Текст книги "Поэтический мир прерафаэлитов"

Автор книги: Альфред Теннисон

 
Мой филин слеп и неуклюж,
Не ловит он мышей к тому ж,
      В упор не видит ничего,
И перьев он лишен, —
      За исключением того,
Которым пишет он.
 
 
Мой крот слегка подслеповат,
Он под землей не ищет клад,
      Ни черной шкурки, ни хвоста
При нем в наличье нет, —
      За исключением, когда
Он в черный фрак одет.
 
 
Нескладный филин мой, прозрей,
О крот, протри глаза скорей:
      Ужели ты совсем слепой? —
Ну, погляди вокруг!
      «Что? Где?» – бормочет дурень мой,
И в голосе испуг.
 

Наконец, прозревший Кэйли сделал предложение. И тут выяснилось (почему только теперь?), что в вопросах веры он агностик. Последовал разрыв. Впрочем, трудно сказать, насколько серьезными были намерения Кристины, чего ей больше хотелось – счастья или еще раз убедиться в его невозможности. Она была обречена печали, обручена с печалью…

В 1861 году вышел сборник Кристины Россетти «Рынок гоблинов и другие стихотворения»; он стал первым большим литературным успехом прерафаэлитов. В книгу вошло и стихотворение «В гору»:

 
Всё ли он в гору ведет, этот путь?
      Да, и дорога длинна.
Значит, весь день не придется вздохнуть?
      Весь, от зари дотемна…
 
 
Ждет ли ночлег на вершине холма?
      К ночи приют ты найдешь.
Как же найти, коль опустится тьма?
      Мимо него не пройдешь [9]9
  Перевод О. Полей.


[Закрыть].
 

Замечательный английский критик Франк Лукас пишет: мистическая атмосфера этого стихотворения впечатляет сильнее, чем самые страшные стихотворения Эдгара По. Хотя здесь и нет никакого нарочного запугивания – «возле озера духов Обера, в заколдованных чащах Уира…» Потому что самое ужасное – не искусственные плоды фантазии, а привычные вещи, «когда они вдруг изменяются и становятся чужими и зловещими: так смерть от родной руки страшнее, чем от незнакомого убийцы» [10]10
  Lucas F. L.The Victorian Poems. Cambridge, 1940. P. 126.


[Закрыть].

Диапазон тем Кристины Россетти не широк, но в точном соответствии с законами физики, что проигрывается в расстоянии, выигрывается в силе.Ее стихи так просты, что их виртуозное мастерство незаметно для читателя. Не верится, что эти стихи сочинялись в раздумьях, что морщился лоб, зачеркивались и исправлялись строки. Кажется, чувство просто вылилось из сердца поэта в мелодичных стихах – естественно, как вода изливается из родника.

Стихи женщин-поэтесс обычно эмоциональней и больше основаны на непосредственном опыте, чем стихи мужчин, которые любят странствовать в самых отдаленных областях воображения, забывая порой о доме и о самих себе. Впрочем, бывают и исключения: стихи Эмили Бронте, фрагменты драматических хроник придуманной страны, загадочного королевства Гондал…

Рядом с Кристиной Россетти можно поставить еще одну поэтессу, ее современницу, достигшую большой литературной известности. Поначалу жизнь Элизабет Баррет складывалась так же грустно, как у Кристины. Ее и без того хрупкое здоровье стало ухудшаться после падения с лошади, трагическая смерть утонувшего в море брата еще больше ее подкосила. Как и Кристина, Элизабет писала стихи с раннего детства. Первый свой сборник она опубликовала в двадцать лет. Ее стихи имели широкий резонанс. Стихотворение «Плач детей», направленное против детского труда, привело к принятию в Парламенте закона, ограничивающего рабочий день несовершеннолетних. Баллада «Поклонник леди Джеральдины» послужила, между прочим, ритмическим образцом для «Ворона» Эдгара По. Кроме того, «Джеральдина» привлекла внимание поэта Роберта Браунинга, решившего познакомиться с автором. Знакомство переросло в любовь, которая поначалу испугала Элизабет: она была на шесть лет старше жениха, и отец был против ее замужества. Они обвенчались тайно, и Роберт Браунинг увез жену в Италию, где здоровье Элизабет поправилось, и она прожила пятнадцать счастливых лет, родила сына, написала много стихов, литературная слава ее еще больше укрепилась. В 1850 году после смерти Вордсворта ее даже рассматривали как кандидата на звание поэта-лауреата наряду с Теннисоном.

