Текст книги "Вершины не спят (Книга 2)"
Автор книги: Алим Кешоков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 19 страниц)
И уже поздно вечером, чтобы не сказать – ночью, Инала позвали к телефону.
Звонили из Нижних Батога.
Не сразу Инал смог вникнуть в смысл торопливого, взволнованного и довольно бестолкового сообщения. Говорил Шруков. Его и Астемира вызвали из Бурунов в Нижние Батога. Жираслан совершил нападение на подводы Центросоюза.
У Инала мигом слетели хмель и веселость. Он так и не мог добиться по телефону ясного ответа на вопрос, который его волновал прежде всего: что с Верой Павловной? Шруков отвечал, что умирает Аюб, ранена девочка (какая девочка, почему девочка, Инал понять не мог), наконец, и это поразило самого Инала, убит Жираслан. Иналу было неловко повторить свой вопрос о Вере Павловне. Шруков говорил о другом: дескать, вместе с мертвым Жирасланом привезли листовки. Что еще такое? Какие листовки?.. Дело принимало политический оборот, и теперь уже действительно Иналу стало не до Веры Павловны.
Громко стуча сапогами, он быстро вошел обратно в комнату, где только что пировали, и с порога приказал:
– Эльдар, немедленно собирайся! Буди шофера. Едем!
– Куда едем? Зачем?
– За доктором в больницу, потом в Нижние Батога.
– Что же случилось?
– Жираслан! – одним словом ответил Инал, и все стало ясно.
Эльдар и Курашев вскочили из-за стола. Инал, поглядывая на Эльдара, хлестко заметил:
– Вот тебе и другое ущелье. У нас одно самое страшное ущелье, то, в котором процветает семья моего недавнего тестя. Всегда все случается в Батога, не иначе.
– Жертвы? – спросил заметно побледневший Курашев.
– Есть. Много жертв. А есть и еще кое-что: листовки.
– Какие листовки?
– Непонятно? Там поймешь.
Эльдар все-таки не понимал, о каких листовках говорит Инал, но Курашев «разу оценил значение факта и значение тона, каким Инал об этом говорил.
– А сам Жираслан? Что с Жирасланом? – спросили Курашев и Эльдар в один голос.
Инал ответил не сразу. Он хмуро следил за тем, как Эльдар пристегивает кобуру, а Курашев щелкает замками портфеля. А когда произнес: «Жираслан убит», эта весть прозвучала, как гром.
Простодушная Диса уговаривала не торопиться, отведать ее сладких изделий, но какие уж тут пироги да лакумы.
РЖАВЧИНА НА ИМЕНИ
На чистке в Бурунах страсти затихали. Этот день не шел ни в какое сравнение с тем, что происходило накануне, когда ответ держал Казгирей Матханов. Тут же нашлись неизбежные остряки, заговорили, что баранью тушу уже съели, остается только хвостик. Так или иначе, интерес к чистке угасал. Любители сильных ощущений уже пережили все, что можно было пережить, и разуверились в том, что произойдет что-нибудь сверхнеожиданное, в самом деле начнут кого-то протирать песочком или скребницей. А с другой стороны, раз уж подвергают чистке такого благородного человека, как Казгирей, то действительно уже не понять, чего нужно этим большевикам.
Из-за тумана сумерки наступили рано. Местные начали расходиться, приезжие разъезжаться. Астемир объявил заседание закрытым, пригласил на завтра, стал собирать папки.
Но едва Астемир переступил порог дома Шрукова, куда был приглашен, к крыльцу подскакали всадники на взмыленных конях. Это были гонцы из Нижних Батога с сообщением о происшествии в ущелье.
Весть звучала грозно, тревожно и неясно. Утверждалось одно: в ущелье происходит кровопролитное сражение. Нельзя было, однако, дознаться точно, между кем идет бой. В какой части ущелья? Кто убит? Кто просит помощи, кто передает эти вести?
Подводы с пальто проехали через Нижние Батога? Проехали. Кто еще ехал туда же, в ущелье? Ехала еще какая-то подвода. Проехали всадники. Кто были всадники, сколько? Ответа на это не нашлось. Но хотя бы уже потому, что телефонные провода оказались перерезанными, Астемиру и Шрукову стало ясно, что они имеют дело с Жирасланом. Нельзя было терять ни минуты. Провод в Нальчик, видимо, тоже был поврежден.
