Текст книги "Полдень, XXI век. Журнал Бориса Стругацкого 2010 № 6"
Автор книги: Алексей Корепанов
Соавторы: Антон Первушин,Юлия Рыженкова,Александр Щеголев,Николай Романецкий,Андрей Кокоулин,Владимир Голубев,Владимир Томских,Юрий Косоломов,Полдень, XXI век Журнал,Илья Кузьминов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)
Убалтывать баб – это конёк Лисицына. Слова, им произносимые и повторяемые Барсуковым, словно приподымали бывшую недотрогу. Безо всяких «словно». Вот она уже парит под потолком, раскинув эфирные крылья расстёгнутой кофточки. Где-то внизу ползает Лосева, заражая всех безумием и хохотом… Подданные хватают взлетевшую королеву за джинсы и тянут на себя. Она брыкается, играет длинными ногами. Джинсы не даются, их надежно держит пуговка и застёжка-«молния». Лосева, защищая подругу, душит Лисицына лифчиком. Полный отвяз и расколбас!.. И вдруг, отпустив добычу, в красивом прыжке Лосева ловит Белкину, прижимает её к полу. «Пуговку – зубами!» – командует Лисицын, и Барсуков – тут как тут…
Когда терять, кроме трусиков, было уже нечего, сдалась и королева.
И всё завертелось…
* * *
Надеяться не на кого, подстёгивал себя Барсуков. Что, если рискнуть, передвинуть доску поближе к углу площадки? Маленький осторожный рывочек. Если удастся – повторить. Сантиметр за сантиметром – к берегу. Ну-ка…
Оба края доски соскочили.
Блин!
Пока он в панике и суете восстанавливал статус кво – просел едва не по плечи. Держаться стало гораздо труднее, вдобавок, в доске наметилась трещина. Гнилое дерево опасно потрескивало. Руки получили хорошую порцию заноз и ссадин. Ноги без опоры остро ощущали разверзшуюся внизу бездну…
Ад, о котором говорил Лисицын.
– Не получилось? – сочувственно сказала девочка. Она, оказывается, уже вернулась: смотрела сверху вниз.
– Нашла бесплатное шоу? – взъярился он. – Взрослый мужик вот-вот пустит пузыри у тебя под ногами!
– Я много раз видела, как пускают пузыри. Так себе шоу.
И опять Барсуков попал в лёгкий ступор. Вот тебе и «птаха»… Что сказать ребёнку, который видел, как умирают, какими словами пробить коросту его безразличия?
– У тебя есть родственники? – бросил он наугад.
– Был брат, но я его не помню. В детдоме когда-то сказали, что он сидит в тюрьме, но я не верю. Это они со зла.
– А родители?
Она не ответила. Тряхнула рукой, словно проверяя, на месте ли её фирменное украшение. Бубенчик отозвался натужным шуршанием. Почистить бы его: в металлический шарик набилась пыль и грязь…
– Ладно, извини. Если бы сейчас твой брат тонул, ты бы протянула ему руку?
– Ты – не мой брат.
Это был тупик. Хотелось выть. Перепуганный зверёк, запертый в груди, требовал выпустить его на волю… Барсуков спросил, страшась ответа:
– Ты что, совсем не хочешь мне помочь?
– Какая разница, чего я хочу. Не это важно.
– А что, что важно?!! – проорал он.
– Важно, что мы делаем, а не то, что мы хотим. Вот, например, ты.
– Что – я?
– Ты потом съездишь на Автовокзал?
– Когда – потом?
– Ну, потом. Когда вымоешься, выспишься, позавтракаешь…
– Зачем?
– Вот видишь, даже не знаешь – зачем.
Барсуков вдруг ощутил себя полным идиотом. Бред множился, пускал побеги, поворачивался новыми гранями, бред засасывал почище зыбучки, и было большой ошибкой поддаться ему.
