Текст книги "Бестолковая святая"
Автор книги: Аликс Жиро де л’Эн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)
День тридцатый
Ни дождь, хлеставший по грязным бокам вагона поезда, ни Джоан Баэз, печально завывавшая в моем плеере, ни удручающие глаз окраины Дюнкерка, уже сорок минут плывшие мимо окна, – ничто этим морозным утром не могло разрушить восторженного состояния души, в котором я пребывала.
Если бы не Жермена Крике, как знать, сколько бы мне пришлось ждать своей очереди, чтобы попасть на сверхпопулярное «обучение бескорыстию в бухте Соммы», организованное «Друзьями Буд-Бога»? За полтора года существования эта молодая организация сумела заработать такую блестящую репутацию, что лист ожидания был составлен аж до середины 2007 года. Сидевшая рядом со мной Жермена с выражением явного удовольствия на лице читала вслух их брошюру, как будто собиралась выучить текст наизусть: «Экуменизм и терпимость – вот ключевые слова, ведущие за собой друзей Буд-Бога. Оставьте дома бумажник, но возьмите с собой сердце… душа последует за вами». Вступительное слово написал президент организации, брат М. Тич Нан.
– Как хорошо, дорогая, что я прокачусь туда вместе с тобой. Молодец, что уговорила меня. Давно я мечтала побывать на пикардийском побережье! Жаль, твоя мама не смогла с нами поехать. Бедняжка, она, кажется, совсем захлопоталась. – Жермена слегка пришепетывала из-за второго за утро шоколадного батончика, который только что отправила в рот.
Собственно, помощница умирающих сама набилась мне в компанию, чтобы я поставила «плюсик» рядом с последним пунктом моей программы «Поиски смысла»: «Сближение с церковными руководителями различных веропослушаний с целью духовного обогащения». Благодаря друзьям Буд-Бога с этим пунктом я разделаюсь за два дня.
Об этой новой экуменической организации я узнала от коллег-новостников. В многочисленных статьях они расхваливали «разумную и безопасную – друзья Буд-Бога не имеют ничего общего с сектой! – альтернативу традиционным религиям. Конфуций, Христос, Будда, Иегова и Аллах подают друг другу руки». Поговаривали, что Жан Даниэль из «Нувель Обсерватер», Дени Жамбар из «Экспресс» и Франц-Оливье Жизбер из «Пуэн» на все лады поют им дифирамбы на тренингах по обучению позитивному мышлению. ««Модель» представлена впервые», – с улыбкой сообщили мне во время регистрации. Я с трудом удержалась от смеха, вообразив, как мое двуглавое начальство, с ног до головы в «Дольче и Габбана», едет поездом в Пикардию, чтобы пить чай с маслом из молока яка в обществе толкователей Корана.
На станции Буйар-сюр-Сомм мы направились к маленькой толстенькой блондинке, которая энергично размахивала табличкой с символами четырех основных религий. Крест, луна, полумесяц и звезда были изображены весьма художественно.
– Здравствуйте, я сестра Фуонг-Ожи, что значит «бамбук терпимости», – восторженно объяснила она, и голос у нее был приторно-сладкий, как у ведущей «Бинго».
Мы пошли следом за десятком товарищей по стажировке: мужчин было шестеро, женщин – четыре, всем хорошо за сорок. Все сели в фургончик, миновали две промышленные зоны и подъехали к Буд-Божью, как переименовали замок Конлон адепты ассоциации. Суровое крепостное строение XVI века располагалось просто идеально – в пятистах метрах от самого крупного в бухте Соммы коммерческого центра.
На высоком каменном крыльце нас встречал брат М. Тич Нан собственной персоной. Я приятно удивилась, обнаружив, что автор труда «Бог – твой друг» оказался крепким малым, как две капли воды похожим на диск-жокея Коэ. Говорил он с сильным пикардийским акцентом. Брат Нан предложил называть его Морисом – все к нему так обращались, а потом показал нам наши комнаты. Они оказались общими, никаких тебе «М» и «Ж». «Мы понимаем экуменизм очень широко», – сердечно улыбнулся гуру.
День прошел как сон.
