Текст книги "Вершины не спят (Книга 1)"
Автор книги: Алим Кешоков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)
Саид, смешавшись, перекладывал Коран с места на место. Казгирей, обменявшись с людьми приветствиями, отошел в сторону, кивнул головой:
– Во славу аллаха и справедливости продолжайте суд.
При виде главы шариатистов, лучшего знатока Корана, Астемир и смутился и обрадовался: перед ним был достойный соперник, с которым можно состязаться в толковании священной книги. Это было даже на руку Астемиру.
Саид хотел было возобновить допрос свидетелей, но Казгирей остановил его:
– Я слышал начало речи этого человека. Если не ошибаюсь, его зовут Астемир, Астемир из Шхальмивоко. Я давно слышал о нем как о знатоке священных законов и священных книг. Слышал, что в свое время полковник Клишбиев хотел видеть его полковым кадием, но мне никогда не приходилось слышать самого Астемира, и я рад случаю сейчас послушать его речь… Зачем повторять опрос свидетелей? Пускай говорит Астемир. Мне знаком предмет вашего разбирательства… Пожалуйста, Астемир, извини, что я прервал тебя.
Остро чувствуя ответственность момента, Астемир еще раз мысленно повторил то главное, что собирался сказать, и поднял голову.
– Мне лестно говорить в присутствии такого просвещенного человека, как верховный кадий. Благодарю тебя, Казгирей, за твою готовность выслушать меня. Все мои доводы имеют одну цель: добиться правды, установить истинный смысл слова Магомета. И речь моя не будет долгой. Повторяю: я не вижу никакого спора сторон. Посудите, правоверные! Сердобольный и богатый мусульманин купец Рагим оказал помощь бедной семье – не так ли, Рагим?
– Видит аллах, это так, – не предвидя ловушки, отвечал Рагим.
– Есть ли люди, которые думают иначе?
– Нет, мы иначе не думаем, – отвечали свидетели.
– Если бы каждый поступал на месте Рагима так, как поступил этот верующий человек, это было бы угодно богу? Верно ли я говорю?
– Аллах был бы доволен содеянным, – произнес Муса.
– Думал ли Рагим о личной выгоде, когда помогал бедной матери и ее детям?
Сбитый с толку Рагим не знал, что ответить.
– Рагим ждал только одной благодарности за свое благодеяние: милосердия бога. Не так ли, Рагим? – продолжал Астемир.
– Аллах знает мои думы, это истинно так, – проговорил Рагим, вытирая вспотевший лоб рукавом бешмета.
– Диса, – Астемир обернулся к женщине, – оделяя тебя ситцем, сахаром, угощая детей пряниками, говорил ли когда-нибудь Рагим о возврате этих долгов?
– Рагим знает сам, – отвечала Диса, – что мне не из чего возвращать ему.
– Значит, от всего сердца, без корысти, без тайной мысли о какой бы то ни было выгоде делал Рагим добро. Много ли найдется мусульман, в такой мере близких истинному духу магометанства?
– Каменеют теперь сердца у добрых мусульман, – согласился Саид.
– Да, истинно так, – продолжал Астемир. – Надо ценить всякое благодеяние и не осквернять его требованием грубого вознаграждения, а тем более требованием такой жертвы, как судьба девушки. Таких людей, как Рагим, аллах вознаградит по-другому. В Коране, в его священной черноте, сияют святые слова, сказанные о людях, подобных Рагиму. – Астемир шагнул к столу, взял Коран и раскрыл его. Он быстро листал знакомые страницы. – Вот слова, которые я хочу вам напомнить. Слушайте. На странице двести семнадцать Меккский стих, – Астемир звучно прочитал несколько коротких фраз на арабском языке и тут же перевел их: – «Мусульманин благодетельствует и не требует награды за это, ибо ничего не забывающий аллах вознаградит благодетеля, когда он преставится…» Что еще можно добавить к этим словам? – заключил Астемир. – Кто возьмет на себя грех нарушить заповедь священной черноты? – Астемир вернул книгу Сайду и отошел от стола.
Опять воцарилась тишина в комнате, у дверей которой и вдоль стен столпились люди. Все с интересом ожидали конца.
Неожиданный оборот дела обескуражил Сайда и Рагима, только Аша кивал головой:
– Забудете аллаха – дорога ваша не бу дет красивой.
