Текст книги "Печать Цезаря"

Автор книги: Альфред Рамбо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

ХII. Урок политики

Вся Галлия находилась в волнении. Почти все племена чувствовали тяжесть руки Цезаря, но никто из них не хотел терпеть поражения, и все старались сговориться с соседями, чтобы действовать общими силами. Послы переходили от одного племени к другому, и в ожидании общего восстания там и тут вспыхивали преждевременные беспорядки.

Со времени своего возвращения с острова Британии Цезарь всю Галлию опутал сетью своих шпионов.

Чтобы обеспечить себе друзей среди галлов он восстановил у карнутов и у зенонов царскую власть, исчезнувшую почти во всей Галлии. Царями он назначил людей, вся заслуга которых заключалась в низкопоклонничестве перед римлянами.

Карнуты убили своего предателя, зеноны тоже хотели убить своего, но он успел убежать. Цезарь отправил в эту часть Галлии легион, не столько для того, чтобы подавить беспорядок, на что у него не хватало людей, а чтобы наблюдать за волнениями.

На севере Амбиорикс возмутил эбуронов, и те взяли римский лагерь, уничтожили целый легион и сложили к ногам своего предводителя римского золотого орла, десять знамён и головы двух легатов[10]10
  Так назывались у римлян посланники, которые отправлялись к другим правительствам или народам.


[Закрыть], Сабина и Котты. Вскоре и другой римский легион подвергся нападению того же Амбиорикса и был так ловко окружён в своём лагере, что ни один человек не мог выйти из него!

Один легион был уничтожен и другому готовилась та же участь! Значит римлян-то можно было побивать!

На юге также мало-помалу готовилось всеобщее восстание галлов, и таким образом война и тайное восстание со всех сторон распространялись по стране паризов. Друид был прав: мы могли спастись только в союзе. Но всё-таки время взяться за оружие ещё не наступило. Мы были окружены легионами: вся сила Рима, по-видимому, сосредоточилась на этой части Галлии. Ещё с большими предосторожностями, чем обыкновенно, Цезарь устраивал лагеря, возвышая валы и усиливая караулы.

Нам следовало остерегаться, чтобы каким-нибудь неловким поступком не навлечь на себя бурю, и мы с величайшей осторожностью начали готовиться к восстанию. Во всех наших деревнях принялись ковать наконечники копий и стрел. Оружие, которого мы не умели делать, я поручил купить купцам Лютеции и просил, чтобы они хранили тайну. В лесу я вырыл громадные ямы и зарыл в них зерновой хлеб. Лошади были выпряжены из плугов и поставлены на овёс и ячмень, чтобы откормить их для войны.

Я постоянно посылал гонцов ко всем предводителям паризов, чтобы поддерживать в них бодрое настроение, и просил их всегда быть готовыми и на бросать нас в случае нужды; кроме того я собирал отовсюду сведения и часто ездил в Лютецию, где меня принимали с полным уважением, как дорогого гостя.

Зима прошла, наступило лето, потом и осень, а я всё ещё не мог подать знака к восстанию. Между тем вся Галлия подготовлялась, и Цезарь не покидал наших окрестностей, за исключением тех случаев, когда он отправлялся в тот или иной поход, о судьбе которых мы узнавали только по его окончании.

Таким образом этот год прошёл для нас довольно мирно; это был последний год перед всеобщим восстанием и страшной борьбой за свободу. В жизни моей он ознаменовался многими событиями, о которых я не могу умолчать.

В то время, как первые жёлтые цветы стали распускаться в сырых лесных прогалинах, Вергугодумно, один из старейшин Лютеции, приехал сообщить мне, что Цезарь созывает собрание всех галльских племён, друзей и союзников Рима, и что паризы должны послать туда своих уполномоченных.

– Отправляйтесь туда, если хотите! – отвечал я. – Что касается меня, то я не пойду: я не друг римлян.

