Текст книги "Поэтический мир прерафаэлитов"

Автор книги: Альфред Теннисон

SIR LAUNCELOT AND QUEEN GUINEVERE
A FRAGMENT

 
Like souls that balance joy and pain,
With tears and smiles from heaven again
The maiden Spring upon the plain
Came in a sunlit fall of rain.
    In crystal vapour everywhere
Blue isles of heaven laugh’d between,
And far, in forest-deeps unseen,
The topmost elm-tree gather’d green
    From draughts of balmy air.
 
 
Sometimes the linnet piped his song:
Sometimes the throstle whistled strong:
Sometimes the sparhawk, wheel’d along,
Hush’d all the groves from fear of wrong:
    By grassy capes with fuller sound
In curves the yellowing river ran,
And drooping chestnut-buds began
To spread into the perfect fan,
    Above the teeming ground.
 
 
Then, in the boyhood of the year,
Sir Launcelot and Queen Guinevere
Rode thro’ the coverts of the deer,
With blissful treble ringing clear.
    She seem’d a part of joyous Spring:
A gown of grass-green silk she wore,
Buckled with golden clasps before;
A light-green tuft of plumes she bore
    Closed in a golden ring.
 
 
Now on some twisted ivy-net,
Now by some tinkling rivulet,
In mosses mixt with violet
Her cream-white mule his pastern set:
    And fleeter now she skimm’d the plains
Than she whose elfin prancer springs
By night to eery warblings,
When all the glimmering moorland rings
    With jingling bridle-reins.
 
 
As she fled fast thro’ sun and shade,
The happy winds upon her play’d,
Blowing the ringlet from the braid:
She look’d so lovely, as she sway’d
    The rein with dainty finger-tips,
A man had given all other bliss,
And all his worldly worth for this,
To waste his whole heart in one kiss
    Upon her perfect lips.
 

ЛАНСЕЛОТ И ГВИНЕВРА
ФРАГМЕНТ

 
Как дух во власти мук и грез,
Смеясь, не унимает слёз,
Весна сошла на дол и плёс
Лучистым водопадом гроз.
    В хрустальном мареве повсюду
Искрились проблески небес;
А там, где встал стеною лес,
Вяз выделялся меж древес
    Оттенком изумруда.
 
 
То пеночки звенела трель,
То черный дрозд свистал в свирель,
То ястреб, намечая цель,
Смущал покой лесных земель.
    Средь зелени благоуханной
Вилась река, мутна, быстра;
Каштан поникший счел: пора
Раскрыть живые веера
    Над юною поляной.
 
 
Был ясен день, и молод год,
Когда с Гвиневрой Ланселот
Въезжали под зеленый свод,
Внимая звонам птичьих нот.
    Она – сродни Весне влюбленной:
Зеленый шелк окутал стан,
Благоухан и златоткан,
Зеленый трепетал султан,
    Златым кольцом скрепленный.
 
 
Тут – плющ тенета протянул,
Там – ручеек в траве сверкнул;
По мхам, под крон приветный гул,
Молочно-белый несся мул:
    Летела всадница как птица —
Быстрее той, что при луне
Мчит на эльфийском скакуне,
И звон поводьев в тишине
    Над вереском струится.
 
 
Вокруг сменялись свет и мгла,
Прядь трепетала у чела —
И не опишешь, как мила!
В точеных пальчиках несла
    Уздечку всадница, гарцуя:
Всяк согласился бы отдать
Богатство, славу, благодать,
За право душу потерять,
    В уста ее целуя.
 

Перевод С. Лихачевой

РОБЕРТ БРАУНИНГ
ROBERT BROWNING

Филд Тэлфорд ПОРТРЕТ РОБЕРТА БРАУНИНГА.1859.Национальная портретная галерея, Лондон

РОБЕРТ БРАУНИНГ (7 МАЯ 1812–12 ДЕКАБРЯ 1889)

Английский поэт и драматург, один из наиболее известных поэтов-викторианцев. Родился в Камберуэлле (Лондон), в семье преуспевающего служащего Английского банка. Отец Роберта поощрял интерес детей к литературе и искусству. Браунинг бегло читал уже к пяти годам, к 14-ти овладел французским, греческим, итальянским и латинским языками. В 1835 г. издал монодраму «Парацельс» ( Paracelsus).Эта публикация принесла ему коммерческий успех и открыла доступ в литературные круги Лондона; автора заметили У. Вордсворт, Ч. Диккенс, знаменитый к тому времени А. Теннисон.