В толпе послышался шепот: «Вот что значит знать тайны Священного писания…» – «Этот человек знает. Слышали, Клишбиев хотел сделать его кадием…» – «А может быть, он неверно перевел?»
– Подтверди, Саид, – потребовал Астемир, – что я перевел верно.
Эти слова Астемир обращал, собственно, не к Саиду, а к самому Казгирею, продолжавшему молчать.
Саид понимал, что только Матханов может спасти положение.
– Астемир перевел правильно, – заговорил Саид, вглядываясь в Коран. – Возразить нечего. Но какова воля матери? Что скажет мать? В главе «Корова» выведены святые слова: «…мать поступает с детьми по своему разумению». Диса согласна отдать дочь человеку, поддержавшему ее своими благодеяниями. Верно ли я говорю, Диса?
– Аллах свидетель, – отвечала Диса, – без щедрот Рагима – да приумножится его богатство – я бы не поставила Сарыму на ноги. Кто этого не знает?
– Не забыл ли Астемир, – продолжал Саид, – как поступил пророк, когда у него не было живности для жертвоприношения во славу аллаха? Пророк хотел зарезать своего сына, и аллах благословил эту жертву. Воля родителей непререкаема!
– Пока дети не достигли совершеннолетия, – прервал Астемир.
– Он зовет резать детей вместо баранов! – заговорили люди.
– Пусть он режет своих детей, благо обе дочери у него толстухи.
В эту минуту выступил вперед Казгирей. Он поднял холеную руку, дождался тишины, сказал:
– Не всем аллах дает понимание Корана. Он строго оглядел судей, и трое стариков привстали из-за стола.
– Это не предмет спора, – продолжал Матханов. – Шариатский суд призван ограждать мусульманина от всякого беззакония, от всякого посягательства на его веру, на его бога. Наш суд выступает в защиту справедливости и против насилия. Я нахожу, что тут есть насилие. Есть жертва. Люди хотят прибегнуть к жестокой силе, чтобы создать себе благо…
Дису взволновали слова Казгирея. Не зря аллах вознес так высоко этого человека, дал ему такую благородную внешность! Между тем Казгирей развивал свою мысль:
– Верно, в Коране сказано и другое: есть власть – употреби. Но это призыв применить власть или силу там, где опасность грозит устоям ислама. Здесь другое дело. Сарыма, дочь вдовы, хочет выйти замуж за человека, которого она любит. Мать хочет получить за дочь калым. Человек, которого любит Сарыма, не дает калыма. Почему? Ему запрещает делать это Советская власть. Не идти же Эльдару против Советской власти. Я ручаюсь за то, – торжественно заключил Казгирей, – что Рагиму вернут все, что он давал Дисе, когда Сарыма обретет достаток в своей семье, ставши женою и матерью. Сейчас я, верховный кадий шариатского суда, отказываю в иске купцу Рагиму…
– Такой поддержки Астемир не ожидал. По толпе прошел шум одобрения.
Саиду не оставалось ничего другого, как присоединиться к заключению верховного кадия и объявить перерыв.
– Аллаха забудешь – твоя дорога от это го не станет краше, – пробормотал Аша.
Астемир спешил уйти.
Едва он вышел на улицу, как из-за угла выскочила группа всадников на взмыленных конях. Впереди скакал Эльдар. Карьером подскакав к зданию суда, Эльдар спрыгнул с коня и увидел Астемира. По его глазам он понял, что не случилось ничего плохого.
– Астемир! – воскликнул Эльдар. – Говори, что там решили?
– Хорошо решили, – улыбнулся Астемир. – Оставь свой кинжал в покое.
Из дверей вышел Матханов.
– Здравствуй, Эльдар, – с важностью кивнул он. – Я рад сообщить, что дело теперь только за тобой. Не откладывай свадьбу в долгий ящик. Хочешь ты этого или нет, я приеду к тебе на свадьбу.
РАДОСТЬ И ГОРЕУтро застало Эльдара в бывшем доме Жираслана.
Свадебные обряды начались, и Эльдару не подобало находиться близко к невесте. Отсюда же, из дома, принадлежавшего теперь Эльдару, до невесты не дотянешься через плетень.
