Текст книги "Вершины не спят (Книга 2)"
Автор книги: Алим Кешоков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)
Дороги, ведущие к Прямой Пади и со стороны Большой Кабарды, и со стороны Малой Кабарды, необыкновенно оживились: это ехали гости Инала, а то и просто любопытные, желающие посмотреть на Иналову свадьбу. По обычаю народа, свадьба была открыта для всех, каждый мог считать себя гостем, но это, разумеется, не значило, что каждый сядет за пиршественный стол. Люди случайные ограничивались угощением, которое выносили во двор, но хозяину дома было приятно видеть, что его свадьба привлекает так много народа, никому не возбранялось веселиться.
Среди пеших и конных, продвигающихся к Прямой Пади, легко можно было отличить тех людей, которые считали долгом чести свое присутствие на торжестве. Это были либо родственники Инала – близкие и дальние, либо его друзья. Если человек ехал верхом, то к седлу был приторочен какой-нибудь подарок: новая бурка, ковер, а то и барашек или теленок. Можно было видеть и подводы, груженные подарками: домашняя утварь, кули пшеничной муки, кувшины с вином, бурдюки с айраном.
Весело становилось на дорогах Кабарды уже накануне дня самой свадьбы, а в четверг, назначенный для свадьбы, на большой дороге, идущей через всю равнину из Пятигорска к восточной границе Кабарды, к Прямой Пади, показались две нарядные машины, в одной из них узнали «линкольн» Инала, в сопровождении лихих всадников.
В передней машине ехала Вера Павловна, ее светловолосая головка была покрыта легким шарфом. Она казалась несколько смущенной, но счастливой. Рядом с Верой Павловной сидела Сарыма, а по другую сторону мать Сарымы, Диса, гордая тем, что она играет такую важную роль. Русских подруг с Верой Павловной не было. В человеке, сидящем с шофером, люди не без удивления узнавали Казгирея Матханова. Вторую машину занимал сам Инал, его сопровождал Эльдар. Знаменитый конь Эльдара, Эльмес, шел на поводу у ездового Аюба. Машины катили на малой скорости. Всадники из отборного отряда Эльдара, сопровождавшие жениха и невесту, не держались ровного строя, то один, то другой из них вдруг вырывался вперед вскачь, мчался по дороге с воинственным криком, подбрасывал кверху шапку, на лету ловил ее, а вдогонку за этим всадником уже пускался второй.
Инал выражал недовольство, что он согласился с Эльдаром и разрешил кавалеристам сопровождать свой свадебный кортеж.
– Что с тобою, Инал? – забеспокоился Эльдар. – Такой хороший солнечный день, вокруг так весело, а ты все о чем-то думаешь? В чем дело?
– Как бы не загнать коней, – пробурчал Инал. – Загонишь одного, и опять найдутся писаки, опять какой-нибудь новый Ахья напишет в Москву: вон Инал не стесняется, на своей свадьбе загнал десятка два казенных лошадей...
– Да забудь ты Ахья хоть сегодня, – заметил Эльдар. – Думай лучше о своей радости, все случилось так, как ты хотел.
Солнце стало склоняться к закату, когда свадебный кортеж въехал в аул Прямая Падь.
За машинами и всадниками побежали детишки-огольцы, ринулись собаки. Машины проехали по длинной улице и начали подниматься на горку к дому Инала, вернее, к дому его матери Урары. Неровную улицу пересекали арыки, поэтому машины то и дело замедляли ход, а всадники сдерживали коней, иные же с ходу преодолевали препятствия. Охрипшие за дорогу всадники снова запели протяжную песню «Оредаду». Русские красноармейцы-конники в ответ рванули «Конницу Буденного». Обе песни слились в один общий нескладный хор, от которого даже собакам аула стало не по себе – лохматые псы испуганно бросились под сапетки. У иных тихих обитателей аула по спинам забегали мурашки. А тут еще, несмотря на запрещение Инала, всадники открыли пальбу.