В 1845 г. Браунинг знакомится с поэтессой Элизабет Баррет; увлеченная переписка перерастает в роман, приведший к браку и переезду в Италию ради поправки здоровья Элизабет. Браунинг, завороженный Италией, многому учился у итальянского искусства; позже он описывал Италию как свой университет. Во Флоренции Браунинг начинает работу над двухтомником «Мужчины и женщины» (Men and Women,1855), одним из наиболее известных своих сборников. По возвращении в Лондон после смерти жены Браунинг работает над поэмой «Кольцо и книга» в 12 частях, написанной белым стихом.

Браунинг соединил лирику с драмой; его излюбленная форма – это «драматический монолог», совмещающий в себе драматизм действия, сложную гамму чувств и философские размышления. Своих персонажей, ярких, незаурядных личностей, он находит во временах Средневековья и Возрождения и живописует в момент кризиса – когда человек высказывает самые сокровенные мысли, являет свою истинную природу. Две строчки из его пьесы «Пиппа проходит» стали классическим выражением доверия и любви к миру: «God’s in His heaven – All’s right with the world!» («Бог в небесах – лад на земле!»).

Чувственное отношение к красоте сближает Браунинга с прерафаэлитами, хотя многое в творчестве прерафаэлитов Браунингу оставалось чуждо.

Умер в Венеции; похоронен в Уголке поэтов в Вестминстерском аббатстве; его могила непосредственно примыкает к могиле А. Теннисона. В списке из 57 имен «Бессмертных», составленном У. Х. Хантом («не существует иного Бессмертия, нежели то, что сосредоточено в этих именах»), значится и имя Роберта Браунинга – отмеченное двумя звездочками.

THE POPE AND THE NET

 
What, he on whom our voices unanimously ran,
Made Pope at our last Conclave? Full low his life began:
His father earned the daily bread as just a fisherman.
 
 
So much the more his boy minds book, gives proof of mother-wit,
Becomes first Deacon, and the Priest, then Bishop: see him sit
No less than Cardinal ere long, while no one cries ‘Unfit!’
 
 
But someone smirks, some other smiles, jogs elbow and nods head:
Each winks at each:ʽʼI-faith, a rise! Saint Peter’s net, instead
Of sword and keys, is come in vogue!’ You think he blushes red?
 
 
Not he, of humble holy heart! ‘Unworthy me!’ he sighs:
‘From fisher’s drudge to Church’s prince – it is indeed a rise:
So, here’s my way to keep the fact forever in my eyes!’
 
 
And straightway in his palace-hall, where commonly is set
Some coat-of-arms, some portraiture ancestral, lo, we met
His mean estate’s remainder in his fisher-father’s net!
 
 
Which step conciliates all and some, stops cavil in a trice:
‘The humble holy heart that holds of new-born pride no spice!
He’s just the saint to choose for Pope!’ Each adds, ʽʼTis my advice.’
 
 
So, Pope he was: and when we flocked – its sacred slipper on —
To kiss his foot, we lifted eyes, alack, the thing was gone —
That guarantee of lowlihead, – eclipsed that star which shone!
 
 
Each eyed his fellow, one and all kept silence. I cried ‘Pish!
I’ll make me spokesman for the rest, express the common wish.
Why, Father, is the net removed?’ ‘Son, it hath caught the fish.’
 

ПАПА И СЕТЬ

 
Конклав решил. И супротив не поднялась рука.
Кто он таков? Он был рожден в хибаре бедняка,
Был скуден хлеб его отца – простого рыбака.
 
 
Но бойкий сын премудрость книг и жизни постигал.
Он начал с дьякона свой путь, а вышел – кардинал,
И недостойным здесь его никто не называл.
 
 
Но кто-то – хмык, но кто-то – фырк, но кто-то рад пропеть:
«Вот это взлет! Клянусь, опять в чести Петрова сеть —
Взамен меча, взамен ключей!» Но не ему краснеть.
 
 
Нет, не ему, святой душе! А ноша нелегка:
«Могу взойти я на Престол – из лодки рыбака,
И пусть свидетельство тому пребудет на века».
 
