Текст книги "Печать Цезаря"

Автор книги: Альфред Рамбо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

XIV. Амбиорига

Постоянно стараясь поддерживать союз с паризами против иноземного владычества, я отправился однажды посетить одного предводителя правого берега. Меня сопровождали только Думнак и Арвирах.

Через Сену мы переправились на судне, которое затем спрятали под высокую иву. Пробыв в деревне два дня, мы на обратном пути подъехали к берегу и остановились, чтобы закусить.

Вдруг мы увидели подъехавшего к реке всадника, направлявшегося с северной стороны. Он был вооружён и одет как германец. Всадник был весь в пыли и, очевидно, утомлён, как была утомлена и его лошадь. Нас всего более удивило то, что лицо его было закрыто не только опущенным забралом, но ещё стальной сеткой. Таинственный всадник подъехал к самой воде и древком своей пики стал пробовать глубину. Река была глубока и быстра, что, очевидно, огорчило его. Вдруг он вскрикнул от радости, заметив под ивой наше судно. Соскочив с лошади, он взял её под уздцы и, войдя на судно, вынул меч, чтобы обрубить верёвки.

Думнак и Арвирах тотчас же вскочили, выхватили свои мечи и, бросившись к незнакомцу, стали кричать:

– Стой, бродяга? Для тебя разве мы припасли судно? Сойди прочь!

Незнакомец быстро спрыгнул на берег и древком своего копья ударил направо Арвираха и налево Думнака. Оба упали ниц, вытянув руки, и так как это происходило у самой реки, то оба они попали в воду.

При виде этого я страшно рассердился: в лице моих воинов оскорбляли и меня. Я отвязал своего коня, вскочил на него и, опустив копьё, понёсся на врага.

Увидев меня, он также вскочил на лошадь и поскакал ко мне, также с опущенным копьём, прижав к груди щит.

Моё копьё скользнуло по его щиту, а его копьё разбилось о мой бронзовый пояс. От этих ударов мы почти опрокинулись на спины наших лошадей, а то присели на задние ноги. Конь незнакомца присел так, что не мог уже приподняться и только бился, поворачиваясь то в ту, то в другую сторону, и наконец упал. Всадник ловко успел сбросить стремена и встал, расширив ноги, над упавшим конём.

В этом-то положении он получил мой второй удар, на этот раз мечом. Он отбил мой удар и задел моё плечо. Я ответил вторым ударом, который он опять отстранил и, бросившись на меня, концом своего меча попал в мой пояс, но не сделал мне ни малейшего вреда. Тут я нанёс сильный удар по его шлему, и незнакомец упал ниц. Я соскочил с лошади и, повернув его на спину, приложил меч к горлу.

В эту минуту Думнак и Арвирах вылезали из воды, цепляясь за береговые кусты, мокрые, покрытые тиной, выпуская воду изо рта и из носа. Почувствовав возможность говорить, один из них, ещё захлёбываясь, закричал:

– Бей! Бей! Рази!.. Доконай его, разбойника!

Побеждённый продолжал лежать неподвижно, и мне не хотелось добивать уже поверженного врага. Да и вдобавок, при виде моих верных слуг, мокрых, грязных от тины и запутанных в водорослях, я никак не мог удержаться от смеха, и гнев мой совершенно прошёл. Я ограничился только тем, что поднял забрало, прикрывавшее лицо побеждённого и был совершенно поражён. Я увидел тонкие, гордые, нежные, чисто детские черты лица. Когда шлем был снят совсем, по плечам рассыпались чудные густые белокурые волосы. Это была женщина лет двадцати, не более.

– Рази! Рази! убей! – кричали теперь оба всадника, которые бежали ко мне, махая руками.

Я обернулся к ним и сказал:

– Посмотрите-ка, что мы наделали.

Они взглянули и смутились не менее меня. Я же был вне себя. В сердце у меня зародилось чувство, до сих пор мне совсем неизвестное. Не знаю почему, но я не позволил им дотронуться до незнакомки и помочь мне. Арвирах побежал к реке и зачерпнул шлемом чистой и холодной воды. Я прыснул ею в лицо молодой женщины, от чего она вздрогнула, полуоткрыла глаза и, тяжело вздохнув, снова закрыла их.

