Текст книги "Печать Цезаря"

Автор книги: Альфред Рамбо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 14 страниц)

XIX. Конец изменника

Не прошли мы и ста шагов, как вдруг увидели в одном из переулков города Кереторикса, по-видимому, спешившего в ставку.

Он посмотрел на нас сначала с удивлением, потом с яростью, точно понял, что произошло.

– Куда ты идёшь? Откуда ты? – крикнул он, бросившись на меня.

– Тебе что за дело? – отвечал я. – Иди своей дорогой, мы с тобой никогда вместе не шли.

Я говорил с ним совершенно спокойно, боясь, чтобы ссора не привлекла внимания какого-нибудь римского начальника. К счастью, переулок был пуст. Вдоль стен лежали трупы, но живых не было ни души.

– Вот как! – вне себя закричал он. – Я знаю, откуда ты идёшь. Ты идёшь из главной ставки! Конечно, ты покорился, потому что у тебя правая рука так же обнажена, как и у меня.

– Может быть. Только тебе до этого дела нет.

– Нет, есть дело, потому что ценой твоей покорности ты выкупил эту женщину из плена.

– Может быть.

– Это моя пленница. Вчера я освободил её из рук врагов, которые готовы были разорвать её. Я велел свести её к Цезарю, и он обещал мне её за мои заслуги.

– Ты разве не знаешь, что это моя невеста? Впрочем, я дал Цезарю за неё выкуп, и он не изменит своему слову...

– Он мог тебе отдать Негалену Авлеркскую, но...

– Что ты хочешь сказать?

– Но он не отдал бы тебе Амбиориги, дочери Амбиорикса... Я теперь всё знаю. Да, дочь Амбиорикса...

– Молчи, несчастный!

– Ты утаил от Цезаря истину. Я тоже скрыл её от него. Но теперь мне нет причины молчать, и я бегу...

Я загородил ему дорогу.

– Ты бежишь, чтобы выдать её на муки! Разве ты этого не понимаешь? Если бы Цезарь только подозревал, что она дочь человека, уничтожившего его легион, дочь человека, которого он ненавидит более, чем Верцингеторикса...

– Если бы он подозревал, говоришь ты? Он будет уверен в этом. Твою Амбиоригу он удержит заложницей, чтобы победить упорство отца; а чтобы отомстить ему, её предадут самой мучительной смерти... Ты меня спрашиваешь, понимаю ли я это? Успокойся!.. Я этого и хочу. Амбиорига погибнет для меня, но погибнет и для тебя. Она никому не достанется. А ты погибнешь вместе с ней.

Ненависть сводила его с ума. Глаза у него выскакивали из орбит, а зубы скрежетали.

– Кереторикс! – сказал я ему. – Выслушай меня. Ты уже заявил себя, как дурной галл, как настоящий изменник; а теперь из изменника ты сделаешься убийцей, убийцей женщины! Вспомни, чей ты сын!

Кроткими и убедительными словами я пытался пробудить в этой испорченной душе хотя бы искру благородства, хотя бы какой-нибудь остаток любви к родине. Но всё было тщетно. Слова мои только бесили его.

– Так, так! – в ярости говорил он. – Вы всегда потешались над моей одеждой, над моей любовью к итальянским произведениям. На пиршествах я служил мишенью для ваших варварских шуток; я был чем-то вроде шута, с которым всё можно себе позволять. Вы избегали меня как зачумлённого, и слушали все доносы, все клеветы моих врагов, моих неверных подчинённых. После битвы при Люкотице ваш совет в Лютеции постановил забрать все мои земли, предать меня позору, и ваши друиды осудили меня на вечное изгнание... Теперь настал мой черёд, настал час мщения! И ты, глупец, воображаешь, что я пропущу такой случай!

– Ты стараешься казаться хуже, чем ты в действительности есть, – проговорил я, – и преувеличиваешь нашу вину перед тобой. Не поддерживай в себе озлобления... Не губи души своей.

– Венестос! – перебила меня Амбиорига, хранившая до той поры глубокое молчание. – Оставь этого предателя! Пусть он идёт доносить Цезарю! Когда служители проконсула прибегут сюда, они не найдут меня живой.