 
И вот в прихожей на стене, где испокон висят
Портреты предков, щит с гербом и связка ржавых лат,
Повесил он рыбачью сеть – мол, оглянись назад!
 
 
И этот шаг – к сердцам других – хулу остановил.
«Достиг заоблачных высот, но скромен, прост и мил.
Он свят!» – и каждый добавлял: «А что я говорил!»
 
 
И вот он – Папа; мы несем от всей души привет,
Готовы пасть к его ногам, глядим – а сети нет!
Пропал смирения залог – погас небесный свет!
 
 
Стоим, безмолвие храня, и не находим слов,
Но, выражая общий глас, я вопросить готов:
«Зачем ты, отче, спрятал сеть?» – «Так ведь закончен лов!»
 

Перевод В. Сергеевой

MEETING AT NIGHT

I

 
The grey sea and the long black land;
And the yellow half-moon large and low;
And the startled little waves that leap
In fiery ringlets from their sleep,
As I gain the cove with pushing prow,
And quench its speed i’ the slushy sand.
 

II

 
Then a mile of warm sea-scented beach;
Three fields to cross till a farm appears;
A tap at the pane, the quick sharp scratch
And blue spurt of a lighted match,
And a voice less loud, thro’ its joys and fears,
Than the two hearts beating each to each!
 

СВИДАНИЕ НОЧЬЮ

I

 
Земля чернеет на краю,
Над серым морем – желтый блик;
И врассыпную кудри волн,
Когда их сон нарушил чёлн
И в бухту влажную проник,
И скорость погасил свою.
 

II

 
Пройти всю отмель наконец,
Три поля – и увидеть дом.
И стук в окно, и скрип в ответ,
И заструится синий свет,
И будет тише слабый стон
Друг в друга бьющихся сердец.
 

Перевод Е. Коробковой

PARTING AT MORNING

 
Round the cape of a sudden came the sea,
And the sun looked over the mountain’s rim:
And straight was a path of gold for him,
And the need of a world of men for me.
 

ПРОЩАНИЕ НА РАССВЕТЕ

 
И мыс окружило внезапно волной,
И солнце над ним обозначилось чуть,
И ясно пролег золотой его путь,
И стал очевиден удел мой земной.
 

Перевод Е. Коробковой

A FACE

 
If one could have that little head of hers
  Painted upon a background of pale gold,
Such as the Tuscan’s early art prefers!
  No shade encroaching on the matchless mould
Of those two lips, which should be opening soft
  In the pure profile; not as when she laughs,
For that spoils all: but rather as if aloft
  Yon hyacinth, she loves so, leaned its staffs
Burthen of honey-coloured buds to kiss
  And capture ’twixt the lips apart for this.
Then her lithe neck, three fingers might surround,
  How it should waver on the pale gold ground
Up to the fruit-shaped, perfect chin it lifts!
  I know, Correggio loves to mass, in rifts
Of heaven, his angel faces, orb on orb
  Breaking its outline, burning shades absorb:
But these are only massed there, I should think,
  Waiting to see some wonder momently
Grow out, stand full, fade slow against the sky
  (That’s the pale ground you’d see this sweet face by),
All heaven, meanwhile, condensed into one eye
  Which fears to lose the wonder, should it wink.
 

John Everett Millais MRS COVENTRY PATMORE Oil on panel. 1851 Fitzwilliam Museum, Cambridge

Джон Эверетт Миллес МИССИС КОВЕНТРИ ПАТМОР. Дерево, масло. 1851 Музей Фицуильяма, Кембридж

ЕЕ ЛИЦО

 
Головку эту я бы написал
  На теплом фоне бледно-золотистом,
Тосканском, – высветлив щеки овал,
  А губ рисунок безупречно чистым
Оставил бы – и никаких теней,
  Лишь рот слегка разомкнут: не для смеха,
Что портит профиль, но как будто к ней
  Медовый гиацинт, ее утеха,
Свои тугие тянет бубенцы,
Что тычутся ей в губы, как птенцы.
  Вот шеи стебелек в охват ладони —
  Как он на палевом сиял бы фоне! —
Вот подбородка совершенный плод…
Корреджо заполнял церковный свод
  Сплошь ангелами в облачных провалах
  И отблесках горящих, нежно-алых;
Смешались нимбы, воздух напряжен:
  Какая огненная колесница
  Сейчас пред ними вспыхнет и затмится?
О, этот тусклый золотистый тон,
  Под стать ее головке, – он оттуда!
  И глаз раскрыт: сморгнешь – упустишь чудо.
 