Она была жива. Я не мог объяснить себе, почему так страшно был этому рад.

Вскоре она подняла веки, пристально посмотрела на нас большими голубыми глазами, и кротким и умным выражением.

– Выслушай, – сказал я ей, – и ничего не бойся. Я никогда не спрошу у тебя, кто ты и откуда. Я признаю, что ты храбрая женщина, и чувствую это по ране, полученной мной в плечо. Я думаю, что у тебя существуют причины скрываться, так как ты приехала по никому не известным лесным тропинкам и закрывала своё лицо. Мы сохраним твою тайну, какая бы она не была. Мне кажется, ты отправляешься по направлению к югу, мы отправляемся туда же и перевезём тебя на том самом судне, которое ты хотела взять. Лучших провожатых ты не найдёшь, и все мы трое, твои бывшие враги, мои всадники и я, готовы, если нужно, пожертвовать собой для тебя... Я прошу тебя только отдохнуть несколько дней у меня в деревне. Там ты будешь окружена уважением, подобающим твоей храбрости и твоему благородству, так как я вижу очень хорошо, что ты не простого происхождения... Успокойся, умоляю тебя! Я не враг твой, и ты не пленница моя, а почётная гостья. Когда ты восстановишь свои силы, ты свободно можешь отправляться, куда тебе угодно.

Я боялся, что получу отказ, и голос мой принимал оттенки, совершенно мне незнакомые: убедительную мягкость и нежность, почтительную и умоляющую. Я, Венестос, сын Беборикса, самый суровый воин реки Кастора, я умолял! Я умолял побеждённого врага и нисколько этого не стыдился! Даже присутствие моих верных воинов нисколько не смущало меня и не мешало мне говорить.

Она прошептала:

– Благодарю!

Потом, увидев кровь у меня на плече, она прибавила, печально улыбнувшись:

– Прости! – Она произнесла слова эти с выговором белгов, говорящих на нашем языке.

Я не знал, что мне говорить ещё, и тем не менее не мог удержаться, чтобы не говорить, я, молчаливый Венестос, ученик умного Придано. Немного застыдившись, я вдруг спросил у неё:

– Не болит у тебя голова?

И я посмотрел на эту чудную голову, с длинными белокурыми волосами, на которую рука моя так страшно посягнула. Но на волнистых золотистых волосах не было видно ни одной капли крови. Она тихо покачала головой и ответила:

– Почти что нет.

Она немного привстала, осмотрелась кругом и, увидев неподалёку дерево, едва добралась до него и прислонилась к нему спиной. Лицо её, до сих пор такое бледное, начало немного оживать. Она была бела, как лилия, но на щеках стал появляться розовый оттенок. Почтительно наклонившись к ней, я сказал ей:

– Ты приехала издали, по пустынным местам. Не голодна ли ты? Не хочешь ли пить?

Она в знак согласия кивнула головой. Арвирах открыл сумку: там была ещё лепёшка и жареная птица. Думнак снял свою большую фляжку, ещё наполовину наполненную вином. Оба они, подобно мне, заботились о ней. Она ела очень мало, но всё-таки было заметно, что давно голодала. Прикоснувшись к фляжке губами, она точно удивилась и просто сказала:

– Воды!

Мои люди побежали к реке, хотя шлем, только что ими принесённый был ещё полон воды. Напившись, она привстала, с трудом держась на ногах; протянув руку, она положила её ко мне на плечо и, опираясь на него, сказала:

– Идёмте!

Её лошадь немного подкрепилась на зелёном лугу Думнак поправил на ней узду и поставил её на судно вместе с нашими лошадьми, но ноги её ещё дрожали она, по-видимому, ушиблась. Опираясь о моё плечо, незнакомка вошла на судно, очень осторожно, села на корму, не отказываясь на этот раз от моей помощи, и ещё раз сказала:

– Благодарю!

Перебравшись на другую сторону, Думнак заметил, что конь молодой особы ещё настолько слаб, что на него нельзя сесть верхом. Я спросил у своей пленницы, может ли она сесть на мою лошадь?

– Попробую, – ответила она.