Все это стало походить на внезапную кавалерийскую атаку. Не удивительно, что Эльдар особенно живо вспомнил тот день, когда его отряд окружил здесь банду Жираслана... Сколько лет прошло с тех пор! И нужно же было случиться тому, чтобы Жираслан опять вызывал тревогу, чтобы опять в день такой важной свадьбы опасаться нападения бандитов. Но, слава аллаху, все шло благополучно!
Уже издалека было видно, сколько народу собралось во дворе у матери Инала. Большой сход аула, а может быть, и всего района. Люди всех возрастов – старики, женщины, дети.
Машины, сигналя, повернули во двор. Толпа расступилась. Всадники придержали коней. Грянул оркестр, Лю стоял по правую руку Дорофеича, по левую – Сосруко. А на самом крылечке выделялась фигура старой Урары в черном длинном платье и в белой шали, спадавшей с плеч до земли. В своих слабых руках мать Инала держала огромный воловий рог в серебряной оправе, до краев наполненный медовой махсымой. Старуха с трудом удерживала рог в дрожащих руках. Вся ее фигура выражала, скорее, испуг, чем радость. Она, вероятно, и не удержала бы рог, если бы его вовремя не подхватила Амира. Как только машины въехали во двор, Амира увидела на передней машине Казгирея. И если вид этой машины с сидящими в ней женщинами, среди которых была невеста Инала, окончательно лишил самообладания Урару, то Амире это только прибавило сил, воодушевило ее.
Всадники выстроились вдоль стен дома.
Открылись дверцы передней машины, и к дверцам поспешил крепкий старик, который, согласно обычаю, должен был взять на руки невесту и внести ее в дом. Но Сарыма была начеку. Она имела указания от Инала помешать церемониям. Движением руки Сарыма показала старику, что не нужно этого делать. Старик сконфуженно отошел. Сарыма взяла под руку Веру Павловну и помогла ей выйти из машины.
Вера Павловна держалась с достоинством, скромно, приветливо, но это ей стоило немалых усилий, и она была очень благодарна Сарыме за умелую помощь.
Вновь грянули ружейные залпы.
Стены дома, принимавшие молодую жену, обращенные к западу, еще были залиты солнцем, горели на солнце стекла, и в этом общем блеске ярко-белых стен и медных труб, под залпы ружей и торжественные звуки оркестра Сарыма неторопливо повела Веру Павловну через двор к крыльцу дома... Инал в сопровождении Казгирея и своих дружков шагал вслед за невестой, любуясь грацией, с какою обе женщины, Вера Павловна и Сарыма, исполняли старинный кабардинский обряд унаиши – введение в дом молодой жены.
Должно быть, чутье актрисы помогло Вере Павловне понять, какое значение этот момент приобретает в глазах всех присутствующих, и она, русская красавица, оказалась достойной своей кабардинской подруги Сарымы.
Но у Сарымы все-таки на минутку дрогнула рука. Она вспомнила свою свадьбу. При этом воспоминании Сарыме стало страшно, ее рука дрогнула, она боязливо оглянулась. Но это было одно мгновение, слава аллаху, сегодня ничто не нарушало праздника.
Инал и его друзья уверенно шагали за Сарымой и Верой Павловной, гремел оркестр, пестрела веселая толпа.
Дорофеич взмахнул сверкавшей на солнце трубой – Лю и за ним другие оркестранты переменили такт. Ударил барабан Сосруко.
Женщины вошли в дом. Инал остановился перед крыльцом. Его должна была бы встретить нана Уpapa. Но старуха едва держалась на ногах. Ее роль взяла на себя Амира. Сбивчиво и волнуясь, протягивая Иналу рог, полный махсымы, Амира начала:
– Инал! Сын мой!.. Инал... Ты ел тот же хлеб из рук моей сестры, какой ел в детстве Казгирей, сын моей незабвенной сестры Амины. Ты знаешь, мы не делали различия между тобой и Казгиреем. Тот черный день, что омрачил наши сердца, давно покрыт светлыми облаками, давно растаял в лунном свете долгих ночей. Я знаю, ты протянул руку дружбы Казгирею. Пусть ваши кинжалы станут лезвиями кинжала в общих ножнах. И пусть – это сейчас главное – женщина, переступившая только что порог твоего родительского дома, станет радостью твоей матери. Прими из моих рук благословение, Инал! Мне поручила это сделать твоя мать Урара. Вот она стоит рядом с нами, благословляет нас своим добрым взглядом. Аллах не напрасно благословил ее дни. Она видит своего сына в славе и счастье, И пусть столько лет еще проживут Маремкановы и Матхановы в добром согласии, сколько капель махсымы ты выпьешь из этого рога. На здоровье, на радость, мой сын!
