Текст книги "Бестолковая святая"
Автор книги: Аликс Жиро де л’Эн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)
День девятнадцатый
Кто находится между живыми, тому есть еще надежда, так как и псу живому лучше, нежели мертвому льву.
Книга Екклесиаста
Адель издала радостный вопль.
Я попыталась объяснить ей – с максимально возможной деликатностью, конечно, – что у ее мамы на лице скоро появится несколько «бороздок, которые принято называть морщинами», но это не больно и не опасно.
– Мамулечка, это же суперски здорово, правда.
– Что ты такое говоришь, солнышко! Ты никогда не видела ничего подобного, не знаешь, что это такое, это вовсе не прелестно, зайчик мой, тебе нужно психологически подготовиться.
– А вот и видела, морщины есть у мам почти всех моих подружек! Мне ужас как нравится! Ты станешь похожа на настоящую маму, а не на бебиситтершу.
Радость, которую выказала моя дочка при известии о том, что лицо ее матери вот-вот станет похоже на отбитый для жарки антрекот, заставила меня глубоко задуматься. Неужели дети могут быть такими испорченными? Нет, эту идею я отмела сразу. Дети не испорченные. Просто немножко жестокие… и не всегда тактичные.
Я улыбнулась сыну:
– А ты, милый, что думаешь? Понимаешь, зачем я это затеяла? Так я хочу показать, что отказываюсь от всего наносного.
Моя кровиночка обратила на меня пустой, как у теленка, взгляд прекрасных глаз.
– Ты ведь пока не изучаешь философию? Ничего, поймешь после. Я приму свой возраст как данность, буду гордиться своей зрелостью, стану просто мамой, да что там – мамой, без всякого «просто», готовой на самопожертвование и самоотречение, мамой, заботящейся лишь о благе близких, мамой, умеющей забывать о себе, когда это необходимо, а необходимо это будет ой как часто. В общем, настоящей мамой.
Я готова была расплакаться.
Мой сын пожал плечами:
– Ты прямо как Селин Дион – «мама, мама…»
Я сцепила зубы и со всей нежностью, на какую была способна, поинтересовалась последними успехами Поля в колледже. От двери донеслась негромкая электронная мелодия, и Поль радостно ринулся в прихожую:
– Папин мобильник! Забыл утром, когда уходил на работу. Эсэмэска пришла.
– Дай мне телефон, дорогой. Думаю, он хочет нам что-то сообщить, наверное, задерживается, уже восемь часов, а его еще нет, это странно.
Я прочла послание.
С трудом сглотнула слюну.
Попросила, чтобы Адель принесла мне белого вина. Она заволновалась: плохая новость? С этим его скутером никогда не знаешь, чего ждать.
– К сожалению, это не несчастный случай. – Господи, что я несу! – Слава Богу, ничего не случилось. Но ужинать придется без папы, он задерживается на работе.
И я принялась пережевывать салат, на приготовление которого у меня ушло три четверти часа (ростки шпината – витамин А, грейпфрут – витамин С, лососина – омега-2 и чуточку кориандра для экзотики и чтобы возбудить подростковый аппетит). Морской салат. Или материнский. А может, горький [31]31
Игра слов: salade de la mer —морской салат, salade de, la mere —материнский, salade de l'amere —горький.
[Закрыть]?
Итак, некая Маридо только что сообщила моему мужу, что живет в доме № 22 на авеню Жана Жореса, код ее подъезда «43 А 64», квартира «на первом этаже – прямо», и она его «страстно целует». За несколько секунд ярость – моя мерзкая старая подружка – заполнила всю грудную клетку, сжав сердце до размеров изюмины.
Маридо. Наверняка та самая ШЛЮХА, с которой он познакомился у Марка! Толстожопая уродина! Случись подобное раньше, я тут же отвезла бы вещи муженька к дому этой гадины (почему к дому – прямо к дверям квартиры, код и все остальное мне известно, ха-ха-ха!). Юмор висельника. Но новая Полин не могла действовать по первому побуждению: я поклялась «прощать обиды», что душило в зародыше всякую естественную реакцию. Попытаемся смягчить ситуацию. Может, это обычный визит к врачу по поводу сколиоза? Но как быть со «страстным поцелуем»? Ярость заползла в горло и подобралась к миндалинам. Я чувствовала: еще пара секунд – и я начну высказываться… весьма «нелицеприятно». Я попыталась воззвать к Карлу Лагерфельду, чтобы помог сдержаться – хотя бы до возвращения Пьера, а? Карл не ответил – не до меня ему. Я была одна, совсем одна. Расплачиваться придется детям.