Шруков отдал нужные распоряжения, вызвал Казгирея.
Тревожное сообщение мигом преобразило Матханова. Состояния подавленности, какое владело– им в последнее время, как не бывало. В нем мигом заговорил опытный организатор и командир.
Прошло не больше получаса с момента, когда в Буруны прискакали гонцы, а вооруженный отряд уже выезжал на рысях к месту происшествия. С бойцами ехал и бурунский молодой врач.
Нет, аллах не давал скучать людям. В течение какой-нибудь недели столько событий!
Можно себе представить, какое впечатление страшная новость произвела в интернате, как отозвались на нее разнокружечники. Ведь там, в ущелье, на месте происшествия, были Лю и Тина, ведь это случилось именно с ними!
После отъезда Эльдара, когда остыло первое впечатление, во многие юные души стало закрадываться тревожное сомнение: так ли всё, как пытался представить Эльдар? Почему так угрожающе держался Селим? Почему так испугана Матрена, а Дорофеич помалкивает и лишь бормочет себе под нос что-то непонятное? Почему, в самом деле, не показывается Казгирей? Не прав ли Жансох, который первый вскоре после отъезда Эльдара хлопнул по столу ладонью и воскликнул:
– Инсинуация!
К нему обратились за разъяснениями, и он сказал:
– Моя интуиция подсказывает мне, что это была инсинуация.
– Не понимаем.
– Все это было хитростью. Все это Эльдар придумал нарочно.
– Что он придумал нарочно? Догадливый Жансох истолковал дело так, как оно, собственно, того и заслуживало.
В самом деле, нехорошо, что все это скрывалось от Казгирея. Нехорошо, что у Сосруко оказался новый большой револьвер. А вдруг кто-нибудь подумает, не тот ли это самый револьвер, из которого в Гедуко стреляли в председателя? Зачем Сосруко показал Эльдару пулю? Все эти вопросы тревожили прежде всего самого Сосруко. А тут еще страшные новости: Казгирея вызвали, и он ускакал вместе с Астемиром и Шруковым в Нижние Батога.
Давно не было даже в долгие осенние вечера так зловеще тихо в интернате, как в этот туманный вечер, перешедший в тревожную, непроглядную ночь.
Матрена не уходила к себе домой, сидела с девочками, пока те не улеглись, взявши с нее слово, что она останется на ночь. Дорофеич допоздна бродил из комнаты в комнату, что-то бормотал, с сердитым видом перебирал музыкальные инструменты, щелкал пальцами, дул в трубы. Осмотрел у мальчиков постели, сел на свободную кровать Лю, сказал:
– Вот не напрасно Лю взял с собой трубу. – А зачем она ему там? – угрюмо спросил Сосруко.
– Как зачем? А трубить боевой сбор? А мало ли что!
Не всем это показалось убедительным, но удрученные событиями разнокружечники промолчали.
Появился и осмотрел комнату с порога Селим. Учителя арифметики вообще не любили, а с сегодняшнего дня смотрели на него как на чужого, зловредного человека.
А Казгирей, Астемир и Туто Шруков в это время уже были в Нижних Батога, куда прибыли подводы с остатками пальто, несчастными, незадачливыми продавщицами, ранеными Тиной и Аюбом, убитым Жирасланом.
Врач осмотрел Аюба и Тину. У Тины рана была серьезная, тревогу внушала большая потеря крови. Девочка совсем ослабела, то забывалась, то приходила в себя. Просила воды и опять забывалась. Лю принес и поставил около нее полное ведро воды. Положение Аюба, по мнению врача, было безнадежным, только чудо могло спасти его. Врачу даже не удавалось точно подсчитать количество ран – колотых, резаных, рваных, пулевых. Аюб метался, весь в огне, кричал, хрипел, затихал и снова кричал. Должно быть, ему продолжал мерещиться бой. Первое, что сказал Лю, увидя входящих отца, Казгирея и Шрукова: «Аюб убил Жираслана исам умирает». Врач запретил везти Аюба дальше по тряской дороге. Тине прежде всего требовалась кровь, но и ее не хотели трясти на подводе, лучше бы в рессорном экипаже или на машине.
Однако телефон все еще не работал. Люди искали повреждение. Шруков сел у аппарата, готовый звонить в Нальчик, как только наладится связь.
