Текст книги "Полдень, XXI век. Журнал Бориса Стругацкого 2010 № 6"
Автор книги: Алексей Корепанов
Соавторы: Антон Первушин,Юлия Рыженкова,Александр Щеголев,Николай Романецкий,Андрей Кокоулин,Владимир Голубев,Владимир Томских,Юрий Косоломов,Полдень, XXI век Журнал,Илья Кузьминов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)
А ещё в городе каждый месяц бесследно исчезало до сотни людей. Вряд ли только криминал виноват, криминалу столько не сожрать и не переварить. Ещё одна загадка. На таком фоне пропажа Лисицына, не имевшего здесь нормальной родни, останется незамеченной, констатировал Барсуков… как ни бесстыдно этому радоваться, но – факт. Никаких последствий.
Возвращаясь к зыбучим пескам: некоторые случаи были проиллюстрированы роликами, снятыми очевидцами событий. Люди проваливались в ночных дворах. Кого-то вытаскивали сразу, кому-то давали помучиться, прежде чем вытянуть. Таких роликов насчитывалось не один и не два – целая тема. Смертей в кадре не было… до сего дня. Не потому ли новинка вызвала такой интерес – уже более тысячи просмотров! Благородная ярость вскипела, как волна. Барсуков понял, что жить не сможет, пока не выжжет ту квартиру нахрен. Быстро нашёл в сети, как изготовить «коктейль Молотова», забегал возле компа, прикидывая, где взять ингредиенты… в общем, еле сдержался, чтобы не рвануть к месту съёмок. Это никуда не денется, остановил он себя. Тема не закрыта…
«Городская жуть» любезно предоставляла ссылки на дружественные ресурсы такой же направленности, включая заграничные. Неаппетитного видео хватало и там: Лондон, Париж, Мехико, Токио, Нью-Йорк. Чертовщина носила глобальный характер.
Барсуков закачал фильм с собственным участием. Посмотрел, как тонет Лисицын (ужасно хотелось отвернуться)… Разинутый рот, заполняемый тёмной дрянью. Глаза панически мечутся над поверхностью, пока песок не вползает и в них. На долю секунды рождается ямка-воронка – и пропадает… Белая ночь – хорошее время для съёмок… Потом Барсуков смотрел на себя, беспомощного, совершенно потерянного. Смотрел – и не видел девочки.
Никто не подходил к песочнице. Никто не стоял возле. Барсуков был в кадре один – торчал из песчаной массы этаким обрубком. Правда, в отдельные моменты его как будто что-то загораживало – что-то нематериальное, какие-то флюиды в воздухе, напоминающие по форме человеческий силуэт. А если всмотреться, можно было понять, что эта эфирная субстанция двигается вдоль края детской площадки, то открывая Барсукова камере, то искажая картинку.
Он был внутренне готов, потому не удивился. Вернее, не испугался…
Испугался, конечно. Однако ломать голову над этим воплощением ночного кошмара уже не было… куража, что ли. Воздух из шарика вышел. А чудовищная видеозапись перевела дело во вполне понятную, житейскую плоскость.
Рассказать кому-нибудь о случившемся? Той же Лосевой, например? Вопрос неуютный, если честно. Ролик, висящий в сети, – это документ, существование которого не проигнорируешь. Ну вот как о таком – промолчать… С другой стороны, что изменится, если друзья и подруги это увидят? Будут знать, что Лисицын погиб? Так ведь Лосева первая не поверит, завопит, мол, опять дурью маялись, приколисты. А ещё менты заведут уголовное дело по факту падения Белкиной – и что тогда? Компетентные товарищи изучают home video в жанре horror, снимают показания со свидетеля, пострадавшего от зыбучки в центре города, лица их серьёзны и внимательны… анекдот!
Тем более зыбучки больше нет.
И всё-таки! Как ни крути, эта запись – последнее, что осталось от Лисицына… Пора звонить Лосевой, напомнил себе Барсуков, хватит тянуть совесть за хвост. За окном уже поздний вечер…
Он включил городской телефон. Поговорил сначала с матерью, исполнил сыновний долг. После чего долго сидел с трубкой в руке, набираясь смелости позвонить ТУДА…
Его тошнило.
* * *
Лосева позвонила сама.