Амира превзошла самое себя. Пока она говорила, затих оркестр, замолк хор, все со вниманием и восхищением слушали красноречивую Амиру.
Инал принял рог со словами:
– Да будет так!
Он стал осушать заветный рог, острый конец которого поднимался все выше и выше. В это время снова раздались выстрелы в честь Инала, пьющего рог благословения.
Снова взмахнул трубой Дорофеич. Снова Лю надул щеки, не сводя глаз с Инала, с интересом наблюдая за тем, как острый конец рога поднимается все выше; Инал прильнул к рогу, словно к трубе, как будто он оркестрант, играющий на необыкновенном инструменте.
Улучив момент, когда никого поблизости не было, Лю развернул записку, но прочитать ее не I смог: слишком запутанными показались ему арабские буквы. Пожалуй, это был первый случай, когда Лю пожалел, что мало учился арабской письменности: бумажка была исписана узорчатыми арабскими буквами вдоль и поперек. Что делать?
Но вот он увидел Эльдара, В новой черкеске, с кинжалом на поясе Эльдар еще стоял у «линкольна», и Лю решил: нужно выбрать удобный момент и показать записку Эльдару. Кому же довериться, если не ему, главному чекисту, прославленному с тех пор, когда он сумел взять в плен Жираслана?
Гости съезжались весь день. К вечеру немножко успокоились. Каждый нашел место, соответствующее его положению, возрасту, родственным отношениям. Наиболее почетные гости теснились в двух низких комнатах. Тут стояли столы. За один из столов вместе с мужчинами посадили невесту и Сарыму. Увидев это, Урара только ахнула. Благо, что Инал не сел рядом с Верой Павловной – это выглядело бы уже дерзостью.
Вера Павловна, конечно, могла не понимать всех тонкостей традиционных обрядов. Из чувства почтительности к Иналу не говорила об этом и Сарыма, но видно было, что скромная жена Эльдара, ближайшая наперсница невесты, смущена, чувствует себя более чем непривычно в этом шумном обществе за одним столом с мужчинами.
Не совсем свободно чувствовали себя и гости, особенно старики, но вино и крепкая махсыма, русская водка и балкарская буза сделали быстро свое дело, языки развязались, стало шумно.
Стоило, однако, раскрыть рот Иналу, как шум затихал и все прислушивались к его словам. Как бы оправдывая нарушение свадебных порядков, Инал проговорил:
– Не все происходит так, как привыкли люди. Например, я должен быть сейчас не здесь, а в доме своего лучшего друга. Кто же мой лучший друг, если не мать? Будем считать, что я верен не букве, а смыслу закона. Я в доме друга, и здесь в доме моей матери каждый гость – мой друг.
Старики, сидящие за столом в папахах и широкополых войлочных шляпах, закивали головами, будто от слов Инала пронесся ветер и закачались подсолнухи и лопухи; но одобряют ли старики слова Инала – понять было трудно, хотя кто-то и повторил:
– Инал говорит верно: чей же дом – дом друга, если не дом родителей?
Инал продолжал:
– Наши обряды не должны стеснять людей, а должны только способствовать радости. Не все старые законы мы попираем. Мы отбрасываем со своего пути только то, что, как репей, цепляется за ноги, мешает идти.
И опять, как лопухи, закачались длиннополые шляпы.