Сарыма и Вера Павловна не отходили от раненых.
Долго стояли над Тиной и Аюбом Астемир и Казгирей. Но вот Астемир вздохнул, отвернулся и вышел в переднюю комнату (это был дом аулсовета). Лю последовал за отцом, и оба остановились над мертвым телом, завернутым в рогожку.
Еще тогда, когда Лю бросился навстречу к Астемиру со словами «умирает Аюб», он хотел было вытащить из-за пазухи пачку листовок, рванулся, но раздумал. Почему-то ему не хотелось показывать «газетки», как называл их Казмай, при Шрукове. Теперь, выждав момент, Лю не без трепета подступил к отцу:
– Дада, вот.
– Что это?
– Газетки.
– Какие газетки?
Астемир озабоченно рассматривал пожелтевшие листики.
– В самом деле, листовки. Откуда они у тебя?
В дверях комнаты, где лежали больные, появился Казгирей.
– Тут напечатано про Казгирея, – и Лю глазами показал на Матханова, – его имя здесь. А листовки были у него... за пазухой... их достал Казмай. – И Лю кивнул на мертвое тело Жираслана.
– Что вы рассматриваете? – спросил Казгирей.
Астемир перебрал листовки и принялся их читать вслух.
Казгирей не верил своим ушам.
– Где ты взял это? – воскликнул он. И, снявши пенсне, стал протирать стекла.
Лю повторил. Вошел Шруков.
– Сейчас будет связь. А это что?
– Воззвание Жираслана, – проговорил Казгирей и протянул листовку. – Читай. «Знамя шариатской колонны снова понесет Матханов...»
И Шруков прочитал: «Все под зеленое знамя, которое понесет Казгирей Матханов...»
И только сейчас, как блеск черной молнии, мгновенно, больно, жгуче, пронизали Казгирея жирно и остро отпечатанные слова: «...понесет Казгирей Матханов, справедливейший из справедливых, провозглашенный правителем Кабарды и Балкарии». Болезненно морщась, он взглянул на Астемира, ожидая чего-то. Тот молчал.
– Вот, Астемир, знаменитое право первого удара в руках у разбойника. – Лю удивился, каким тусклым, хриплым стал голос Казгирея. – От такого удара закачаешься, не так ли?
Астемиру было понятно непростое и опасное значение находки, поднималось чувство большой тревоги за Казгирея.
Лю следил за каждым движением отца, Казгирея и Шрукова. Ему непонятно было то разное впечатление, какое угадывалось на лицах людей, хотя и сам он никогда еще не испытывал такого сложного чувства тревоги, страха, любопытства и гордости, какое испытывал сегодня весь вечер. Он видел, как сосредоточенно читает отец арабскую печать, и, желая помочь отцу, громко подсказал:
– «Все под знамя Казгирея!»
Он сказал это с гордостью за Казгирея, но от его слов Казгирей вздрогнул. Шруков молча продолжал всматриваться в арабскую вязь.
Астемир решительно сложил листовки, перевязал пачку бечевой и, оглянувшись на Шрукова, свернул и спрятал пачку за пазуху, а Казгирею сказал:
– Подождем распоряжений.
– Иду звонить Иналу, – сказал Шруков. Астемир вышел вслед за Шруковым. Казгирей подошел к телу мертвого Жираслана, приподнял край рогожки. Шапка Жираслана скатилась. Обескровленное смуглое лицо смотрело прямо на Казгирея, чернели слегка тронутые сединой усы. Грудь была раскрыта. Пятна крови виднелись на расстегнутой черкеске. Что-то и жуткое и знакомое было в этом зрелище. Казгирей понял, что именно показалось ему знакомым. Он, Казгирей, вместе с Иналом и Астемиром видели это тело почти бездыханным в то самое утро, когда их отряд, сойдя с гор в Верхние Батога, разогнал мятежников, ворвался в саклю, над которой развевалось уже оскверненное к тому времени зеленое знамя. Труп Аральпова лежал у одной стены, У другой лежало поверженное тело бесстрашного Жираслана, вошедшего сюда с оружием в руках для того, чтобы на глазах у бандитов убить их главаря. Казгирей вспомнил, что и тогда у него с Иналом по дороге в Верхние Батога разгорелся жестокий спор, вспомнил, как он предостерегал Инала от опасности непосредственной схватки с повстанцами и предлагал взять командование отрядом на себя. Но Инал и тогда не согласился с ним, и тогда оскорбил его подозрением: не руководствуется ли Казгирей желанием не столько послужить Иналу и революции, сколько самим повстанцам? Эти неприятные воспоминания мешались с еще более давними воспоминаниями о битвах в годы гражданской войны, о том, как Жираслан искусно и бесстрашно исполнял обязанности начальника штаба, и только недоброй памяти «клишбиевский капкан» заставил Казгирея предать суду своего начальника штаба... Вот тогда-то Жираслан бежал и мстительно отдался бандитизму... Шруков вернулся весь в поту после переговоров с Иналом.