– Где пропадаете, скоты?!
Она была в такой ярости, что говорила с трудом.
– Да вот сам не понимаю.
– Мобильники выключены, в универе не появлялись, в общаге тоже! По обычному не достучаться! Уже собралась к тебе ехать… Лисицын с тобой?
– Мобильник сломался. Я, кстати, только что вошёл в квартиру. Насчёт Лисицына ничего не знаю, разбежались в разные стороны… ну, с тех пор…
– «Стехпоррр»… – то ли прошипела, то ли прорычала Лосева. – Детский сад. Тебе что, совсем не интересно, как там Белкина? Лисицын – понятно, хряк трусливый. Но ты, ТЫ?!! Тоже насрать?… Прости.
Насрать ли Барсукову? «Да меня выворачивает наизнанку!» – хотел было крикнуть он.
Слова, всего лишь слова… а может, проблемы с поджелудочной…
Он прислушался к себе, всмотрелся в себя. Ясно увидел, как Белкина, в чём была (то есть ни в чём) выходит из спальни, исчезает в коридоре… такой почему-то и запомнил он эту женщину. Потом были крики и беготня… Разумеется, в памяти отпечаталось и то, что происходило часом раньше, но эту безразличную ко всему наготу забыть не удастся никогда.
– Я просто не… – вымучил Барсуков и откашлялся, – не успел спросить. Она… хоть жива?
– Хоть, – сухо ответила Лосева.
Через минуту Барсуков знал главное. С Белкиной, в принципе, порядок. Последние новости были таковы: ни позвоночник, ни голова опасно не пострадали, ничего необратимого. Это значит – обошлось, лежачей больной ей не быть. Из всех серьёзных травм – ушибы внутренних органов и перелом тазовой кости. Очередное чудо… Радость вспыхнула, как столамповая люстра в театре.
– Ну а я что говорил?!! – заорал Барсуков. – Она ШЕВЕЛИЛАСЬ!!! Я говорил! Лосева, ты тоже чудо!
– Почему «тоже»?
– Потому что со мной сегодня такое было! Не поверишь… Не хочу по телефону…
– Да, про кое-что лучше не по телефону. Про салат, – сказала Лосева со значением. Он хрюкнул от неожиданности.
– А что… салат?
– Спустила остатки в унитаз. Отмыла салатницу, как могла, в нескольких водах. А бутылку из-под тоника выбросила в канал. Специально ходила на набережную.
Испугалась, подумал Барсуков. Подстраховалась с испугу. Догадливая. Решила, что подумают на неё, если мы начнём отпираться, а если не начнём, всё равно дело легко выставить так, будто она соучастница… Повезло. Вот теперь – повезло. Как удобно иметь в друзьях умных людей…
– И чего вы нам намешали? – обронила она.
– Ничего тяжелого. Правда. Потом расскажу.
– Чья была идея?
– Лисицына.
– Кто бы сомневался…
Радость не уходила. Такой груз сняли с плеч Барсукова, что, казалось, толкайся от кровати и взлетай. Можно было порхать по комнате, можно было нести вздор или открывать людям вечные истины… Хватит о грустном, восторженно предложил он Лосевой. Как же гармонично мир устроен! И как, оказывается, важно, что Белкина была пьяная! Нет, я не сошёл с ума. Нет, речь не о том, что Бог хранит пьяных (может, и вправду хранит), а о том, что все мышцы, всё тело её было совершенно расслаблено, потому-то удар о жестяную крышу подвала и не привёл к необратимым разрушениям в организме… Лосева ответила, не дослушав:
– Дурак ты.
Он захохотал, соглашаясь. Дурак и есть.
…Под утро он решился и послал ей письмо с безымянного почтового ящика. В письме были ссылки на «Городскую жуть», на видеролик и не было никаких комментариев. Как и подписи.
Поиск предназначения
К утру Барсуков разболелся. Лежание в холодной яме, хождение по городу в рубашке, мокрой к тому же, дало закономерный результат: воспаление лёгких. А если к переохлаждению прибавить интенсивный стресс, то непонятно, как он вообще столько протянул. На морально-волевых, как говорят спортсмены.
Впрочем, антибиотики и молодость – убойное сочетание. Болел он всего дня три, потом только отлёживался. За это время мать подобрала «помоганцев» – людей, которые помогут ему доделать диплом к защите. Учитывая травмированные руки, это было очень кстати.