Слова Инала еще не принимались как свадебный праздничный хох. Это были как бы только предварительные слова. И все люди терпеливо ждали настоящих свадебных речей.
Вилок и ножей было мало. Они достались только самым знатным гостям. Таким образом, распределение вилок воспринималось, как распределение кусков главного пиршественного блюда, бараньей головы: лучшая доля – самым почетным и почтенным.
Но и среди почетных гостей мало кто умел пользоваться вилкой, и, получив этот замысловатый предмет, они брали кусок мяса с блюда рукою, насаживали на вилку и, держа ее обеими руками, откусывали от куска.
Только Казгирей и Вера Павловна умело действовали вилкой и ножом.
Эльдар понимал, что ему надо держать ухо востро и поэтому пил мало. То в одном конце стола, то в другом, то где-то на дворе вспыхивали ссоры,– начиналась драка. Первым помощником Эльдара в поддержании порядка был Аюб. Он имел на этот счет от Эльдара самые широкие полномочия. «Потерявших голову – за плетень» – таково было указание Эльдара. И верный Аюб с успехом выполнял указание: в углу двора выбрал подходящее местечко и сваливал одного за другим «потерявших голову».
В доме стало жарко. У раскрытых окон толпились люди. В дверях не пройти – людская стена. Каждому хотелось увидеть невесту, услышать Инала, насладиться красноречием стариков. За пиршественным столом сидело немало знатных людей из самых дальних краев Кабарды. Уже были сказаны первые приветственные речи. Люди, разгоряченные вином, все больше теряли сдержанность и все свободней и чаще заговаривали о том, что тревожило умы: прошел первый слух о предстоящей чистке партии, мало кто понимал, что это значит, что это за чистка, каким способом будут чистить людей, но невольно эти беспокойные слухи связывались с разговорами о коллективизации, о высылке кулаков, о ликвидации мечетей. Гости, а тем более сам Инал, не могли не заметить отсутствия за столом одного из первых сподвижников Инала, Астемира Баташева из Шхальмивоко. Кто-то сказал, что учитель из Шхальмивоко вместо себя прислал сына и сын будет играть на трубе кафу Инала. Может быть, и так, но все-таки это не объясняло причин, по которым отсутствовал Астемир. Что касается Инала, то он невольно заподозрил здесь недоброе. Он уже знал о посещении Астемира Казгиреем и о том, что Казгирей передал Астемиру письмо, привезенное из Москвы, и догадывался о прямой связи этого факта с выдвижением Астемира на пост председателя комиссии по чистке, и много дал бы, чтобы удостовериться, от кого было письмо, действительно ли от Степана Ильича, и о чем Степан Ильич писал Астемиру, а главное, заботило его, почему это письмо передано именно через Казгирея Матханова.
Были и другие неожиданности: у всех вызывало необыкновенный интерес появление рядом с Иналом прежнего верховного кадия Кабарды. Нельзя было не заметить всеобщего нетерпения, с каким люди ждали речей удивительного гостя, в прошлом непреклонного защитника устоев шариата. Но Казгирей говорить не торопился. Его место было за вторым столом, там, где сидел сам Инал, и он молчал.
Послышался голос другого удивительного гостя. Не меньшей неожиданностью, чем появление Казгирея, было появление на этой свадьбе прославленного партизана Балкарии старика Казмая, отца отвергнутой Фаризат и ее брата Ахья, вставшего на защиту сестры, но обвиненного в антисоветской клевете и посаженного в тюрьму.
Кто мог предположить, что оскорбленный старик появится на этом пиру! Действительно, нелегко было старику! Трудно сказать, правильно ли он поступил, послушавшись как будто на первый взгляд и мудрого совета: «Иди, иди, Казмай, на свадьбу к Иналу. Может быть, это смягчит его сердце. Если уже нельзя спасти честь Фаризат, то постарайся спасти жизнь Ахья». Так говорили старику некоторые доброжелатели, и Казмай переломил свой характер.