– Едет сюда, – сказал он.
– Инал?
– Да, Инал. Привезет доктора, хирурга.
– Вера Павловна, сейчас приедет Инал, – сказал Астемир, обращаясь к ней через порог.
– Ну вот, я так и знала, – отвечала Вера Павловна, и радость послышалась в ее голосе. – Теперь все будет хорошо.
В ауле никто не спал. Кое-где светились окна в ночной тьме. В тумане, который поднимался с равнины, не сразу можно было увидеть толпы людей, окружающих двор аулсовета. Весть о том, что привезен труп убитого Аюбом Жираслана, была невероятной.
Говорили, что якобы дух Жираслана все еще продолжает бороться с Аюбом. И право, в этих словах не много было преувеличения: раны мучили богатыря, он метался, стонал, иногда выкликал Жираслана, иногда звал Вицу. Вдруг начинал просить непременно позвать знахарку Чачу. Только Чача, говорил он, знает секрет, способный спасти его и вылечить. Он не может оставить Бицу, потому что она любит его. А то вдруг спрашивал, знает ли Эльдар обо всем случившемся, все ли остались целы. И опять начинал просить Астемира прислать Чачу. Астемир обещал это сделать, и в словах Астемира не было ни шутки, ни насмешки. Он сам верил, что прославленная знахарка из Шхальмивоко сделала бы все для спасения Аюба и Тины. Лю поддакивал ему, он сам готов был на все, лишь бы Чача сейчас была здесь. Как-никак, а Чача все-таки его ученица. Лю думал: что теперь будет с Казгиреем? Что-то делается сейчас в Бурунах, в интернате? Знают ли там, что случилось с ним и Тиной? Хорошо ли он поступил, сбросив камни? Может, Аюб не получил бы столько ран, если бы Жираслан ускакал от него, и во всяком случае, не было бы тогда этих проклятых листовок. Лю чуял опасность, нависшую над Казгиреем. Еще многое думалось и мерещилось Лю. Ему вдруг захотелось домой, к Думасаре. Все-таки никто и никогда не умел так, как она, сказать нужное ласковое слово, в детстве убаюкать песней, в последние годы, когда он стал юношей, побудить на хороший поступок. Правда, и сегодня никто не может упрекнуть его, что он струсил, не показал себя достойным джигитом. Он даже хотел спросить об этом Астемира, который, как заметил Лю, не отходил от Казгирея, стараясь своим участием ободрить его, но в этот момент кто-то вошел и громко сказал:
– Автомобиль.
В самом деле, за окнами вдруг осветилось, откуда-то брызнул свет фар – раз и другой раз.
– Едет Инал, – сказал Шруков.
– Уже близко, – послышался радостный голос Веры Павловны.
И вдруг по какой-то странной связи Лю осенила мысль: «А ведь те, что ехали на подводе и потом остановились у какого-то дома, – Лю отчетливо вспомнил это, – они же на нас потом напали. Значит, если вспомнить этот дом, можно узнать, кто напал...»
Действительно, это было очень серьезное и важное соображение.
И опять таки вспомнилось, как в детстве Лю тоже удалось благодаря счастливой случайности подслушать чужой разговор, узнать, где прячется неуловимый Жираслан. Тогда тоже с ним была Тина...
Как неожиданно все связано в жизни, как неожиданно и странно все сплетается, прошлое захватывает настоящее, за настоящее уже что-то цепляется от будущего. Как много нужно понимать. Ну вот разве все было ясно в том, что и сейчас происходит на его глазах?