Одну минуту меня подмывало броситься на Кереторикса и убить его, не дав ему проговориться, но раны мои так ослабили меня, что у меня недоставало сил вытащить меч. У Амбиориги мелькнула та же мысль, но у неё не было оружия.

– Послушай, – сказала она мне. – У тебя есть меч, а у меня сила. Я поражу этого предателя.

Кереторикс вынул меч из ножен и сказал:

– Драться с тобой? Нет, нет! Быть убитым, не отомстив? Да что вы? Убить вас? Ваша смерть от руки палача Цезаря будет для меня гораздо приятнее. Розги и секира ликтора, конечно, лучше моего меча.

К нам приближалась римская стража. Мы чувствовали, что погибли: мы не могли ни захватить Кереторикса, ни помешать ему исполнить его намерение. Мы пошли далее, но пошли не к свободе, ожидавшей нас в конце нашего счастливого пути, а к геройскому самоубийству или к позорной смерти.

Кереторикс окликнул нас, проговорив:

– Ну, до свидания, друзья мои! Через несколько минут вы увидите, умею ли я отдавать долг благодарности.

В эту минуту из груды покойников поднялась тень, бледная, окровавленная, с луком в руках. Не успели мы узнать Поредоракса, как свистнула стрела, и его бывший начальник, простреленный между плеч, упал ниц с пронзённым сердцем.

Поредоракс наконец смыл рабские знаки со своих плеч. Он снова лёг, глядя на нас помутившимися глазами.

Когда к нему подошла стража, он уже не дышал. Что же касается до Кереторикса, то солдаты повернули его и, небрежно отпихнув ногой к стене, проговорили:

– Ещё галльская скотина! Одной меньше, – вот и всё!

Они прошли дальше...

Таким образом предатель умер от рук богов, а не от наших, и преступная душа его опустилась в мрачную преисподнюю.

Мы продолжали наш путь и прошли к такому месту, где через городскую стену было видно всё вчерашнее поле битвы.

Только тут мог я начать говорить и сказал Амбиориге:

– Ну вот, я почти сделался наёмником Цезаря! Я, воин Верцингеторикса, приверженец свободы!.. Но зачем же ты кивнула головой, точно советуя мне принять предложение Цезаря?

– Зачем я кивнула головой? Какая-то высшая воля наклонила мою мятежную голову, и я тотчас же усмотрела будущее в неопределённой улыбке Цезаря, когда он сказал тебе: «Не римлян же дать мне тебе в противники!» Да, он даст тебе римлян. Он хочет удовлетворить жажду своего честолюбия кровью для него более дорогой, чем кровь галлов. Легионы римские сразятся ради свободы Галлии. Мы не могли их уничтожить, но они уничтожат сами себя. Иди! Иди помочь им! Вернись же к Цезарю и скажи ему: «Я твой!» Нет, ты не сделался из воина Верцингеторикса наёмником Цезаря: ты остаёшься галльским воином... Вернись к проконсулу. Я даю тебе одобрение за себя и за отца моего Амбиорикса, и за пленного Верцингеторикса, приговорённого к казни, и за всех усопших на поле битвы.

Вечером я увиделся с Цезарем.

– Прежде всего, – сказал он мне, – ты дашь мне клятву не принимать участия ни в каком восстании.

Как мог я принимать участие в каком-нибудь восстании? Я знал, что дома не найду ни единого всадника, ни единого конюха, ни даже крестьянина, способного взяться за оружие... Все пали в битве при Люкотице и под горой Алезией... Я знал, что у меня дома не осталось ни единой боевой лошади, ни копья, ни меча.

Я обещал Цезарю оставаться спокойным.

– Теперь вернись домой, – продолжал он, – И постарайся успокоить умы жителей Лютеции и паризов. Помни, что если что-нибудь меня ещё задержит в Галлии, то мне придётся отложить исполнение моих широких планов и замедлить наше славное шествие по пути к славе.

Затем он прибавил:

– Я не думаю, чтобы ты мне понадобился ранее, как через год. Я призову тебя, когда будет нужно.

XX. Возмездие Галлии

Когда я вернулся в Альбу с Амбиоригой и с пятьюдесятью паризами, которых я спас от рабства, я нашёл свои владения совершенно разграбленными.