Изданные анонимно «Сонеты, переведенные с португальского» – история любви Роберта и Элизабет или, если точнее – выражение благодарности мужу за дар любви и новой жизни. В первом сонете она описывает, как тяжелы были годы перед их встречей, как неумолимо клонилась к концу ее жизнь.

 
… Как вдруг незримая чужая Сила
Меня, рванув, за волосы схватила
И стала гнуть: «Смирись, не прекословь!»
«Ты – Смерть?» – изнемогая, я спросила.
Но Голос отвечал: «Не Смерть – Любовь».
 

Чета Браунингов – редкий примеров столь гармоничного союза двух поэтов. Их история стала легендой английской литературы, она отражена в книгах (например, в повести Вирджинии Вульф «Флаш»), по ней был снят телесериал. Но не всем так неожиданно везет в жизни, как мисс Элизабет Баррет.

V

А вот судьба Уильяма Морриса кажется счастливой от начала и до конца. Он родился в богатой семье, с детства увлекался рыцарскими историями и балладами о Робин Гуде. Родители подарили ему игрушечные детские доспехи, в которых он разъезжал по лесу на своем пони, как настоящий рыцарь. Средневековое оружие, одежда и вообще жизнь той эпохи стали его увлечением, так что когда Д. Г. Россетти пригласил его в бригаду художников расписывать дискуссионный зал Оксфордского союза, – а темой росписей Россетти взял легенды о рыцарях короля Артура, – то именно двадцатилетнему Моррису поручили наброски костюмов и подготовку реквизита. Он заказывал в местной кузнице кольчуги и мечи рыцарей по своим рисункам и следил за их исполнением.

Настоящим живописцем Моррис так и не стал (за всю жизнь написал лишь несколько картин), зато сделался превосходным дизайнером, иллюстратором, керамистом, витражистом и так далее, инициатором движения Arts and Crafts,ставившего своей задачей возродить старые ремесла, вернуть рабочим радость творческого труда и дать англичанам – вместо стандартной, конвейерной мебели и утвари – оригинальные вещи ручной работы. Таков был ответ Морриса машинной цивилизации, таков был на этом этапе его бунт против капитализма. (Тут можно уточнить, что его социалистические идеи шли не от Карла Маркса, с чьим «Капиталом» он познакомился позже, а от Карлейля и Рёскина, и имели отчетливо романтический оттенок.)

Всю жизнь Моррис занимался прикладными искусствами и ремеслами – от знаменитого «Красного дома», настоящего прорыва в гражданской архитектуре и дизайне, до основанного им издательства «Келмскотт-пресс», чьи иллюстрированные книги стали шедеврами книжного искусства. Энергия Морриса, его разносторонняя деятельность, включая его стихи, романы и статьи (двадцать четыре тома посмертного собрания сочинений) действительно впечатляют. Вот человек, на чьем надгробии можно было бы написать старинную эпитафию: «Отдохни, труженик, наконец-то отдохни».

Бо́льшая часть поэтической деятельности Морриса приходится на двадцатилетие с 1857 до 1877 года, от его первой поэмы «Защита Гвиневры» на тему артуровских легенд до «Сигурда Вольсунга и падения Нибелунгов» по мотивам германского эпоса. Между прочим, советское литературоведение всегда благосклонно относилось к Уильяму Моррису как участнику социалистического движения; но ни одна из поэм Морриса, ни один из его романов, написанных в жанре, который сейчас называют фэнтези, так и не были напечатаны до конца советской эпохи. Почему при своем убеждении, что искусство не может быть прихотью эстета, но должно служить человечеству, Моррис писал только о прошлом, не эскапизм ли это?