Белкиной светила инвалидность и «академка», так что «помоганцы» могли понадобиться ей не раньше, чем через год. Барсуков бы не отказался попасть в их число, но примут ли от него помощь? Он сильно сомневался.
Лосева безуспешно искала Лисицына. Чуть что – плакала. Похоже, она была таки неравнодушна к этому человеку, весьма неравнодушна… Отсмотрев ролик, тем же утром примчалась за объяснениями. Барсуков лежал в лёжку – это его и спасло. Она приходила снова и снова, терзала его вопросами; будь такая возможность – пытала бы. Он держался: морда кирпичом, ничего не знаю, что за бред. Видеозапись – явный фэйк. А то, что лица похожи, ну так… фэйк же! Наверное, прощальная лисицынская шутка, и письмо со ссылочкой – от него же, от кого ещё. Почему сбежал за месяц до диплома? А хиппи потому что, раздолбай отвязанный. Крутанул до упора – и сорвал свои рукоятки…
Неугомонная Лосева не оставляла попыток найти возлюбленного. По ракурсу на видеоролике легко вычислила квартиру, откуда снимали. Даже поговорила с той сукой, которую «do not disturb». Результатами разговора Барсуков не интересовался, и так было ясно. Лосева словно состарилась на несколько лет. Наняла готовых на всё работяг, которые перекопали ей детскую площадку – и…
Ничего и никого не нашла.
Что касается «коктейля Молотова» и всяких резких поступков, то хватило суток, чтобы эта хрень улетучилась из головы. Откипело и отболело. Попросту говоря, Барсуков простил незнакомую ему идиотку, он ведь нормальный был, в отличие от некоторых.
Вот так жизнь и двигалась…
Пока Барсуков болел – вынужденно думал, размышлял о случившемся. О том, например, откуда в заурядном дворике взялась зыбучка, и как вообще могло столь необычное явление образоваться в городской черте. Способен ли был истерик Васенька наколдовать яму своими воплями? В которой, кстати, сам же и канул… Сомнительно. Чтобы насторожить такую ловушку, силы нужны нечеловеческие. А вернее – сверхчеловеческие. Это у Васеньки-то? Ха-ха. Но тогда… зачем оно всё, чьей волей? Нету версий.
Второй вопрос – девочка-призрак. Если честно, эта загадка вытесняла все прочие. Понять, кто такая Птаха (или что оно такое), откуда явилась и, главное, с какой целью, – значило увидеть хоть краешек смысла, которого Барсукову так не хватало.
В начале болезни на одном из температурных пиков его сразила ошеломительная мысль. Он отлично помнил тот мучительно долгий и странный диалог, который ему навязали, пока он висел на гнилой доске, расталкивая окурки и собачьи какашки. Он-то полагал – девочка решала, сохранить ли некоему Барсукову жизнь. А сейчас вдруг подумал: что, если решала вовсе не девочка? Что, если это был Кто-то и Где-то… на небесах, под землёй? Из тех, кого пишут с заглавной буквы… (Дыхание в этот миг у больного перехватило, голова сильно закружилась…) Спрашивается – кто? Нет-нет, не отвечайте. Решение было принято в пользу утопающего – и слава Ему, который с заглавной… Но тогда, значит, сущность, с которой Барсуков общался, – это всего лишь посланник, исполнитель высшей воли. Вероятно, он мог принять любой облик. Выбрал почему-то роль беспризорницы…
Жесть!
Потом горячка отступила, и мысли больного остыли вместе с головой.
Осталось ощущение чего-то огромного, сверхважного, к чему Барсуков был причастен… рождение и распад Вселенных… примерно так. Смешно. Вовлекать высшие силы в свои ничтожные заморочки – это, господа, знаете ли, не по чину.
Ясно было одно: девочка пригрезилась. Даже водитель, конкретный и простой мужик, не был уверен, с кем он там говорил и чего видел. С другой стороны – видеосъёмка, с ней как быть? Флюиды в воздухе, зафиксированные камерой, эфирная субстанция, раз за разом попадавшая в кадр…
Врагу не пожелаешь – соприкоснулся с чем-то сверхъестественным. Мучайся потом догадками, погибай от неизвестности… Может, правда – повезло, и всё тут? Никакого… кхе-кхе… чуда?