Она позволила мне посадить её на седло и по-видимому держалась довольно крепко. Но из предосторожности я взял лошадь под уздцы и пошёл рядом с ней. Мои всадники тоже повели лошадей под уздцы.

Мы шли до Альбы часа три и, к счастью, никого не встретили. Своим спутникам я приказал никому не рассказывать об этом приключении, а на вопросы всем говорить, что это приехала молодая родственница моей матери, по имени Негалена.

Это распоряжение, по-видимому, было приятно молодой девушке.

Я провёл её в комнату, где жила моя мать, дал ей в услужение двух молодых женщин и отправился ночевать к Думнаку. На следующий день я послал спросить, может ли принять меня моя гостья.

Я застал её в большом зале, одетой на этот раз в женское платье, данное ей одной из крестьянок. Она была очень изящна в этом костюме. При моём появлении она встала, почтительно поклонилась и осталась на ногах, пока я не попросил её сесть. Она меня просила тоже сесть и улыбаясь сказала:

– Ты исполнил своё слово. Я вижу, что ты обращаешься со мной не как с пленной. Благодарю за твоё великодушное гостеприимство. Ты принял меня под кровлю твоей матери, не спросив меня даже, кто я такая, откуда и куда еду. Я знаю, что ты не заговоришь об этом, пока я сама тебе не скажу. Когда я тебе скажу, кто я и кто мой отец, ты сам рассудишь, что тебе делать. Если ты, подобно многим другим, слуга римлян, то ты будешь иметь удобный случай, выдав им меня заслужить их расположение. Если же ты только боишься навлечь на себя гнев Цезаря, то ночью выпустишь меня и укажешь мне самый безопасный путь в священную обитель друидов.

– Ты оскорбляешь меня, – сказал я, более огорчённый, чем разгневанный. – Я ни раб, ни трус.

– Я в этом уверена, – просто сказала она. – Я видела тебя вчера в деле. Победить меня не пустое дело, хотя я и была страшно утомлена: руки мои привыкли не к прялке, а к копью и мечу; я разбила немало римских шлемов и под ногами своими видела золотого орла.

Я припомнил, с какой силой отправила она Думнака и Арвираха в Сену, с какой твёрдостью устояла она против моего первого удара и как потом ловко отбивалась. Не находись она в таком неудобном положении, ещё неизвестно, вышел ли бы я победителем из этого поединка.

Между тем она продолжала.

– Да, я присутствовала при осаде лагеря Котты и Сабина, и участвовала во всех битвах галлов с римлянами. Я мыла руки в крови... Ты чувствуешь ко мне отвращение?

Я сделал отрицательный знак. Она продолжала:

– Что же делать? У такого народа, как наш, постоянно осаждаемого то римлянами, то германцами, молодым девушкам некогда прясть шерсть. Наши матери не раз бросались в бой, чтобы вернуть поколебавшихся воинов: не раз, видя, что их мужья и сыновья лежат в прахе, они продолжали битву. Отец мой никогда не имел сына, и потому воспитывал меня, как мальчика. В такие годы, когда ваши девочки играют в куклы, он выучил меня действовать копьём и мечом. Я не щеголиха из Лютеции: я варварка и дочь варварского народа.

– Если бы Галлия была вся населена такими варварами!.. Но продолжай, – я не смею перерывать тебя.

– Ты знаешь Амбиорикса?

– Какой галл не знает этого имени и не чтит его! Амбиорикс первый показал нам, что римский легион победим и что римский лагерь можно взять! Амбиорикс сумел познакомить Цезаря с чувством страха и стыда! Я могу призвать к тебе всех своих воинов, и они тебе скажут, при чьём имени трепещут наши мечи; они скажут тебе, сколько раз мы думали о расстоянии, разделяющем нас, и о препятствиях, мешающих нам присоединиться к герою.

– Да, да, – сказала она, взяв меня за руку, – как давно он ждал вас! Теперь, проехав по этой стране, покрытой лагерями и легионами, я поняла, почему его ожидания оказались напрасными.

– Так ты хорошо знаешь Амбиорикса?

– Это мой отец, – я его единственная дочь.

Я встал на одно колено и с жаром поцеловал край её платья. Она улыбнулась и сказала мне:

– Я была уверена, что ты меня не выдашь римлянам.