Казгирей незаметно отозвал Астемира в сторону, и Лю услышал, как Казгирей сказал:
– Друг мой! Ты видишь, меня подхватил и понес бурный поток, подхватил, как тогда подхватило трактор и Жираслана. И со мной тоже может случиться все. Вот моя просьба: возьми и передай письмо Степану Ильичу. Все последние ночи писал его кровью и совестью. Согласен?
– Согласен, – тихо отвечал Астемир.
– А этот поясок узнаешь? – Казгирей обеими руками подал тонкий кавказский поясок с дивной чеканкой по серебру. Астемир не раз видел этот поясок на праздничной черкеске Казгирея.
– Твой поясок, – сказал он.
– Этот поясок моего деда Цаца. Передашь его вместе с письмом Степану Ильичу, прошу тебя.
В комнату вошел Шруков, за ним, едва сдерживая волнение, показалась Вера Павловка, она все шептала: «Идемте, идемте скорее».
Она, Шруков и Астемир вышли за порог.
Казгирей остался возле раненых.
Лю поспешил за отцом. Он мучительно размышлял о своей догадке насчет дома, у которого останавливалась подозрительная телега, и о сцене, невольным свидетелем которой он только что стал.
На дворе было сыро и холодно. В тумане колыхался свет от фар автомобиля, который был уже совсем близко.
Уже слышались приветственные возгласы:
– Салям алейкум, Инал! Салям алейкум, Эльдар!
В машине, кроме Инала и шофера, были Эльдар, Курашев, окружной следователь по особо важным делам по фамилии Свистяшко, хирургическая сестра и старый, всеми уважаемый доктор из нальчикской больницы, хирург Василий Петрович, который лечил в свое время Сарыму, лечил он от ран и Жираслана.
Сразу по приезде Инал собрал срочное совещание в передней комнате, где у стены оставалось лежать длинное тело, покрытое рогожей. Не важно, как называлось это совещание, бюро или не бюро, неотложность серьезнейшего разговора была очевидной.
За перегородкой Василий Петрович приступил к своему делу.
Инал быстро ознакомился с главными подробностями и сразу дал направление следствию: прежде всего выяснить, дома ли те лица, которых можно подозревать в соучастии? Установить это, опросить подозреваемых – вот чем должны заняться Эльдар и Свистяшко прежде всего.
Благополучный исход происшествия для Веры Павловны не мог не порадовать Инала, но, разумеется, он и вида не подавал, что это придает ему силы, наоборот, внешней сдержанностью быстро охладил порывы жены. От глаз Казгирея, однако, не ускользнуло некоторое благодушие Инала. Но именно теперь, пока Инал шутил, собирая людей, обещая представить женщин к правительственной награде, Казгирей начал понимать всю бездну опасности для себя. И в самом деле, вот Инал уже стал другим, пожевал, по обыкновению, губами, потрогал подстриженные усики, отбросил воображаемые карандаши на столе и сказал:
– Ну, выкладывайте сюда.
– Что выкладывать? – спросил Шруков. – Листки. Воззвание, в котором Казгирей Матханов провозглашается великим визирем. У кого они?
– Астемир, давай листовки, – распорядился Шруков и тоже откатил от себя воображаемые карандаши.
Вокруг стола сидели Инал, Казгирей, Астемир, Шруков, Курашев, члены местной ячейки, активисты. Не было только Каранашева, уехавшего добывать листовое железо.
Астемир выложил пачку листовок на стол.
Лю был счастлив тем, что доктор Василий Петрович разрешил ему остаться в комнате и помогать, но он не забыл, что нужно сообщить Эльдару о своей догадке. Он внимательно прислушивался к происходящему в передней комнате и выжидал удобный момент.
Больше всего и горячее всего говорилось о необыкновенной находке – связке листовок с воззванием, найденной у убитого Жираслана. Действительно, факт был потрясающий. Не все и не сразу поняли, какую силу приобретает эта улика в руках Инала. Но как иначе истолковать очевидный факт? Перед лицом этого бесспорного факта любая попытка приуменьшить его значение казалась уже подозрительной. Неуместно было бы говорить о заслугах Казгирея, но и нелегко было сочетать привычное представление о Казгирее с обвинением в прямом или косвенном участии в страшном бандитском деянии.