Ответ можно найти в «Лекциях об искусстве» Джона Рёскина, точнее, во второй лекции, озаглавленной «Отношение искусства к религии »: «Высшее, что может сделать искусство, – это представить истинный образ благородного человеческого существа. Оно никогда не делало больше этого; оно не должно делать меньше этого» [11]11
  Рёскин, Джон.Лекции об искусстве. М., 2006. С. 80. Перевод П. Когана. Выделено самим Дж. Рёскином.


[Закрыть]. В четвертой лекции «Отношение искусства к пользе» Рёскин повторяет эту мысль и продолжает: вот почему лучшими произведениями великих художнических школ были портреты, в которых отображается возвышенная человеческая душа.

Эти благородство и возвышенность Моррис видел в героях своих любимых легенд, он был уверен, что созерцание таких качеств в чистом, освобожденном от повседневной шелухи виде должно стать примером и лекалом для читательской души.

Уильям Йейтс, «последний прерафаэлит», многому научившийся у Морриса, в пьесе «На королевском пороге» излагает, по существу, те же мысли устами ирландского поэта Шонахана. С пренебрежения поэзией начинается перерождение, порча мира, наставляет Шонахан своих учеников и заставляет их припомнить свои уроки.

– Почему поэзия так чтима?

– Потому что поэты вывешивают над детской кроваткой мира образы той жизни, какая была в раю, чтобы, глядя на эти картины, дети мира росли счастливыми и радостными.

– А если искусство исчезнет?

– А если оно исчезнет, – отвечает Старший Ученик, —

 
Мир без искусства станет словно мать,
Что глядя на уродливого зайца,
Родит ребенка с заячьей губой.
 

Сравним со словами Джона Рёскина в той же четвертой лекции: «Искусство Греции погибло не потому, что оно достигло формальной точности в изображении формы, а потому, что низость проникла в его сердце».

VI

Только читая Россетти и Морриса, понимаешь, насколько обязана им поэзия Уильяма Йейтса. Т. С. Элиот был прав, говоря о раннем Йейтсе, что тот «блуждал в кельтских сумерках, а скорее в сумерках прерафаэлитства, используя кельтский фольклор почти так же, как Уильям Моррис использовал фольклор скандинавский. В этой прерафаэлитской фазе Йейтс был далеко не последним из прерафаэлитов» [12]12
  Элиот Т. С.Назначение поэзии. Москва; Киев, 1997. С. 294–295.


[Закрыть].

Эстетические пристрастия молодого Йейтса не случайны. Его отец, художник Джон Батлер Йейтс, был в молодости близок к прерафаэлитам, но отошел от них, стараясь обрести свой особый индивидуальный стиль. В детстве Уильям жил в Бедфорд-Парке в Лондоне, особой «артистической деревне», где с 1875 года селились художники и литераторы. Это место не было похоже ни на какой другой район Лондона. Каждый дом строился по особому проекту, каждая вещь в доме была индивидуальной, даже улицы шли не прямо, а как вспоминал потом Йейтс, непринужденно изгибались, если нужно было обойти какое-то растущее на пути дерево.

Неудивительно, что Йейтс увлекся прерафаэлитами еще в юности. Между прочим, он и возлюбленную себе выбрал по этому канону. Глядя на портреты Мод Гонн, нельзя не заметить, что его идеал как будто сошел с картины Россетти, который любил писать один и тот же женский тип: «длинные и сильные, почти мужские шеи, тяжеловатые нижние части лица и роскошные, неправдоподобно пышные волосы» [13]13
  Россетти. Д.Г.Письма. С. 37.


[Закрыть].

Ричард Элман, биограф Йейтса, Джойса и Уайльда, пишет: «Йейтс долгое время следовал эстетическим принципам Россетти и Уильяма Морриса. Их сложные ритмы подходили к тем необычным темам, которые его увлекали, и герметически изолировали стихи от так называемой действительности. Прерафаэлитизм вскоре соединился в его сознании с магией, и украшенный стиль стал частью некоего таинственного ритуала» [14]14
  Ellmann Richard.The Man and his Masks. N.Y., London, 1979. P. 139.