Обязанности тамады и посаженого отца принял на себя дед Баляцо. Сыновья его, Казгирей и Аслан, а с ними кунаки и соратники Эльдара начали готовить жениха к встрече с невестой. Вскоре пришли еще Еруль, Исхак и девушки, подружки Сарымы, которым надлежало ехать с посаженым отцом за невестой. Все гости с любопытством и опаской оглядывали сад, двор, комнаты дома.
С вечера всем тут заправляла Думасара, посаженая мать, но сейчас она ушла в дом невесты. Добрая женщина всю ночь приводила в порядок свой давний свадебный наряд, извлеченный из глубокого сундука. Как знать, не понадобится ли он в последнюю минуту Сарыме?
И вот к калитке подкатил нанятый в городе фаэтон, сопровождаемый восхищенной толпой мальчишек. Перед домом собрались нарядные всадники, тут были и джигиты из Шхальмивоко, и бойцы из отряда Эльдара, размещавшегося в Нальчике. Баляцо с доверенными жениха, веселыми парнями и зарумянившимися девушками, вышел из дому. Фаэтон тронулся, всадники окружили его, и поезд двинулся к дому невесты.
Там, как и следовало ожидать, столпились женщины и девушки, стараясь подсмотреть приготовления невесты.
Согласно обычаю, невеста со своими наперсницами заперлась в доме матери. На душе у Сарымы было тревожно и радостно.
Веселее всех чувствовала себя Рум. Из ребенка она уже превратилась в подростка, вот-вот наденут на нее кожаный корсаж, какой сегодня снимут с Сарымы. Но по-прежнему сладкий пряник мог принести ей радость. Она гордилась старшей сестрой, гордилась и тем, что Эльдар станет ее братом. Можно ли осудить ее за то, что вчера вечером она прибежала к Думасаре и тревожным шепотом сообщила, что нана Диса прячет все платья Сарымы?
И вот Думасара с девушками раскладывают свадебный наряд для Сарымы, еще отдающий запахом старого сундука. Диса угрюмо следит за ними.
Уже слышны крики, возгласы всадников, фаэтон, громыхая, въезжает во двор через распахнутые ворота.
Седобровый и огнеусый, в нарядной черкеске, с дорогим кинжалом на поясе, помолодевший дед Баляцо лихо соскакивает с подножки. Думасара встречает его с традиционным рогом в руках.
Махсыма хороша. Утирая усы, Баляцо говорит:
– Исполнен долг гостя, угощению нанесен урон. Приступим к делу.
Приоткрылась дверь из комнаты, где девушки заканчивали одевание Сарымы, блеснул чей-то глаз, кто-то ахнул, дверь захлопнулась.
Все поняли, что наступила важнейшая минута.
Баляцо шагнул к дверям.
Сарыма стояла посреди озаренной солнцем комнаты. Рум могла гордиться сестрой, хотя мать и пальцем не шевельнула для того, чтобы чем-нибудь украсить дочь.
Говорят, каждой сестре по серьге, а тут получилось – по сережке от каждой подружки. Особенно расщедрилась смуглолицая Гашане. Она и добрая ее мать Уля отдали невесте и хо– рошенькие сафьяновые туфельки, и цветистый шелковый платок с длинной бахромой, и даже то легкое батистовое покрывало, под которым, как под чадрой, укрылась сейчас невеста.
Увидев перед собой Баляцо, Сарыма вдруг села и заплакала.
И было от чего! Баляцо, сопровождаемый доверенными жениха, переступив порог, протягивал к девушке руки. Несколько десятков всадников выстроились перед домом, окружив поблескивающий черным лаком фаэтон с кожаной откидной крышей.
Сарыма повернула голову к Баляцо, подруги приподняли фату. На глазах Сарымы еще не высохли слезы, но она улыбнулась.
Баляцо, оглядев девушек, воскликнул:
– Клянусь аллахом, здесь трудно выбрать самую хорошенькую… Придется брать не одну.
И хотя Баляцо был уже по эту сторону порога, девушки всплеснули ладошами и закричали:
– Порог высок – не переступишь.
Но уж там, где дело коснулось поговорок да присказок, перещеголять деда было невозможно.
– На крыльях унесу, – бодро отвечал он.
– О скалы ударишься, – погрозили девушки. Дед и тут нашелся что ответить:
– Выше скал взлечу, – и расправил усы.
– Не взлетишь – ноша не по тебе.