– После того, как я вымоюсь и позавтракаю, – всё, что пожелаете, – желчно сказал он. – Удочерю вас, милая барышня. Завещаю квартиру и свой любимый аэрограф…
– Отдай кошелёк.
– Опа! Если отдам, ты мне поможешь?
– Нет.
«НЕТ, НЕТ, НЕТ…»
Что это – эхо во дворике или навязчивые повторы в мозгу жертвы? Психоз вскрыл череп и помешивал мысли ложечкой. «Она не поможет… Это конец… Не поможет… Конец…»
Уцепившись ненадёжнее за шаткую жёрдочку, Барсуков подтянул свою рубашку, застрявшую в тёмной массе. Кожаный бумажник лежал в нагрудном кармане.
– Забирай, – сказал он, бросая бумажник на грунт. – Деньги протри, накупи себе сладостей и съешь их за упокой моей души.
Бродяжка, однако, ничуть не заинтересовалась добычей. Она присела перед Барсуковым на корточки и задумчиво произнесла:
– А может, помогу.
Жизнь удалась
Со стороны проспекта донеслись звуки сирены: пронзили ночной воздух и смолкли. Через минуту сирена проявилась где-то неподалёку: вякнула и опять заткнулась. Милиция или «скорая»? Видимо, второе. Реанимобиль пробирается к Белкиной, петляя в узких исторических переулках… Сколько прошло времени – пять минут, полчаса, час?
– Это ты вызвал «скорую»? – спросила девочка.
– Нет.
– А почему?
Вопрос ввёл Барсукова в ступор. Очередное «почему». Действительно, что мешало им с Лисицыным позвонить по ноль-три? Хотя бы отсюда, из дворика. Только глупость и трусость.
– Потому что я подлец… – прошептал он.
– А по-моему, ты просто ещё маленький. Как я, – вынесла пигалица приговор.
– То есть не могу отвечать за поступки?
– Отвечать – это не ко мне. Главное, жив до сих пор. Бог щадит своих детей… по возможности. Пока ты не сделал того, для чего родился, будешь жив.
– Вот и Лисицын говорил, что я инфантильный… Слушай, ты такая странная, что в дрожь бросает. Или это от холода? Как тебя… Мотылькова. Ты бы решала поскорей, поможешь мне или нет. Руки немеют… блин… долго я тут не провишу…
– Думай о чём-нибудь хорошем, легче терпеть, – посоветовала девочка на полном серьёзе.
О чём-нибудь хорошем? Запросто.
Когда я вырасту, пообещал себе Барсуков, клацая зубами, я буду спать только со своими женщинами. С чужими – Боже упаси. Ни-ни.
* * *
Трахать женщину, в которую влюблён, – это счастье, и так ли важно, какой ценой получено её согласие?
Подробности минувшей ночи, увы, помнились фрагментами, всё-таки Барсуков с Лисицыным тоже вкусили весёлых картинок. Ужин подействовал убойно – даже на них, даже в малой дозе…
Музон взбалтывал квартиру, как миксер, электронный пульс гонял по венам тепло и свет. Всё было позитивно. Всё было лучше, чем есть на самом деле. Переползали из комнаты в комнату (кто-то плыл, кто-то летел, кто-то просачивался сквозь стены); дверей в квартире почти не было – свободная планировка. Лосева рисовала портрет Барсукова на ягодицах у Лисицына (кисточкой и гуашью). Лисицын в качестве ответной любезности рисовал голубку Пикассо на груди у Лосевой – на левой, над сердцем. Что ещё? Сидя в джакузи, орали песню «Я пью до дна за тех, кто в море». Лисицын лил на девушек изумрудный «тархун» и творил очередную речь, перекрикивая поющих: «Принцессы Космоса, большеглазые и длинноязыкие! Мы, ваша пища, переварены и готовы к употреблению! Поднимем за это бокалы с праздничной зеленой слизью!..» В родительской спальне нашлась наконец кровать – размером с авианосец – там и легли в дрейф…
Воспоминания фантастичны.