Старик не ел, не пил. Он молча сидел в дальнем конце стола и пылающими глазами наблюдал за пиром. Инал увидел его и сразу насторожился. Сдержанно кивнув головой, украшенной неизменной золотистой кубанкой, Инал сказал;
– Рад видеть тебя, Казмай, за этим столом. Приятно вспомнить нашу старую кабардинскую поговорку: «Чем больше рек перешел гость, тем больше надо его ценить». Мы слушаем тебя, Казмай. Старику первое слово.
Казмай прожил жизнь в горах, почти не выходя из ущелья. На своем балкарском языке он знал немало пословиц и поговорок, которыми мог бы ответить Иналу, но по-кабардински он говорил плохо, не лучше, чем по-русски (русскому языку он немножко выучился, когда партизанил на равнине и состоял в войсках Казгирея и Гикалло). И вот теперь Казмай решил щегольнуть перед русской женщиной, счастливой соперницей дочери, знанием русского языка. С грехом пополам он сказал так:
– Аллай, Инал! Я хочу сказать тебе, что я прошел не только много рек. У нас в горах говорят так: «Желанный гость преодолевает любые горы». Я тот гость, который прошел не только через реки, но и через горы. Я тот гость, который прошел через горе – не только через горы! Аллай! Старый Казмай прошел через самого себя, чтобы прийти сюда. Инал! Горе, горе мне! Русская женщина пришла на смену моей дочери! Но Амира сказала правильно: пусть женщина, переступившая порог твоего родительского дома, Инал, станет радостью твоей матери и радостью всего народа. Пусть она подарит своему роду сына, который станет костью, хребтом, продолжением рода Маремкановых. Даст то, что, волей аллаха, не дала моя дочь. Пусть она вселит в твое сердце, Инал, жажду добра и справедливости... Мне жаль порвать родственные узы с тобой, и я верен и сейчас тебе. Скажи: работай на строительстве агрогорода – буду носить кирпичи. Скажи: лезь в ярмо – полезу. Не губи только моего Ахья. Освободи его. Он не виноват. Я много раз порывался к тебе, и вот я здесь, хотя обычай запрещает мне быть на свадьбе, которая позорит мой род. Вот сидят верные бойцы Туто и Тагир, а вот сидит Казгирей Мат– ханов. Этому человеку всегда верили люди нашего края. Его присутствие...
Казмай не закончил речи. О том, что он хотел сказать еще по поводу присутствия за свадебным столом Казгирея Матханова, можно только догадываться. Вдруг раздался звон разбитого стакана, и разъяренный голос Инала перекрыл слабый голос старика. Инал кричал:
– Ты, старик, прошел через горы для того, чтобы здесь свою обиду высказывать, вот для чего ты преодолел горы. А справедлива ли твоя обида? Просить об освобождении злобствующего клеветника, вот о чем ты хочешь говорить! А о чем ты еще хочешь говорить? Мы уже понимаем смысл твоей агитации! Смотрите, и Казгирея прихватил! Вспомнил! Только вспомнил не так, как нужно. Мы не на шариатском суде, и речей кадия ты, Казмай, здесь не услышишь. Не для этого Казгирей Матханов сел за стол рядом со мной... А? Разве не так?..
Когда Инал волновался, он всегда говорил то по-русски, то по-кабардински. Так было и на этот раз.
Вера Павловна видела, что происходит неладное. Она вопросительно смотрела на Сарыму, ожидая, что та что-то подскажет ей. Но Сарыма, залившись румянцем, и сама растерялась.
Теперь все ждали, что скажет Матханов.
Уже во время речи Казмая Казгирей поднял голову и слушал старика балкарца с большим вниманием и сочувствием, он еще был под впечатлением слов старика и сейчас, отвечая Иналу, с нескрываемым удивлением промолвил:
– О чем ты говоришь, Инал? Мы на митинге или на свадьбе? Зачем здесь напоминать о том, что когда-то Казгирей Матханов был кадием? Разве Казмай это имел в виду? Ну, а коли уж заговорил о прошлом, то надо сказать и о настоящем: Казгирей Матханов, – не без гордости заявил он, – член Коммунистической партии большевиков, именно поэтому его сегодня видят здесь.