Но есть нюансы.
Вспомним: когда девочка возникла на детской площадке? Точно в тот момент, когда Лисицын полностью ушёл в песок. Совпадение ли это? Один человек утонул, второй ещё держится. Первому поздно помогать, второго можно спасти. И если предположить, что время было выбрано неслучайно, то, получается, Лисицын не представлял никакого интереса, тогда как Барсуков был зачем-то нужен. Девчонка прямо так и сказала: мол, пока не сделал того, для чего родился, – живи себе на здоровье.
А для чего я родился? – терзал он себя.
Хрен знает. Занятие по курсу «Поиск предназначения» – зачёт не сдан.
А ещё намёк на то, что Белкина «залетела» от Барсукова – как сие понимать? Ребёнка, который мог бы быть, не будет. Но ведь этот должок вовсе не за Барсуковым, о чём было сказано совершенно ясно! Похоже, Белкина получила свой шанс на искупление…
И опять же, не это ведь главное! Кто НА САМОМ ДЕЛЕ спас неудавшегося казанову – вот вопрос, к которому возвращаешься и возвращаешься. От которого поджилки начинают трястись. Этот вопрос, такой простой с виду, мешал перевести лихорадочные умствования в практическую плоскость. А без практики, как известно, древо жизни вянет…
В общем, болеть было как-то неловко. На третий день Барсуков уже расхаживал по квартире, маясь от нетерпения и зависая возле окна. На пятый – самостоятельно сходил в продуктовый магазин, на седьмой – собрался и отправился в путь.
Оказывается, он давным-давно понял, что ж ему делать дальше.
Он ехал на Автовокзал.
Катарсис
Вдоль канала несётся поток машин, вечный, как само время. Метрах в трёхстах через воду перекинулась железная дорога, стянув берега тремя мостами с диковинным названием Американские. Слева, по ту сторону Днепропетровской улицы, начинается огромная промышленная территория. Справа – жилые дома, которые правильнее величать жилым фондом. Ближайшее метро в получасе ходьбы, городской транспорт – только досюда, обратно – нет. Неприветливое местечко, попадаются такие в городе: вроде и рядом с центром, но «мёртвая зона»…
Здесь, на набережной, Автовокзал и располагался.
Впрочем, Барсуков помнил, какой поистине глубокой дырой, оторванной от цивилизации, был Автовокзал до постройки нового здания.
Сейчас всё выглядело культурно, современно и на удивление благополучно. Он обошёл оба этажа, не понимая, что ищет. Кассы, магазинчики, валютный обменник, туалет (на первом), зал ожидания и кафешка (на втором)… На весь многомиллионный город этот Автовокзал был один-единственный. Существовало, правда, несколько филиалов и пунктов отправки, разбросанных по разным районам, однако вряд ли его посылали туда.
Барсуков чувствовал себя натуральным дураком.
Он прошёл здание насквозь и оказался на заасфальтированном поле. Солнце жарило не по-майски, город дышал в лицо пылью. Далеко сзади, с той стороны вокзала, неумолчно ревели моторы. А здесь был маленький оазис тишины. По левую руку обнаружился отстойник для автобусов, чуть дальше – гостиница «Киевская», пятиэтажный кубик с претензией. По правую руку – автобусные остановки с навесами, ларьки с выпечкой и напитками, несколько забегаловок сомнительного вида; отсюда же убегал узкий проулок, ведущий в трущобы старого города с бесчисленными проходными дворами. Барсуков постоял, осматривая все эти достопримечательности.
– Что я здесь делаю? – произнёс он вслух.
Думал, никто не слышит. Ошибался.
– Тяжёлый случай, мужик, – посочувствовали ему. – С перепою, что ль?
Возле стеклянных дверей сидел нищий в инвалидной коляске, грелся на солнышке. Безногий. А у Барсукова видок и вправду был нездоровый: болезнь, переживания, усталость – всё вместе. Пешком, вот, пёрся от метро.
– Не с перепою, а с перепугу, батя, – ответил он.
И вдруг заметил…
В картонной коробке для мусора, поставленной возле ларька с шавермой, рылась девочка.
