Текст книги "Вершины не спят (Книга 1)"
Автор книги: Алим Кешоков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 18 страниц)
«Новыми станут люди, – думал Астемир. – Это верно, что теперь для всех светит чудесный свет… А у новых людей будут новые дети, и все они придут в школу!..»
– Астемир! – услышал он голос Инала. – Веди, показывай свою школу.
ТХАЛО В ДОМЕ ЖИРАСЛАНАКому, как не Жираслану, знать обычаи и правила стола, собравшего стольких достойных людей!
По правую руку от хозяина, согласившегося взять на себя обязанности тамады, сидел Казгирей Матханов, по левую – малоразговорчивый доктор Василий Петрович, искусством которого был поставлен на ноги хозяин дома. Далее расположились Эльдар, Астемир, несколько работников Чека, мельник Адам, теперь, после сгинувшего Мусы, ставший самым зажиточным и самым лукавым обитателем Шхальмивоко. Было направлено приглашение и Саиду, но одряхлевший кадий с трудом поднимался на ноги. Проповедь о пророке Ибрагиме стала лебединой песней старого муллы.
Выздоровление Жираслана служило прямым поводом для тхало. Эльдар и Казгирей приняли приглашение; за это время Жираслан сумел проявить готовность служить новой власти, и было решено сделать ему предложение, которое окончательно определит его судьбу. И все же необычная встреча в доме у вчерашнего абрека и самый дух дома, всегда несколько загадочный, внушали гостям легкую тревогу, веселье налаживалось с трудом, хотя Жираслан старался вести беседу с должным блеском, как в лучшие прежние годы. И одет он был с прежним щегольством, хотя дорогая черкеска – та самая, в которой он упал у склепа, – кое-где пестрела свежей штопкой и газыри из слоновой кости надломились. На висках у тамады поблескивала седина.
У Жираслана нелегко было на душе. Но, видно, не в шутку человек этот что-то решил про себя.
Сама действительность преподнесла Жираслану возможность на деле показать свою готовность порвать с абреками.
Уже после пленения абрек-паши хорошо вооруженная банда напала на скорый поезд, следовавший в Москву. В поезде ехали дипломаты. Новоявленный удалец Кагермазов, чье имя начинало затмевать славу абрек-паши, знал, что игра стоит свеч. Его банда остановила поезд. Пострадала и дипломатическая почта. Происшествие грозило международным скандалом. Вот и внес Жираслан свой первый вклад в дело революции, пожалуй, более ценный, чем тот, который сделали Муса и Давлет для прославления аллаха. Он передал своему преемнику Кагермазову приказание вернуть ценности и дипломатические документы. А после этого Жираслан согласился подписать листовку – обращение к абрекам.
Жираслану вернули дом, приехала княгиня.
Разливая пенистую махсыму и крепкий самогон, передавая блюда, тамада ловко отшучивался, ускользал от вопросов Эльдара, пробующего выведать, каким образом Жираслан заставил Кагермазова возвратить ценности и документы.
– О чем ты печешься, Эльдар? – говорил Жираслан. – Ты лучше смотри в свое блюдо. Вон какая у тебя курица! Раньше такое гед-либже я отдавал человеку, у которого на груди было не меньше трех орденов.
– Жираслан, ты не серди Эльдара, – заметил мельник, как всегда думающий только об одном: как бы польстить начальству. – Не серди его, а то он опять заберет твой дом.
Гости смутились, но тамада не растерялся:
– Ничего, я не буду на него в обиде, бродя чий пес злее домашнего, а я люблю быть злым…
Нелегко было людям подавить в себе чувство неприязни к разбойнику, но пример Инала, который твердо держал слово, помогал и Эльдару, и Астемиру, и даже Думасаре понять смысл примирения с Жирасланом. Наступал самый торжественный момент тхало: Думасара, прислуживающая за столом, подала главное блюдо – баранью голову.
Убедившись, что подана правая часть головы, Жираслан начал священнодействовать. Труднейшая из обязанностей тамады воодушевила его, и даже Казгирей, молчавший весь вечер, с удовольствием следил за тем, как уверенно и опрятно действует Жираслан, как безошибочно и быстро работают его сильные пальцы.