Инал, конечно, не хуже Астемира понимал случайный характер всех зловещих совпадений и сопоставлений. Но, понимая это, государственный человек Инал знал, что он не смеет не возбудить обвинения, имеющего целью благо конечное. Какое может быть сомнение? Политические банды идут в атаку в Бурунах, в Гедуко, в Батога именно со знаменем Казгирея Матханова в руках.
– Кому еще неясно, кто является идейным руководителем и вдохновителем бандитского шариата? Или вы хотели бы услышать своими ушами, что они орут, размахивая шашкой: «Да здравствует Казгирей Матханов!» Что ж, может быть, они и кричат это...
– Что ты говоришь, Инал? – в один голос воскликнули Астемир и Курашев. – Сейчас ты скажешь, что сам Казгирей скачет впереди и размахивает шашкой.
– Этого я не скажу, но для меня тут ясны все связи. Мы не дети. Все хорошо понимают, что я хочу сказать: Казгирей Матханов стал идейным знаменем контрреволюции. Казгирей Матханов не только уклонист и националист, он знамя всех контрреволюционных сил. Это естественное завершение пути буржуазного националиста. Вот что я хочу сказать. И если кто-нибудь из вас еще сомневается, кому-нибудь это неясно, то пора понять, пора раскрыть глаза. Пора поверить тому, что я утверждал и раньше.
– Если ты это знал, то почему не сказал об этом хотя бы вчера на чистке? Ведь только вчера мы разбирали дело Матханова, – удивился Астемир.
Но Инал не отступил:
– Не говорил об этом на чистке потому, что все прояснилось днем позже, когда в интернате обнаружили склад оружия. А сейчас и совсем ясно, как под солнцем на снежной вершине. Тебя удовлетворяет ответ? Вот вам прямая связь между тем и другим! Вот ответ! Инал подхватил пачку листовок, поднял над головой и швырнул их на труп Жираслана, листовки разлетелись. Но тут же, торопливо и широко шагнув, Инал быстро подхватил несколько листовок и засунул их за пазуху, как будто не он сам отбросил их, а у него пытаются отобрать важное вещественное доказательство справедливости его обвинения.
– Ничего не скажешь, старый печатник! – иронизировал Инал. – А я скажу, вот вам прямая связь между «просветительской» деятельностью шариатиста и политическим преступлением...
– О чем ты говоришь, Инал? – опять воскликнул Астемир, и трудно сказать, чего было больше в его восклицании, возмущения, досады или горечи. – Какое преступление? Какой склад оружия?
– Обратись к Эльдару, он все расскажет тебе.
– Что он расскажет? Так можно найти связь между этими бандитскими листовками и прошлогодним разливом Уруха.
Астемир пытливо посмотрел на сына, в этот момент выглянувшего из второй комнаты, как будто собирался допросить Лю насчет мифического склада.
Лю становилось не по себе от всего, что он только что услышал. Какие слова! Какие обвинения! «Какой же у нас склад, – думал Лю. – Разве это можно назвать складом? И какой же Казгирей буржуй, контрреволюционер? Что Иналу нужно от Казгирея, чем он недоволен?»
Правда, Лю не спрашивал, как иные большекружечники, кто главнее, Инал или Казгирей. Он понимал, что при желании Инал не только может сменить Казгирея в интернате, но даже, и об этом особенно страшно думать, посадить Казгирея в тюрьму, как посадил туда Ахья, как выпроводил в Соловки Саида и Адама, и все-таки ему было непонятно, зачем Казгирей терпит нападки, молчит, а все другие, и даже дада Астемир, позволяют Иналу нападать на Казгирея. Думасара не раз говорила: людей, которые умеют сочинять песни и пьесы, нужно особенно оберегать, они так же нужны народу, как хороший урожай. И вот теперь, вместо того чтобы просить Казгирея написать новую пьесу о том, как убили Жираслана, Инал корит Казгирея, кричит о каком-то складе и преступлении. Странно, очень странно...
Сарыма время от времени подходила к столу, за которым мужчины вели дебаты, и меняла чаши с айраном или бузой, наполняемые хозяйкой дома.
Но вот уже и Шруков, который особенно налегал на бузу, стал кричать, что банды прячутся в скалах и потому без пушек их оттуда не вытравить.
– Валлаги, – кричал он, – Инал прав, поднимая кулак кверху. Пора ударить кулаком, под который попадет и Казгирей, пора грохнуть из пушек...