– И будь уверена, что ты выйдешь из этого дома только по своему доброму желанию, хотя бы все легионы Цезаря вошли в него с огнём и мечом. Наступит день, – и я чувствую, что это будет скоро, – когда я верну тебя в объятия твоего отца с десятью тысячами воинов в виде провожатых и с орлами легионов в виде трофеев... Но позволь мне предложить тебе один вопрос: каким образом очутилась ты на берегу Сены?

– Очень просто. Цезарь с десятью легионами ведёт с нашим народом самую опустошительную войну. Легионы эти то нападают массой на наши соединённые силы, то разделяются и идут по долинам, по ущельям, жгут деревни, режут стада, убивают даже женщин и детей и охотятся за людьми по болотам с собаками, которых кормят человеческой кровью. Только моему отцу удалось с несколькими всадниками обмануть хитрость жестоких охотников. Двадцать раз римляне думали, что уже окружили его в лесу, но окружённое место всегда оказывалось пустым. Двадцать раз Цезарю приносили голову, но голова всегда оказывалась не принадлежавшей Амбиориксу. Римляне выходят из себя, и Цезарь, чтобы дать отдых своим войскам, сделал воззвание к разбойникам, зарейнским германцам, и натравил их на нашу землю. В один из этих ужасных набегов я как-то отделилась от отца, которого травили, как волка, и поступила также по-волчьи: вернулась к линии загонщиков, прорвала цепь и ускакала. Со мной было человек двенадцать всадников; но лошади их пали от усталости, а потом умерли и люди. Последний из моих спутников сложил свои кости за день езды отсюда. Как уж я добралась до того места, где ты меня видел в первый раз, я до сих пор не знаю. Я выбирала лесные дороги, избегала жилых мест, ехала только по ночам и днём спала в какой-нибудь чащобе, питаясь дикими плодами, корнями и лесными ягодами. И если я не встретила ни римского патруля, ни латинского шпиона, ни галльского предателя, то в этом вижу только покровительство богов. Твои люди сочли меня за вора, – могла ли я не вступить с ними в спор? Почём я знала, были ли это честные галлы или изменники, продавшиеся римлянам? Остальное тебе известно. Ты не выдашь меня римлянам, но если присутствие под твоей кровлей дочери Амбиорикса может навлечь на тебя грозу римлян, то прикажи проводить меня к карнутам.

Я взял её правую руку и, призвав богов в свидетели, поклялся защищать её до последней капли крови.

– Знай, что ты полная хозяйка в этом доме. Моя мать принимает тебя у себя. Из области вечного блаженства, куда она отправилась добровольно, чтобы соединиться с супругом-героем, она окажет тебе покровительство и спасёт тебя. Тут ты всего скорее получишь известия о твоём отце. Я уверен, что очень скоро в наших долинах послышится призывная труба и ты увидишь, как мы схватимся за оружие, чтобы отстоять свободу всей Галлии.

Между нами было решено никому не говорить о её происхождении и имени. Она должна была навсегда остаться Негаленой, приехавшей к нам искать убежища и принести жертву на могиле моей матери. Чтобы дать ей больше свободы, я переселился в деревню, в другой дом. С тех пор она стала жить, как дочь паризского всадника, одеваясь в платья моей матери, распределяя обязанности служанок в доме и наблюдая за полевыми работами.

Мне казалось, что моя дорогая мать вернулась оживить наш старый дом. Добрый гений вернул счастье в Альбу. Прах наших предков должен был радоваться, и, хотя осень уже наступила и дни стали короче, но с моих соломенных крыш мне улыбалась весна. Я избегал подходить к дверям отцовского дома, и тем не менее, очень часто оказывался подле них. Амбиорига не избегала меня, и я зачастую заставал её в дверях дома, в длинном платье, обрисовывавшем её молодую фигуру, с распущенными по плечам белокурыми волосами. Она смотрела или на далёкий горизонт или весело любовалась на возвращавшийся с поля скот, побрякивавший бронзовыми колокольчиками под звуки пастушьего рожка. Часто я заставал её на каменной скамье около дома, с очевидным удовольствием оттачивавшей мечи и концы копий. Нередко она ходила в конюшни и белой рукой своей похлопывала по лошадям, называя их по именам. Кони радостно ржали, чувствуя, что их треплет рука воина и в то же время рука женщины.