– Милые мои, забыла вам сказать: мне надоело воспитывать зверушек, интересующихся только «Теледевочками» и плеерами. Я решила обогатить вашу духовную жизнь. Адель, ты приступаешь в следующую субботу. Не злорадствуй, Поль. Ты начнешь посещать группу харизматического обновления уже завтра вечером. А теперь отправляйтесь к себе. У мамочки болит голова.
Оказавшись в нокауте, они подчинились. Адель едва сдерживала слезы, Поль в ярости сжимал кулаки.
Я выпила еще вина.
Стало лучше, хотя ярость никуда не делась.
И тут меня осенило. Я взяла мобильник Пьера – нарочно, чтобы отомстить – и набрала телефон Жермены.
– Жермена? Это Полин. Я хотела поговорить о тех достойных колумбийцах, мы согласны, они могут приехать завтра. Утром? Прекрасно. Да-да, окончательно и бесповоротно.
Минут через десять во дворе раздалось урчание скутера. Пьер застал меня в ванне: я лежала, прямая и неприступная, как Фемида, и лелеяла свою боль.
– Полин, что происходит? Почему дети сидят по комнатам и воют? Ты еще не готова? Забыла, что мы идем в гости к моей кузине Мари Доливо? Она должна была прислать мне адрес. Я оставил дома сотовый, ты не находила?
Я нырнула под воду.
Да-а, завтра будет тот еще денек.
Зато я поставила три галочки в заветном списке, рядом с пунктами «сообщить детям о начале их духовной карьеры», «начать борьбу с ботоксом» и «приютить колумбийцев».
День двадцатый
Долготерпеливый лучше храброго, и владеющий собою лучше завоевателя города.
Книга Притчей Соломоновых
Будь прокляты мои предрассудки западной женщины с мозгами, «промытыми» вечным враньем «голубого экрана». Члены семьи Перес Агилар были беженцами из Латинской Америки, но не отличались ни смоляными волосами, ни сходством с Че Геварой, ни усами. Не носили они и широкополых шляп. Отец семейства Рамон был очень молод – примерно моих лет, – высок, немногословен, но в волосах у него уже проглядывала седина. Его жена Консуэло, в бежевом изумительно скроенном костюме (Zara? Вероятно, у этого дома моделей есть торговые точки в Колумбии), внимательно посмотрела на меня голубыми глазами, а потом крепко пожала руку. Их восемнадцатилетняя дочь Жозефина, с хорошеньким узким личиком и длинной светлой челкой, выглядела типичной юной парижанкой. Единственным экзотическим штрихом оказался огромный, затейливой формы чехол (флейта размера XXL?) у нее за спиной.
Малыш Адольфо, в мордашке которого не было ничего от лица «много повидавшего и пережившего ребенка», проскользнул у меня между ногами и отправился обследовать квартиру.
Жермена сияла.
– Как же я рада, милочка Полин, что они попали к тебе. Мне стало трудновато. Сама увидишь, этот мальчик очень… как бы это сказать?.. активный.
Я не слишком испугалась: помощница умирающих терпеть не могла детей. Малыш Адольфо мог пару раз – уронить на пол вилку – и она тут же записала бы его в число «вредоносных существ».
Я выдала найденную в сети приветственную фразу:
– Bienvenidos amigos, lo siento que no hablo español pero considera nuestra casa como su casa. (Добро пожаловать, дорогие друзья, жаль, что я не говорю по-испански, будьте как дома.)
Рамон долго жал мне обе руки, а его жена со слезами на глазах осматривала квартиру. Бедняжка потрясена, подумала я, и сердце у меня сжалось от того, с каким невероятным достоинством вели себя эти обездоленные люди. Мне вспомнились слова хита Мишеля Берже: «Я пою для тех, кто сейчас вдали от дома» – и я почувствовала безмерную благодарность за то, что судьба позволила мне по мере скромных возможностей помочь этим замечательным колумбийцам. Неужели моя жизнь начинает обретать смысл?
– Where is our bathroom? А где у васванная? – громко поинтересовалась Консуэло.