Перевод М. Бородицкой

ЭЛИЗАБЕТ БАРРЕТ БРАУНИНГ
ELIZABETH BARRETT BROWNING

Филд Тэлфорд ПОРТРЕТ ЭЛИЗАБЕТ БАРРЕТ БРАУНИНГ 1859 Национальная портретная галерея, Лондон

ЭЛИЗАБЕТ БАРРЕТ БРАУНИНГ (6 МАРТА 1806–29 ИЮНЯ 1861)

Известнейшая поэтесса викторианской эпохи. Родилась в Коксхоу-холле (графство Дарем), в семье наследников вест-индских плантаторов. Она получила хорошее домашнее образование; родители всячески поощряли ее в литературных занятиях. Ее первый сборник, «Опыт о разуме и другие стихотворения», был опубликован в 1826 г. В 1835 г. Элизабет вместе с семьей переехала в Лондон; в 1838 г. опубликовала сборник «Серафимы и другие стихи» (The Seraphim and Other Poems),после чего ее имя стало широко известно читающей публике. Дальний родственник Джон Кеньон познакомил поэтессу с ведущими литераторами, включая У. Вордсворта, С. Т. Кольриджа, Т. Карлейля и А. Теннисона. Литературная слава Э. Баррет была такова, что по смерти У. Вордсворта в 1850 г. она явилась серьезной соперницей А. Теннисона в числе претендентов на звание поэта-лауреата.

Элизабет с юных лет страдала тяжелым недугом; считая себя умирающей, целые дни проводила в постели, принимала только старых друзей – и все свое время посвящала поэзии, прозе и переводам. В 1845 г. Роберт Браунинг, под впечатлением от ее сборника «Стихотворения» (1844), положил начало любовной переписке. Элизабет тайно обвенчалась с ним в 1846 г.; супруги уехали в Италию и со временем обосновались во Флоренции. В 1849 г. у них родился сын, ставший впоследствии скульптором. Два самых известных произведения Э. Баррет были написаны после встречи с Робертом: «Сонеты с португальского» ( Sonnets from the Portuguese,44 любовных сонета, созданных в период 1845–1846 гг. и опубликованных в 1850 г.) и «Аврора Ли» (Aurora Leigh,1856).

Элизабет умерла на руках у мужа 29 июня 1861 г.; похоронена во Флоренции.

Эдгар По заимствовал размер поэмы Э. Браунинг «Поклонник леди Джеральдины» ( Lady Geraldine’s Courtship)для своего «Ворона», искренне восхищался ее талантом и посвятил ей сборник «Ворон и другие стихотворения», называя «благороднейшей представительницей своего пола». Ее поэзия оказала сильное влияние на творчество американской поэтессы Эмили Дикинсон. В списке из 57 имен «Бессмертных», составленном У. Х. Хантом, значится и имя Элизабет Баррет Браунинг – отмеченное одной звездочкой.

FROM ‘SONNETS FROM THE PORTUGUESE’

I

 
I thought once how Theocritus had sung
Of the sweet years, the dear and wished-for years,
Who each one in a gracious hand appears
To bear a gift for mortals, old or young:
And, as I mused it in his antique tongue,
I saw, in gradual vision through my tears,
The sweet, sad years, the melancholy years,
Those of my own life, who by turns had flung
A shadow across me. Straightway I was ’ware,
So weeping, how a mystic Shape did move
Behind me, and drew me backward by the hair;
And a voice said in mastery, while I strove, —
‘Guess now who holds thee?’ – ‘Death,’ I said. But, there,
The silver answer rang, – ‘Not Death, but Love.’
 

III

 
Unlike are we, unlike, O princely Heart!
Unlike our uses and our destinies.
Our ministering two angels look surprise
On one another, as they strike athwart
Their wings in passing. Thou, bethink thee, art
A guest for queens to social pageantries,
With gages from a hundred brighter eyes
Than tears even can make mine, to play thy part
Of chief musician. What hast thouto do
With looking from the lattice-lights at me,
A poor, tired, wandering singer, singing through
The dark, and leaning up a cypress tree?
The chrism is on thine head, – on mine, the dew, —
And Death must dig the level where these agree.
 