Всадники и конюхи почтительно кланялись ей, крестьяне провожали её добрыми пожеланиями. Ока была вежлива с одними и ласкова с другими, но её никогда не покидал величественный вид истинной царицы.

– Боги дали нам другую Эпониму, – говорили все.

Один из моих всадников был тяжело ранен кабаном. Амбиорига отправилась при лунном свете на опушку леса, набрала каких-то таинственных растений, растёрла их и приложила к ране, произнося заклинания. Через неделю человек, проспавши трое суток, встал и уже был готов отправиться на новую охоту. С этого дня всё население позволило бы убить себя за Негалену.

Мы проводили долгие часы перед дверью нашего дома, разговаривая о подвигах её отца, о бедствиях галлов и о будущем возмездии. Однажды вечером, в то время как я проходил мимо дома, она вышла и взяла меня за руку. Она была бледна и страшно взволнована. Глаза её, неестественно расширенные, точно видели что-то во мраке. – Смотри! – сказала она.

Я ничего не видел.

– Видишь ты этого человека громадного роста, завёрнутого в кожу зубра, что скачет на взмыленном коне? Его преследует пятьсот всадников в низеньких шлемах... Его останавливает громадная река, и он попадётся им... Ах, нет! Слава богам... Он увернулся от них!.. Волны принимают его, как своего дорогого сына и переносят на другой берег... Проклятые остановились и копьями пробуют глубину реки...

Она замолчала, тяжело дыша. Потом дыхание её стало спокойнее; придя в себя, она удивилась, что держит меня за руку, и проговорила:

– Амбиорикс избавился от страшной опасности... Не здесь, а там... далеко, за лесами и горами... Теперь, в настоящую минуту, он в безопасности.

Тут я понял, что она обладает чем-то сверхъестественным, что глаза её видят то, чего не видят обыкновенные смертные.

В другой раз я застал её в слезах.

– Неужели ты не видишь? – сказала она. – Громадный костёр перед очень высоким городом... На этом костре к столбу привязан человек... По виду он похож на храброго воина, и по одежде, хотя и изодранной в клочья, его можно принять за галльского вождя... Его окружают римские легионы, выстроенные в боевом порядке, и человек в красном плаще... Но тут же стоят галльские воины в полном вооружении, вожди в шлемах с распущенными крыльями... Неужели людям с золотыми ожерельями не стыдно смотреть на смерть человека из их же среды? Тот, что в красном плаще поднял руку, – солдаты с факелами приблизились к костру. Они зажигают его... Ах!

Амбиорига упала без чувств, и не скоро пришла в себя.

Я не мог забыть того, что она мне сказала. Я помню, что Цезарь устроил тогда общее собрание галлов в одном укреплённом городе, чтобы судить предводителя восстания карнутов и зенонов. На этот раз я не поехал на приглашение. Но какое же могло быть отношение между этим собранием и видением, до такой степени поразившим Амбиоригу? Галльские предводители, присутствовавшие сложа руки на казни одного из своих собратьев? Этого быть не могло! Неужели можно было верить каким-то видениям женщины?

Через несколько дней старейшины Лютеции, возвратившиеся из собрания, рассказали мне, что там происходило.

Зеноны из страха принуждены были выдать своего вождя. Цезарь потребовал, чтобы уполномоченные галльских народов судили его. Странный суд, разбиравший дело под мечами шести легионов! Цезарь делал вид, будто он не вмешивается в разбирательство этого дела, предоставив всю низость приговора соотечественникам обвиняемого. Они осудили его, как бунтовщика, соучастника в убийстве назначенного Цезарем царя и подстрекателя восстания. Они осудили его в надежде, что Цезарь удовлетворится только приговором и не потребует исполнения его. Но они ошиблись в расчёте.

– Вы его осудили, – сказал Цезарь судьям, – и вам следует исполнить приговор. Он совершил преступление не против Рима, для него недосягаемого, а против мира Галлии. Это галльское преступление, и наказание должно быть галльским. Какое следует по обычаям ваших отцов наказание за него?

