дед Баляцо, – правда ли это, но говорят, что ты ушел из аула потому, что Клишбиев собирался тебя на войну отправить… Так ли?
Кто-кто, а дед Баляцо знал, что это правда. Астемир не ответил ему, а Эльдар, до сих пор помалкивавший, сказал:
– О князьях еще будет время говорить. Послушаем, что расскажет Астемир про русскую революцию. Есть теперь такое слово.
– Ишь ты, – пробурчал Гумар, – глубоко загребает, но верно ли говорит?
Не одному Гумару разговор в доме Астемира пришелся не по душе.
Но были и такие суждения: «Слушают, развесив уши. А что тут слушать! Что хорошего может сказать Баташев? Каким был возмутителем, таким и остался. Всегда одно беспокойство». Кое-кто собрался уходить. Направляясь к двери, простучал своей палкой Муса. Поднялся за ним Батоко. Продолжал ворчать хриплым басом Гумар:
– Ну, Баташев – еще куда ни шло! А смотрите, да простит меня аллах, болван Эльдар лезет туда же. Объяснитель! Где он был, что видел этот парень? Что он знает? Спросите его: «С какой стороны ветер дует?» – так этот Эльдар не сумеет ответить.
И опять разделились голоса людей: одни вступились за Эльдара и Астемира, другие решительно осуждали их, третьи – и таких, пожалуй, было больше всего – помалкивали, скрестив руки на палках. А некоторые, как, например, Батоко, только похихикивали. Астемир помрачнел, потом, выждав, покуда одни ушли, а другие успокоились, сказал:
– Я не умею рассказывать все достаточно хорошо. Завтра или послезавтра к нам в аул при дет один человек. Это мой кунак. Русский мастер Степан. Послушайте лучше его. А пока смотрите. – С этими словами Астемир придвинул городской чемодан, с которым он пришел из Ростова, достал оттуда несколько книжек, толстых и тонких, в цветных переплетах и обернутых в бумагу, и, что особенно заинтересовало людей, листы толстой бумаги.
Все с любопытством придвинулись к столу.
Астемир бережно развернул листы, и люди увидели яркие изображения растений, животных, зверей, птиц и людей. На других листах были напечатаны разной величины и разных цветов буквы. На третьих – цифры и какие-то замысловатые значки.
Гордый общим восхищением, Астемир показывал:
– Вот это мне подарили учителя в ростовском училище, а это дал русский кунак Степан Ильич. Он придет, и вы сами услышите его.
На следующий вечер больше всех повезло Давлету, но сам он не сразу понял, какая удача давалась ему в руки.
Выпал легкий снежок, было не холодно, и, совершив омовение у своего колодца, Давлет пошел в мечеть. Он шел вразвалку, не спеша. Зачем спешить? Пусть спешат хлебопашцы с заготовкой семян. Пусть спешит Астемир, которому надо восстанавливать запущенное хозяйство. А Давлету спешить некуда.
С чувством собственного достоинства Давлет важно выбрасывал вперед свою палку, стараясь подражать мулле Саиду. Вдруг ему показалось – кто-то идет за ним. Достоинство не позволило Давлету оглянуться, когда он услышал за собою русскую речь.
– Скажи, человек, где дом Астемира Баташева? – И с Давлетом поравнялся прохожий, одетый по-русски в пальто и теплый кар туз, немолодой, лет за сорок, светловолосый, с подстриженными рыжеватыми усами. Что-то в нем было знакомое.
Косясь на него, Давлет обдумывал, как поступить. Закон запрещал мусульманину после омовения оскверняться произнесением русских слов. Ведь только что Давлет обещал аллаху, что сохранит чистоту, по крайней мере, до завершения намаза. Сказать русское слово – все пропало, начинай заново.
– Валлаги, не знаю, где дом Астемира, – по-кабардински отвечал Давлет, но тут же ужаснулся: ведь врать тоже нельзя. Стараясь исправить грех, Давлет показал палкой на соломенную, припорошенную снежком крышу, выглядывавшую из-за тополей, и сказал: – Мес!
Прохожий, видимо, понял значение этого слова, поблагодарил русским словом «спасибо» и быстрыми шагами направился к дому Астемира.
Прежде чем подойти к мечети, уже окруженной верующими, Давлет вынужден был задержаться у реки, по которой стелился пар, чтобы смыть скверну. Прихожане с любопытством следили за Давлетом, а он соображал, как объяснить свое поведение, и тут вспомнил, что Астемир ждет кунака, русского мастера из Пятигорска, и понял свой промах: ведь он, Давлет, мог стать первым свидетелем встречи Астемира с его русским кунаком! Благочестивое настроение исчезло. Не только Давлет, все старались поскорее закончить намаз, потому что Давлет всех взволновал новостью: только что с запада, должно быть, из Пятигорска, пришел русский человек, мастер, аталык[12]12
Аталык – учитель, наставник.
[Закрыть] Астемира, но прежде чем войти в дом своего кунака и кана[13]13
Кан – воспитанник, ученик.
[Закрыть], он вошел в дом к Давлету с просьбой передать от него всем правоверным салям.
В главном Давлет не соврал: в самом деле пришел Степан Ильич Коломейцев.
Лю играл за воротами, когда увидел приближающегося к нему человека. На голове у незнакомца была не широкополая шляпа и не кабардинская шапка, а картуз вроде тех, какие носят русские солдаты. Лю на всякий случай приготовился дать тягу, когда вдруг человек ласково спросил его:
– Ты Лю?
Из ворот уже бежал дада Астемир. Дада и русский человек, которого Лю так было испугался, крепко обнялись.
– Лю, беги за Эльдаром. Живо! – приказал Астемир мальчику, и он побежал, гордый тем, что первым увидел русского человека. О том, что он испугался, Лю не расскажет даже Эльдару.