– На тех, кто не явится на собрание, он будет смотреть как на врагов, и на них-то прежде всего пошлёт свои легионы. Наверное карнуты и зеноны не поедут. Это уж их дело. Нам же, как его ближайшим соседям, нечего обращать на себя его внимание.

– Ну да, обыкновенные уловки! – вскричал я. – Избегать первых ударов, не попадаться первыми навстречу бешеному зверю... Но ведь надо же кому-нибудь начинать!

– Отлично, – насмешливо отвечал мне старейшина. – Ты говоришь как герой. Отлично! Ну, так начнём! Прежде всего никто из паризов не должен показываться на собрании. Цезарь сразу заметит наша отсутствие. У него под руками четыре легиона, что составит с союзниками пятьдесят тысяч человек. Все они через три дня могут быть у нас. Готов ты принять их?

– Паризы храбры, – с некоторым смущением отвечал я.

– Да, но только нас будет всего десять тысяч против пятидесяти. Между нами много людей, никогда не бывших на войне, ремесленников, выведенных из мастерских, крестьян, плохо вооружённых, и рабов, которым совершенно всё равно, какому служить господину. У Цезаря же все настоящие солдаты, люди выдержанные, привыкшие к летнему зною и к зимнему холоду, способные сделать два перехода по горло в воде... И вот ты увидишь, как распорядятся в Альбе африканцы с чёрными лицами, для которых каждый гвоздь представляет ценность.

– Так что же делать?

– Не расходиться с нами. Жители Лютеции должны действовать за одно с жителями реки. Постараться, чтобы Цезарь не заметил на собрании нашего отсутствия. Наш совет пошлёт уполномоченных, и ты будь с ними, так как отсутствие такого предводителя, как ты, будет сейчас же замечено. Чем ты рискуешь? Надо непременно посмотреть этого человека и послушать, что он нам скажет. Это нам не помешает быть готовыми к предстоящей борьбе.

– Я много лет слышу о предстоящей борьбе, и все говорят, что вот-вот она начнётся...

– Выслушай меня до конца и прости старику, что он даёт тебе урок политики. Знай прежде всего, что восстание белгов, арморийцев и других пограничных племён не имеет никакого значения. Не это может спасти Галлию. Надо, чтобы зашевелился центр, а центр занят двумя могущественными народами, союзниками которых можно назвать почти все народности Галлии. До тех пор, пока эдуи и арвернцы будут терпеть у себя начальников, преданных римлянам, нам нельзя трогаться, с риском сломать себе головы. А ты видишь, что в продолжение пяти лет Цезарь действует огнём и мечом в нашей Галлии, и ни арвернцы, ни эдуи не шевельнулись; они даже помогают римлянам. Почти вся Галлия разделяется между этими двумя народами, и если они когда-нибудь соединятся, несмотря на соперничество и разъединяющую их ненависть, то вся Галлия поднимется. Война перенесётся в Римскую провинцию, Цезарь будет откинут по другую сторону Альп, в Верхнюю Италию, и вызван в Рим, где врагов его и ненавистников удерживают только постоянно получаемые известия о победе. В Риме тотчас же начнётся междоусобная война; все угнетённые народы сразу восстанут, начиная от мавров в Африке и кончая сирийцами в Азии. Но пока ни арвернцы, ни эдуи не подают признаков жизни, и потому в настоящее время у нас нет другого выбора, как только принять приглашение Цезаря или ждать нападения... На что же ты решаешься?

– Я поступлю так, как сделают жители Лютеции... Но сначала мне надо посоветоваться со своими.

Я собрал своих воинов и ближайших начальников. Старейшина повторил им вкратце то, что говорил мне, и я поддержал его. Они отвечали:

– Нам приятнее было бы встретиться с Цезарем лицом к лицу на поле брани, чем в собрании, где ведутся пустые разговоры. Но всё-таки мы увидим и послушаем кое-что. Разговор ни к чему не обязывает Мы согласны, во всяком случае, с тем, что решит Венестос.