Старейшины Лютеции стыдились и приходили в отчаяние от подлости всех и своей собственной.

– На этот раз Цезарь переступил все границы, – говорили они. – Мы оказались судьями и палачами героев Галлии! Да разнесут боги своим дуновением прах умершего героя и рассыплют его по всей Кельтике! Всюду он поднимет мстителей!.. Братья с реки Кастора, терпение Лютеции лопнуло! Куйте железо и выделывайте мечи! Прежде чем растает снег на горе, Галлия будет свободна, или нас не будет в живых!

XV. Кереторикс-римлянин

В долине жил один из паризских предводителей по имени Кереторикс. Это был красивый малый лет тридцати, и так как земля у него была плодородна, то у него было немало золота. Он принимал иногда у себя предводителей и сам ездил на их пиры. Но вообще его не любили, ему не доверяли и при его появлении тотчас же прекращали разговоры о свободе Галлии.

Когда-то один из его родственников, эдуйский старейшина, взял его с собой в Италию. Он вернулся оттуда пленённый римлянами, их языком, обычаями, порядками. Он выстроил себе дом, походивший на римский дворец, как клетка для кроликов походила на жилище предводителя. Дом был крошечный, но в нём было нечто вроде колонн и статуй, проданных ему торгашами Лациума за настоящие ценности наших ремесленников. Из Рима он привёз раба, в обязанности которого лежало брить господину своему усы и бороду, завивать волосы и красить их в чёрную краску. Кереторикс, вместо рыжей гривы и длинных усов благородного галла, щеголял бритым лицом римского купца. Он пытался носить тогу, но над ним так стали потешаться, что он бросил её. Зато рубашку, штаны и тунику он шил из материи, привезённой из Италии, и платил за них очень дорого.

Наши пиры, на которых мясо разрывали руками и зубами, внушали ему отвращение; он говорил, что наш мёд и наша сикера годятся только для того, чтобы ими мыть ноги лошадям; он пил только итальянские вина. Он описывал нам пиршества в Риме, на которых едят лёжа и стол покрывают хрусталём, прозрачным, как воздух, – пиршества, на которых подают такие кушанья, что трудно узнать, из чего они сделаны.

Мы не могли не слушать его, так как он рассказывал о вещах, для нас очень удивительных. Он описывал нам сенат, где азиатские цари, в золотых венцах, надевали шапки рабов-отпущенников и падали перед ним ниц; он описывал процессии граждан в парадной одежде, молодых девушек в белых платьях, жрецов, весталок, жертвоприношения, на которых текла кровь сотни быков, белых как снег, описывал зрелища, называемые «театром».

– Но это ещё ничего не значит, – воодушевляясь, продолжал Кереторикс. – Кто не видел игр в цирке, тот не видел ничего.

Там на искусственном море плавают галеры, и дают морские битвы на волнах красного цвета. Там появляются хищные звери Африки, сотни слонов сразу, до четырёхсот пантер, до шестисот львов, и всех их выпускают против людей. Там выходят до трёхсот пар гладиаторов, одни со щитом и мечом, другие с трезубцем и сеткой; они прибегают ко всевозможным хитростям борьбы и дерутся с ожесточением, в то время как народ, консулы, даже знатные молодые девушки, опустив пальцы, решают вопрос о судьбе побеждённого...

– Верно у твоих гладиаторов нет ни головы, ни сердца? Почему же они не бросятся все вместе на этих консулов? Говорил ли ты когда-нибудь с этими несчастными?

– Конечно.

– И разве они не по-галльски отвечали тебе? Кереторикс не смущался такими пустяками.