– На коне умчу.
– Стремена оборвутся. Тогда дед сдался:
– Ах, наказание божеское! Вижу, от вас просто не уйдешь. Делитесь. – Баляцо выгреб из карманов карамель и пряники, от приехав ших с ним девушек принял сахарную голову и передал Сарыме. – А это билеты на дорогу, – широким жестом дед бросил пачку кредиток.
Девушки закричали хором:
– Дорога тебе открыта, дедушка Баляцо! – но при этом игриво загородили Сарыму. У некоторых на глазах все еще блестели слезы.
И, принимая эту игру, дед с деланным усилием стал подбираться к Сарыме. Взял ее за руку:
– Пойдем к солнцу, дочь моя.
– Зачем уводишь? – сопротивлялись девушки. – Здесь ее дом.
– Нет, ее дом уже не здесь. Но пусть и в этом доме никогда не исчезнут ее следы и лучи солнца.
– Да будет Сарыме новый дом солнцем! – восклицала одна часть девушек-подружек, а другие вторили:
– Пусть и Сарыма для нового дома будет желанна, как пух и мед. Пусть будет она мягче пуха и слаще меда, какою она была до сих пор здесь.
Баляцо повел Сарыму за собой.
Диса с криком загородила им путь. Заголосили подружки, зарыдала Сарыма. Мать жадно обнимала дочь. Баляцо остановился, давая Дисе возможность проститься с дочкой.
– Какие слова мне сказать? – вскричала Диса. – «Не позорь нас, не позорь дочь свою» – вот что должны были бы сказать мне люди. Аллах прощает меня, и люди не говорят мне этих слов, но я сама их скажу! – Диса ударила себя в грудь. – О негодная мать! По чему так скупо одела дочь свою? Не враг ли ты ей? Почему она уходит из дому нищенкой? О Сарыма, о дочь моя!
Диса бросилась к сундуку и, откинув крышку, начала выбрасывать оттуда какие-то цветные ткани, платья, платки.
В комнате усилился плач и крик. Дед Баляцо и сам, не выдержав, надвинул на глаза шапку и подозрительно вздохнул. Опомнился, пристукнул ногой, высоко поднял голову, расправил усы и легко и ловко, как в былые времена, подхватил Сарыму на руки и понес из дому.
– Красавица хороша сама собою, – внушительно отвечал он матери. – Ей не нужно больше никаких украшений. Жениху ждать некогда.
Диса всполошилась – ну совсем наседка, – бросилась за стариком; поспешили вдогонку женщины. Куда там! Всадники мгновенно оттеснили и мать и подружек, окружили фаэтон, грянула «Оредада», кучер рявкнул «арря», и кони понесли фаэтон – только зазвенели колокольчики.
Диса и Рум долго смотрели вслед, стоя у ворот, а Думасара уже бежала к дому жениха.
– Эй, Думасара! – услышала она окрик Чачи. Старуха плелась, таща за руку девочку Тину.
– Эй, Думасара! – кричала Чача. – Куда спешишь? Не торопись принимать беду за радость. Что хотела сказать этим недобрая старуха, чуяла ли она что-нибудь, Думасаре некогда было задумываться, она только успела крикнуть Тине:
– Приходи во двор, девочка! Напрасно ты ушла оттуда. Приходи подбирать пряники, когда разбросают кепхих! Лю тебе поможет.
Десятки всадников в развевающихся бурках и башлыках мчались за фаэтоном. Впереди скакал Казгирей, немного отстал от него Келяр. В руках у Казгирея покачивалась ветвь лесного ореха с плодами.
Джигиты с улюлюканьем и гиканьем припадали к развевающимся гривам коней, на скаку срывали шапки с головы один у другого и, высоко подняв добычу, скакали дальше, в то время как пострадавший шпорил коня, устремляясь вдогонку за обидчиком. Позор тому, кто не сумеет отвоевать шапку! Этой игрой увлекались самые молодые. Старшие приберегали силы коней для скачки за свадебный приз, а если уж горячили их, так для того, чтобы на всем скаку выстрелить в яйцо, подкинутое другим джигитом, подобрать сброшенный шарф или платок.