XIII. Собрание в Самаробриве.

Мы отправились на собрание в Самаробриву, город амбиенов на Сомме. Нас было человек двадцать начальников, как из города Лютеции, так и из другим паризских местностей, и всех сопровождали наши лучшие воины.

На третий день путешествия мы переехали мост через Сомму и въехали в город, где с трудом нашли помещение, так как город оказался чуть ли не меньше Лютеции. Он был полон галльских шлемов со сквозным гребнем. Здесь собрались главные начальники всех племён, поклоняющихся Тейтату. Эдуи, заметные по своим чёрным глазам и свежему цвету лица, переходили от одних к другим, заискивая и ласкаясь, порицая Амбиорикса и его варваров, хвастаясь своим значением при Цезаре и предлагая своё покровительство. Рано утром мы с паризскими уполномоченными переправились на правый берег, где должно было происходить собрание. Четыре римских легиона заняли площадь с трёх сторон, оставив четвёртую для уполномоченных Таллии. Три стены четырёхугольника так и сверкали на солнце. Ах, друзья мои, что за порядок был, какая дисциплина и какая тишина в этим рядах! Каждого солдата с железным шлемом, со спущенным забралом, с застёгнутой чешуёй, в латах из стальных кусочков, с железными наплечниками – можно было принять за Статую, если бы сквозь забрало не сверкали чёрные глаза и от поднимавшейся равномерно груди не сверкали металлические пластинки лат. У всех было одинаковое вооружение, у всех сбоку висел коротенький меч, на левой руке был надет четырёхугольный щит с извивающейся молнией, а в правой руке копьё. Под латами все были одеты в тунику из коричневой шерстяной ткани и в серые шерстяные штаны, доходившие до колен. Шея, руки и икры были голые, на ногах они носили сандалии.

Все они точно не замечали нас, и всё внимание их было обращено на их начальников. Центурионы, старые служаки, поседевшие под латами, с грудью, покрытой знаками отличия, ходили между рядами и осматривали оружие.

Глядя на этих солдат, трудно было предположить, что они сделали такие утомительные походы, с тяжёлыми ношами, целыми днями пробиваясь по камышам и болотам. На их одежде не было ни пятнышка, ни дырки. Тело их было вымыто в бане, оружие отшлифовано, шерстяная одежда вычищена. От них пахло мускусом и розовой водой, так как Цезарь любил, чтобы солдат одевался тщательно и не забывал даже подушиться. Он говорил, что щёголи дерутся не хуже других.

Перед рядами каждого легиона проезжали взад и вперёд верхами начальники отдельных частей, два легата, шесть трибунов и квестор, все в шлемах с громадными красными султанами, в латах из золотых пластинок и в длинных пурпуровых плащах.

Над рядами, между блестящими копьями виднелись крылья золотого орла каждого легиона, насаженного на древко, убранное разными медалями, говорившими о победах, с целыми пучками лент и гирляндами цветов, и красное знамя каждой когорты, на котором виднелись четыре золотые буквы S.P.Q.R., то есть: «Senatus populus que romanus» («Сенат и народ римский»).

По другую сторону виднелись металлические и чешуйчатые латы конницы, блестевшие из-под больших плащей зелёной шерстяной ткани с красными каймами, низенькие шлемы римских и испанских всадников, шлемы с крыльями галльских союзников и белые плащи африканских наездников. Мешки от этих плащей, накинутые на голову, были зачастую привязаны верёвкой так, что спускались на лицо, точно чепцы крестьянок. Издали эти африканцы походили на старух, но вблизи всякого поражал блеск их чёрных продолговатых глаз, горбатый огромный нос, чёрная борода, тёмный цвет кожи и зверское выражение лица.