«Поплывшие» девчонки выделывали такое, чего, наверное, никогда бы не сделали по трезвости. Причём, как заверял Лисицын, наутро мало что смогли бы рассказать.
Воспоминания – это сон…
Дожить до утра не дал парень по имени Вася, сожитель Белкиной. Явился среди ночи, открыв дверь своим ключом. Откуда и зачем у него ключ от чужой квартиры? Не иначе, собирался при случае обнести богатеньких ротозеев. А чего ещё ожидать от ничтожества, от лузера, озабоченного в жизни только одним: как срубить деньжат на прокорм безмозглого тела.
Он прогулялся по квартире, тупо собирая раскиданное бельё, пока не оказался в спальне. Тут-то Белкина и очнулась – словно почуяла. Вскочила, трогательно прикрывшись простынёй, сдёрнутой с Барсукова.
Молчание тянулось добрую минуту. Компания мучительно трезвела.
– Мобильники не отвечали, – объяснил пришелец, глядя в пол. – Ни твой, ни у твоих друзей. И городской телефон не снимали.
– Васенька… – сказала Белкина.
– Нормально. – Он попытался улыбнуться. – Жизнь удалась.
– Васенька, подожди!
Он ушёл, громко шаркая. Поднимать ноги – не оказалось сил.
Белкина бросилась было следом, но встала на пороге комнаты, растерянно озирая себя. Потом она странно посмотрела на всех оставшихся и ушла почему-то совсем не в ту сторону – в холл.
– Разведка обосра… в общем, случился досадный сбой, – изрёк Лисицын, потянувшись.
Лосева тычком свалила его с кровати:
– Кретин!
– А чего? Это была грустная, а также печальная шутка.
Лосева сорвала с вешалки мамин халатик, влезла в него, с трудом попадая руками, подпоясалась… в общем, опоздала. Бежать надо было сразу. Когда из холла выплеснулось её отчаянное: «Куда?!! Что ты делаешь?!!», когда призыв не дурить превратился в визг, Лисицын выразился кратко:
– Делаем ноги.
* * *
А ведь она и вправду решает, спасать меня или нет, внезапно понял Барсуков, обмирая от ужаса. Решает, достоин ли. Тянет время, испытывает меня, а сама думает, изучает червяка под своими ногами… взвешивает «за» и «против»… Он еле удержался, чтобы не завопить.
Кто ты для маленькой, хлебнувшей горя девочки? Чужак. Возможно – враг, о чём сам не подозреваешь. И как добиться, чтобы она отнеслась к тебе, как к родному? Как к брату? Вот вопрос…
Да очень просто, подумал Барсуков – и поразился возникшей в голове ясности. Для начала нужно полюбить её как сестру…
Боже, что за бред?
– Мозги зависают, – признался он растерянно. – Замкнуло что-то. Если честно, я боюсь тебя больше, чем этого пакостного песка.
– А что со мной не так?
– Да всё! Как с инопланетянкой говорю.
Она состроила рожу:
– «Инопланетянка»! Ты смешной… Отец мой спился, и мама его бросила. Он замёрз на улице, пьяный был. Мама умерла, когда меня рожала. Моему брату было тогда лет десять. Меня отдали в Дом малютки, брата в детдом. Он придумал себе, что в смерти мамы виновата я – не родилась бы, ничего бы не случилось. Так что больше я его не видела… Это мне всё классная рассказала – в воспитательных целях.
– Педагог херов… Ты давно сбежала?
– Последний раз в марте. Тошно там, сил нет терпеть.
– И сколько тебе лет?
– Было написано – одиннадцать. На самом деле, наверное, больше. Ну и как тебе история?
– Ужас.
– Обычная, по-моему…
Да уж, обычная. Пустяки, дело житейское, как вещал один сказочный ёптимист.