Кинжалом Жираслан отсек ухо и, задорно блеснув глазами, протянул его Эльдару со словами:
– Надлежало бы передать это самому младшему среди нас по возрасту. Но я не вижу
юношей. Здесь все уже зрелые мужи, каждый из которых сам способен проявить мудрость. Тебе, Эльдар, отдаю ухо, дабы ты безошибочно слышал голоса друзей и тайные замыслы врагов, а главное, умей слышать самого себя, помни: и старший может направить твою руку не туда, куда следует… Держи ухо востро, Эльдар.
Эльдар с достоинством принял подношение, хотя и почувствовал в словах Жираслана неприятный намек.
Что же касается Казгирея, то он сразу разгадал, в чем истинный смысл тхало: Жираслан не столько озабочен тем, как лучше выразить благодарность доктору, вылечившему его, сколько хочет заручиться поддержкой Эльдара, да и других гостей на всякий случай, ведь помилование всегда может смениться немилостью и больше того – смертным приговором… времена такие!
Казгирей не ошибался, действительный смысл тхало состоял в этом.
Между тем Жираслан продолжал:
– Эта часть бараньей головы, щеки и губы, тому, кто не должен быть обездолен, когда радость делят между настоящими мужчинами, чьи уста мягки, с чьих губ не слетает грубое слово, а чья речь исходит от сердца и западает в сердце слушателя.
Жираслан передал эту часть Астемиру.
Польщенный такой оценкой, Астемир встал, положил ладонь на ладонь в знак того, что принимает подношение.
Сильным нажатием пальцев Жираслан переломил кость и подал куски товарищам Эльдара, как некогда передавал эту часть людям знатного происхождения. При этом тамада сказал:
– Когда снова поскачете по дорогам под вигов и славы, не забудьте меня. Может быть, я тоже попаду в тень вашего дерева славы.
Мозговая часть головы с соответствующими словами досталась доктору Василию Петровичу.
Да, Жираслан показал, что у него в пальцах сила, а в голове разум!
Наступило время говорить гостям. Эльдар взглянул на Казгирея, тот кивком головы поддержал его: дескать, пора, говори.
– Извини меня, тамада, и дозволь сказать мне, – проговорил Эльдар.
– Говори! – Жираслан с любопытством оглядел Эльдара.
– Валлаги! Как всегда, ты говоришь так складно, что никто не в силах сравниться с тобою, – начал речь Эльдар. – Сравнится разве только Инал, или ты, Казгирей, или ты, Астемир. Но и я, не рассчитывая на красоту слога, попробую сказать дельную вещь. Зачем, князь, искать тебе тень под чужим деревом? Почему бы тебе самому не отбрасывать эту тень, как отбрасывал ты ее прежде, но теперь уж в другую сторону?
– Поясни, не пойму тебя.
– А вот что я хочу сказать. Зачем такому
человеку, как Казгирей, поручаться за Жираслана и опекать его, когда Жираслан сам может нести ответ за верховного кадия и опекать его?.. Становись, Жираслан, охранителем Казгирея. Разве не достойно это тебя? Ведь вам не привыкать скакать вместе – и не только в клишбиевский капкан. Тень от тебя будет ложиться на ту же сторону, на какую ложатся тени от наших людей. Наточи свой клинок для защиты такого достойного человека, как верховный кадий. Недруги есть у всех нас. Но запомни при этом, князь: не всегда они там, где ищешь их. Не торопись, Жираслан! Астемир воскликнул:
– Видит аллах, Эльдар говорит дело. Сам дед Баляцо сказал бы «ага».
Казгирей помалкивал, что-то соображая.
Соображал и Жираслан, и видно было, что быстрый, привычный к действию человек уже что-то про себя решил. В самом деле, предложение Эльдара пришлось Жираслану по душе.
Это внесло оживление. За столом сразу стало весело. Все ждали ответа.
Жираслан хитроумно заметил:
– Плохим будет охранитель столь высоко го человека, как Казгирей Матханов, если не проявит перед охраняемым своей готовности на любую жертву. Однако, Казгирей, позволь не нарушать обычая, освященного нашими дедами.