Достойное выполнение обычая требовало простора. Мнимые похитители невесты проскакали из конца в конец по всему аулу, вышли за околицу, обошли аул и снова поскакали по улице: нужно было в пути съесть и выпить гостинцы, полученные на дорогу от жениха. Дар был щедрый, джигиты хмелели, но по карманам и в фаэтоне еще торчали горлышки бутылок…
– Джигиты, – обратился тогда Баляцо к всадникам, – эй, Казгирей! Келяр! Аслан! Скачите к Трем холмам, показывайте дорогу.
– Ой-я! – взвизгнули братья-красавцы и с ними Келяр, пришпорили коней – и только их и видели. Пыль и ветер обдали фаэтон.
Сердечко Сарымы щемило от радости, восторга и страха. Две девушки, поверенные жениха, гордые своей ролью, придерживали у лица Сарымы шарф-фату. Ветер трепал легкое покрывало. Дед Баляцо сидел на откидной скамеечке, спиной к кучеру, но время от времени вставал на подножку и что-то кричал. Ветер распушил его усы, глаза старика блестели.
Едва ускакали Казгирей, Аслан и Келяр, как новые всадники, оберегая невесту, окружили фаэтон. Скачка не утихала. Товарищи Эльдара неотступно следовали за фаэтоном, который с ровным шумом быстро катился по сухой траве.
Дети, женщины и старики возбужденно следили за скачкой джигитов. Во всех концах аула заливались собаки; то тут, то там, вспугнутые лошадьми или толпою зевак, разлетались куры и гуси. Птичий гам стоял, как на осенней охоте.
А вот и поляна у Трех холмов.
Уже горели костры. По степи разносился запах чесночного соуса и вареной баранины.
Подскакали. Фаэтон остановился, всадники спешились. С веселым шумом, шутками и прибаутками начали располагаться на разостланных бурках. Пошла по рукам круговая чаша. Невеста и ее подружки чинно ожидали в фаэтоне конца пиршества. Заботливый посаженый отец и тамада дед Баляцо преподнес им пышки и халву.
– Да не покинет всех нас изобилие, – эти ми словами девушки ответили на ласку и угощение и отвернулись, потому что есть на гла зах у парней было неприлично.
Сарыма пока не участвовала в пиршестве, но чудно хорошо, привольно и весело было у нее на душе. Все страхи отпали, томило только желание поскорей войти в дом Эльдара. Не такой ли должна быть вся ее жизнь, как это утро, исполненное ласки и радости? Ей казалось, что даже степная пыль ложится как-то особенно ласково и тепло. Она видела сияющее небо, кружащихся в небе птиц, а в стороне – легкие и чистые снеговые вершины.
Джигиты открыли пальбу по воронам, у костра завели песню, но Баляцо торопил людей: пора возвращаться в аул. – все выпито и съедено, жениховское угощение оценено по достоинству. И вот – снова крики, звон колокольчиков, стрельба, топот конских копыт, ровный ход колес по траве.
Показались цветные окна дома Жираслана, старая мельница…
Въехали в улицу, заполненную народом.
В доме жениха ждали возвращения фаэтона, укатившего за невестой.
Заканчивались приготовления к пиру. За одним главным столом не могли разместиться все гости, и по обширному двору расставлялись маленькие столики, собранные по всему аулу.
Угощение примиряло с виновником торжества, большевиком Эльдаром, даже особо сварливых и упрямых. Прослышав о том, что на свадьбу приедет сам Казгирей, верховный кадий, явились Саид и Муса. С утра шумел Давлет.
Заговорили об отвергнутом Рагиме, начали гадать, придет ли он на свадьбу. Вспомнили, что Рагим, кажется, персидский подданный, и сочли, что решение Рагима будет зависеть от воли шаха. Беседа перешла на обсуждение разницы между шахом и царем. Разницу эту некоторые видели в том, что шах имеет много жен, а царь – много солдат.
Разумеется, за столом главенствовали Саид и Муса. Почетное место занимал и новый мулла жемата Батоко… Не желая пропустить случая поспорить с Мусой, поблизости пристроился Масхуд. По этому поводу глашатай дед Еруль заметил не без задора:
– Куда голова, туда и хвост.
Несмотря на засушливое лето, угощение обещало быть богатым.
Крики «скачут» взволновали всех.
Два всадника мчались на взмыленных конях: Казгирей, сын Баляцо, и Келяр. Они первыми несли радостную весть: невеста едет!