Первым делом нам предстояло выбрать группы на уик-энд. Сетра Фуонг-Ожи посоветовала мне начать с сеанса медитации на ходу, она идеальна для приобщения новичков к «бескорыстию». На следующий день она сориентировала меня на занятия за круглым столом, самыми посещаемыми для группы «Поиск смысла: ответ в Нагорной проповеди?» («Наш бестселлер: мы ничего не продаем, но делимся всем», – пояснила она, разведя руки.) Жермене – та вкратце объяснила суть своей работы – сестра посоветовала заняться чем-нибудь другим:
– Сопровождение в последний путь умирающих само по себе есть великолепная школа бескорыстия, согласны?
Дуэнья выбрала лекцию «Открытие Корана» на субботу («Это будет чрезвычайно полезно, дорогая Полин, нация стареет, у нас в реанимации появляется все больше иммигрантов первого поколения. Прекрасные люди, такие непритязательные, держатся в высшей степени достойно!»). А на воскресенье – группу «Христианство и буддизм: какие мосты возможно навести?».
С первого занятия я возвращалась на карачках. В прямом смысле этого слова, потому что пятки у меня одеревенели от холода и болели от натоптышей. Я, конечно, догадывалась, что «медитация на ходу» предполагает перемещение на своих двоих, но никак не думала, что этому самому «перемещению» не будет конца и края.
Уж никак НЕ вдоль всей бухты Соммы.
И НЕ шесть часов подряд.
И НЕ под ледяным вездесущим дождем, который пробирался даже в нос и в рот. Друзья Буд-Бога считали, что медитировать нужно вслух, громко и на ходу, по сигналу колокольчика на шее руководителя. Происходило это каждые четыре минуты плюс те моменты, когда брат Ахмед входил в восторженный транс и углублялся в себя. Мы не понимали, почему у него на шее звенит колокольчик, и кто-нибудь тихо произносил мантру.
И НЕ со сжимающим кишки страхом ляпнуть какую-нибудь чудовищную глупость, когда подходила моя очередь называть тему медитации. Другие, куда более духовно продвинутые стажеры, знали кучу формул на иврите и на языке тибетских монахов, которые все тут же подхватывали. Мой запас пословиц был очень скоро исчерпан («Праздный мозг – мастерская дьявола», «Дают – бери, бьют – беги»), так что приходилось импровизировать. Никогда не забуду, с каким удивлением все молча на меня посмотрели, когда я выдала: «Э-э, как говорила сестра Шарон Стоун, «лучший любовник – женщина с пенисом»».
Но постепенно магия первого в моей жизни подобного эксперимента подействовала.
Когда я возвратилась в замок, мною владело головокружительное восхищение. Головокружительное в прямом значении этого слова, ибо пикардийская сырость пропитала меня до самой сетчатки, и перед глазами мелькали звездочки, крестики и полумесяцы абсолютно экуменического свойства.
В 19.30 гонг позвал всех на ужин. Трапеза проходила в молчании, таков был один из главных ритуалов Буд-Божья. Здесь шел обмен не словами, а ощущениями, эмоциями. Только полная тишина позволяет воздать должное взаимосвязи всех молекул содержимого наших тарелок и возблагодарить небо, землю, воздух и огонь за то, что они посылают нам необходимое топливо для движения вперед нашей телесной оболочки, – объяснил брат Матье.
Я ела обжаренную в сухарях брюссельскую капусту, выращенную на огороде замка, и сосиски, «добытые» в коммерческом центре («Всякий плод труда человеческого заслуживает нашего уважения», – гласил один из девизов организации), вознося благодарность пище. Она была не слишком вкусной, но прекрасно гармонировала с истощенными молекулами моего голодного желудка. Я почти ничего не видела и шаталась от усталости, пришлось отказаться от участия в тематической вечеринке с танцами («Пророки и семидесятые годы»). Перед тем как удалиться в спальню, я заметила Жермену: образовав с другими участницами группы Корана живую цепочку, она скандировала «Ма-ма-ма-ма-ма-гомет» на мотив «песни Мэ-ри-лин», группы Мартина Сиркуса.
Меня не смутило присутствие в соседней кровати стажера по имени Жерар, участника группы альтернативной гигиены. Я забралась в спальный мешок и, не успев досчитать до трех, провалилась в похожий на обморок сон.
Мне удалось расслабиться. Окончательно.
День тридцать первый
Если гора не идет к Магомету, он идет к ней.
Магомет
Это было потрясающе. И я тщетно искала менее затасканное слово, ибо только потрясающей можно было назвать лекцию брата Мориса Тич Нана, когда он три часа кряду комментировал Нагорную проповедь Христа, опираясь на Евангелие от Матфея, 5:1-12 и Евангелие от Луки, 6:20–26.