Боже мой, конечно. Нужно показать им их новое пристанище. Пока Афликао с молчаливым осуждением на лице (до чего же эгоистична молодежь!) помогала Рамону вносить в дом чемоданы (надо же, шесть штук, и все немалых размеров), я искренне радовалась за семью Перес Агилар: им удалось перед бегством из Колумбии запастись невероятным количеством вещей. Я проводила детей Консуэло в свой кабинет, а их родителей – в гостиную. Моя жертва – ничто по сравнению с тем, что пришлось пережить этим несчастным. Чтобы не травмировать Пьера, я решила оставить нашу спальню зоной, свободной от посещений. Увидев фотографию архиепископа Десмонда Туту [32]32
Южно-африканский религиозный деятель, лауреат Нобелевской премии мира (1984) за борьбу против апартеида в Южной Африке.
[Закрыть], Адольфо издал гортанный вопль и принялся скакать по комнате как горилла. Его старшая сестра что-то тихо пробормотала – я разобрала только слово «hiperactivo». Бедный мальчик и впрямь совершенно неуправляем – есть от чего! – но я надеялась пустить в ход всю имеющуюся в моем арсенале нежность и незаметно его «перепрограммировать».
После обеда – семейство Перес Агилар в мгновение ока умяло три кило парного мяса (Господь милосердный, как ужасно они, должно быть, голодали!) – я решила сходить в магазин, чтобы кое-что докупить, и захватила с собой Жермену. Консуэло была права: набитые губчатой резиной матрасы и складные чехлы для одежды, принесенные нами из подвала, оказались «маловати» (она произнесла «плоховато», но я-то поняла правильно). Нужно сразу предоставить гостям все необходимое. Меня совершенно не раздражали повелительные нотки в голосе беженки: она в изгнании, на ней семья, вот и приходится показывать зубы. Жизненная стойкость Консуэло делала ей честь.
В машине, на обратном пути, я спросила у Жермены, что ей известно о причинах, заставивших Пересов бежать из Колумбии.
– Ты ведь знаешь, дорогая, что я не говорю ни по-английски, ни по-испански. И вообще не считаю возможным задавать слишком много вопросов. Если изгнанники сами захотят рассказать – хорошо, но мы не дознаватели. Я полностью доверяю руководителям moi-drug-bezhenets.com, они когда-то работали в «Католическом содействии». Они лучшие из лучших. – Жермена издала довольный смешок, но тут же чуть разочарованно вздохнула. – Думаю, эту семью, как и многих других колумбийцев, преследовал ВРФК [33]33
Вооруженный революционный фронт Колумбии.
[Закрыть], ну, те крестьяне, что взялись за оружие и двадцать лет пытаются захватить власть. Берут заложников, устраивают публичные казни. От них чего угодно можно ожидать.
Меня передернуло от ужаса.
Дома меня ждало множество сюрпризов. Рамон с женой передвинули всю мебель в гостиной – чтобы спать головой в сторону родины, объяснили они по-английски, растрогав меня до слез. Куда менее трогательным выглядело отношение Консуэло к черно-белым снимкам Сэмюэла Беккета – она завесила их пестрыми платками, пояснив: «Они ужасные, дети очень пугаться». Я смолчала. А вдруг одухотворенное лицо великого человека напомнило им кого-нибудь из мучителей?
Пес Прут был обмотан скотчем – идея малыша Адольфо, во все горло хохотавшего над своей удачной шуткой. Я освободила таксу, благодаря небеса за то, что Поль задержался в колледже.
Из моего кабинета неслись странные звуки – то ли кто-то неумело дул в трубу, то ли кого-то истязали. Я в ужасе повернулась к Рамону, но он успокаивающе поднял руку и произнес одно слово:
– Саквебута.
Саквебута? Что бы это могло быть? Ритуал американских индейцев? Я подумала о шаманизме. О жертвоприношениях. О ритуальных надрезах на коже. И ринулась в кабинет.
Красавица Жозефина никак не отреагировала на мое появление. Во рту у нее был мундштук неопознанного духового инструмента из помятой латуни. На пюпитре стояли ноты.
– Это и есть саквебута, Полин, – негромко произнесла у меня за спиной Жермена. – Средневековый инструмент, род волынки. Вернее, примитивный тромбон. Я посмотрела в энциклопедии, когда впервые услышала, как девочка играет. У нее очень хорошо получается. Туго приходится, если инструмент попадает в руки к ее брату.