Несколько далее виднелись поднятые, как гигантские руки брёвна вроде мачт, лишённых оснастки, бронзовые бараньи головы на шестах, громадные тяжёлые кузова на блестящих железных колёсах. Это были знаменитые римские стенобитные и метательные орудия, отдельные части которых носили названия: баллиста, катапульта, башня[11]11
  Баллиста – метательная машина для бросания камней или длинных заострённых брёвен. Катапульта имела вид большого лука и служила для метания больших стрел с железными наконечниками. Башни были подвижные, строились из дерева, имели несколько этажей. Внизу помещался таран, а вверху солдаты.


[Закрыть].

Посреди площади возвышалась на насыпи площадка – преториум, с которого начальники римским войск судили обыкновенно побеждённых народов и говорили к своим солдатам.

Раздались трубные звуки конницы, и пехота заиграла на рожках. По всем рядам пронеслась команда, военачальники на лошадях и центурионы захлопотали перед рядами; последние точно ещё более окаменели, и ни одно копьё не возвышалось над другим; золотые орлы поднялись ещё выше.

Со стороны римского лагеря показалось облако пыли, сквозь которое блестели шлемы, сверкали мечи, развевались султаны. Отряд обогнул правое крыло римских рядов и остановился у преториума. Человек среднего роста, в золотых с узорами латах, в красных сапожках, в пурпуровом плаще, с непокрытой головой, поднялся по ступеням и встал перед троном из слоновой кости, сиявшим на возвышении. Из великолепной свиты, окружавшей его и состоявшей из галльских вождей, испанских и римских военачальником, одни, не сходя с лошадей, остались внизу, а другие поднялись по ступеням и встали полукругом вокруг Цезаря.

Я ясно рассмотрел красную юбку на голых ногах, коротенький меч на левом бедре и бледное, худое лицо с редкими и тщательно зачёсанными вперёд волосами, высокий лоб, орлиные глаза, большой, выдающийся подбородок, выбритое лицо, морщинистые щёки, изредка оживляемые улыбкой, но по большей части совершенно неподвижные. Это был маленький человек с гибкими членами, с нежными тонкими руками, с узкими плечами и, я бы сказал, с несколько восточным лицом. Итак, передо мной стоял человек, который побеждал великанов, разрушал укреплённые города, покорял Рейн и океан, уничтожал целые народы. На его гордом лице не видно было никакого человеческого чувства, кроме разве властолюбия и полного равнодушия к страданиям смертных, как будто бы он был сделан не из того теста, что другие люди.

Каждый из тысячи галльских вождей, собравшихся у подножья преториума, теснился, чтобы хорошенько рассмотреть его.

Цезарь одним взглядом сосчитал нас. По лбу его с быстротой молнии пробежала складка досады, чуть-чуть исказившая углы его рта, и я услышал, как он ясно проговорил стоявшим около него:

– Ну, видите? Они не приехали!

Они, очевидно, означало зенонов и карнутов.

По быстро данному приказанию, пять или шесть человек отделились от свиты, встали на землю на одно колено, разложили папирусы и, подняв перья, стали ждать. Я понял, что он стал диктовать несколько писем в одно время. Перья бегали по папирусу. Когда письма были кончены, они сложили листки, растопили воск на зажжённом факеле, принесённом солдатом, а Цезарь, сняв с пальца перстень, запечатал им вместо печати. .

Этот перстень своим блеском обратил моё внимание. Он был сделан из массивного золота, с большим круглым красным камнем, на котором что-то было вырезано, – кажется, образ женщины.

Всё это длилось не более минуты. Писавшие встали, засунули письма за пазуху и сейчас же вскочив на лошадей, поскакали по различным направлениям.

Цезарь подошёл к своему краю возвышения, окинул всех нас быстрым взором и резким, отчётливым, повелительным голосом проговорил следующее:

– Благодарю вас, что вы явились на мой призыв. Я жалею, что не вижу между вами гостей, на которых рассчитывал, и жалею не за себя, а за них...