В детстве я ходила на уроки катехизиса и помню, что за словами «Блаженны вы» следовали другие – «Горе вам», и перечисление ужасных кар целому ряду людей, к которым, несмотря на юный возраст, я немедленно себя причислила. «Горе вам, кто радуется благам земным…», «Горе имущим…», «Горе сытым…» Все это было обо мне, я уже в двенадцать была капризной и испорченной. Учесть тех, кого во всех Евангелиях называют «блаженными», то есть бедных, униженных, попираемых, вызывала у меня чисто теоретическое восхищение, но, хорошенько все обдумав, я выбрала судьбу людей, которых в будущем ждало проклятие, и отказалась давать обеты.
Тридцать лет спустя я испытала шок, слушая, как толкует те же тексты человек выдающегося ума. В интерпретации брата Мориса Христос вовсе не хотел запугивать обычных людей, но стремился открыть сердца верующих и безбожников навстречу лучшему будущему. Священные заповеди – не наказы, а парадоксальный рецепт пути к вечному блаженству, ни больше ни меньше. Для брата Мориса «вечное блаженство» начиналось здесь и сейчас. «Делать добро – великое счастье, к чему же лишать себя этого?» – говорил он, поглаживая плечи сестры Фуонг-Ожи. Еще одна вещь поразила меня в тот день: чем дольше проповедовал брат М. Тич Нан, тем сильнее он воспламенялся. Казалось, что под черепной коробкой этого человека разгорается лампа накаливания. Он испускал волны света. Я не видела никого столь же харизматичного с тех пор, как участвовала в пресс-конференции Тома Круза: когда актер сообщил журналистам о беременности будущей жены, его белозубая улыбка сияла таким же светом. Это было поразительно и волнующе, вселяло восторг и… страх? Пожалуй, нет.
У Жермены имелось объяснение, но мне оно не казалось слишком убедительным.
Во время перерыва, за чашкой травяного чая, помощница умирающих предостерегла меня от курения странноватых сигарет, которые с семи утра циркулировали по замку, но я не думала, что десять затяжек могли так на меня подействовать (судя по запаху, это была анаша). А если все-таки подействовали, пошутила я, пусть мне дадут еще косячок. Нет, тут было что-то мистическое.
Как это ни странно, я не помню, чем закончилась наша стажировка. Помню только, что вознеслась над землей, когда брат Морис обнял меня со словами «adiou hasta paradise» – так прощаются все друзья Буд-Бога, всегда желая на прощанье встречи в раю. Не помню, как мы ехали в автобусе и хором пели баллады на иврите, как выкурила на перроне последнюю сигарету с другими стажерами, как торжественно поклялась, презрев рекомендации иерархов, принять три главные монотеистические веры. Обо всем этом мне рассказала на следующий день Жермена.
В транс я впала в вагоне поезда.
Жермена, перечитывавшая записи о наведении мостов между буддизмом и христианством, подняла глаза и увидела, что я стукаюсь лбом о стекло, но я ее успокоила:
– Я все поняла, Жермена. Благодать. У вас есть карандаш и бумага? Кто-то что-то диктует мне с небес.
За десять минут, на перегоне от Дюнкерка до Понтье-сюр-Сомм, из-под моих пальцев появился следующий текст:
Блаженны те, кто покупает лишь то, в чем нуждается!
Блаженны те, кто без счета подает бедным, а не тратит деньги в магазинах женского белья!
Блаженны не знающие, за кем замужем Кейт Мосс, в их головах остается место для полезных вещей!
Блаженны те, кто выглядит на свой возраст, они никогда не будут похожи на старых раскрашенных кукол!
Блаженны толстые, ибо они никогда не бывают голодными!
Блаженны те, кто носит немодную стрижку, ибо каре до плеч рано или поздно обязательно вернется!
Блаженны дурнушки, они никогда не разожгут похоть у мужей своих подруг!
Блаженны те, над кем издеваются за старомодность, на небесах всем плевать на моду!
Но горе разодетым, чумовым секс-бомбам, избалованным женщинам, ибо они получили свою долю благодати на земле!
Горе тем, кто голодает, чтобы оставаться в 38 размере, ибо они будут вечно голодать!
Горе тем, кого больше волнует личная жизнь звезд, чем печали соседки по площадке, ибо пребудут они во мраке и слезах!
Горе тем, кто ссорится с мужем, желая посеять в доме ужас!
Горе тем, кто видит жизнь через призму модных тенденций, уподобляя их ложным пророкам!