– Спросили ворона, – негромко произнес Казгирей, – почему клюешь птенцов? Ответил ворон: а за то, что они черные.
– Что ты хочешь этим сказать? – все более входя в раж, кричал Шруков.
Но Казгирей не отвечал.
Астемир вдруг вспомнил недавние слова Думасары о петухе, бросающемся на рассыпанные зерна. И он ответил вместо Казгирея:
– А то, что и ты попадешь под клюв, если мы не попридержим за крылья петуха. Вот что я вам скажу, джигиты! Я еще председатель комиссии по чистке. Только вчера комиссия вынесла решение о Казгирее, и мы не видим сегодня достаточных причин немедленно отнимать у Казгирея партбилет. А покуда у Матханова билет члена партии, мы не позволим с ним так разговаривать, а тем более арестовать его. Положение серьезнейшее.
Курашев что-то записывал себе в блокнот. Инал старался заглянуть в блокнот Курашева. Курашев, делая вид, что не замечает попыток Инала, прикрывал блокнот рукой и плечом. Это, видимо, бесило Инала. Продолжая писать, Курашев вслед за Астемиром сказал:
– Да, да, серьезнейшего отношения требует этот казус. Я тоже думаю, что мы сбились и действуем не по-ленински.
– Казус? Не по-ленински? – язвительно повторил Инал. – Разве здесь место состязаться в юридической терминологии?
– А разве тут место так грубо, наотмашь бить человека в душу? Как мы смеем так бить Казгирея? Зачем необоснованно обвинять его? – не успокаивался Астемир.
– А кто мне помешает, Курашев? Ранен Аюб, убиты красноармейцы... Как ото случилось, если в горах действуют безоружные люди?
– Ты хочешь войны менаду Советской властью и безграмотными людьми, заносишь руку на Магханова... Казгирей Матханов – шах бандитов! Подумать только!
– А почему бандиты не восхваляют имени Шрукова или хотя бы твоего, Астемир? Шрукову они готовят расправу. Бандиты знают, кто ест кислое молоко, а кто пресное. Тех, на поддержку кого они рассчитывают, надо убрать прежде всего.
Казгирей сидел, облокотясь о стол, зажав между ладоней отяжелевшую голову. Инал все еще говорил:
– Нам хотят опалить усы, а мы подставляем то одну щеку, то другую.
Астемир глубоко вздохнул, будто в его груди скопились все ветры долин.
– Но я и тебе не позволю опалить мои усы.
– То-то твои усы коротко подстрижены! – опять съязвил Инал, хотя у него у самого усы были подстрижены.
– Нет, товарищ Инал Маремканов, так мы разговаривать не будем, – потерял терпение Астемир. – На личность не переходи!
Лю понравилось, как дада Астемир хлопнул рукой по столу и крикнул на Инала. Но в этот момент Василий Петрович позвал его:
– Если хочешь помогать, помогай, иначе уходи отсюда.
Нелегко было Лю одновременно наблюдать за тем, что происходит там, в передней комнате, и не сердить доктора, который бесшумно работал блестящими щипчиками и ножичками.
Другой доктор и женщина, приехавшие с Иналом, ловко помогали Василию Петровичу. Помогала и Вера Павловна. К ней вернулась ее оживленность, она разрумянилась, глаза опять стали блестящими и добрыми. Она и Сарыма то и дело шепотом приказывали Лю убрать обрывки марли, напитанные кровью, вату, поднести ведро с водой.
Вытирая руки полотенцем, доктор Василий Петрович наконец сказал:
– Девочку спасем, если успеем перелить ей кровь... А этого, – он, очевидно, имел в виду Аюба, – едва ли.
Лю очень хотел отдать свою кровь Тине или Аюбу, если это может помочь им. Он не раз слышал выражение: «Готов отдать свою кровь для спасения другого», – и был бы рад, если бы ему представился такой случай.
А в передней комнате продолжался спор:
– Это дело прежде всего партийное, политическое, – слышался голос Астемира. – Если сами не сумеем разобраться, то подождем Коломейцева. Степан Ильич уже выехал.
– Откуда ты это знаешь? – спросил Инал, хотя и сам он уже знал о выезде Коломейцева.