Барсуков попытался поставить себя на место девочки – и не смог.
Мысли путались. Было плохо. Острая грань доски резала грудь, руки едва ощущались…
Зверски хотелось жить.
И тогда он начал рассказывать сам, без начала и предисловий, первое, что приходило на ум, – лишь бы не опоздать, лишь бы убедить эту малолетнюю мучительницу… или мученицу?.. в чём? В чём убедить?! Да в том, что он – не конченый человек, в чём же ещё… Ведь почему Белкина так поступила, почему бросилась с балкона? Вовсе не из-за крушения какой-то там суки-любви, а просто кайф оказался сломанным. И пришёл стрём… Пусть не по своей воле она обдолбалась, пусть её пришлось долго и с выдумкой убалтывать, но ведь она позволила себя уболтать! Она хотела стать королевой – на час. Её самолюбие, задетое ловким Лисицыным, оказалось сильнее её же принципов, и дело не в том, что два подлеца на этом сыграли, а в том, что принципы-то, значит, чахленькие. А уж дальше она оттягивалась наравне со всеми – добровольно… Вот и получила жестокую «измену», когда припёрся её Вася, то бишь страх жгучий и тоску смертную. Если под кайфом происходит что-то неправильное, противу твоей природы, «измена» гарантирована. Предательское состояние. На его пике – чего только люди не отшелушивают! От слабости это, а не от силы. Никаких вам шекспировских драм. Тривиально, господа.
Несчастный случай…
– Не всё ли равно, что ты там натворил? – перебили его. – Кому какое дело.
– Ну как же… Человек погиб. Или искалечен…
– У твоей Белкиной был выбор, и она выбрала. Ей отвечать, а не тебе. Как и за нерождённое дитё, которое она от тебя бы понесла.
Кто это сказал? Чьи были слова, неужели всё той же малявки? Или – почудилось, прислышалось? Невозможно понять… В голове бешено крутилась спираль галактики, космос сотрясали удары колокола. Звон разрывал реальность на куски. Чёрная воронка спускалась с неба, смазывая дома, улицы, воспоминания, прекрасные картины будущего…
– Я больше не могу, – прошептал Барсуков. – Уплываю… блин…
Тела не существовало. Сердце стучало где-то отдельно. В глазах темнело. Девочка превратилась в размытое пятно.
– Лови, это теперь твоё, – сказало пятно. – Храни на память.
Речь шла о кепке. Присев на четвереньки и вытянувшись, бродяжка попробовала водрузить злосчастный трофей Барсукову на голову. Не дотянулась. Тогда – аккуратно набросила. Кепка, оседлав на миг макушку, съехала набок, на ухо. Так и застряла – козырьком в зенит.
В этот момент силы окончательно отказали студенту: скрюченные пальцы разжались.
– Пусть тебе повезёт… сестричка… – озвучил он свою последнюю волю.
Отдалившийся берег медленно пополз вверх.
– А я бы тебя нарисовал… такую потустороннюю…
Кого бы он нарисовал? Девочки уже не было в поле видимости: только что маячила перед глазами, и вдруг – пусто.
– Господа, вы звери! – сказал кто-то им всем… Ну да, мы звери. Лесная чаща, уголок живой природы. Не зря ж предки проштамповали в наших паспортах этакие фамилии. А кто не зверь, пусть первый обнажит клыки…
Это конец, вспомнил Барсуков предсмертное бормотание Лисицына. Ну и ладно, и пусть конец. Лучшая услуга, оказанная подлецу, – дать ему сдохнуть тихо и незаметно, без зрителей.
Прежде чем воронка пожрала его рассудок, он сказал:
– Жаль, не успел…
До конца и дальше
Качаясь, как пьяный, он вошёл под арку.
Дворик, похожий на дно высохшего колодца… Тишина, покой, оторванность от мира. Никаких окон. Никаких людей, провалитесь вы все. Куда идти, зачем?