Говорю вам, читающим сейчас мои слова:
возлюбите врагов ваших, делайте добро гонителям вашим, благословляйте проклинающих вас, молитесь за клевещущих на вас, и – главное, самое главное – не читайте никчемных журналов!
Жермена нахмурилась и спросила:
– А кому оно адресовано, твое послание?
– Это передовица для следующего номера «Модели».
Помощница умирающих перекрестилась и произнесла дрогнувшим голосом:
– Ну, знаешь… Даже я не рискнула бы так далеко зайти. Полин, ты уверена, что не совершаешь глупость?
– Я делаю то, что должно быть сделано, – спокойно ответила я.
День тридцать второй
Ненависть возбуждает раздоры, но любовь покрывает все грехи.
Книга Притчей Соломоновых
Dies irae, di-es i-rae [40]40
Гнев Господень.
[Закрыть] …Яростные всхлипы третьей части моцартовского Реквиема элементарно заглушали доносившийся из комнаты Поля голос саквебуты.
Если вдохновение изменяло мне, положение всегда спасал Моцарт. Другие реквиемы тоже годились, за исключением разве что сочинения Форе: этот почти веселый опус никогда не приводил меня в подавленное состояние, необходимое для написания веселой статьи. Вот ведь парадокс: чем больше мне надобно было насмешливости, легкости, непосредственности, тем глубже надобно было погрузиться в гулкую атмосферу конца света. А вот некролог обожаемой бабушке я писала под Бобби Лапуэнта. Вспомнила «Твоя Кэти ушла». Твоя бабуля ушла. И все получилось. Странно.
Сейчас мне был необходим сюжет. На все сто достойный прежней ПОП. Так, что у нас на календаре? Середина марта. «До распродаж больше четырех месяцев; если хотим побить все прежние рекорды пустой траты денег, самое время начать готовиться»? Безупречно. Вольфганг Амадей в очередной раз преуспел. Я взялась за дело и внесла в компьютер написанный в поезде текст. Времени на вторую передовицу оставалось очень мало. Пусть она никогда не будет напечатана, но написать ее нужно во что бы то ни стало, чтобы ввести в заблуждение мое двуглавое руководство.
Не прошло и сорока минут, как дело было сделано. Я перечитала текст. От фраз типа «Если у женщины еще нет сапожек от Серджио Росси с серебряными вставками (со скидкой 40 %), как можно считать, что ее жизнь удалась?» я с трудом сдерживала приступы тошноты. Блеск. Я оставила в тексте зацепку, необходимую для выполнения второй части моего плана, выпада против нашего основного рекламодателя – главы Дома мод Кристиана Сен-Пради, которого я обвиняла в том, что, назначая цены, он руководствуется постыдным принципом тарифов корсиканского владельца пляжа, или, если хотите, школьной столовой. Раф или Мими наверняка попросят меня прийти в редакцию и смягчить сравнение на стадии верстки, а мне только того и нужно.
Отправив текст, я стала ждать.
11.30.
12.00.
Половина первого.
Без пяти час.
Ничего.
Так, прикинем… Последние полосы журнала подписывают в печать к середине дня – значит, в типографию они попадут около пяти вечера. Неужели мое двуглавое начальство отправило передовицу в печать, даже не прочитав?
Произошло чудо – Мими взяла и сразу ответила на звонок:
– Привет, ПОП! Спасибо за статью, уже ушла, все классно.
– Не хочешь, чтобы я подскочила и кое-что поправила? Тебе не показалось, что с Сен-Пради я погорячилась?
– Именно так, и я в восхищении! Мы всегда поддерживали добрые отношения с рекламодателями, такова наша политика, каждый играет на своем поле, но на прошлой неделе позвонил шеф группы LPVPRH и спустил на меня всех собак за то, что на обложке № 2672 на руке у манекенщицы новая модель часов группы PVMLN, а не их! Я пыталась объяснить, что если они хотят видеть своюпродукцию на обложках, то пусть над ней поработают. Не моя вина, что браслет ихчасов больше всего напоминает толстую кишку! А он совсем озверел. Пакт о мирном сосуществовании временно не действует, и твоя статья – то, что надо.
– Уверена, что с тобой все в порядке? Не пожалеешь? Ты действительно не хочешь, чтобы я почистила текст?
– Н-е-а! Твоя статья попала точно в масть! Сначала я собиралась дать на обложку снимок девицы, показывающей средний палец новым моделям сумок обеих групп, но это было бы не слишком эстетично. А вот твоя ирония здорово его уест.