Несмотря на то, что он отлично владел собой, мы чувствовали, что всё в нём кипело. Он ходил взад и вперёд по возвышению, и вдруг, остановившись, обратился к нам:

– Многие из тех, что находятся здесь, плохо меня знают! Люди клевещут на меня! Они, конечно, рисуют меня жаждущим побед и галльской крови... Какие победы одержаны мной в эти шесть лет войны? Какие кельтские или белгские земли присоединил я к римской провинции? Разве я не оставил каждому народу его земли, его законы, его богов, его сенат? Я пришёл к вам на ваш зов. Я воевал с гельветами, чтобы спасти эдуев и приморские народы от страшного нашествия: воевал с белгами, потому что они нападали на ремов, с венетами, потому что они разбойничали на море и грабили корабли соседних племён. Ссылаюсь на уполномоченных этих народов, умолявших о моей помощи. Они стояли передо мной на коленях, как перед благодетелем. Кровью своих солдат купил я вашу независимость, отнял ваши земли у жадных германских орд, у зарейнских бродяг. Уполномоченные эдуев, секванов и приморских народов, возражайте на это, если я говорю не истинную правду!

После этих слов в рядах начальников, преданных Риму, послышались редкие, тихие, нерешительные возгласы.

– Вам тоже говорили о моих жестокостях. Но с кем же я был жесток? С венетами, которые задержали моих послов, совершив преступление, наказуемое даже вашими богами. С Амбиориксом и его воинами, пригласившими на совещание моего легата Сабина и подлым образом убившими его? Ни с одним галльским народом не вёл я войны, несправедливо вызванной. Сколько раз на вызовы отвечал я терпением, прощением и забвением! Уполномоченные ремов, помните вы старцев, явившихся ко мне с распростёртыми руками и умолявших меня сжалиться над вашим народом? Припомните женщин с распущенными волосами, обезумевшими от ужаса и с вершин укреплений подававших мне своих младенцев. Уполномоченные эдуев, разве я не обратил внимания на ваши мольбы?

На этот раз начальники эдуев и ремов с жаром захлопали в ладоши и закричали:

– Да, ты был отцом для нас и наших союзников!

Резкий голос друида Дивитиака проговорил:

– Презри клевету, Цезарь! Раздави её ногой своей, Цезарь продолжал:

– Галлы! Вам описывают римлян, как иноземцев, которых следует теснить и изгонять. Но почему римляне могут быть более чужими в Галлии, чем германцы, утвердившиеся на всём левом берегу Рейна? Наш язык, галлы Кельтики, для вас понятнее, чем язык большей части белгов; а для вас, галлы Бельгии, понятнее, чем язык ваших ближайших соседей. Некоторые друиды призывают против нас своих богов, тогда как мы поклоняемся тем же богам, что и вы, только под другими именами. Всё нас соединяет. У нас так же, как у вас, есть сенат, сословие всадников, верховные жрецы... Вам говорят, что я вношу к вам рабство. Взгляните на наши легионы: сколько солдат, набранных в Верхней Италии из ваших братьев, помнят ещё, как предки их говорили на одном с вами языке! Из приближённых мне военачальников сколько родилось в римской провинции, и в жилах их течёт галльская кровь! В самом нашем сенате, собрании богоподобных граждан, вы встретите старых предводителей кельтских племён. Наш город, наше войско никогда не было закрыто для людей вашего племени. Я пришёл к вам только для того, чтобы скрепить старый союз и предложить вам разделить с нами завоевание и обладание всем светом. Я пришёл для того, чтобы дать всадникам высокое положение, чтобы покровительствовать честному работнику, обезопасить торговые пути, почтить жрецов, действительно преданных святому делу... Не так ли, Дивитиак, мой благородный и учёный друг?

И Дивитиак отвечал:

– Наши боги – ваши боги, и ваша родина будет нашей.