С этими словами он ловко вырвал бараний глаз и, держа его двумя пальцами, как величайшую драгоценность, торжественно протянул Казгирею. Все втайне ждали этого момента и этого жеста тамады. Жираслан не обманул ожиданий: глаз подносился самому почтенному и желанному гостю. Подношение следовало понимать и как ответ на предложение Эльдара. Теперь слово оставалось за Казгиреем, и Казгирей встал.
– Нет бога, кроме бога, – негромко начал верховный кадий, – слабы мои силы для того, чтобы достойно благодарить аллаха за его милости ко мне… И вот еще одна милость! Мог ли я желать глаза более точного, руки более верной рядом с собою?.. Жираслан! Будем вместе открыто служить заповедям наших отцов. Я рад чувствовать твое плечо у своего плеча. Особенно в такое время. Эльдар призывает к обдуманности. Это хорошо. Это тем более кстати, что я начинаю замечать неприязнь Эльдара к недавним друзьям. Обоснованно ли это? Разумно ли? Но в одном он прав: ислам призывает к верности властям, ибо всякая власть от бога… Я не хочу той войны, которую объявляет мне Инал. Зачем? И собаку можно лаской повести на водопой. И я не хочу видеть недругов там, где вижу общее дело. Инал не мстил мне и Нашхо за кровь своего отца. Это так! Но он сделал еще хуже: он предал проклятию мо его брата за то, что брат хотел умереть правоверным… Революция научила его хорошим делам, но она же отучила его от многих других хороших дел. Революция – это свобода и справедливость, шариат – это тоже справедливость и свобода. Напрасно Инал замахивается на шариат, на эту совесть нашего народа… А Давлет и другие темные дельцы – это накипь, которую сбрасывают ложкой. Не им держать знамя народа. И я верю, Жираслан, что в твоих руках оно удержится лучше… Начнем! Да не оставит нас аллах! Кто за народ, тот за шариат, кто за шариат, тот за народ. Завтра это поймут все те, кто еще не понял этого сегодня.
Думасара внесла новые блюда. После речи Казгирея многие готовились высказать то, что было у них на душе. Только Василий Петрович поднялся и, по русскому обычаю раскланявшись перед хозяином, собрался ехать: в больнице его ждут больные.
Его не могло остановить даже красноречие Жираслана. Доктор разыскал шляпу и уже прощался с Думасарой.
– Спасибо, спасибо, друзья, – приговаривал он.
Поднялся и Казгирей.
– Как отпустить Василия Петровича одно го? – убедительно заметил он, и после этого Жираслан перестал удерживать доктора.
Что верно, то верно, – отпустить доктора среди ночи было опасно.
– Сегодня мой славный охранитель остается только тамадой, без охраняемого, – пошутил Казгирей, задерживая Жираслана жестом руки. – Оставайтесь все, со мной поедет толь ко Жемал. Отпустишь его, Эльдар? – не без лукавства спросил Казгирей. – Если ты не со всем вычеркнул меня… из своих списков.
– Как и откуда я могу тебя вычеркнуть? Из каких списков?
– Есть разные списки. Жираслана включай в списки своих людей. Пускай его глаза осматривают путь уже во время нашей ближайшей поездки, а заодно присматривают за мной. Так я говорю, князь Жираслан?
– Верховный кадий Казгирей Матханов, насколько я знаю, либо молчит, либо говорит истину, – отвечал Жираслан.
– Да не оставит нас аллах! Вы готовы, Василий Петрович?
И вот застучали колеса докторской двуколки, тревожно заржали кони. Время приближалось к рассвету. Было темно, только высоко в ночном небе блестело несколько звездочек. По-осеннему шумел сад вокруг дома.
А за столом некоторые гости уже похрапывали.
Притихнув, Жираслан думал о предложении Эльдара. Он понимал, что бьет час решительного выбора, крутой перемены в судьбе. Все, казалось ему, склоняет честно принять предложение Эльдара и честно исполнить этот новый
долг. Или, может быть, опять идти на большую дорогу? Но и там его место уже занято другим. Возвращаться в банду, это значит прежде всего начинать дележ шкуры с новым «шахом» бандитов – Кагермазовым.
Вдруг послышался осторожный стук в окно.
Жираслан насторожился, насторожился и Эльдар.
Стук повторился, Жираслан узнал условный сигнал прежних своих сообщников.
– Стучат к тебе, Жираслан, – жестко сказал Эльдар и положил руку на кобуру.