Все начальники, подвластные моему отцу, были убиты, и я отдал участки земли их детям. Владения мои были для меня слишком велики, так как земля имеет ценность только тогда, когда её можно обрабатывать и имеются люди. Но у нас столько погибло крестьян, что за сохой пришлось ходить старикам, женщинам и детям.

Почти все лошади погибли на войне; скот съело войско, и вместо быков приходилось запрягать в соху ослов и рабов. За недостатком рук трава осталась не скошенной, а засеянные поля, истоптанные проходившими отрядами, не дали и четвёртой части обычного урожая.

Вырыв золото и серебро, зарытое в известных мне местах, продав несколько клочков земли около горы Люкотиц обитателям Лютеции и заняв у них денег, я кое-как поправил хозяйство.

При посредстве моего друга Марона я выкупил у итальянских купцов многих из своих крестьян, взятых в плен. Кроме того, я взял на свои земли изгнанных из страны войной и вернувшихся обратно землепашцев, которые, потеряв кров и пристанище, женились на вдовах моих погибших крестьян.

Вы, конечно, угадали, что, прибыв на место, я прежде всего стал просить Амбиоригу согласиться выйти за меня замуж, чему столько раз мешали различные трагические события. Свадьба наша не была сыграна с былой роскошью. Свидетелями были несчастные крестьяне, несколько начальников соседних долин, избавившихся от смерти, и несколько старейшин Лютеции, которая только что начинала возрождаться. Свадебные подарки были скромны, так как все мы были бедны, но они были поднесены от души.

Друид, которого так любила моя мать, состарился точно на сто лет и дрожащим голосом проговорил над нами благословение. Слова венчания, в которых говорилось о счастье, довольстве, богатстве, плодородии, прямо опровергались окружавшей нас бедностью и боязнью подвергнуться новым испытаниям. Ржи, которой осыпают новобрачную, было очень мало, так как её берегли для посева. С тяжёлым сердцем и с глазами, полными слёз, преклонили мы колени у подножия кургана, насыпанного над телами моих доблестных родителей.

Даже само пиршество было печально. Где были люди, своей весёлостью оживлявшие празднества в Альбе? Где был Зубр-Боиорикс, Цингеторикс-Петух, Карманно-Кукушка, Думнак и Арвирах, два неразлучных героя? В какой области блаженства звучала арфа Вандило и где меч Придано? Куда делись геройские порывы, безграничная уверенность в силу наших рук, рассказы об охотах, и сражениях, весёлые песни и воинственные пляски с мечами?

Но печальная обстановка, при которой был заключён наш брак, не умалила нашего счастья.

Я наконец женился на женщине, предназначенной мне самими богами, женщине, которую я впервые встретил в лесу на берегу Сены; я женился на Амбиориге, дочери славнейшего народного вождя, ради которой я совершил столько славных подвигов, которая поддерживала во мне любовь к родине и повела меня по дороге героев.

Когда у нас родился первый сын, в ней произошла перемена. Она навсегда отказалась от меча, принялась за прялку и сделалась образцовой хозяйкой. Она была преданной супругой и нежной матерью. Глядя на неё с ребёнком на руках, улыбающуюся в ответ на его первую улыбку, никто не сказал бы, что это та самая женщина, которая топтала золотого орла римского легиона и которая упала под стенами Алезии, стащив вслед за собой целый плетень укреплений римского лагеря!

Мы старались устроить себе спокойную жизнь. Прошло то время, когда разъезжали гонцы из деревни в деревню, когда известия передавались криком с горы на гору и заставляли нас волноваться! Теперь Галлия безмолвствовала!

О тесте моём Амбиориксе мы не имели никаких сведений: он, вероятно, скрылся куда-нибудь, где мог жить на свободе.

Теперь вся Галлия успокоилась, и война обрушилась на дворцы Лациума. Через два года после падения Алезии цезарские легионы были стянуты в сердце Италии, среди плодородных хлебных полей, чудных виноградников, оливковых деревьев, под сенью платанов и других незнакомых нам деревьев.