Не успела я перевести дух, как в дверь позвонили. Наверное, доставка из магазина, быстро они. На всякий случай я посмотрела в глазок: вооруженные до зубов бандиты могли выследить семейство Перес Агилар.
Передо мной маячило знакомое лицо.
От удивления я чуть на пол не села.
Мари-Анник Орман.
Моя мать.
День двадцать первый
Не будь слишком строг, и не выставляй себя слишком мудрым; зачем тебе губить себя?
Книга Екклесиаста
Встречаться в бистро у собственного дома в половине восьмого утра – вовсе не наша семейная традиция, но сегодня после бессонной ночи, когда Пьер предложил мне смыться и «подбить бабки в «Бальто»», я по глухой ярости в его голосе поняла, что лучше не возражать.
Сон не нарушил мой биоритм, я пребывала в боевой готовности и была вполне живенькой, как в десять вечера. Трое помятых типов у стойки успели заказать выпивку, я подумывала о бутылке белого, но Пьер, не интересуясь моим мнением, попросил у официанта два двойных кофе со сливками. Мы сели за круглый столик. Рекламный проспект под стеклом призывал «звонить чаще благодаря 10-Телеком», но ни один из нас не испытывал желания первым брать слово и вспоминать вчерашний вечер. Я макала разбухший круассан в пиалу, прокручивая в голове давешние события.
Появление мамы.
Свалиться как снег на голову – совершенно в ее духе. Выглядела она отлично: свежая, румяная, стройная, как девочка, в стильных джинсах и «конверсах» на босу ногу. Ее шестидесяти ей никто не давал, максимум сорок. Я подозревала, что прохожие на улице принимали меня за ее старшую сестру. При этом Мари-Анник ничем не напоминала жалостных старушонок с лицами, готовыми треснуть от ботокса. Секрет ее молодости заключался в одном слове: вдовство.
После того как мой отец погиб в автомобильной аварии, возвращаясь 1 апреля на служебной машине с прощального ужина по случаю выхода на пенсию, мы с матерью полгода пребывали в полной прострации и только потом оценили последнюю шуточку папы, имевшего репутацию эксцентричного хохмача. Я вышла из депрессии, подарив Полю младшую сестричку, мама же двинулась в противоположном направлении: она выключилась из семейной жизни, как другие выключаются из общественной после тяжелого удара судьбы, чтобы потом начать все с чистого листа.
Мама испытала шок, осознав, что у нее впереди еще как минимум лет двадцать пять жизни, ведь главным для нее всегда были муж и единственная дочь… ну, и ученики, которых она с завидным упорством пыталась научить основам греческого и латыни. Я выросла, была хорошо «пристроена» и вполне могла без нее обойтись. Мама же не успела вкусить прелестей свободной жизни, поскольку вышла замуж в двадцать два и глубоко беременной. Говорят, чем счастливее люди в браке, тем скорее они вступают в новый союз, потеряв свою половину. Мари-Анник Орман повела себя совсем иначе: у нее был счастливый тридцатилетний брак, жили они с папой весело и в полном согласии, так что рисковать вслепую она не собиралась. Образцовая супруга Мари-Анник Орман решила отомстить судьбе и оттянуться по полной программе.
Мы с Пьером стали свидетелями маминого преображения. Для начала она добилась от Министерства образования права на досрочную пенсию. Похудела, стала одеваться по последнему писку моды, снова начала курить и бегать по вечеринкам с танцами для состоятельных холостяков. Она имела большой успех, но вежливо отклонила все предложения о замужестве: «Доченька, судьба отняла у меня твоего отца, но избавила от проблем, связанных с его простатой, и я не имею ни малейшего желания до конца дней менять мочеприемники едва знакомому человеку». Непринужденная, кокетливая, она порхала по жизни пять лет, а потом заявила, что ей «осточертело общество людей, которые только тем и занимаются, что играют в бридж и сравнивают размер и форму зубных протезов. Да и вообще, бридж в принципе неинтересен». Проблему решил ее обожаемый внук: он отправил бабушку в Интернет, на сайт знакомств.
Приобщая Мари-Анник к сети, Поль не представлял, какие немыслимые горизонты открывает своей бабушке. Она стала фанаткой популярной игры, которую в Штатах называют «той-бой-мания», и на смену Мишелю, Роберу и Жан-Клоду, с которыми она имела дело на танцульках, пришли Филиппы, стефаны, жеромы, а вслед за ними грэги и бены. Мама ни с кем нас не знакомила, но всякий раз, пускаясь в новую авантюру, громогласно заявляла: «Понимаешь, мне не нужны ни муж, ни дети, ни драгоценности. Я просто хочу проделать с ними то, чего они в жизни не видывали, а потом – чао: я идеальная женщина».