XIV

 
If thou must love me, let it be for nought
Except for love’s sake only. Do not say,
‘I love her for her smile – her look – her way
Of speaking gently – for a trick of thought
That falls in well with mine, and certes brought
A sense of pleasant ease on such a day’ —
For these things in themselves, Beloved, may
Be changed, or change for thee, – and love, so wrought,
May be unwrought so. Neither love me for
Thine own dear pity’s wiping my cheeks dry, —
A creature might forget to weep, who bore
Thy comfort long, and lose thy love thereby!
But love me for love’s sake, that evermore
Thou mayst love on, through love’s eternity.
 

XXI

 
Say over again, and yet once over again,
That thou dost love me. Though the word repeated
Should seem ‘a cuckoo song,’ as thou dost treat it,
Remember, never to the hill or plain,
Valley and wood, without her cuckoo-strain
Comes the fresh Spring in all her green completed.
Beloved, I, amid the darkness greeted
By a doubtful spirit-voice, in that doubt’s pain,
Cry, ‘Speak once more – thou lovest!’ Who can fear
Too many stars, though each in heaven shall roll,
Too many flowers, though each shall crown the year?
Say thou dost love me, love me, love me – toll
The silver iterance! – only minding, Dear,
To love me also in silence with thy soul.
 

XXIV

 
Let the world’s sharpness, like a clasping knife,
Shut in upon itself and do no harm
In this close hand of Love, now soft and warm,
And let us hear no sound of human strife
After the click of the shutting. Life to life —
I lean upon thee, Dear, without alarm,
And feel as safe as guarded by a charm
Against the stab of worldlings, who if rife
Are weak to injure. Very whitely still
The lilies of our lives may reassure
Their blossoms from their roots, accessible
Alone to heavenly dews that drop not fewer,
Growing straight, out of man’s reach, on the hill.
God only, who made us rich, can make us poor.
 

XXVI

 
I lived with visions for my company
Instead of men and women, years ago,
And found them gentle mates, nor thought to know
A sweeter music than they played to me.
But soon their trailing purple was not free
Of this world’s dust, their lutes did silent grow,
And I myself grew faint and blind below
Their vanishing eyes. Then thoudidst come – to be,
Beloved, what they seemed. Their shining fronts,
Their songs, their splendours (better, yet the same,
As river-water hallowed into fonts),
Met in thee, and from out thee overcame
My soul with satisfaction of all wants:
Because God’s gifts put man’s best dreams to shame.
 

XLIII

 
How do I love thee? Let me count the ways.
I love thee to the depth and breadth and height
My soul can reach, when feeling out of sight
For the ends of Being and ideal Grace.
I love thee to the level of every day’s
Most quiet need, by sun and candle-light.
I love thee freely, as men strive for Right;
I love thee purely, as they turn from Praise.
I love thee with the passion put to use
In my old griefs, and with my childhood’s faith.
I love thee with a love I seemed to lose
With my lost saints – I love thee with the breath,
Smiles, tears, of all my life! – and, if God choose,
I shall but love thee better after death.
 

Sir Edward Coley Burne-Jones THE LOVE SONG Oil on canvas. 1868–1877 The Metropolitan Museum of Art, New York City

Эдуард Коули Бёрн-Джонс ЛЮБОВНАЯ ПЕСНЬ Холст, масло. 1868–1877 Музей Метрополитен, Нью-Йорк

ИЗ ЦИКЛА «СОНЕТЫ С ПОРТУГАЛЬСКОГО»

I

 
Я вспоминала строки Феокрита
О череде блаженных, щедрых лет,
Что смертным в дар несли тепло и свет,
И юных вёсен их венчала свита, —
И, мыслями печальными повита,
Сквозь слезы памяти глядела вслед
Скользнувшей веренице тусклых лет,
Чьи тени мрачным холодом Коцита
Мне в душу веяли – и стыла кровь;
Как вдруг незримая чужая Сила
Меня, рванув, за волосы схватила
И стала гнуть: «Смирись, не прекословь!»
«Ты – Смерть?» – изнемогая, я спросила.
Но Голос отвечал: «Не Смерть – Любовь».
 