[Закрыть].

VII

Если мы посмотрим в более широкой перспективе, то убедимся, что творчество прерафаэлитов не было каким-то сугубо островным и изолированным явлением: оно шло в русле развития европейской литературы – хотя и своим, особым рукавом.

В 1852 году, почти одновременно с возникновением Братства прерафаэлитов, в Париже вышел сборник «Эмали и камеи» Теофиля Готье. Уже название книги строит мостик от словесного искусства к пластическому. В программном стихотворении «Искусство» он пишет их через запятую:

 
Чем злей упорство ваше,
Слог, мрамор и эмаль,
Тем краше
Стих, статуя, медаль.
 

«Отношение к языку как к палитре, к листу бумаги как к холсту и к прилагательному как к мазку» было исконно присуще этому, по выражению Бодлера, «безупречному чародею французской словесности» [15]15
  Поэзия Франции. Век XIX.Сост. и вступ. статья С. Великовского. М., 1985. С. 15.


[Закрыть].

Да и сам Шарль Бодлер не зря много лет работал художественным критиком – искусство живописи было для него прекраснейшим из искусств. В стихотворении «Маяки», своего рода каталоге любимых художников, он каждому из них посвятил по четверостишию, найдя потрясающий словесный эквивалент не одной картине, но творчеству художника в целом. Например:

 
Леонардо да Винчи, в бескрайности зыбкой
Морок тусклых зеркал, где, сквозь дымку видны,
Серафимы загадочной манят улыбкой
В царство сосен, во льды небывалой страны.
 
 
Рембрандт, скорбная, полная стонов больница,
Черный крест, почернелые стены и свод,
И внезапным лучом освещенные лица
Тех, кто молится Небу среди нечистот [16]16
  Перевод В. Левика.


[Закрыть].
 

Выход в 1866 году альманаха «Современный Парнас» ознаменовал возникновение «Парнасской школы»: Леконт де Лиль, Теодор де Банвиль и другие. Но самым талантливым в группе парнасцев был в то время еще двадцатичетырехлетний Жозе Мариа де Эредиа, уроженец Кубы, потомок испанского конкистадора, прибывшего в Америку вместе с Колумбом.

Его любимым жанром, как и у Россетти, были сонеты. «С 1866 года Эредиа стал участником мировой славы и останется им на века», – писал позже Верлен. Но беспримерная строгость к себе заставляла поэта работать с предельной тщательностью, а выпускать готовые сонеты в печать редко и скупо. Лишь в 1893 году его знаменитые «Трофеи» выйдут наконец отдельной книгой. Образ отрешенного от мира художника-ювелира он даст в своем сонете «Ponte Vecchio»:

 
Там мастер ювелир работой долгих бдений,
По фону золота вправляя тонко сталь,
Концом своих кистей, омоченных в эмаль,
Выращивал цветы латинских изречений.
 
 
Там пели по утрам с церквей колокола,
Мелькали средь толпы епископ, воин, инок;
И солнце в небесах из синего стекла
Бросало нимб на лоб прекрасных флорентинок.
 
 
Там юный ученик, томимый грезой страстной,
Не в силах оторвать свой взгляд от рук прекрасной,
Замкнуть позабывал ревнивое кольцо.
 
 
А между тем иглой, отточенной как жало,
Челлини молодой, склонив свое лицо,
Чеканил рукоять тяжелого кинжала [17]17
  Перевод М. Волошина.


[Закрыть].
 

Разница между прерафаэлитами и парнасцами существенна: субъективность прерафаэлитской мечты и парнасское стремление к объективности, даже прохладности стиха. Но сходных черт больше, главное – это культ красоты и уход от низкого практицизма века. Пусть прерафаэлитов скитания уводят в глубины мифа и сказки, а парнасцев – в экзотические страны (де Лиль) и прошедшие эпохи (Эредиа), но сам дух странничества их роднит. Николай Гумилев, как известно, переводил Теофиля Готье и считал его одним из четырех краеугольных камней акмеизма. Но Россетти его тоже привлекал; еще в 1906 году в цикле «Беатриче» (по-видимому, посвященном Анне Горенко) он упоминает его имя как мастера-ювелира и пилигрима Любви:

 
Жил беспокойный художник.
В мире лукавых обличий —
Грешник, развратник, безбожник,
Но он любил Беатриче.
 