– Это стучит Нафисат, жена мельника, – успокоительно проговорил Жираслан и встал из-за стола. – Я посылал ее за барашком. Слышишь, мельник? Нафисат вернулась – пойдем. Прошу разрешения у дорогих гостей.
Стучала и в самом деле Нафисат, вернувшаяся с барашком. Гости успокоились.
Но когда Жираслан с Адамом вышли за порог, Нафисат испуганно сообщила им, что ее только что остановили люди, которые велят позвать князя, – они ждут в саду.
– Режьте барашка сами, – распорядился Жираслан, – да ты, Адам, поскорее возвращайся к гостям, – и быстро направился в сад.
В предрассветной тьме сада он не сразу увидел фигуру, прижавшуюся к стене, в бурке с башлыком на голове. Не снимая руки с кинжала, Жираслан шагнул вперед.
– Кто здесь? – вполголоса спросил он. – Будь гостем, если ты друг.
– Приятно слышать, – прозвучал голос из-под бурки, – что Жираслан не боится гостей. Нет, меня ты не впустишь в свою компанию, – и человек захихикал.
По этому хихиканью Жираслан сразу узнал, кто перед ним. Незнакомец развязал башлык, и Жираслан убедился, что перед ним некто иной, как Залим-Джери Аральпов.
– Залим-Джери! Ты жив?
– Если твой старый дом еще не фамильный склеп, то я жив, князь Жираслан… Да и в склепах бывают не только мертвые. Это ты знаешь. Времени мало, князь, тебя ждут гости.
– Жалею, что не могу посадить и тебя за мой стол. Но я слушаю. Отойдем.
Теперь Жираслан хорошо видел собеседника. У Аральпова отросла борода, он то хватался за рукоять кинжала, то потирал руками подбородок. На бедре болтался маузер, на поясе висел наган.
– Ты не ждал меня, Жираслан. Нужно сказать, что тебя тоже больше не ждали, не чаяли видеть… Сколько заплатил?
– О чем ты говоришь?
– Сколько храбрых голов наших людей выдал за свою голову? Кто поверит, что тебя отпустили за листовку, которую ты подписал? Кинжал вонзил ты нам в спину, вот что! Отряд
«Кровь за глаз» распался. Терцы ушли в Ингушетию. «Семья пророка» хочет пробраться в Турцию. Многие идут к Кагермазову, а еще больше больных по лесам и пещерам… Гибнем… Нужно большое дело, чтобы поднять бодрость у наших людей. И вот не сегодня-завтра это начнется. Большое дело! В ущельях, горах! Меня направили к тебе, Жираслан, наши люди. Они все забудут и простят тебе – иди и становись на свое место…
Залим-Джери говорил, не спуская взгляда с рук Жираслана, игравших кинжалом.
– Или ты опять будешь писать листовки, пировать с большевиками? Пусть сидит с ними Казгирей, верховный кадий не должен бродить по пещерам… Но ты… ты уже не абрек-паша? Не Жираслан? Если нет, то помни: Эльдар узнает, кто велел мне стрелять на свадьбе…
– Замолкни! – повелительно шепнул Жираслан. – Ты, жалкий трус, стрелявший в невинную девушку! Разве я велел стрелять в нее, а не в жениха? Не выдержали нервы? Струсил? Эльдару ты не скажешь ничего нового, и не Эльдар будет считаться со мной, а я еще посчитаюсь с тобой. И не пробуй разговаривать со мной таким тоном в моем же доме.
– И ты не кричи на меня. «В моем доме»! Э! Какой же это теперь твой дом? Я говорю то, что мне поручили сказать: убей Инала Маремканова. Несчастный случай в дороге – и все. Мы слышали, что тебе собираются предложить охрану Казгирея, а ведь можно стрелять в Инала для самозащиты. Они с Казгиреем кровники… Убьешь – забудем все, а нет – как хочешь, Жираслан, все равно не засидишься за большевистским столом… – Аральпов опять начал входить в раж. – Кто у тебя поручитель? Казгирей? А кто повинен в смерти его отца, Кургоко? Почему Кургоко не мог ускакать на своем лихом коне? Кто увел у него коня как раз в ту ночь, когда старик узнал, что его хотят взять заложником, и бросился к коню… А? Что? Не трогай кинжал, не один я, знаю все это… Не отвертеться тебе, Жираслан! Тут в саду есть еще наши люди, я не один – и, как бы для подтверждения своих слов, Залим-Джери чуть слышно свистнул, и в ответ послышался такой же свист.