Только не это. До чего мы дойдем, если руководство «Модели» начнет исповедовать журналистскую этику?
Я взглянула на стенные часы. 13.15. Еще не все потеряно, успею. Схватив в прихожей дочкину бандану и нацепив черные очки, я кинула в сумку флэшку и понеслась навстречу судьбе.
В моем распоряжении три четверти часа. До конца обеденного перерыва остается всего сорок пять минут, и за это время я должна из центра Парижа добраться до Сюрена и просочиться на шестой этаж башни из стекла и стали, не вызвав ничьих подозрений – чего это редакторша явилась в день сдачи, а ну как начнет переделывать свою статью в последний момент? Невозможно – и все-таки я должна совершить свой «деликт» (мысленно я брала это слово в кавычки, ибо свято верила в благородство задуманного дела).
Тридцать восемь минут спустя я вошла в здание, низко опустив на лоб бандану. Никого из знакомых я по пути не встретила. Молоденькая стажерка в приемной на первом этаже удивилась, когда я шагнула в лифт, а мое вежливое «Guten Tag» окончательно смутило ее девственный мозг.
В редакции сняла темные очки. Пусто. Ни один из двенадцати сотрудников не пожелал променять сельдерей под острым соусом и жареную картошку на бутерброд, сжеванный у компьютера. Да что там картошка – сегодня был тот самый день недели, когда в столовой кормили пиццей, приготовленной в настоящей дровяной печи. Я усмотрела в этом знак свыше, послала Карлу воздушный поцелуй и взялась за дело.
В центре компьютерной «ромашки» – монитор главы секретариата Мари-Жо. Я проглядела все материалы. Проклятье. Даже слова «передовица» нет. Наверное, она в другом файле. В коридоре послышались шаги. Кто-то остановился, не решаясь войти.
Я нырнула под стол.
Скрипнула дверь. Шуршание, возня, и дверь закрылась. Должно быть, Лили из отдела «здоровье» зашла за сигареткой. Стало быть, внизу скоро перейдут к кофе, а потом любители черного, с молоком, с сахаром и без сахара скопом вернутся на шестой этаж.
Нужно поторопиться.
Я пробовала разные пароли. ««Модель» вам все расскажет» – официальное название рубрики. Не вышло. «Стр. 3». Пустой номер. Я зажмурилась, пытаясь сконцентрироваться. С чувством юмора у Мари-Жо все в порядке…
Я попробовала «Ite missa est [41]41
Идите, все кончено (заключительные слова проповеди).
[Закрыть]».
Есть! Моя «фальшивка» выскочила на экран. Она уже была среди «проданных», то есть отформатированных, сверстанных и подписанных в печать статей. Это означало, что никто не перечитает эту страницу, пока станки издательства «Клошетт» ее не напечатают. А когда триста тысяч номеров «Модели» увидят свет, задний ход дать будет невозможно.
Я вставила флэшку в компьютер, и передовица «Новые заповеди Блаженства» заменила статью о распродажах.
Поначалу я слегка дергалась, но теперь действовала спокойно и уверенно: у меня появилось чувство, что совершается нечто великое. И очень серьезное. Если эта статья поможет убедить хоть одну читательницу, поможет ей найти свой путь, я буду вознаграждена за риск.
За угол коридора я свернула ровно в ту секунду, когда из лифта с гомоном высыпала стайка моих коллег.
Я спокойно добралась до выхода, так и не встретив никого из своих. Мне даже показалось, что я слышу шорох ангельских крыльев.
День тридцать третий
Из двоих победителей – того, кто одолел тысячу тысяч человек, и того, кто одержал победу над собой, – более славен второй.
Будда
Бытует мнение, что рано или поздно наши родители становятся нашими детьми: мы меняемся ролями, словно два поколения взрослых в одной семье – это перебор. С годами все мы начинаем смотреть на родителей покровительственно и чуть снисходительно, а им хочется, чтобы выросшее потомство носило их на руках, окружало заботой и оберегало.
Закончив долгий разговор с матерью, я подумала: «Народная мудрость – она мудрость и есть!» Я неправильно себя вела. Моему ребенку-предку, которым я недавно обзавелась, было уже не шесть, а все пятнадцать лет. Не надо дергаться. У моей матери Мари-Анник Орман только что начался бурный переходный возраст.