Но Инал, по-видимому, и на самом деле забыл, что он не на митинге, а на собственной свадьбе. Не слушая Казгирея, он стремительно продолжал:
– Партия поручает Казгирею ответственный участок советского строительства, мы ставим Матханова во главе культурной революции. Кроме того, Казгирей сам вызвался, и это мы особенно ценим, наблюдать за порядком на строительстве агрогорода... Слышишь, Тагир, это тебя особенно касается! Казгирей развернет перед нами не только печатные, но вместе с нами развернет и наглядные книги, книги самой жизни; он впишет свои мысли в книгу колхозного строительства, а также в большую книгу агрогорода... Слышишь, Тагир? Мы знаем, чего можно ожидать от Казгирея Матханова и чего нельзя. Мы говорим...
Но если Инал помешал высказаться до конца старику, прошедшему через горы, реки и самого себя, – мужественному старику Казмаю, то и хозяину свадьбы не суждено было высказаться до конца. Только лишь Инал произнес слова: «Мы знаем, чего можно ожидать от Казгирея Матханова», – за окном раздался громкий голос:
– Да, это мы знаем! От тебя ж, старый волк, мы уже ничего нового не ждем...
Не все одинаково хорошо слышали слова неожиданного возгласа. Но многие узнали голос дерзкого человека. На минутку воцарилось молчание. Эльдар первый пришел в себя:
– Это Жираслан!
– Жираслан... Жираслан... Тут Жираслан! – послышались восклицания со всех сторон.
И как бы в подтверждение догадки за окном раздался один выстрел, второй и третий. Сомнений не оставалось, многие знали этот прием, эту манеру Жираслана; выстрелами подтверждать сказанное.
Эльдар бросился к выходу.
А за несколько минут до этого произошло вот что. Лю не успел сделать и двадцати шагов по саду, как на его плечо легла чья-то рука.
– Салям алейкум, дорогой сохста, – прозвучал сильный чистый голос, – что ты тут ходишь?
Перед Лю стоял человек, завернутый в бурку, нижнюю часть лица прикрывал башлык, а на глаза надвинута барашковая шапка.
– Не бойся, – продолжал незнакомец, – я тебе не сделаю ничего плохого, клянусь аллахом... Впрочем, в аллаха ты, вероятно, не веришь, ведь ты советский сохста, стремянный, как говорит Доти.
– Я еще не сохста, – замирая, отвечал Лю. – Мы здесь с Дорофеичем, мы с оркестром на свадьбе...
– Что на свадьбе – это я вижу. Хорошая свадьба! Необыкновенная свадьба! Свадьба Инала! Об этой свадьбе должны помнить в Кабарде годы. Но где же Аюб, я его что-то не вижу.
– А ты тоже приехал на свадьбу?
– Не совсем так. Но, конечно, я отдам должное свадьбе Инала и его знатным гостям. Казгирей тут?
– И Аюб тут, и Казгирей тут. Почему же ты не идешь в дом?
– Думаю, что меня в этом доме не хотели бы видеть... А впрочем, как знать... Эльдар, конечно, тоже тут?
– Эльдар тоже тут.
– Значит, и Эльмес тут?
На этот вопрос Лю не ответил.
– Видишь ли, – продолжал таинственный незнакомец, – я, собственно, случайно попадаю на свадьбу. Я пришел не в этот дом, а пришел в свой дом, но обнаружил, что кто-то побывал в моем доме до меня. Это мне не совсем приятно.
Скорей с помощью того самого чувства, какое привело Лю утром к могильнику, чем по смыслу услышанных слов, он понял мгновенно, кто перед ним и о каком доме говорит этот человек. И как бы под гипнозом этих черных, поблескивающих в ночной темноте глаз Лю едва слышно промолвил:
– Это я был там... Это мы...
Жираслан наклонился к самому лицу мальчика и строго спросил:
– Это кто же вы? Что вы там делали?
– Мы ловили Жираслана, – отвечал Лю.