Именно об этом ему сообщили по телефону во время домашней пирушки, а потом была телеграмма. Коломейцев выехал в Ростов, откуда поедет в Нальчик. Инал хотел бы придержать эту новость, но вот, оказывается, о ней знает и Астемир Баташев, который продолжал говорить взволнованно и убежденно:
– Не надо пока начинать следствие. Зачем торопиться? Воздержимся. Я получил телеграмму от Коломейцева: едет. Хорошо ли будет, приедет: «А где же Казгирей, почему его не видно?» – «Казгирей в тюрьме». Нужно ли это? Но почему же ты сам молчишь, Казгирей? Почему ты ничего не скажешь, Курашев?
Курашев поднял глаза на Астемира.
– Мне рано говорить. Я – сова... сова Минервы. – Курашев перевел взгляд на Казгирея, морщины трудной думы обозначились на переносице. – Но ты, Казгирей, действительно, не молчи, помоги нам, говори, Казгирей! Говори!
– Я совсем больной, – устало проговорил Матханов, – хоть в больницу ложись.
– Думаешь убежать – не убежишь, – убежденно сказал Шруков. – Караульных мы поставим надежных, шариатистов среди них не найдется.
– Меня будет караулить моя совесть! – вспыхнул Казгирей.
– А она у тебя есть? – язвительно заметил Шруков.
Инал вмешался, повторяя призыв Астемира:
– Не мельчите, не переходите на личности! Может, у Казгирея и есть совесть, только не партийная совесть.
– Валлаги, я так думаю: партийная совесть – это ленинизм, – сказал Курашев.
– Ленинизм, ленинизм! – возвысил голос Инал. – Что значит ленинизм? Кто нам показывает, что такое ленинизм? – Инал сделал паузу. – Товарищ Сталин! – Он сказал это неторопливо и величаво, протянул вперед руку, как для клятвы. – Наш вождь показывает образцы понимания ленинизма и в книге и в жизни. Товарищ Сталин служит мне примером, с ним я всегда сердцем согласую свои решения, и в этом я вижу свою силу, поэтому и беру на себя смелость отождествлять свою волю с волей народа и партии. Мы протягиваем руки к нему, и он осеняет всех нас. Разве это не так? Какие тут возможны разнотолки? Товарищ Сталин – вот олицетворение ленинизма на данном этапе. Вот наша главная книга, Казгирей. Товарищ Сталин – наша совесть, для которой не существует ни громких имен, ни авторитетов, если люди покачнулись или обнаружили гнилые корни. Он все знает, все может, но ему трудно. Он должен знать о нашей любви к нему, о том, что к нему мы протягиваем свои руки. Давно ли мы выгнали Троцкого? А разве Троцкий был менее известен, разве его имя меньше гремело, чем имя Казгирея Матханова в Кабарде, в Ингушетии или Дагестане? Но я, между прочим, согласен, – голос оратора начал затихать. – Валлаги, иди в больницу. Это я тебе говорю, Казгирей. Пусть будет меньше шума, если ты сам не постараешься нашуметь. А мы управимся без тебя. Мы подождем. Мы уважаем Степана Ильича и помним, что все-таки это Степан Ильич направил тебя сюда...
– Я сам решил вернуться на родину.
– Ну, прежде чем решил, ты немало думал, а Степан Ильич поддержал. Без поддержки Степана Ильича ничего бы не вышло. Дело партийное. И я всегда прежде всего помню, что я член партии, – и опять Инал загремел, забывши, должно быть, что рядом за стенкой тяжело раненные люди, – и я никому не позволю обвинять меня в антипартийности! Верность партии Ленина – Сталина, верность самому товарищу Сталину для меня превыше всего. Если бы мой отец встал из могилы и действовал бы против партии, я не пощадил бы его... Я знаю, иные думают, Инал сводит счеты со своим кровником Казгиреем. Чепуха! Это было бы проще всего... Чепуха! Вот что я вам скажу: вы любите толковать о народных традициях, усматриваете в них мудрость. Верно! Во многом из того, чего придерживается народ, есть и правда и мудрость. По каким законам Аюбу удалось застрелить Жираслана? Почему? По праву первого выстрела. – При этих словах, как бы не ожидая услышать их от Инала, Казгирей поднял глаза и стал слушать с особенным вниманием.– Вы знаете народное поверье, – все более увлекался Инал, – правый всегда победит, потому что аллах дает ему силу и прозорливость.