На ватных ногах он проследовал мимо скамейки-качели, мимо поваленной «горки», мимо карусели. Оказался в центре детской площадки, где и сел на корточки, обхватив голову руками.
Что же ты наделала, подумал он. Эта страшная кровать, эти потные тела, спящие вповалку… Смогу ли я называть тебя «любимой»? Смогу ли я смотреть на тебя?
Смерть, катастрофа.
Твои дружки-студенты презирают таких, как я, – вспомнил он. Вспомнил их взгляды и подколы. Они откровенно смеялись – над ним самим, над его именем и даже над его кепчонкой. Они все – умники и творцы, соль земли русской, суперэлита твёрдых сортов, – живут на мамочкины и папочкины деньги, а учатся за счёт налогов, которые отдают им работяги вроде него. Иждивенцы… Он содрал с себя бейсболку. «БУДЬ ДРУГОМ». Кто придумывает такие лживые девизы? Хорошо, что не купился в своё время на надпись «ЛЮБОВЬ НАВЕКИ». Друг – это паразит, жрущий тебя незаметно и мелкими кусочками. Любимая женщина – это нечисть, делающая тебя посмешищем…
Он вскочил, подбежал к торчащей из песка палке и насадил кепку на острый скол. В головном уборе что-то хрустнуло, порвалось… ну и хрен ли… Он бесцельно побрёл, нарезая круги по площадке, поддевая собачье дерьмо и загребая песок носками туфель.
Что с ним случилось в квартире? Нормальный вологодский паренек устроил бы там нехилый мордобой с использованием подручных предметов. Бить голых и напуганных – легко, приятно и весело. Знаем, били. Порвать пасть кобелю, вскочившему на твою бабу, – святое дело. И если б не она… если б не ОНА… с любой другой – так бы всё и было.
Слизняк. Ненавижу себя…
Он вынул из нагрудного кармана чёрно-белое фото. Родители. Молодые ещё, красивые. Одним движением разорвал карточку надвое. Получилось поразительно ровно: мать осталась на левой половине, отец – на правой. Смял обрывки, швырнул под ноги. Ненавижу…
Двадцать восемь лет корова языком слизнула. Матери на него всегда было плевать, у неё свои алмазы в небесах. Детские приятели дальше стакана не видят. Папаша где-то бродит по миру, говорили – снова женился, говорили – помер… Жизни нет и не было. А думал-то – вот оно, наладилось… Впервые он увидел ЕЁ в Вологде, на площади у Областной картинной галереи. Есть в городе такая достопримечательность; мать как раз служила там искусствоведом. ОНА приехала на Вологодщину, увлекшись каким-то там «тотемским барокко», а в галерею зашла посмотреть фото, посидеть в архиве… Познакомились, обменялись телефонами. И вроде бы забылось это мимолётное знакомство. Он решился наконец: свалил с малой родины нахрен, перебрался в северную столицу, рассчитывая познакомиться с хорошей одинокой женщиной, желательно старше себя, можно с ребёнком, лишь бы зрелой была, ценящей трудолюбивых мужиков; так вот, первое, что он сделал, приехав сюда – позвонил ЕЙ. И жизнь вернулась… Утащил любимую от родителей, снял квартиру для совместного проживания – вместо того чтобы поселиться на готовенькое, как планировал. Пошёл на стройку, закрепился в одной из шабашкиных бригад… Всё рухнуло.
Любимая женщина предупредила его: сегодня дружеские посиделки. Без выпивки, само собой. Как не поверишь насчёт «дружеских»? Она ж принципиально не пьёт, панически этого боится. Был тяжёлый опыт. Однажды рассказала, как школьницей-малолеткой затащили её на пьянку, ну и, в общем… лучше бы не рассказывала. Был бы пистолет – пошёл бы искать подонков. Столько лет она уживалась с отвратительными воспоминаниями, и вот – нате. Второй круг. Получается, не такие уж они отвратительные – те воспоминания…
Он застонал.