Кони обоих молодцов шли голова в голову, и оба они с карьера перемахнули через плетень на обширный двор. Люди шарахнулись. Всадники осадили коней. Думасара, посаженая мать, ждала вестников на крыльце. За нею были видны женщины с чашами, наполненными пенистой махсымой, настоянной на меду.
Старики, как солдаты, строились в ряд, занимая места соответственно возрасту. Запыленный фаэтон, сопровождаемый джигитами, под звуки пальбы, ржания коней, детских криков, возгласов приветствий и удальства, въехал во Двор.
Со счастливым, томительным чувством покорности Сарыма опять отдалась чужим рукам, подхватившим и поднявшим ее. Впрочем, Сарыма знала, что это руки Баляцо. Ее внесли в дом. Но Сарыма боялась оставаться в доме Жираслана и, зная от Эльдара, что у него есть еще и квартира в Нальчике, просила его уехать после свадьбы туда… А все желают ей счастья в этом неприветливом доме, который Сарыма не хочет признать своим. Не лежит сердце к этим княжеским комнатам ни у невесты, ни у посаженой матери, хотя Думасара и возглашает:
– Пусть внесет невеста в этот дом счастье и покой!
Но где жених? Где Эльдар?
Обычай вынуждал Эльдара в это время томиться в доме Астемира. Жених не должен видеть невесту в первый день свадьбы.
Все протекало в соответствии с требованиями адыге-хабзе. Друзья Эльдара были тут, каждый старался внести свою лепту подарком, красивым словом, песней, танцем, услугой.
Тембот, как и следовало ожидать, возглавил отряд подростков, которые кололи дрова, перетаскивали бараньи туши, разжигали огонь. Лю, весь в курином пуху, верховодил среди младших. На его долю выпала приятнейшая обязанность рассыльного – то нужно было позвать деда Еруля резать кур, то бежать по домам просить чашки, собирать столики…
На пылающих огнях очагов в котлах кипели бульоны, тушилась баранина. Искусница Думасара то просила добавить перцу, то настрогать чесноку, но, разумеется, главное ее внимание было сосредоточено на приготовлении несравненного гедлибже.
На столах уже гремела посуда, с веселым говором размещались гости. Лучший запевала аула, сладкоголосый Жанхот уже заводил:
Когда гонят табун лошадей,
Бойся отстать от него,
Не успеешь вскочить на коня —
Останешься в поле один.
Когда песню в кругу запевают,
Бойся отстать от других,
Не подхватишь веселую песню —
Почувствуешь себя одиноким,
А другие тебя назовут
Лентяем, лентяем, лентяем…
Никто не хотел прослыть лентяем за столом.
Думасара и Баляцо щедро угощали. Неприкосновенным оставалось пока лишь большое сито, куда сложили кепхих – сладкое угощение для детей и молодежи. Мальчишки со всего аула, как воробьи на просо, слетелись на это лакомство. Что же касается их предводителя, то Лю едва удерживался от соблазна запустить руку под кровать, где стояло наполненное пряниками и конфетами сито.
Хорошо еще, что девочка Тина так и не пришла. А появись она, вряд ли Лю справился бы с желанием угостить ее.
Опять раздались выстрелы. Перед крыльцом мужской хор строился полукругом. Зазвучала «Оредада».
В задней комнате дома невесту украшали и приводили в порядок ее наряд после долгой скачки.
– Добрая моя Гашане, – твердила Сарыма, покуда ей заново заплетали косы, не выпуская руку подруги из своей руки, – никогда не оставляй меня!
А как же уйти ей, доверенной невесты? Она будет вблизи, даже когда в первую брачную ночь Эльдар за дверью рассечет кинжалом на Сарыме девичий корсаж, в котором жена уже не нуждается. От всех этих мыслей замирало сердце. Скорее бы кончался шумный день! А предстоял еще самый торжественный момент обряда – выход невесты, унаиша.
Друзья жениха получали право войти в комнату – посмотреть на невесту. И первым среди парней был веселый Келяр. Он доволен и горд выбором своего друга. Посмел бы кто-нибудь худо подумать о невесте! Но и Сарыма не осталась в долгу: не каждый парень выйдет отсюда с таким звучным и красивым именем, каким окрестила его заново Сарыма. «Брат мой, Дышашу, – сказала ему она. – Брат мой, Золотой всадник!» Вот оно как!