Мамины дружки молодели, а она эмансипировалась. Благословенные времена, когда она приходила к внукам помогать им делать уроки или куда-нибудь выводила во время школьных каникул, канули в Лету. Теперь она могла пропасть на несколько недель, не сообщая, куда отправляется, «чтобы не висеть на вас веригами, дети». Та еще постановка вопроса. Пьер, которого теща всегда раздражала, называл ее «куколкой». Она в ответ с ангельской улыбкой советовала ему «подкачаться – лучшее средство от полноты, милый мой».
Думаю, мой муж, человек левых убеждений, открытый и терпимый либерал, не мог смириться с подобным преображением благородной вдовы. Сравнивая Мари-Анник со своей матерью (та в шестьдесят восемь выглядела на все восемьдесят шесть и была чинно-бесцветной, хотя все в Лиможе знали, что муж-военный изменял ей последние сорок лет с парикмахершей), Пьер ощущал неосознанное возмущение и неловкость.
Кроме того, мой муж не мог не проводить аналогий – гены-то у нас с мамочкой одни!
А я восхищалась мамой. Мари-Анник была непредсказуемой, взбалмошной, вела себя далеко не безупречно, но оставалась веселой, легкой, неунывающей, а главное – счастливой.
Вчера вечером, войдя в квартиру, она на несколько секунд застыла от изумления. Что же ее так удивило? Колумбийские беженцы в гостиной? Жермена, поедающая конфеты ее внучки перед телевизором? Пес Прут, которому скотчем сделали эпиляцию половины туловища? Вовсе нет.
– Дорогая, почему ты в спортивном костюме? И что у тебя за прическа? Не успела сходить в парикмахерскую? Ты не заболела?
– Нет, мама. Откуда такой калифорнийский загар?
– С Гренадинских островов. Я собиралась недельку поплавать с Максом на яхте – это мой приятель, помнишь?
– Нет. Криса и Боба ты упоминала, а о Максе слышу впервые.
– Да ну? Как странно… Впрочем, неважно, мы разбежались. Боже, до чего сентиментальны тридцатилетние мужики! Настоящие прилипалы. Ну ладно, погода была изумительная, мы сошлись с арматором – красивое слово, правда? – он предложил заменить сбежавший экипаж зафрахтованной в рейс шхуны, и мы согласились. Твоя мама три месяца плавала в тропических широтах, а теперь свободна как ветер и стала богаче на несколько сотен долларов! Ну разве жизнь не прекрасна?!
– Мамусик, как же я рада тебя видеть! Мы уже беспокоились.
– С чего это? Не изображай дочку-наседку, Полин! Позвонить я не могла, оттуда ни один звонок не проходит. А у вас что нового?
– Да так, по мелочи… Ты не торопишься?
В разговоре с мамой я была более чем дипломатична: преуменьшила серьезность несчастного случая и ни словом не обмолвилась о встрече с Карлом. Мари-Анник – убежденный агностик, известие о том, что жизнь после смерти все-таки есть, стало бы для нее слишком сильным потрясением. Интересно, что скажет ей при встрече папа, учитывая, сколько лет она забрасывала вдовьи покрывала на мельничные крылья вебсайтов? Маму нужно было уберечь от шока, и я сказала, что встреча с Жерменой Крике открыла мне глаза на суетность моей жизни. Я решила придать смысл своему существованию, для чего и поселила у себя этих достойных во всех отношениях колумбийцев. Похоже, информации оказалось многовато. Сначала Мари-Анник могла говорить только о происшествии в «Колетт».
– Боже мой, а ты даже позвонить мне не могла! Дорогая, твоя мать просто сумасшедшая! Я бы не пережила, случись с тобой что-нибудь фатальное…
– Не проклинайте себя, дорогая, я позаботилась о вашей дочери, – хищно улыбнулась Жермена.
Как это ни странно, моя мать и помощница умирающих сразу поладили. Прежняя ПОП, этакая хитрая гадючка, наверняка объяснила бы сие чудо очень просто: Жермена сама не жаловала Пьера, поэтому ей пришлись по вкусу шпильки Мари-Анник в адрес зятя. Новая же Полин отнесла неожиданную симпатию на счет естественного сродства душ двух разных, но замечательных женщин, хотя Жермена выглядела как мать Мари-Анник (а ведь была моложе!).