 
Тайные думы поэта
В сердце его прихотливом
Стали потоками света,
Стали шумящим приливом.
 
 
Музы, в сонете-брильянте
Странную тайну отметьте,
Спойте мне песню о Данте
И Габриеле Россетти.
 

VIII

После Первой мировой войны в мире все круто изменилось. «Обветшалые кумиры» в искусстве были решительно свергнуты (или сброшены с парохода современности). Не избежала подобной участи и поэзия прерафаэлитов. Само прилагательное «викторианский» приобрело тогда негативный смысл, – что зафиксировано словарями английского языка. Едва ли это справедливо: лицемерие, ханжество и эгоизм существовали в обществе и до, и после викторианского периода, который в этом отношении вряд ли особенно выделялся.

Как пишет К. Рикс, было особое обстоятельство, вызвавшее столь сокрушительную атаку на викторианскую поэзию, помимо естественной смены поколений. Подъем новой литературы в первый послевоенный период совпал с утверждением литературной критики как научной дисциплины. Апостолы модернизма соединились с академическими учеными в беспрецедентный союз, и ущербность викторианской поэзии была, так сказать, «доказана». Главную скрипку в этом ансамбле играл влиятельный критик Ф. Р. Ливис, а истинным вдохновителем был Томас Элиот, чего Ливис не скрывал: «Именно мистер Элиот наиболее полно объяснил нам всю слабость этой традиции» [18]18
  Цит. по: The New Oxford Book of Victorian Verse.Ed. by Christopher Ricks. Oxford, 2002. P. xxviii.


[Закрыть].

Потребовалось смена не одного, а двух поколений, чтобы читатели и критики избавились от трепета перед почти безраздельно господствовавшим авторитетом. Викторианский период в искусстве реабилитирован и привлекает к себе все большее внимание. Теперь мы можем по достоинству оценить и достижения викторианской поэзии: драматические монологи Браунинга, уникальную поэзию нонсенса и, конечно, творчество прерафаэлитской школы. Как писал Мандельштам в 1914 году:

 
И не одно сокровище, быть может,
Минуя внуков, к правнукам уйдет…
 

С прерафаэлитами в точности так и получилось.

АЛЬФРЕД ТЕННИСОН
ALFRED TENNYSON

Джеймс Мадд ФОТОПОРТРЕТ АЛЬФРЕДА ТЕННИСОНА, 1-го БАРОНА ТЕННИСОНА 1861 Национальная портретная галерея, Лондон

АЛЬФРЕД ТЕННИСОН (6 АВГУСТА 1809–6 ОКТЯБРЯ 1892)

Виднейший английский поэт XIX века; поэт-лауреат с 1850 г. Родился в Сомерсби (Линкольншир) в семье священника. Получил образование в Тринити-Колледже Кембриджского университета. Продолжил в своем творчестве традиции Озерной школы. Основные мотивы поэзии Теннисона – патриархальные нравы прошлого, сельская идиллия, семейные ценности, самоотверженная любовь; источником вдохновения поэту служат классическая античность, героическое средневековье, народные предания и легенды. Широкую известность Теннисону принесли сборник элегических стихотворений «In Memoriam А.Н.Н.» (1850), посвященный трагической смерти друга, поэмы «Мод» (Maud,1855) и «Принцесса» (The Princess, 1847) и в особенности цикл «Королевские идиллии» (Idylls of the King) – стилизованный пересказ легенд о короле Артуре и рыцарях Круглого Стола. Многие цитаты из произведений Теннисона в английском языке стали крылатыми; фраза «Бороться и искать, найти и не сдаваться» из стихотворения «Улисс» вошла в русский язык. Теннисон – девятый по частотности цитирования автор, согласно «Оксфордскому словарю цитат».