Он двинулся к ней, ускоряясь и ускоряясь, пока не сорвался на бег. Знакомая куртка, знакомые джинсы с обрезанными штанинами… Кроссовки с веревками вместо шнурков… Она? Неужели – она?!!
– Привет, – тронул её Барсуков за плечо.
Беспризорница вскинулась и спрятала за спину пустую бутылку из-под пива, как будто кто-то собирался отнять у неё добычу. Постреляла глазами по сторонам, выбирая, куда бежать.
Живая, из плоти и крови. Он-то думал – призрак. Это в лучшем случае. В худшем – глюки и пора в психушку. Оказалось, она существует…
Это был шок.
– Вот и встретились, Мотылькова, – сказал Барсуков через силу.
Она смотрела настороженно, выжидающе. Привычно тряхнула кистью свободной руки, проверяя, на месте ли бубенчик… такой знакомый, такой жутко знакомый жест…
– Ты чего?
Она отпрыгнула на два шага и замерла на полусогнутых. Кошка, готовая сигануть при первом признаке опасности. Барсуков растерялся:
– Придуриваешься? Это ж я!
Не узнавала. Очевидным образом – не узнавала его. Без обмана, без притворства; ребёнку так не сыграть.
Он подался в её сторону, но даже одного этого намерения хватило, чтобы она сорвалась с места и скрылась за ближайшим павильоном. Выждав, не погонятся ли, высунула мордочку уже из-за другого угла.
Подкатил нищий в коляске:
– Ты чего хочешь, мужик?
А правда, чего Барсуков хотел? Объяснил бы ему кто-нибудь…
– Родственницу ищу, – сказал он, поддавшись внезапному импульсу. – Сбежала из приюта.
– Нашёл?
– Вроде как да. Вон, – Барсуков показал.
– «Вроде как»… – Убогий оскалился беззубым ртом. – Понимаем. И кто она тебе?
– Племянница.
– Ах, племянница! Купи Птахе шоколадку, страсть как их любит. Тогда и убегать не станет.
– Нет, вы не подумайте чего плохого…
– Здесь, милчеловек, думают желудком, иначе долго не протянуть. Всё остальное хорошо. Если ты нашёл своё счастье – не забудь его сначала покормить… и про друзей не забудь.
– Конечно, – Барсуков торопливо сунулся в поясную сумку, достал сотенную и положил калеке в приготовленную для этого шапку. – Здоровья тебе, батя.
– Спаси тебя Господи, милчеловек, – покивал тот и перекрестил его быстрым заученным жестом. Огляделся и прошептал: – Если пристанет кто – больше «пятихатки» не давай. Ну, «штука» – красная цена.
– Спасибо, учту, – удивился Барсуков, хоть и мало что понял. – Ты ведь тут свой, да? Скажи, а эта девочка, Птаха… Она всегда такая странная?
– Так дурочка она.
– Дурочка?!!
Сказать, что Барсуков был потрясён, – ничего не сказать.
– Ну да, дефективная. Почти не разговаривает. А что?
– Я помнил её совсем другой… Ночует на вокзале?
– Вокзал на ночь закрывается. На Тамбовской есть дом на расселение, пустой. Там – большинство наших. Вообще-то Птаха прибилась к нам не так уж давно…
– В марте, я знаю.
– Так ты, это, без балды? Родственничек?
– Да, – твёрдо произнёс Барсуков. И сам на секунду поверил в это. – Долго не был в городе. Приехал, а мне заявляют – ребёнок в бегах. Жалко девчонку, и без того несладко живётся…
– А чего несладко-то?! – неожиданно вскипел калека. – Другим сладко, что ль? В воровство её не вовлекают, ну просят иногда отвлечь клиента, чепуха! У ларьков всегда жрачка остаётся. Опять же в гостинице ресторан есть, к нам как раз ихний зад выходит. В мусорке иногда такие стоки бывают, хоть банкет устраивай!.. Вот ты называешь меня батей, а знаешь, сколько мне лет? Двадцать шесть! И кому из нас «несладко»?
– Извини, – сказал Барсуков. – Тебя тоже жалко.
– Пошёл ты в жопу, интеллигент.
– Просто я очень волнуюсь, – сознался Барсуков.