Голос Пьера вывел меня из задумчивости:
– Это история о хорошем парне, он возвращается домой с работы, он устал, но не ждет ничего плохого. И вот, переступив порог своей квартиры, он обнаруживает в гостиной Медельинский картель [34]34
Самый мощный колумбийский наркокартель был создан в начале 80-х гг.
[Закрыть]– семейство колумбийских беженцев, которых не знает и знать не желает. На кухне его вечно недоступная по телефону – особенно когда в ней есть срочная нужда – теща сидит в обнимку с сумасшедшей старухой, которая вполне преуспела в превращении его молодой сексапильной жены в ходячий транспарант для припадочных религиозных активистов. Сюжет для классного водевиля. Но мне не до смеха, Полин! Я в бешенстве, понимаешь? Черт побери, да поставь же ты себя на мое место!
Я понимала. Конечно, я понимала. Но вина была не только на мне. Мамино возвращение в программу не входило. И насчет колумбийцев я все могла объяснить… Я рассказала Пьеру, как облажалась с эсэмэской, как решила отомстить ему за измену.
Сюрприз. Рот Пьера растянулся в улыбке до ушей:
– Дорогая, значит, ты решила мне подгадить из чувства мести? И использовала колумбийцев, потому что приревновала? Замечательно, будем надеяться, что прежняя ПОП возвращается.
Я была готова на все, лишь бы эта улыбка – первая за последние несколько недель – подольше не сходила с его лица, вот и не стала разубеждать, поддержав идею о «краткосрочном помрачении». Думаю, случившееся сильно меня потрясло, но постепенно все приходит в норму. Знаю, знаю – нехорошо так нагло врать, но я уверена, что на небесах сумеют понять и простить отчаянную попытку женщины сохранить семью.
Пьер решил отпраздновать хорошую новость еще одним круассаном. Я тут же вставила шпильку, напомнив, как это вредно, чем окончательно убедила его, что не все потеряно. Стремясь закрепить успех, я хриплым голосом сообщила Пьеру, что хочу его – прямо здесь и прямо сейчас.
Поставив ногу на унитаз и упираясь головой в сушку для рук, я наслаждалась вновь обретенными плотскими радостями, с восхищением думая о том, что клитор есть лучшее подтверждение существования Бога.
Каким сладким бывает порой наш супружеский долг, с благодарностью думала я, поправляя одежду на лестнице.
Когда мы вернулись за столик, нанести мужу последний удар оказалось плевым делом.
– Дорогой, проблема в том, что я теперь не знаю, куда деть всех этих людей. Если бы ты мог избавить нас…
«Нужно всегда действовать так, чтобы они были уверены, что принимают решение сами» – это золотое правило Мари-Анник Орман не раз выручало меня в трудных семейных переговорах.
– Знаешь что, – сказал Пьер, соображая на ходу, – я говорю по-испански, это облегчит общение с Пересами. Я скажу, что мы не сможем оставить их у себя надолго. Прикроемся твоей мамой. Договоримся о… десяти днях, максимум – о двух неделях, пусть начинают искать другое прибежище. А мы пока постараемся смотреть на вещи с положительной стороны. Мы ведь хотим, чтобы Поль и Адель научились понимать других людей, значит, правильно сделали, что приютили беженцев, это была гениальная идея.
Я расцвела улыбкой счастья.
Понятное дело, в ту минуту мы с мужем не имели ни малейшего представления о том, чем обернется воплощение этой гениальной идеи в жизнь и что переживут наши дети.
Новый день начинался под знаком супружеского примирения и обещал нам одни лишь радости.
Домой я вернулась с легким сердцем. Свершилось невероятное: самое трудное из двенадцати намеченных дел – привлечение мужа на свою сторону – было на мази, и мне даже не пришлось обратиться за помощью к небесным покровителям. Все произошло само собой, по наитию, значит, я шагаю к Добру и Красоте семимильными шагами.
Вот так, восстановив душевное равновесие, с верой в будущее, я с восьми утра до семи вечера пыталась подготовиться к интервью с Жозе Бове – под звуки саквебуты и с Прутом на коленях, чтобы держать пса подальше от юного Адольфо. Мальчик был слишком – чтобы не сказать патологически – живой.