Залим-Джери назидательно поднял палец кверху:
– Да, Жираслан, время не ждет. Большое дело начато. Ты нужен, Жираслан. К мельнику Адаму придет человек, спросит, будет ли мука. И этот человек не должен уйти с пустым меш ком. Не время нам сейчас ссориться, Жира слан, великий абрек-паша! Но ты знаешь, что и пчелы набрасываются на пчелу-князя и убивают ее, если она перестает служить им…
Залим-Джери быстро скользнул в кусты, с веток посыпались капли холодной росы.
– Ах ты мразь, падаль, – только и успел прорычать ему вдогонку Жираслан.
Он подошел к окну, заглянул в кунацкую: Эльдар и его люди, а с ними Астемир, видимо, собирались уходить, подтягивали пояса, разбирали шапки. Долгое отсутствие Жираслана могло показаться им подозрительным. Лишь мельник Адам, успевший справиться с барашком, беспечно спал, положив голову на стол, среди остатков кушаний и стаканов с махсымой.
Когда Жираслан ступил на крыльцо дома, он услышал топот удаляющихся всадников. Искушенное ухо определило, что всадников не меньше четырех. Жираслан прислушался снова: на конюшне мирно похрапывал человек, оставленный Эльдаром при конях, раздался удар копыта о деревянный пол… Все было в порядке.
Жираслан опять почувствовал себя хозяином дома и тамадою.
В кунацкую он вошел с веселой песней на устах:
Пусть этот дом, Где едим и пьем, Будет счастливее С каждым днем. Чтоб кур потрошили Десяток невесток И десять месили Сдобное тесто. Чтоб не просохли Ни чашки, ни кружки, От снеди раздались Бочонки, кадушки. Чтоб гости-соседи Пьянели от снеди И отрезвлялись бы В умной беседе.
– Валлаги… да будет так! – не замедлил подхватить Астемир, всегда неравнодушный к хорошей песне.
Веселое появление тамады остановило гостей. Заново рассаживая их по местам на лавки, Жираслан говорил:
– Барашек хорош! Чуть-чуть не забодал меня… Проверил ваших коней. Все на месте. Тихо. Друзья, тхало идет дальше!
НОЧЬ В ДОМЕ КУПЦА ШУЙСКОГОСобытия развивались быстро.
В одну из ночей первого зимнего месяца Жираслан опять услыхал стук в окно.
Явился подслеповатый мельник Адам с другим человеком. Они сообщили Жираслану: дело, о котором говорил Залим-Джери, уже начато, и место Жираслана сейчас не в мягкой постели, а в ущелье Батога. Дескать, повсюду в ущельях свергается Советская власть, требующая невозможного – перераспределения поголовья, пастбищных и сенокосных угодий, и восстанавливается порядок и правая власть сторонников шариата. Все строптивые председатели Советской власти либо перерезаны, либо связаны. Вооруженным восстанием руководит Залим-Джери со своими абреками и балкарский уздень Чавдар с его единомышленниками. Чавдар – это голова! Вот как рассуждает Чавдар: «Зачем скот тому, кто не имеет земли? Зачем земля тому, кто не владеет скотом? Есть земля – расти скотину, имеешь скот – бери землю, а иначе довольно тебе трех аршин». Просто и ясно. Так от самого аллаха! А когда Жираслан станет старшим военачальником – кто устоит? Зеленое знамя ислама выйдет на равнину навстречу Казгирею Матханову… Разве не помнит Жираслан песню:
В бой под зеленое знамя…
Жираслан хорошо помнил эту песню, служившую гимном шариатской колонны в пору гражданской войны, но он также хорошо знал Матханова. Отпустив людей и задумавшись над тем, что сообщил Адам, он не мог поверить, чтобы Казгирей поддался соблазну возглавить восстание в Батога. Не те времена, не те силы, не тот размах, нет, нет! И эта вспышка не больше, как безнадежное бунтарство, неспособное противостоять крепнущей силе большевиков… Аральпов? Чавдар? Жираслан вспомнил ночное появление Аральпова, его наглость и трусость, и ему стало противно.