Остановился, раскачиваясь.
Знал ведь, чувствовал! Суперэлита спаривается легко и естественно, как кролики. Убить их надо было, столичных ботаников…
Молодой мужчина выдрал из рабочих штанов ключ от чужой квартиры, с размаху воткнул его в землю и ввинтил по самую головку: «Открывайте, твари!»
Заколотил ногой в землю – словно в люк стучал. Похоже, чуточку сошёл с ума. Или не чуточку…
Откуда у него ключ? Ну, было дело: его Любимая на пару с подружкой занималась курсовым проектом в этой их шикарной квартире – что-то чертили. Отвлекаться не могли, поэтому за сигаретами послали в универсам его. Ключ дали, чтоб самим к дверям не бегать. А он возьми и сделай копию, благо в универсаме слесарная будка стояла… Мать часто говорила – любопытство тебя погубит. Но разве желание контролировать свою Любимую – это плохо? Это можно и даже нужно. Отслеживать содержимое мобильника, читать электронную переписку – просто чтоб быть в курсе и держать руку на пульсе жизни. Иметь ключ от квартиры, где она застревает по ночам, – на всякий случай. На такой случай, как сегодня. Не любопытство это, а долг. Прийти внезапно и посмотреть, чем они там занимаются… вот и посмотрел… докаркалась ты, мама…
«А-а-а! – упал он на колени и уткнулся лбом в загаженный песок. – А-а-а, не могу!.. Что же это…»
Ведь хотели ребёнка. Откладывали… срок себе установили – сразу после диплома…
Всё было не так. Криво, глупо, бездарно. Из холодильника фреон вытек. Ни с того, ни с сего. Надо было нормальный покупать, а не минского завода. Стиральная машина два дня как накрылась, заодно затопив соседей внизу… Что ж так – разом-то?!!
Чтоб не сомневался – жизнь кончена.
Он стонал и выл: «Это всё! Всё! Больше не могу!» Он бил ладонями песок…
На работе – такая фигня, что хоть беги из города. С крана рухнул бетонный блок и проломил лестничный пролёт. Стальное «ухо» в плите сгнило, но ему сказали: ты плохо закрепил, парень. Хотят ущерб на него повесить. Когда он сегодня ночью со смены рванул, прораб выразился откровенно: лучше не возвращайся… Ещё футбол этот… и тоже вчера. Просрали кубок, как дизентерийные. Нас сделали, как детей. Такой облом…
Он упал на живот, скорчился, распрямился, снова скорчился.
«Как детей… Суки… Элита чёртова… Это – конец… Чтоб я так жил, суки…»
Через миг – катался по земле.
«Это – всё… Я мертвый… Не могу больше, больше не могу… Конец…»
В двухстах метрах отсюда другая страдалица, шагнув с балкона, отдала себя асфальту. Жертва была принесена. И была принята…
«Всё, всё… Не хочу, не могу!.. Это – всё!..»
Вопли несчастного были услышаны: песок под ним ожил, заструился, задвигался. Твердь подалась, как лоно любимой женщины, – расступилась, стала мягкой и влажной. Тёмный овал возник вокруг корчащегося тела, превращаясь в воронку. Человек получил, что просил: полминуты хватило, чтоб тело целиком ушло в глубину. Земля приняла своего несчастного сына и похоронила его – вместе с его болью. Рыдания и стоны оборвались. Детская площадка вновь была пуста.
Песок содрогался ещё секунду и успокоился.
Затаился – живой, голодный, ждущий.
А потом во дворик вбежали двое…
* * *
Так вот откуда взялась здесь зыбучка, неспешно размышлял Барсуков, стряхивая с себя обрывки чужих страстей. Вот чьими мольбами возникло это жуткое чудо. Ясно теперь, что сталось с женихом Белкиной, оказавшимся, кстати, истеричным мудаком. Хорошенькое кино показали ему при помощи кепки, надетой на вскрытый череп…
Чудо не бывает жутким, шепнул Барсукову кто-то – детским голоском. Невелика заслуга – провалиться под землю. Ты останься наверху, на поверхности, когда мир под тобой рухнул, это и будет настоящим чудом.