Кроме знаменитых легионов там было двадцать две галльских когорты, над знамёнами которых красовались бронзовые жаворонки: жаворонок – птица, любимая кельтами, птица, поднимающаяся в поднебесье, откуда слышится её чудное пение, птица, постоянно перелетающая из одного мира в другой. В рядах галльских воинов я узнавал лиц, участвовавших в великой войне, сражавшихся под горой Люкотиц, под Аварикумом, под Алезией, воинов Камулогена, Литавика, Вергассилавна, всех любителей славы и добычи и всех добрых товарищей. И сам я скакал у них на правом крыле с отрядами своих всадников в крылатых шлемах, с длинными рыжими усами, с частью тех самых воинов, что сражались против римлян в Галлии.

С ними я в продолжение четырёх лет дрался под знамёнами Цезаря, с ними я переплыл через сердитые валы Адриатического моря, терпел голод в Греции и здесь у города Фарсала бросался на восставших против Цезаря римские легионы[13]13
  При этом городе в 48 г. до Р. X. произошло решительное сражение между Цезарем и Помпеем, боровшимся за власть. Закончилось оно полным поражением последнего.


[Закрыть], смешанные с азиатскими отрядами.

Мы дрались там один против трёх. Сам Цезарь выучил нас, как надо пробивать римский четырёхугольник, как надо колоть мечом римскую конницу, как рубить прямо в лицо молодых римлян-всадников для того, чтобы юнцы из римской знати, очень заботящиеся о своих лицах, спешили повернуться к нам спиной.

Солдаты Цезаря выучили нас не давать пощады побеждённым, потому что в междоусобных войнах после каждого убитого оставался пустой дворец, сокровища и земли, которые можно было разделить между победителями.

Вместе с Цезарем я переплыл на римских галерах Средиземное море, высадился в стране, залитой удивительным светом, и увидел нумидийских всадников и слонов, а также и царей с бронзовым цветом лица. И всё это бежало от нас.

Африканские города, заселённые римскими гражданами, открывали свои двери перед галльскими всадниками; массы народов с мольбами бросались перед нами на колени, а жрицы с чёрного цвета телом плясали, потрясая бубнами перед нашими конями. Они плясали, думая успокоить гнев наш и заставить нас забыть, что много столетий тому назад галльские Бренны были распяты на крестах в их горах. Тогда многие из галлов умерли у них с голоду, и если кости их ожили, то по-галльски рассказали бы нам о своих несчастьях.

Сам Цезарь выучил нас побивать лёгкие нумидийские отряды тяжестью наших коней, облачённых в колючие латы, колоть слонов в хоботы так, чтобы они бежали обратно и давили бы римские же когорты, и выучил брать приступом римские лагеря.

Ужас и дыхание смерти пронеслось над римской аристократией, для которой мы были только варварами. Побеждённый римлянин стоял в цене ниже побеждённого при Алезии галла: его нельзя было сделать даже рабом, потому что он был римским гражданином; его можно было только убить. И дело дошло до того, что сами римляне стали упрекать нас в мягкосердечии к их собратьям.

В одной из этих междоусобных битв я вдруг встретил того самого Лабиена, голос которого раздавался на паризских долинах и на укреплениях римских лагерей под Алезией. Приняв нас за латинов, он хотел привлечь нас своим красноречием на сторону сената. Он подскакал к нам на коне и снял шлем, для того чтобы мы узнали его. Но, подъехав к нам, он увидел длинные рыжие усы, голубые глаза, крылья орла на шлемах, бобров на щитах, а на знамёнах милую птичку, вовсе не походившую на римского орла. Он быстро надел шлем и хотел повернуться, но не успел. Меч одного из моих воинов поразил его насмерть.

Я взял его меч и знаки отличия; кроме того, я взял множество золотых ожерелий и запястий римских центурионов и трибунов, много венцов азиатских и африканских царей, подобранных на поле битвы. Но зато вместе с этим я получил немало ран.

Нашими галльскими победами мы обратили Цезаря в какого-то бога. Перепуганные римляне воздвигали ему статуи в своём республиканском городе; на его голову, всё более и более лысевшую, они возлагали золотые венки.

Мы радовались, глядя на их унижение. Мало того, что они поклонялись мраморным и бронзовым идолам, – они стали поклоняться смертному, человеку, который был у меня в руках, под моим мечом! Мы в свою очередь заставили их поклоняться победителю, которому они нас заставили кланяться.