* * *
Девочка грызла шоколадку торопливо и жадно, как хомяк, искоса посматривая на доброго дядю. Боялась, что отнимут. Обёртку она сразу выбросила, а плитка в грязных ручонках таяла, пачкалась.
Временами взгляд её казался осмысленным и совсем не детским… точно таким, как тогда. В эти секунды Барсуков вздрагивал и всматривался в неё – снова и снова.
Нет. Показалось. В глазах её были только тоска и недоверие. Не мудрость, а всего лишь страшный жизненный опыт…
Когда с лакомством было покончено, он спросил:
– А ты знаешь, кто я такой?
Фраза была тошнотворно фальшивой и смутно знакомой: то ли из кино, то ли ещё откуда. Девочка молчала. Она была занята: облизывала грязные пальцы.
– Я брат твой.
И мир на секунду застыл. Застыли пальцы ребёнка, затвердел воздух. Произнесённое слово повисло между людьми, как мост над пропастью.
Брат…
Девочкин взгляд метнулся по лицу Барсукова и юркнул в сторону, как испуганный зверёк.
– Пойдёшь со мной? – он протянул ей руку.
Она осталась неподвижна. Смотрела в землю, напряжённо сведя брови: о чём-то думала. Внезапно решившись, вытащила из глубин куртки сложенную бумажку – из тайника за подкладкой. Развернула. Это оказалась фотография, старая, почти стёршаяся.
Губы, измазанные шоколадом, шевельнулись:
– Мама… – Она потыкала пальчиком. – Папа…
Барсуков посмотрел. Женщина и мужчина. Женщина незнакома, но мужчина… Барсукова прошиб пот. Не может быть, не бывает такого…
Медленно, как в трансе, он достал блокнот, вынул оттуда мятую карточку, подобранную на детской площадке, – ту, что порвал и выкинул Василий. Сравнил. Человек, которого девочка назвала папой, был постарше, в свитере и без галстука. Заметно подержаннее молодого красавчика с порванной фотографии… но это был один и тот же человек! Несомненно.
Девочка тоже посмотрела, тоже сравнила…
Что же получается? У Птахи и Василия – общий отец?
Барсукову стало плохо. Он поискал, куда присесть, и не нашёл.
Что матери разные – это понятно, мужик бросил жену с сыном, сбежал из провинции, нашёл новую женщину, заделал ей дочь. По всей видимости, умер, то ли до, то ли после рождения ребёнка. Замёрз по пьяни на улице, сказала Мотылькова, – та Мотылькова, вышедшая из ночных кошмаров. А эта проблемная и бесприютная девочка, глядящая сейчас на Барсукова с немым восторгом, значит, сводная сестра белкинского сожителя? Василий – брат её? Но ведь ревнивый урод похоронил себя заживо, нет его больше… Барсуков, покусившись на чужую женщину, лишил сироту единственного родного ей человека…
Вот она, разгадка.
Мозаика сложилась. Разрушив что-то, мы берём на себя последствия того, что разрушили.
Непонятно лишь, чьей волей всё-таки явлена была спасительница, она же посланница… или не было никакой посланницы? Ни к чему трогать высшие силы, достаточно человеческих. Кто знает, на какие чудеса способен отчаявшийся ребёнок, сам того не подозревая…
Барсуков сел на корточки и притянул к себе девочку. Она с готовностью прижалась, обхватив его слабыми руками. Он изучающе взглянул ей в глаза. Она пугливо спрятала лицо… Да ну, что за ерунда, одёрнул он себя, стряхивая наваждение. Тоже, нашёл ребёнка-индиго! Воспламеняющую взглядом, гы-гы. Нормальная беспризорница с кучей страхов, ошалевшая от радостных новостей, грязная, вонючая и кругом беззащитная. Так ли важно доискиваться до причин сегодняшней встречи?
Совершенно не важно.
Барсуков встал. Птаха схватила его за руку, вцепилась в его руку, повисла на его руке – и больше не выпускала. До самого дома…
Впрочем, так просто уйти им не дали.
* * *
– Документики, – попросил мент, жуя гамбургер.
Откуда он взялся? Подошёл не с вокзала, а со стороны завода «Госметр». Ремень под брюхом, фуражка на затылке. Капитан такой-то, транспортная милиция, линейный отдел.