– Ну и как, – усмехнулся тот, – кажется, вам удалось поймать его?
– Да, поймали, Жирасланом был Сосруко.
– Валлаги, сам аллах не поймет, что ты говоришь. Какой Сосруко? Кто он такой?
– Это самый сильный парень у нас в интернате. Он лучший барабанщик.
– Вот оно что! Ну теперь все понятно. А тебя как зовут, ты чей сын?
Лю назвал своего отца, и Жираслан опять усмехнулся:
– Сын Астемира, твоему отцу больше повезло, чем тебе: он когда-то поймал настоящего Жираслана. Я уважаю твоего отца, он тоже здесь на свадьбе?
– Нет, отец не пришел.
– Молодец Астемир! Истинный кабардинец! Ну, что ж ты видел там, в могильнике, и о чем будешь рассказывать?
– Вот! – Совершенно безотчетно Лю запустил руку себе в карман, но вынуть револьвер не решился, а вынул и протянул Жираслану гильзу с запиской, до сих пор не прочитанной. Жираслан взял гильзу, вынул записку, всунул в ту же гильзу другую и проговорил:
– Валлаги, провидение не оставляет меня своей милостью! Вот что, парень, возьми эту записку, передай ее Казгирею. А если не ему, то Иналу или Эльдару. Но прежде, парень, принеси мне от женщин с кухни чего-нибудь выпить, я умираю от жажды; после этого расстанемся друзьями, хотя я не назвал себя.
– Я знаю тебя, ты Жираслан! – торжественно проговорил Лю.
– Так ты узнал меня?
– Узнал. Я принесу тебе большую чашу.
– А чем будет наполнена чаша? Жираслан пытливо смотрел на Лю. Но Лю не понял двусмысленности и простодушно спросил:
– А чего ты хочешь, махсымы или водки?
– Чего угодно, хотя бы воды, только не предательства. Но я верю тебе, сын Астемира.
Через минуту Лю был на кухне и просил воды для случайного путника.
– Глупый, – сказала ему Амира, наливая в чашу махсыму, – когда мужчина просит пить, то как же можно дать ему воду, если в доме есть махсыма или вино. Это только так говорится: попроси воды. Надо понимать, что под этим подразумевается. Ты, Лю, скажи путнику, что его просят войти в дом.
– А он знает, что у нас свадьба, – не без задора отвечал Лю, но тут же спохватился, как бы не сболтнуть лишнего.
Продолжалось веселье: пение, звон стаканов, стук чашек. На поляне перед домом молодежь не прекращала танцы; с большой чашей, наполненной махсымой, в одной руке и с куском баранины в другой Лю торопился обратно в сад, за плетень, к тому месту, где стояли кони гостей. Лю казалось, что он хорошо запомнил место, где он расстался со знаменитым абреком, но Жираслана там уже не было. Лю стоял в ожидании, что Жираслан увидит его. Звать его по имени Лю не решался. По-прежнему слышно было, как жуют кони, как шумят деревья, как в хлеве храпит Дорофеич. А Жираслана все не было. Лю поставил чашу на землю и пощупал карман: звякнули гильзы, но там была уже не прежняя записка, адресованная кем-то Жираслану, а новая, адресованная Жирасланом Иналу, Эльдару или Казгирею. Все это могло показаться сном. Лю уже переставал верить самому себе. Но вдруг раздались в стороне дома, откуда слышались пьяные возгласы, один за другим три выстрела. Кто-то тенью промелькнул мимо Лю. Заржал конь, и послышался его шаг; голос Жираслана успокаивал коня. Конь понесся вскачь.
Лю побежал к дому.
На пороге он столкнулся с Эльдаром и протянул ему гильзу с запиской.
Записку читали у лампы все разом: и Эльдар, и Инал, и Казгирей. В записке было всего несколько слов: «Куропатка сама полезла в большевистские силки – не избежать тебе, Казгирей, сковородки».