– Вы воображаете, – говорил он, – что ваши клиенты и ваши рабы повинуются вам? Отправляйтесь-ка в Рим посмотреть, что значит повиновение. Вы там узнаете, что значит патрон. Каждое утро дворец его осаждён толпой людей, которые являются поцеловать край его одежды, и зачастую он не принимает их; когда ему кланяются на улице, то на поклоны отвечает раб, которого он нарочно для этого берёт с собой. А рабы? Это вовсе не такие скоты, как наши, но люди на тысячу раз более знающие, чем наши друиды, – это люди, изучившие грамматику и поэзию, отлично играющие на всяких инструментах и вникнувшие в тайны врачевания! И они повинуются каждому взгляду и малейшему движению пальца своего господина, который не удостаивает даже говорить с ними, а только лёгким посвистыванием, прищёлкиванием пальцев, движением бровей выражает им свои желания. Но чаще всего им самим предоставляется отгадать и предупредить его волю. Вот я хотел бы, чтобы мне так служили! Недогадливых и ленивых страшно наказывают: секут розгами, колют вилами, клеймят им горячим железом лоб, прибивают к кресту или бросают в пруды на съедение рыбам.

– Какой ужас! И эти римляне ещё называют нас варварами? Ты думаешь, что такой народ одержит верх над нами?

– Можно подумать, что вы не знаете легионов. Полноте, друзья мои, с вашими шайками необученных и плохо вооружённых крестьян вам никогда не сравниться с ними. Никогда, никогда!.. Всё-таки это на помешает мне пойти с вами, когда раздастся призывная труба, и сражаться против них, но моё преимущество перед вами заключается в том, что я знаю, что делаю глупость. С вашими друидами, бардами, рогатыми богами из вас никогда ничего не выйдет. Рим вас проглотит, как проглотил других. И для вас будет лучше, если это случиться раньше, потому что в таком случае вы можете сделаться римлянами.

Тут все приходили в негодование.

– Ты перестал быть галлом. Тебя недаром прозывают римлянином...

– Я такой же добрый галл, как и вы, – отвечал он, – но только в другом смысле. Цезарь тоже добрый галл. Даже когда он победит вас всех, Рим даст ему прозвище Галла.

Мы все с каждым днём всё более и более презирали его. Никто не приглашал его на пиры. Мы боялись выдать ему тайны нашей родины. Да и кроме того насмешки его охлаждали наше рвение. Это была зловещая птица, завывающий пёс.

Однажды, как-то случайно, он заехал ко мне. Увидев Амбиоригу, он был глубоко поражён её красотой и стал допрашивать моих людей. Ему сообщили, что это родственница моей матери. Он приехал ещё раз и просил у меня позволения охотиться в моих лесах.

– Сколько тебе угодно, – отвечал я.

Он приезжал даже в моё отсутствие и находил предлоги входить ко мне в дом и говорить с Амбиоригой. Однажды смелость его дошла до того, что он объяснился ей в своих чувствах.

Амбиорига посмотрела на него. По-видимому, она так удивилась, точно перед ней появился какой-то любопытный зверь.

– Кто ты такая, девушка? – говорил он ей. – Смертная или же богиня, скрывающаяся под одеждой смертной?

– А ты кто такой? – сухо отвечала она. – Честный галльский вождь или же римский раб? Что тебе от меня нужно?

– Мои намерения чисты, как дневной свет, – прошептал он, сконфуженный её ответом. – Я желал бы предложить тебе руку...

– Ты не знаешь, кто я такая. Ты не знаешь, говоришь ли ты с рабыней Венестоса, с его родственницей или с его невестой. Как же ты осмелился, если ты считал меня его рабыней, посягнуть на его собственность? Если ты считал меня его родственницей, как же ты осмелился говорить со мной, не испросив на то позволения главы семьи? Если же ты считал меня его невестой, то мог ли ты сравнивать его достоинства с твоими?.. Знай, что я благородная галльская девушка, и что тот, кто будет просить моей руки, должен будет бросить к моим ногам вместе с свадебными подарками головы римлян... А твоя голова очень походит на те головы, которые я требую!

Затем, указав на развешенные мечи, она прибавила:

– Если бы я могла думать, что такая женщина, как я, может быть оскорблена таким человеком, как ты, под рукой у меня нашлось бы, чем тебе отмстить за оскорбление. Я не окажу тебе чести и не расскажу Венестосу о твоей наглости. Уходи!

Он вышел, униженный и взбешённый.

Амбиорига не сообщила мне об этом происшествии, оттого ли, что считала Кереторикса недостойным быть наказанным моей рукой, или оттого, что не хотела тревожить меня, зная, как я занят мыслями о священной войне.