Настойчивые призывы и угрозы Аральпова ничего не могут изменить, решение было принято тогда же, в ночь тхало, бесповоротно… Однако не надлежит ли охранителю верховного кадия и в самом деле быть' в эту ночь на месте…
Казгирей почти не выезжал из Нальчика, а если и выезжал, не брал Жираслана с собою, щадя его самолюбие: Жираслану все еще не подобрали достойного коня.
«Ладно, – рассудил Жираслан, – дотащиться до Нальчика можно и на казенном мерине Еруля, а там будет видно, не ложиться же обратно в постель…»
Не один Жираслан не спал в эту ночь.
В городке было неспокойно. То и дело скакали верховые возле небольшого двухэтажного особняка, ранее принадлежавшего купцу Шуйскому, а теперь занятому окружкомом, не затихали конское ржание, цоканье копыт и возгласы людей. Сюда, как всегда, по тревоге собирались конники особого отряда. Иные, спешившись, поднимались в жилые комнаты верхнего этажа, где и без того было уже тесно и шумно.
Прийти к Иналу можно было в любое время дня и ночи, а сегодня и сам аллах велел будить его. Полчаса тому назад Эльдар, постучавшись, сообщил ему, что из Батога прискакали люди на взмыленных конях. Инал распорядился впустить их.
Любовь к ремеслу, пробудившаяся в детстве, сохранилась у Инала, и одну из своих двух комнат он приспособил под мастерскую, здесь же он с увлечением занимался гимнастикой. Поэтому обстановка комнат никого не удивляла, всем она была знакома. Военные люди в бурках, в башлыках, свисающих до полу, с нагайками в руках в ожидании приказаний пристраивались, кто облокотясь о станок, кто на циновках, подложив под голову кожаный мяч, набитый опилками, или круглые гантели. Кто дремал, а кто переобувался.
Инала и Коломейцева окружали взволнованные люди, судя по рыжим ноговицам и шубам, отдающим кислым запахом овчин, балкарцы из ущелья.
– Аллай, Инал, – наперебой сообщали гонцы. В Батога абреки! Хватают и убивают всех председателей.
– Откуда пришли абреки? Много их?
– Много, с ними и Чавдар и другие уздени.
– Еще два дня назад Чавдар объявил на сходе конец Советской власти и признал власть Матханова…
– Как так? О чем вы говорите?
– Свидетель мне аллах! – вступил в разговор какой-то балкарец. – Пусть презирает меня русский человек, что рядом с тобой, если я вру. – Степан Ильич внимательно слушал. – В Батога опять назначен сход всех аулов. Из ущелья войско двинется в Нальчик, к верховному кадию. Всех, кто не согласен, связывают и убивают.
– А как ты ушел? – спросил Степан Ильич.
– Обманом.
Балкарец, по имени Казмай, был председателем Совета аула Батога. Бандиты, действовавшие от имени Чавдара, не знали председателя в лицо. Он прикинулся сторонником шариатистов и вызвался привести для расправы якобы укрывшегося где-то председателя. С четырьмя из бесчисленных своих сыновей и дочерей он ускакал в ущелья. Рассказывая об этом, Казмай особенно напирал на то, что абреки ждут его в его же сакле. Чавдар потому-то и упустил его, что считал унизительным самому идти арестовывать, и теперь-де первое дело – не допустить торжества Чавдара, не опоздать к месту происшествия…
Эльдара отправили за Казгиреем и заодно за командиром батальона Красной Армии, расквартированного в Нальчике.
С нетерпением ожидая их, Коломейцев и Инал старались успокоить Казмая и его спутников. И в самом деле – торжество Чавдара не обещало ничего хорошего.
Ты, может, не знаешь его, Инал, – горячился Казмай, – а Чавдар хитер! Слушай, он держит сотни голов своего скота по чужим отарам и стадам. Прикидывается малоимущим, а попробуй собрать и пересчитать его отары —
ого-го, нет такого счета! Верь, Инал, никто из балкарцев-тружеников не хочет власти Чавдара, не допусти до этого, Инал!