Выслушав его, Эльдар поспешил к дому Астемира. Лю едва поспевал за ним. Но перед самым домом Эльдар как бы несколько оробел, и это заметил даже Лю.
Да, все так и было.
– Вот Эльдар, сын Мурата, – важно сказал Астемир, когда Эльдар переступил порог. – Входи, входи, Эльдар!
– Салям алейкум, Эльдар, – приветливо произнес русский человек.
Теперь можно было его рассмотреть. И не молодой и не старый! Больше всего Лю удивили веснушки на белом лице гостя и рыжеватые, коротко подстриженные усы над губой. Воротник его рубашки под пиджаком подвязывался пестрыми шнурками с двумя мягкими, очень понравившимися Лю шариками.
Эльдар не сводил глаз с гостя, а тот оглядывал Эльдара и повторял по-русски:
– Здравствуй, здравствуй, сын Мурата… Но ты-то говоришь по-русски?
Приветливость Степана Ильича успокоила Эльдара, и он, широко улыбнувшись, ответил с душевной простотой:
– Я плохо знаю по-русски.
– Он плохо знает по-русски, – подтвердил Астемир. – Он будет учиться.
– Да, надо… Похож на отца. Ну, подойди сюда, сын Мурата, хочу обнять тебя. Мы же с тобой и по работе почти товарищи: ты ведь, кажется, кузнец, а я слесарь, оружейник и… немножко тоже кузнец.
Степан Ильич был не велик ростом, и получилось так, что скорее рослый и сильный Эльдар обнял Степана Ильича, нежели Степан Ильич Эльдара. Но не это было важно: все в семье Астемира стали свидетелями, как Эльдар встретился с человеком, на руках которого умер его отец.
А тут уж входили люди, возглавляемые Давлетом, точно дом Баташева – это вторая мечеть или, по крайней мере, обитель какого-нибудь кадия, а не жилище неугодного аллаху человека. Всех весьма заинтересовал русский мастер из Пятигорска.
С молчаливой улыбкой слушал Степан Ильич неугомонного Давлета, не отрицая, что Давлет мог в прежние времена знать его и даже отдавать ему в починку пистолеты. Больше Давлет не выведал ничего.
Степан Ильич знал еще больше, чем Астемир. Все, что говорил ему русский кунак, Астемир поспешил пересказать людям, и не было такого вопроса, на который Степан Ильич не мог бы ответить.
– Не может быть иной власти, кроме той, которая выдвинута самим народом, – утверждал Степан Ильич и осуждал действия Владикавказского войскового округа. Не соглашался он и с тем, что проповедовали младомусульмане – шариатисты, желающие сочетать верность мусульманству с революционными преобразованиями.
– Разве можно, цепляясь за старое, устроить жизнь по-новому? – спрашивал Коломейцев. – Это все равно, что послать человека в баню, а потом надеть на него грязную одежду.
Но с этим не соглашались:
– А зачем' по-новому? Разве плохо было по-старому? Всегда ли нужно менять одежду? В ношеном теплее и удобнее.
– Конечно, кое-кому было тепло. Не всем и прежде было плохо. Но согласитесь – не всем было одинаково хорошо, не все ходили в чистой одежде и ели чистую пищу. Шариат в Кабарде, если не ошибаюсь, шестьсот лет, а он все еще не умеет накормить бедняка. – И тут впервые Степан Ильич вспомнил имя Матханова: – Слышал я, Казгирей Матханов, молодой арабист, вернувшись из Стамбула, хочет оживлять шариат в Кабарде… Стоит ли?
Степан Ильич говорил не горячась, спокойно, внимательно вглядываясь в собеседников. В Шхальмивоко мало кто слыхал имя Казгирея Матханова, не все знали и о таких людях, как Буачидзе или Инал Маремканов, который тоже, подобно Степану Ильичу, оспаривал правоту князей и шариатистов.
Как-то вскользь Степан Ильич заметил:
– Интересно, что шариатист Матханов скажет Иналу о соблюдении закона кровной мести. Старики-то ваши, наверное, помнят, как Кургоко Матханов, отец Казгирея, застрелил соседа, отца Инала…
Это и в самом деле помнили многие. О дружбе Степана Ильича с сыном Касбота, однако, тут не знал еще никто, даже Астемир. Как обойдется Инал с Казгиреем, тоже мало кого интересовало, но вот вопрос, почему за шесть веков своего существования в Кабарде шариат не установил справедливости – это занимало людей. Интересовало также: как это нынче большая страна Россия управляется без царя и генералов? Имена Аральпова, Клишбиева, князя Шарданова для многих еще звучали грозно и повелительно, как основы самого шариата. Но разве, с другой стороны, не соблазнительно все то, что Степан Ильич с Астемиром говорят о новой жизни?..
Эльдар уже всей душою прилепился к Степану Ильичу, часами готов был смотреть на него, и Сарыма, как ни старалась, не умела разгадать смысл новых чувств, которые отражались в его глазах. И девушке было даже обидно, что Эльдар начинает жить как бы иной жизнью, словно меньше замечает ее.
– Эльдар, – сказал однажды Степан Ильич, – не довольно ли нам есть хлеб в этом гостеприимном доме? Не хочешь ли ты пойти со мною в Прямую Падь?
Нечего и говорить, с какой охотою отозвался Эльдар на приглашение Степана Ильича идти с ним в Прямую Падь, аул, известный по всей Кабарде. Этот аул с давних лет славился зажиточностью и красотой девушек. Прямая Падь – это знал и Эльдар – лежала почти на границе с Осетией, за Аргуданом, на берегу Уруха. Да что там! Эльдар пошел бы за Степаном Ильичом не только на край Кабарды, но и на край света.