– Спасибо, сестра, – бормотал Келяр-Дышашу. – Да принесешь ты всем нам счастье!
Он уже было ступил за порог, но девушки хором остановили его:
– Уносишь красивое имя, а что оставляешь?
– Делитесь!
Горсти конфет и связка пестрых тонких ленточек были наградой за ласку невесты.
Парни, уже навестившие невесту, выстраивались перед крыльцом, дружно ударяя в ладоши. И вот снова послышался звук заряжаемых винтовок.
Час унаиша пробил. Выход невесты.
Каждое движение и каждый шаг Сарымы и ее подруг выражали целомудренный смысл обряда, его красоту. Неторопливо продвигались девушки, поддерживая под руки невесту, чуть колыхалась белоснежная фата, закрывающая ее лицо. Глаза опущены долу, нежно приоткрыты губы. Думасара с печальной радостью смотрела на Сарыму, вспоминая себя такою же молодой, тоненькой и стройной.
В знойной тишине августовского полдня Сарыму повели по двору, совершая круг перед тем, как вернуться в дом. Грянул нескладный хор мужчин, по аулу понеслась песня «Оредада». Как бы опомнившись, стряхнув с себя очарование, гармонист развел гармонь, зазвучала: кафа, и зевак оглушили залпы из винтовок.
По двору разнесся запах пороха.
А с ветвей развесистого тутового дерева посыпались, как плоды, пряники, конфеты, блеснули на солнце монеты. Это вместе с дедом Ерулем взобрались туда Лю и Тембот со своими дружками и выгребали лакомства из корзин. Дед Еруль сыпал пятаками и серебряными монетами. Мальчишки и парни, сбивая друг друга с ног, бросились подбирать щедрый кепхих. Слышались веселые шутки, притворные восклицания испуга, когда монета вдруг попадала кому-нибудь в лоб.
Стрелки направили огонь на дверной проем, чтобы навсегда выгнать злого духа из дома, где будут жить молодожены.
Хор приутих, певцы закашлялись от порохового дыма. Петухи и куры попрятались, собаки разбежались.
Свадебное шествие заканчивалось.
Сарыма уже ступила на крыльцо, когда раздались крики:
– Едет Казгирей Матханов!
И верно, в открытой коляске катил Казгирей Матханов в белой праздничной черкеске с позолоченными газырями. Тонкая талия, как всегда, перетянута старинным ремешком, голова поднята, поблескивает пенсне.
Гости во дворе и толпа зевак на улице почтительно ждали приближения высокого гостя.
– Думасара! Едет Казгирей Матханов! – воскликнула быстрая Гашане. – Его коляска…
Думасара вышла из-за стены, прикрывавшей ее от молодецких выстрелов.
– Никто не может остановить обряд, про должайте унаиша! – распорядилась она.
Сарыма шагнула к порогу – и в этот момент со стороны сада раздался одинокий выстрел. Сарыма ахнула, покачнулась, Думасара подхватила ее. На спине у девушки выступила кровь.
– Ранена! – ужаснулась Думасара. Мгновенно веселая праздничность обряда сменилась всеобщим замешательством…
Парни выхватили кинжалы. Иные, не имея оружия, выдергивали из плетня колья и тоже бежали в сторону сада. Келяр поскакал к дому Астемира за Эльдаром.
Какое несчастье! Какой позор! Такого позора в ауле еще не знали!
Коляска Матханова въехала во двор. Ах, как нехорошо! Зачем несчастье совпадает с его приездом!
Раненая Сарыма лежала на кровати в той же комнате, где недавно девушки украшали ее. Теперь одни из них плакали, другие в страхе прижались к стене.
– О дочь моя, родная моя! Кто же это посмел? О, горе нам! – причитала Думасара.
– Кто? – с порога вскричал Эльдар. Женщины расступились перед ним, а он ухватился обеими руками за дверь, не в силах шагнуть дальше, раскачиваясь из стороны в сторону, как пьяный.
– Сарыма… Я здесь, – бессвязно твердил он, как будто недвижимая, с растекающимся пятном крови на плече Сарыма звала его на помощь. – Я здесь, Сарыма!.. О, я из-под семи слоев земли достану его!
Наконец, собравшись с силами, Эльдар подошел к кровати.