Все трое перехватывали записку из рук в руки, когда на пороге показался громадный Аюб. Не своим голосом он произнес только одно слово: «Эльмес» – но все поняли, что это значит: «Жираслан угнал Эльмеса».
– Свадьбу не портить! – повелительно сказал Инал и поглядел в сторону Веры Павловны. – Каким бы ветрам ни подставляла лиса свою шкуру, все равно она принесет ее меховщику. Ты, Эльдар, немедленно скачи в погоню... А конники твои ртами смотрят. Так ты им утри рты. Скачи немедленно и не возвращайся без головы разбойника. Не говорил ли я вам в свое время: никакой амнистии, кровь бандита и конокрада нельзя переделать. Каждый день доказывает правоту Инала. «Нетерпимый!» «Деспот!» Что вы будете делать без этого деспота, всем вам свернут головы, как курам. Как куропаткам... Свернут раньше, чем вы попадете в «большевистские силки». Что смотришь, что удивляешься, Казгирей? Или мало мы нарубили из-за тебя дров? Еще придется рубить. Ведь этого разбойника мы помиловали десять лет назад по твоей просьбе... Разве не так? А сегодня, ты слышал, просят выпустить на волю еще одного клеветника-бандита... Ну ладно, пока хватит. Продолжайте свадьбу!
По рассказам Инала Вера Павловна знала, кто такой Жираслан, чего от него можно ожидать. Уже по дороге из Пятигорска Сарыма не раз с тревогой озиралась, когда скопление встречных подвод мешало ехать и машина сбавляла ход. Сарыма призналась Вере Павловне, что она боится встречи с Жирасланом. «Ведь он способен на все, – говорила Сарыма, – а теперь он разъярен, как барс».
Как ни странно, но никто не спросил Лю, как попала к нему записка от Жираслана, – Эльдар ускакал вдогонку за дерзновенным, Инал, по-видимому, сейчас больше всего был озабочен тем, чтобы выходка Жираслана не нарушила торжество. Только Казгирей подозвал к себе Лю.
– Где ты взял эту записку, Лю? Кто тебе передал ее?
– Жираслан.
– Но где же ты с ним встретился?.. Впрочем, Лю, мы поговорим об этом потом. Удивительные дела!
Пиршество приостановилось, люди встали из-за стола. Женщины, исполняющие обязанности хозяек, показались в дверях. Старенькая, со следами былой красоты Амира благодарила стариков и других почетных гостей за внимание, оказанное столу. Тут же с испуганным выражением лица стояла Урара.
– Пусть каждый глоток, выпитый за этим столом, будет так же целителен, как молоко матери, – бормотала она, желая хоть чем-нибудь проявить свое участие и гостеприимство.
Казгирей всегда считался одним из самых блестящих джигитов Кабарды. Он и теперь не потерял своего обаяния. Обе женщины – Вера Павловна и Сарыма – направились к выходу, где их ожидал Инал. Казгирей шагал позади, положив одну руку на рукоять кинжала, другой рукою поправляя пенсне.
Две женщины, две красавицы, одна светловолосая, другая смуглая, черноглазая, но с такою же матовой нежностью лица, плыли впереди, как две луны, обе в легком, в белом. Инал подошел к Сарыме (танцевать с Верой Павловной ему не полагалось), Казгирей взял руку Веры Павловны. Неутомимая молодежь расступилась, очищая на полянке перед конюшней место для новых танцев, гармонисты взяли первые аккорды кафы Инала, первая пара – Инал и Сарыма вышли на середину.
За ними шли Казгирей и Вера Павловна. Веселье продолжалось, но на душе Лю было скверно.
Как могло случиться, что он невольно стал предателем? Но кого он предал – Жираслана или Эльдара, а может быть, Казгирея? Не напрасно же Казгирей только что посмотрел на него с таким укором.
В тягучие аккорды гармошки и прихлопывание ладошами то и дело продолжал врываться могучий храп со стороны хлева. Лю побежал туда и, прислонившись к стене, громко разрыдался. Лю был сейчас самым несчастным человеком в большом ауле, продолжающем праздновать свадьбу Инала.