– Нету с собой, – сказал Барсуков по-наглому.
Мент улыбнулся:
– Ай-ай-ай. Пассажир без документов – непорядок.
– Я не совсем пассажир…
– А фамилия у вас есть, не совсем пассажир?
– Бар… Лисицын.
– Бывает. Кстати, у моего бати под Кишинёвом такая охота – ммм! Кабаны, зайчишки. Фазаны непутаные – сами в силок лезут, в очереди выстраиваются… Так вот, гражданин хищник, объясните, если сможете, на каком основании, куда и зачем вы тащите эту девочку? – Он погладил Птаху по голове.
Она отдёрнулась. Ненависть в её глазах кого другого с ног бы сшибла.
К разговору спешил давешний инвалид, терзая коляску. Кричал ещё издали:
– Казимирыч! Не обижай хорошего парня! Это из своих, я его знаю!
– Ручаешься?
– Зуб даю, – ощерился калека, подъехав.
– Что ты можешь мне дать, кормушка щербатая? Вот он шныряет тут без паспорта, без проездных документов, успел подружиться с ребёнком, и всё это – не спросив разрешения. Нельзя у нас без разрешения. Без моего разрешения. Я его конкретно понимаю, мужчина любит девочек. Кто их не любит – маленьких, доверчивых… Это нормально.
Мент обращался к попрошайке, словно никого другого и не было рядом. Барсуков, между тем, тоже всё понимал «конкретно». Нарвался на местного феодала, взявшегося править и суд вершить. По-русски – пахан, хоть и в форме. Так ведь в форме оно даже сподручней.
– …Но мы тут живём дружно, у нас тут эта, как её… гармония, – продолжал «феодал», слизывая с бумажки кетчуп. – У нас всё на учёте и контроле. Ты говоришь – он свой, а таких вещей не знает… Я вынужден, просто вынужден доставить его в дежурку на предмет установления личности. Подержим сутки-двое в «обезьяннике»…
Милиционер, кряхтя, выудил из ботинка носовой платок и тщательно протёр руки.
От разговора пованивало, если не смердело.
– Погоди, старшой… – начал было нищий, но Барсуков вмешался:
– Вспомнил, товарищ капитан! У меня есть студенческий.
Он полез в сумку, замешкался, что-то там химича, а затем подал начальнику блокнот, зажав пальцем страницу. Тот задумчиво глядел секунду-другую.
В блокнот были вложены студенческий билет и пятисотрублёвая купюра.
– Это чуть меняет дело, – просветлел капитан, раскрывая корочки. Скользнул равнодушным взглядом по фамилии. – Ага, Барсуков… Лисицын, значит, творческий псевдоним. Здесь это почему-то не отражено… Короче, не хватает ещё пары таких же, – кивнул он на купюру. – Исправь.
– Не, ну командир! – взбунтовался Барсуков. – Многовато!
– С дуба рухнул, студент? Она ж малолетка. На Московском такие до десяти «штук» стоят.
– За полторы «штуки» можно двоих купить прямо возле метро. Или даже за горячий обед, а за коробку зефира они вообще что хочешь тебе сделают!
– Можешь купить – покупай. В другом месте…
И пошёл торг. Барсуков отдал бы и две, и три тысячи – всё бы отдал, что с собой было, – однако словами управляла гнусная ситуация. Если б этот опогоненный хозяйчик заподозрил, что девочку уводят насовсем – всё бы погибло.
Наглядный пример разложения государственной власти в эпоху господства денег, хоть курсовик по экономике пиши.
Калека, слава Богу, помалкивал: должно быть, сочувствовал Птахе. Видел, КАК она держится за Барсукова. Мент этого не замечал, не та жизненная школа. Хотя, возможно, инвалид просто отрабатывал сотню, которую получил за короткий разговор по душам…
Сошлись на тысяче – как и было предсказано.
– Девчонку вернуть не забудь, – напутствовал товарищ капитан. – Двух часов хватит? Проверю.
Было ясно, что он выбросит юродивую малолетку из памяти, едва шальная тыща осядет в милицейском общаке.
Город на песке
Прилично одетый молодой человек и юная оборванка чинно, рука об руку, идут к Лиговке: там они сядут на трамвай и доедут до метро. На эту парочку откровенно посматривают – слишком велик контраст.