Ее восторг на выходе из Флери-Мерожи не сулил мне ничего хорошего. А монолог упертой фанатки, который я только что выслушала по телефону, прозвучал ужасающе.
Мамуля, разумеется, снова навестила двадцатидевятилетнего Момо, «безвинно осужденного на десять лет за кражу какой-то дрянной тачки, которая ему тысячу лет не была нужна».
А теперь вот выясняется, что они без ума друг от друга. Обнаружилось это сутки назад, через семь дней после первой встречи.
– Не буду скрывать, дорогая, что влюбилась в него с первого взгляда, но не была уверена, что это взаимно. А вчера он признался. Момо меня обожает. Ну разве это не чудо?
Чудо. А я и пальцем не пошевелила, чтобы этому чуду помешать!
Накануне я должна была ехать вместе с мамой во Флери-Мерожи на встречу с Мари-Анж Леприор, раз уж «подписалась» на 988 ближайших понедельников, но из-за горящих дел вынуждена была попросить Жермену заменить меня. Не знаю, что уж наговорила маме на обратном пути помощница умирающих, но результат был налицо. В шестьдесят два года Мари-Анник поверила, что снова нашла настоящую любовь.
Еще четверть часа у меня в ушах звучал собственный голос: я уговаривала маму «не спешить, дать себе время», «подумать, какими были бы их чувства при других обстоятельствах», «не слишком увлекаться, не узнав всю подноготную парня». Так могла бы увещевать сосунка женщина в летах, хотя моя бабушка, когда я весной 1983 года влюбилась в продавца пончиков из Санари-сюр-Мер, ничего подобного не говорила.
На все мои призывы к осторожности Мари-Анник отвечала кратко: «Тебе этого не понять, девочка!» Само собой разумеется, ведь ей сейчас было пятнадцать лет, а я выступала в роли матери, не знающей, то ли радоваться счастью дочери, то ли опасаться неминуемого разочарования.
Из комнаты я выходила в полном раздрае. Даже воцарившаяся в квартире тишина – это был благословенный день, когда Жозефина уходила на занятия в районную музыкальную школу, захватив саквебуту и младшего брата, – не слишком утешала.
А в коридоре меня ждал очередной сюрприз – кучи влажного белья, вываленные из стиральной машины и разбросанные по полу. Над клочьями шерсти – в прошлой жизни они были дорогими кашемировыми свитерами – усердствовал пес Прут. Наша такса обожала набеги на стиральную машину. Просунув длинную, похожую на ершик для мытья бутылок морду в окошко, Прут вытаскивал выстиранное и отжатое белье и обрабатывал его слюной, зубами и когтями. Мы ввели строгое правило: никогда не оставлять дверцу стиральной машины открытой. Кто проявил преступную халатность? Афликао? Вряд ли. В последнее время она была слегка не в себе, но не настолько, чтобы нарушить строжайший запрет. Пьер? Он даже не знает, где находится стиральная машина. Дети? Нет, они готовы на все, чтобы защитить Прута от моего гнева. Не иначе как кто-нибудь из очень достойных колумбийцев, скорее всего, гаденыш Адольфо, порочный бедняжка.
Пылая негодованием, я взяла пса Прута за шкирку и потащила к шкафу, куда мы запирали его в качестве наказания за крупные провинности, и случалось это не реже шести раз в неделю. Я вошла в гостиную, не дав себе труда постучать.
Меня не насторожили ни неурочный полумрак, ни две фигуры на диване. Сообразила я, что к чему, лишь по характерному чмоканью влажных обнаженных тел.
Я так смутилась, что выпустила Прута.
Рамон приподнялся и прикрыл наготу жены моим лучшим пледом из искусственного меха. «Брр», – подумала я и немедленно усовестилась, что отреагировала, как одержимая чистотой мещаночка. Разве это не чудо, что супруги-беженцы, даже в изгнании, несмотря на все испытания и лишения, поддерживали регулярные сексуальные отношения?
– Lo siento, Полин, – произнес дрожащим голосом очень достойный беженец.
– Это вы меня lo siento mucho, Рамон. Извините, so sorry. Я думала, Консуэло в префектуре, para el делу по immigracione.
Помолчав, колумбиец прошептал:
– Pero… Consuelo esta a la prefectura, Полин.
Консуэло в префектуре? На долю секунды я перестала что бы то ни было понимать. Но тут лежавшая на диване фигура приподнялась, и я услышала приглушенный пледом знакомый голос:
– Я так стыдно…
Афликао.
Caramba.