– Аллай, – отвечал Инал, усмехнувшись, – знаю я вашего Чавдара. Мы тоже не хотим видеть его на твоем месте, Казмай. Не быть ему ни председателем, ни старшиной… Этот жирный негодяй нечета Давлету и Мусе из Шхальмивоко, – обратился Инал к Коломейцеву, – видите, куда гнет: под зеленое знамя! Это тебе не башня для произнесения речей!.. А?
Степан Ильич что-то обдумывал. Вокруг не затихал говор, звенело оружие. Инал, нетерпеливо вглядываясь, увидел наконец за толпою в дверях золотистую шапку Матханова и буденовку комбата. С ним вошли Эльдар и Жираслан, которого сейчас не ждали тут.
– Ага! Наконец-то. – Коломейцев вскинул голову и пристально всматривался в Казгирея. – Входите! – пригласил он, пропуская его во вторую комнату. – Инал, не возражаешь?
– Как возражать? Новому шаху почет! – загорелся Инал. – Сам Матханов. Владыка! Имам! Матханов удивленно приостановился.
– Иди, иди, – торопил его Инал. Жираслан подъехал к дому Матханова как
раз, когда тот в сопровождении Эльдара и комбата выходил на улицу. Казгирей слышал тревогу и сам собирался в окружном. Но он еще не знал подробностей, не знал и того, какое значение приобретает в этом чрезвычайном происшествии имя верховного кадия. Ни Эльдар, ни Жираслан не торопились с этим сообщением.
Так все они и появились перед дверьми Инала.
Услышав имя Матханова, балкарцы расступились перед человеком, которого шариатисты хотят поставить вместо Советской власти.
Жираслану не терпелось услышать, о чем будет говорить Казгирей с Иналом. Но, пропустив Казгирея, Эльдара и красного командира в буденовке, Коломейцев переглянулся с Иналом, и тот попросил Жираслана подождать. Дверь захлопнулась. Жираслан отошел в сторону.
Казмай не мог успокоиться. Он кричал под дверью:
– Аллай, Инал! Не медли! Скоро утро, я сам не могу его взять. Сил нет. А у тебя, Инал, есть войско. Скачем, скачем, Инал!..
Как многие балкарцы, Казмай вместо «в» произносил «б», и поэтому, когда он попробовал, обращаясь на этот раз к Жираслану (не зная при этом, какой знаменитый абрек перед ним), изложить свои призывы по-русски, у него получалось так:
– Не могу сам бзять его… нет бойска, а он сильный абрек.
– Возьмем, успокойся, – сердито отвечал Жираслан, покусывая усы и невольно прислушиваясь к голосам за дверью.
Инал и Казгирей стояли по противоположным сторонам стола, на котором была развернута карта округа. Эта встреча не была похожа на ту, первую и благожелательную, встречу, когда Инал говорил другу детства о возможном единстве целей. Не о дружбе, не об общем деле и даже не об общем плане операции пошла речь – и могло ли быть иначе!
Инал безмолвно, все более закипая, вглядывался в Казгирея и вдруг, не в силах преодолеть гнев, обрушился на него всей мощью голоса:
– Что же ты молчишь? Ты, шах бандитов! Казгирей вздрогнул.
И, больше не сдерживаясь, разгневанный Инал стал излагать суть чрезвычайного происшествия в ущелье Батога.
Казгирей побледнел. То, что он услышал, ошеломило его.
– Вот, – жарко выдохнул наконец Инал, считая, что главное сказано. – Все ли тебе понятно, Казгирей, верховный кадий?
Матханов снял шапку и отер лоб и светловолосую голову платком.
– Все ли тебе понятно, ты, новый' имам! «Пули Матханова косят всех врагов шариата…»
Коломейцев внимательно следил за происходящим между Иналом и Казгиреем, не прерывая разговора с комбатом. Тот считал свою задачу ясной, а присутствие здесь необязательным: нужно немедленно выводить батальон.
– А Жираслан? – спохватился Инал.
Не без иронии, играя словами, Матханов отвечал:
– Да, бывший шах бандитов здесь. С твоего согласия он служит новому шаху, а сейчас хочет сказать тебе что-то важное… Мне он отказался докладывать.
– Позовите его.