Что ж я делаю, думает молодой человек. Она ж тут неплохо устроилась. Вокруг старый город, всегда есть где заночевать. Рядом гостиница с роскошными стоками. Спит на полу, завернутая в газеты, днём побирается. Живёт в симбиозе со взрослыми бомжами. «Гармония» у них… Может, и пользовали её уже – за «пятихатку», максимум за «штуку», осевшую в карманах какого-нибудь дяди в милицейской форме… а то даже «за так»…
Романтика!
Но до чего же зыбка земля под нашими ногами… Вот вам ребёнок, недоверчивый до крайности. Девочка, ждущая от взрослых только гадостей. И оказалось – достаточно сказать, что ты её брат, чтоб она пошла с тобой куда угодно. Отчаяние и надежда двигают людьми, приводя кого-то к гибели, а кого-то к спасению… Так куда герой этого рассказа ведёт маленькую жертву?
Всего лишь к себе домой.
Дальнейшее – в тумане.
Предстоит каким-то образом легализовать барышню, изводит он себя тоскливыми думами. Временно прописать, в школу определить. Логопеда найти… И всё – на обмане, иначе никак. С детдомом не свяжешься, опеку не оформишь. Проблемы, проблемы… Мать убедить – ох, проблема! А также скрывать собственную мать от Птахи – сколько удастся… Дурдом!
И ещё – как быть с дипломом?
Похоже, кругом задница. Новая зыбучка. Единственное, что он реально может сделать, это почистить её любимый бубенчик, вернув талисману голос…
А Мотылькова, впорхнувшая в жизнь молодого человека, наоборот, ни о чём особенном не думает; она просто счастлива. Знала, что брат придёт, – и он пришёл. Брат был заперт, но она выпустила его. Это случилось ночью, совсем недавно. Он бился в закрытые ворота, пачкая руки грязью, пытался открыть их маленьким смешным ключом, плакал и ругался… она нашла в воротах дверцу и открыла. Всё – для него. И пусть её утром побили за то, что она кричала во сне. Она-то знала – никакой это был не сон!
Сейчас Мотылькова жалеет об одном: что её не видят детдомовские.
Во рту – вкус шоколада. До сих пор.
* * *
…Проходя мимо открытого дворика, отделённого от улицы лишь газоном и железной изгородью, он замечает большую благоустроенную песочницу с домиком в форме ракеты. Малыши копошатся в песке, ссорятся из-за игрушек. Кто-то, наоборот, объединяется в строительные бригады – строят замки и города.
На песке…
Молодой человек застывает, загипнотизированный этой картиной.
Родители – идиоты! Ничего не понимают. Слепо доверяют – чему? Ведь в любую минуту, в любую секунду…
Земля под ногами вздрагивает, как спина гигантского животного, как панцирь черепахи, на которой стоит мир. Страшная трещина бежит по асфальту. Упасть на четвереньки, закрывая собой сестру… он справляется с паникой. Это разум дал трещину, а вовсе не старый асфальт, изуродованный давними морщинами. Просто трамвай прошёл. Просто метро в глубине напомнило о себе; а может, где-то обрушили дом, назначенный на снос.
Барсуков опускается на корточки и разворачивает девочку к себе. Руки его дрожат.
– Прости меня, – произносит он сквозь спазмы в горле.
Прости и помилуй, зачем-то добавляет он мысленно. Прости и помилуй меня, грешного…
Она вдруг целует брата в ухо. Неловко и быстро, как птичка клюнула. Он отшатывается:
– Ты чего?
– Ты хороший.
– Не делай так больше.
Она смотрит долгим взглядом на детскую площадку и бормочет:
– Жизнь удалась… Элита чёртова…
Он цепенеет. Не знает, как реагировать… что спросить… Спрашивает она – забрасывает его милыми детскими вопросами:
– А где твоя, ну, эта… на голове… – показывает, как надевают кепку. – А чего ты тогда плакал? «Это – всё. Не могу больше…» А что такое элита? Не плачь, пожалуйста! Я это… тут… смотри… вот…
И пока изумление в его глазах сменяется пониманием, а понимание – ужасом, она, хихикая, достаёт из куртки ту тысячу, которую незаметно увела из кармана зловредного мента.