Мы снова стояли лагерем под стенами Рима. Цезарь, заняв место наших древних Вреннов, провёл нас по Греции, по Африке, по Испании, где были когда-то наши предки. Теперь он привёл нас даже на укрепления Рима. Ему стоило только подать нам знак, и мы осадили бы Капитолий. Мы узнали бы вкус римских гусей, приготовленных с арвернскими каштанами. Но знака этого он не подал...

Напротив того, до торжественного въезда своего в Рим в сопровождении побеждённых египетских цариц и африканских царей он отпустил нас.

– Я доволен тобой, – сказал он мне. – Ты отлично дрался. Ты хорошо послужил римской свободе...

Римской свободе! Он улыбался своими тонкими губами произнося эти слова, и прибавил:

– Теперь ты можешь вернуться домой. Поезжай залечить свои раны. Может быть, когда-нибудь я позову тебя. Знаешь, из тебя вышел бы славный римский сенатор!..

Цезарь напрасно не оставил нас при себе. Мы не дали бы заколоть его римским сенаторам, бежавшим перед нами с поля брани.

Вернувшись к своей милой Амбиориге и услыхав, что Цезарь был убит римскими заговорщиками, я почувствовал что-то странное.

Конечно, я должен был ненавидеть его за то зло, которое он нам сделал, за все его жестокости у венетов, в Аварикуме, в Алезии, за его варварство с сыном Кельтила, с его родственником Вергассилавном и многими другими храбрецами. Но нельзя драться четыре года под начальством вождя и в некотором роде не привязаться к нему, в особенности, если этот вождь постоянно водил вас к победе.

– Твои победы под знамёнами Цезаря неужели могут заставить тебя забыть твои победы под знамёнами сына Кельтила? – лукаво говорила мне Амбиорига.

Это правда, что за поражениями следовали победы. Я был воином Верцингеторикса и раз он меня поцеловал. Я был солдатом Цезаря, и он обещал мне место в своём сенате. Во мне точно два человека. Неужели я готов сделаться римлянином, как сделались южные галлы? Нет! Нет!

Неужели есть какое-нибудь противоречие в моих чувствах к моим двум начальникам? Не думаю. Я восхищаюсь военными дарованиями Цезаря, и благодарен ему не только за то, что он провёл галлов под крыльями золотого жаворонка по славному пути наших предков, но и за то, что он, может быть показал им путь будущего. Что это будет за будущее? Сам Рим принял на себя труд соединить галлов под одну верховную власть. Он прекратил прежние раздоры, так сильно нас ослаблявшие; в общем несчастье он заставил нас забыть наше старое соперничество.

Вот почему ненависть моя к Цезарю несколько уменьшается. А сын Кельтила? Этим я восхищаюсь беспредельно, люблю его и поклоняюсь как богу. Он был моим первым вождём, и клянусь Камулом, что даже во время римских битв я остался ему верен!

Разумеется, сердцу героя приятно одерживать победы в далёких странах. Но ничто не может сравняться с наслаждением терпеть холод, жажду, голод, ежедневно рисковать своей жизнью, хотя бы в неравной битве, когда это делается ради защиты своей родины. За родину свою отрадно и умереть.

Пусть будет проклят и благословен восьмой год моего всадничества! Год с суровой зимой и сухим летом, год, в который жатва наша погибла от огня и в который люди умирали в городах от голода, год Герговии и Алезии! И теперь из всех лет моей продолжительной жизни я желал бы пережить именно этот год! В этот год я почувствовал, что в моей груди бьётся сердце великого народа!

Почему римляне почувствовали такое уважение к галлам, которых презирали прежде как варваров? Это произошло оттого, что в этот год они поняли, что выше свободы для нас ничего не существовало, и что для неё мы готовы пожертвовать всем. Да, мы были побеждены, но с тех пор римляне могли убедиться на тяжком опыте, что право может быть на одной стороне, а успех на другой.

Когда три богини обрежут нити моей жизни, то не хороните, дети, со мной трофеев, приобретённых мною в Фарсале и в Африке, не кладите и трофея Герговии. Схороните меня с затупленным мечом и в помятых латах, бывших на мне при Алезии. И если вы заимствуете от римлян обычай, который я вовсе не порицаю, высекать на камне имена умерших, то на моей могиле просто оставьте надпись:

«Здесь покоится воин Верцингеторикса»