– Подожди, Инал, – остановил Коломейцев. Он только что отпустил комбата, пообещав вскоре прийти туда же, в батальон. Он и сам считал, что комбату нет надобности присутствовать при разговоре, который неизвестно чем кончится.
Степан Ильич подошел к Казгирею, заговорил:
– Так вот какие дела, Казгирей! Вот тебе и начинка пирога! Приходится говорить о том, о чем не хотелось. Вот пишешь ты в Москву, жалуешься – Коломейцев с Маремкановым, дескать, оскорбляют народное самосознание, позволяют себе говорить: «Корану место на чердаке мечетей, а не на партах школы… Большевики топчут лучшее, что есть в народе, попирают священную черноту Корана и заповеди отцов. Пора их одернуть». Скажи, разве мы так говорим? Когда ты это слышал: «Корану место на чердаках»? Разве таков смысл наших возражений?
Узкие глаза Степана Ильича с обычной внимательностью следили за каждым движением в лице Казгирея. Он не гремел, не горел, как Инал, а взвешивал слова и, как всегда, не торопил с ответом:
– Подумай, какая картина: у нас просили объяснений, мы объяснились. Поверь мне, Инал' даже защищал тебя, говорил о тебе много хорошего, о том, как отважно ты воевал. Но теперь как объяснить происходящее? Что скажешь теперь в Москве ты? Не шутка! Вон чему служит теперь зеленое знамя.
– «Все лучшее, что есть в народе» провозгласило контрреволюцию под знаменем Казгирея Матханова, – опять вскипел Инал. – С чего начали, тем и кончаете. Какими стихами ответишь? Или сейчас не до стихов?
– Да, сейчас не до стихов, – сухо отвечал Казгирей.
Откровенное признание, что его письма не остались тайной, добавляло горечи. И в самом деле – вышло так, как будто он писал доносы… Почему-то он был убежден, что в этом споре его противники действуют тайком от Кремля, спорят не только с ним, но и с Москвою, а Москва на его стороне.
– Да, сейчас не до стихов, – подтвердил Степан Ильич.
– Когда выхватываются клинки, стихи прикрывают обложкой книги, – продолжал Инал.
И, как бы предвосхищая возражение Казгирея, Инал заключил:
– Вы говорите: «Для мусульманина нет советского закона, а есть только шариат». В этом суть! Вы берете у народа средства и строите мечети, а мы хотим строить школы не для того, чтобы опять учить детей Корану. Нет, мы не пустим в школу Коран. В наши школы пойдет другая книга… Вот какая разница между нами и вами. Для меня каждый труженик – брат. Каждому я хочу дать хлеба, а ты, Казгирей, хочешь помогать только мусульманину. Мы хотим передать неимущим земли, отобранные у пши[29]29
Пши – родовитые люди, князья.
[Закрыть], а вы задерживаете переселение, кричите: «Мусульманин не оставляет могил своих предков»…
– Вот скажи, к чему ведет протест против объединения с балкарцами? – прервал Инала Степан Ильич. – Слышишь эти голоса за дверью? Вы утверждаете: «Извечная вражда разделяет Кабарду с Балкарией, границу не переступить». Вот ваша политика. А какой результат? К кому прискакал за помощью человек из темного ущелья Балкарии? Кого зовет он – тебя или Инала? Подумай, кому и для чего нужно твое имя? Вчера Давлет и Муса, а сегодня уже банда.
– С чего начали, тем и кончают, – подхватил Инал. – Балкарец зовет помочь ему, а они, шариатисты, зовут к восстанию, бьют стариков, забивают насмерть…
– Я' не зову к восстанию, – с прежней сдержанностью отвечал Казгирей. – И нет ни чего странного в том, что балкарец обращается не ко мне. Это не мое дело, это дело Чека, это дело Эльдара, властей.
Но Степан Ильич, выразив все, что, видимо, накипело и у него на душе, вернулся к спокойному тону, в его словах прозвучала даже усмешка:
– Ишь как, «дело властей»! А ты что же, Казгирей, в стороне от власти, что ли? Ну, ладно, довольно разговоров, надо действовать. Обдумывайте и решайте, как будете действовать, зовите и Жираслана и балкарца. Я пойду в батальон.
Все это время Эльдар с суровым вниманием слушал Инала и Степана Ильича. Ему было больно от того, что пришлось услышать.