Но присутствующие, за исключением эдуев, ремов и начальников арвернцев, все молчали. Видно было, что Цезарь был недоволен этой холодностью. Кажется, он посмотрел на паризов, когда стал продолжать свою речь.

– В таком случае, что же значит это горячее сочувствие к Амбиориксу и его головорезам? Огорчение при известии о наших победах и радость при ложных слухах о нашем невозможном поражении? Это очевидное презрение к нашим самым верным союзникам и расположение к нашим врагам? К чему эти предсказания друидов о будущем унижении наших орлов? К чему эти разъезды гонцов, выслеживание того, что делается в наших лагерях, поспешная продажа скота, тайная покупка оружия и лошадей, эти склады хлеба в укреплённых городах и в лесах? К чему это? Что от меня надо? Если хотят войны, то следует заявить об этом открыто! Отправляйтесь в таком случае к белгам, которыми вы восторгаетесь и которые завтра перестанут существовать. Для меня, для моих храбрых солдат, для моих верных союзников в Кельтике и Бельгии это будет лишним походом!

Из того, что легат был предательски убит, что две или три когорты были разбиты, вы воображаете, что римлян можно победить! Да если бы даже кому-нибудь и удалось уничтожить мои восемь легионом, то не следует забывать, что в Риме их сорок! Можно ли забывать, что Рим нельзя истощить войнами, что ребёнок вырастет там, чтобы отмстить за отца? Можно ли забывать, что весь свет, начиная от стрелков на Тигре до наездников на Атласе, вооружится и выступит под нашими знамёнами? Рим видывал врагов более страшных, чем Амбиорикс! А где же они теперь? Разве несокрушимая скала Капитолия поколебалась? Ганнибал только видел стены Рима, а войти в него не мог. Он был разбит в своей Африке, нагнан своими собственными гражданами и присуждён к позорной смерти в далёкой Азии. А Ганнибал не то, что Амбиорикс.

Всякий раз, как Цезарь произносил имя Амбиорикса, глаза его так и сверкали ненавистью. Он закончил речь так:

– Бороться с Римом – это бороться с богами. Такая борьба должна кончиться поражением и смертью... Я сказал то, что должен был вам сказать, не столько из любви к Риму, сколько по истинной дружбе к вам... Вы видите мои легионы: они приведены сюда для того, чтобы успокоить добрых и заставить трепетать злых. Люди умные должны это понять!.. Теперь меня призывают другие заботы; а через две недели все галлы соберутся ещё раз. Будьте на этом собрании: я буду на нём, и там вы увидите мои легионы со знамёнами, на которых будут написаны новые победы... Расходитесь!

Таким образом кончилось собрание. Мы поехали в город, и все мы, галльские вожди, ехали молча.

На следующий день я разбудил своих людей, и мы потихоньку поехали в Лютецию. Мы увидели, что дорога была истоптана бесконечным множеством сандалий, множеством копыт и изборождена колеями от тяжёлых колёс. Мы узнали, что ещё ночью Цезарь с легионами прошёл по этой дороге, направляясь к Сене.

Когда мы прибыли в Лютецию, нам сказали, что Цезарь тут проходил и вернулся через сорок восемь часов, поспешно направляясь к северо-востоку. В несколько дней поход против карнутов и зенонов был окончен. Мы были поражены быстротой его походов. Мы только что видели его на юге, как он был уже на севере и с яростью побивал непокорных. Через несколько недель мы узнали, что он перекинул мост через Рейн и во второй раз переправился через большую реку, чтобы распространить ужас в германских лесах.

Нам было тяжело, но мы не падали духом... Боги наконец освободят нас: два раза человек этот переплывал через океан и два раза через Рейн; морские боги не всегда терпели такую наглость человека. Морские волны уже раз разбили его флот, – почём знать, может быть Рейн разрушит его мост?