Прерафаэлиты лично познакомились с поэтом в 1849 г., когда Теннисон начал позировать скульптору Томасу Вулнеру, члену Братства, получившему заказ на медальон с изображением поэта. У. Х. Хант, Д. Г. Россетти, Дж. Э. Миллес, Э. Сиддал искренне восхищались поэзией Теннисона. На сюжеты его произведений художники-прерафаэлиты создали немало картин: «Леди Шалотт» У. Х. Ханта и Дж. У. Уотерхауса, «Леди Клер» Дж. У. Уотерхауса, «Мариана» и «Канун святой Агнессы» Дж. Э. Миллеса, «Король Кофетуа и нищенка» Э. Бёрн-Джонса и многие другие. Работами прерафаэлитов украшено первое иллюстрированное издание А. Теннисона, «Стихотворения», опубликованное в издательстве Эдуарда Моксона в 1857 г. В списке из 57 имен «Бессмертных», составленном У. Х. Хантом («не существует иного Бессмертия, нежели то, что сосредоточено в этих именах»), значится и имя Теннисона – отмеченное одной звездочкой. Среди горячих почитателей таланта Теннисона была сама королева Виктория, даровавшая поэту титул баронета в 1884 г. – так Теннисон первым стал пэром Англии, получившим титул благодаря поэтическим заслугам.

ST. AGNESʼ EVE

 
Deep on the convent-roof the snows
    Are sparkling to the moon:
My breath to heaven like vapour goes;
    May my soul follow soon!
The shadows of the convent-towers
    Slant down the snowy sward,
Still creeping with the creeping hours
    That lead me to my Lord:
Make Thou my spirit pure and clear
    As are the frosty skies,
Or this first snowdrop of the year
    That in my bosom lies.
 
 
As these white robes are soil’d and dark,
    To yonder shining ground;
As this pale taper’s earthly spark,
    To yonder argent round;
So shows my soul before the Lamb,
    My spirit before Thee;
So in mine earthly house I am,
    To that I hope to be.
Break up the heavens, О Lord! and far,
    Thro’ all yon starlight keen,
Draw me, thy bride, a glittering star,
    In raiment white and clean.
 
 
He lifts me to the golden doors;
    The flashes come and go;
All heaven bursts her starry floors,
    And straws her lights below,
And deepens on and up! The gates
    Roll back, and far within
For me the Heavenly Bridegroom waits,
    To make me pure of sin.
The sabbaths of Eternity,
    One sabbath deep and wide —
A light upon the shining sea —
    The Bridegroom with his bride!
 

John Everett Millais ST AGNES’ EVE Engraved by Dalziel Brothers Reproduced in: Alfred, Lord Tennyson. Poems. London, 1857

Джон Эверетт Миллес КАНУН СВЯТОЙ АГНЕССЫ Гравюра изготовлена фирмой «Дэлзил Бразерз» Воспроизведена в книге: Alfred, Lord Tennyson. Poems. London, 1857

КАНУН СВЯТОЙ АГНЕССЫ

 
Подлунным светом снег блестит,
    В морозной мгле, как дым,
Мое дыханье ввысь летит —
    Лети, душа, за ним.
Все резче тени на снегу
    От монастырских стен,
Все ближе час, когда смогу
    Земной покинуть плен,
Чиста отныне и навек,
    Как этот лунный свет,
Как этот нежный первоцвет,
    Что на груди согрет.
 
 
Как белый мой наряд не бел
    Пред снежной белизной,
Как огонек свечи несмел
    В сравнении с луной,
Так и душа моя темна
    Перед душой Твоей,
Так и земная жизнь бедна
    Пред той, что ждет за ней.
О, расстели передо мной
    Колючих звезд поток,
Введи сверкающей звездой
    В небесный Твой чертог!
 
 
И я иду к златым вратам
    В бездонной вышине,
И вспышки звезд то тут, то там
    Путь освещают мне,
Все выше, дальше – и врата
    Распахнуты, и вот
Пред Женихом, светла, чиста,
    Невеста предстает.
Безбрежный вечности покой
    Торжественен и тих.
Сʽвет над равниною морской —
    С невестою Жених!
 

Перевод О. Полей