Сарыма приходила в чувство. Шевельнулись побледневшие губы, медленно поднялись потемневшие веки с длинными ресницами, блеснули бархатно-мягкие черные глаза.
Думасара склонилась над нею,
– Нужен доктор, – неуверенно проговорил Астемир.
– Да, мусульмане, прежде всего тут нужен доктор. – В дверях стоял Матханов. – Эльдар! Бери мою коляску, вези Сарыму в больницу. Это прежде всего… Очень прискорбно мне, – другим тоном продолжал он, – что я застаю не радость свадебного пира, а такое… несчастье… Я горюю вместе с тобой, Эльдар! Но ты прав, негодяя мы найдем и под землей… Сейчас нужно в больницу.
С воплем вбежала в комнату запоздавшая Диса:
– Сарыма! Дочь моя! Что сделали они с тобою? В недобрый час отпустила я тебя из своего дома…
Комната наполнилась людьми, слышались голоса:
– Скорее Чачу, где Чача? Пошлите всадника за Чачей…
– Нет, да благословит всех нас бог, не надо Чачи. Никакой Чачи. Женщины, помогите Эльдару, – распорядился Казгирей. – Помоги и ты, Астемир!
Сарыма застонала. Астемир, с сурово сведенными бровями, помог поддержать раненую. Осторожно понесли ее в коляску.
Теперь во дворе смешались званые с незваными, все угрюмо провожали взглядами процессию, столь непохожую на то веселое шествие, которое было полчаса назад.
Диса лежала без памяти на полу в опустевшей комнате.
На крыльце из-за широкой юбки Думасары выглядывало испуганное личико Лю.
Из сада еще доносились возбужденные голоса людей, продолжавших искать преступника, а здесь, на дворе, гости спешно разбирали коней. Коляска Матханова тронулась с места, всадники окружили ее.
Раненую Сарыму повезли в Нальчик.
Слух о несчастье на свадьбе большевика Эльдара из Шхальмивоко быстро распространился по Кабарде и за ее пределами: об этом толковали в Осетии и даже в аулах Дагестана.
Стрелявшего не нашли.
– Да и как найти, – рассуждали люди, – если выстрел был с неба. Не столько выстрел, сколько голос самого аллаха. И то ли еще будет!
Коляска с Сарымой и сопровождающими ее Казгиреем, Эльдаром, Астемиром неслась по пыльной дороге. Сарыма лежала на подушках, прикрытая буркой. Астемир сидел рядом, придерживая раненую. На одной ступеньке стоял Эльдар, на другой – Казгирей. Несколько всадников скакали впереди, сгоняя с дороги мажары, подводы, табуны.
Прискакали как раз вовремя. Доктор Василий Петрович собирался в дальний аул: какой-то джигит распорол живот своему кровнику.
Больница на двенадцать коек помещалась рядом с бывшим реальным училищем, где расположилась теперь первая в Кабарде школа-коммуна. Степан Ильич Коломейцев, не оставляя партийной работы, стал ее первым заведующим.
Не успели раненую внести в помещение, как прибежал, узнав о несчастье, Степан Ильич и молча сел в стороне. За последнее время Коломейцев отпустил бородку, что очень шло ему. Бородка, подстриженные усы, неизменный галстук с гарусными шариками, которые так нравились Лю, сразу сделали его похожим на учителя.
С волнением все ожидали заключения врача. В больнице не было даже операционной. Сарыму положили на школьный стол, недавно с разрешения Степана Ильича перенесенный сюда из училища.
Уже смеркалось. Из-за дверей слышались тихие распоряжения доктора, плеск воды.
Рана была опасная. Пуля вошла в левую лопатку.
Эльдар никогда прежде не бывал в больнице. Незнакомый и неприятный запах, мелькание халатов, приглушенные голоса, тихий, таинственный звон инструментов – все это подавляло его.
Одна из сестер, Наташа, пронесла зажженную керосиновую лампу.
– Спросите, не нужна ли еще лампа? – остановил ее Коломейцев.
Сестра вернулась со словами:
– Доктор говорит, что нужна бы.
Степан Ильич встал, Матханов остановил его:
– Позвольте, я сам пойду. У Нашхо есть хорошая лампа. – Казгирей поправил пенсне, вскинул голову и шагнул к дверям. – Будем верить, что все кончится благополучно. Не унывай, Эльдар.