Перевод Г. Кружкова

III

 
Неровня мы, возлюбленный мой брат!
Столь многим суждено нам различаться —
Представь, как наши ангелы дичатся
Друг друга, и крылами бьют не в лад.
Ты – гость желанный царственных палат,
Где песнь твою встречает плеск оваций
И блеск очей, с какими не сравняться
Моим, когда в них слезы заблестят…
Тебе ли из окна следить за мною,
Бродяжкой бедной, что в полночный час
Поет про мир, объятый мглой ночною,
К ночному кипарису прислонясь?
Лоб твой помазан миром, мой – росою,
И смерть одна лишь поравняет нас.
 

Перевод М. Бородицкой

XIV

 
Коль вправду любишь ты – люби во имя
Самой любви. Не говори: «Я в ней
Люблю улыбку, плавный звук речей,
Спокойный взор и мысли, что с моими
Текут в согласье – всё невозмутимей
И всё согласнее с теченьем дней».
Любовь, от сих изменчивых вещей
Зависящая, держится лишь ими
И рушится легко… Любимый мой!
Люби не ради жалости сердечной:
Не то, обретши радость и покой,
Твою любовь утрачу я навечно.
Люби лишь из любви, любви одной —
Внезапной, беспричинной, бесконечной.
 

Перевод М. Бородицкой

XXI

 
Скажи: люблю – и вымолви опять:
Люблю. Пусть это выйдет повтореньем
Или кукушки на опушке пеньем,
Не бойся уши мне прокуковать —
Ведь без кукушки маю не бывать
С его теплом, голубизной, цветеньем…
Любимый, слишком долго я сомненьем,
В ночи подкапывающим, как тать,
Была томима. Повтори мне снова:
Люблю. Пускай, как звон колоколов,
Гудит и не смолкает это слово:
Люблю. Подманивай, как птицелов,
Короткой, звонкой трелью птицелова.
Но и душой люби меня. Без слов.
 

Перевод Г. Кружкова

XXIV

 
Пускай жестокий Мир, как нож складной,
Защелкнется, не причинив урона,
В ладони у Любви – и усмирённо
Затихнет ярый вопль и шум земной.
Как хорошо, возлюбленный!
С тобой Я чувствую себя заговорённой
От всех клинков и стрел. Ты – оборона
И крепь моя; за этою стеной
Вдали от толп – незримо, потаённо —
Из данных нам природою корней
Мы вырастим два стебля, два бутона,
Две лилии – жемчужней и светлей
В лучах росы, чем царская корона!
А сколько жить им, небесам видней.
 

Перевод Г. Кружкова

XXVI

 
Любимые виденья с малолетства
Мне заменяли братьев и сестер,
И вслушиваясь в их созвучный хор,
Иного я не мыслила соседства.
Но время шло, ветшали тени детства:
Покрылся пылью пышный их убор
И лютни смолкли… Опустевший взор
Да оторопь остались мне в наследство.
Но Ты пришел! В тебе, моя любовь,
Все призраки, мне прежде дорогие,
Жизнь обрели – не просто плоть и кровь:
Так влажная становится стихия
Святой водой… Душа моя! Так вновь
Дар Божий посрамил мечты людские.
 

Перевод М. Бородицкой

XLIII

 
Как я тебя люблю? Сейчас скажу:
Люблю тебя вне всех координат
И вне земных и внеземных преград,
Люблю – и Небу это докажу.
Люблю тебя – любви своей служу
И утром, и когда горит закат,
Люблю – и не хочу иных наград,
Люблю – и этим правом дорожу.
Люблю тебя с той страстью детской веры,
Что прежде гасла свечкой на ветру,
Люблю, и верю, и мечусь в жару
Своей любви. Люблю тебя без меры,
Люблю, как жизнь, – а если я умру,
Моя любовь взойдет в иные сферы.
 

Перевод Е. Третьяковой

John Everett Millais THE BRIDESMAID Oil on panel. 1851 Fitzwilliam Museum Cambridge

Джон Эверетт Миллес ПОДРУЖКА НЕВЕСТЫ Дерево, масло. 1851 Музей Фицуильяма, Кембридж