Ты правда так думаешь, спросил он.
А то. Стала бы я тебе иначе помогать…
И шёпот улетел, как фантик, подхваченный порывом ветра.
«Подними руки! Подними быстро! Вверх руки!» – носились над землей чьи-то крики, назойливые, как голодные птицы, клевали в темя, лишая заслуженного покоя. Это что, требование капитуляции? Отмахнуться… Пошли прочь, твари…
Сознание вернулось рывком.
Мотор взрыкивал над самым ухом. Барсукова тащили куда-то, медленно и неудержимо. А потом, когда всё остановилось и стихло, его перевернули на спину и тревожно спросили:
– Ау, ты живой?
Он открыл глаза. Небо слепило. Холодный ветер прицельно бил сквозь мокрую футболку. Он попытался сесть, ему с готовностью помогли. Он огляделся, мучительно щурясь. Пожилой мужчина суетился вокруг: освобождал Барсукова от троса, продетого под мышками… Ага, и «жигуль» рядом, латаная «восьмёрка»… Положение определилось. Водитель, подоспевший так вовремя, выволок утопающего из трясины. Подцепил буксирным тросом, пока тот был в отключке…
Я живой, хотел ответить пострадавший.
Живой!!!
– Зову – молчишь, – озабоченно говорил мужчина. – Тебя увидел – глазам не поверил. Чтоб у нас такая пакость… да никогда! Не думал, что такое вообще бывает. Подниму соседей, огородим яму. С утра – к коммунальщикам… Честно хочешь? Когда эта девчушка мне в лобовое стекло заколотила и начала визжать, что в соседнем дворе человек умирает, я сначала подумал – ножичком кого по пьяни… или там кирпичом… Ну, ты как?
– Спа… сибо, – вытолкнул из груди Барсуков. Его била крупная дрожь – А где…
– Чего где?
– Птаха.
– Эй, спокойно. Чудится тебе что-то. Спиртику сейчас дам, согреешься.
– Не… Я говорю, девочка где?
– Девочка? Ах, это… Не знаю. Я из машины выскочил – нету никого, как не было. Убежать не могла, не успела б. Вот, думаю, спросонья примерещилась, что ли…
Может, и примерещилась. Кепка с надписью «Будь другом» по-прежнему висела на торчащей из песка палке, как будто никто не забирал её оттуда и не пытался водрузить Барсукову на темя. С другой стороны, кошелёк валялся на траве, закинутый собственной рукою его, – но это ведь слабое доказательство.
– А я, значит, кемарил в машине, – зачем-то пояснил спаситель. – В том дворе, через проход. С дачи вернулся, ключи забыл, старуха звонок не слышит. С утреца хотел дочке позвонить. А тут вдруг – девчонка, с виду – бомж бомжом. Разбудила. Меня аж подбросило от её голоса… Я тебе честно скажу, не обижайся. Если эта пацанка мне приснилась, то ты – обалденный везунчик. Встречал я людей вроде тебя, из любой задницы выберутся и краше станут… – Пожилой автовладелец, добродушно хмыкая, складывал буксир в багажник.
Есть и другие люди, подумал Барсуков. Которые сами себе находят бедствия и товарищей за собой тащат. Лисицын – классический пример.
– Повезло тебе, – добавил мужчина. – Повезло.
Что бы ему ответил покойный Лисицын?
– Поднимем за это бокалы с праздничной зелёной слизью, господа пришельцы!
Дедок забыл багажник захлопнуть. Повернулся, оторопевший:
– Чего-чего?
Барсуков зашёлся нервным смехом – и тут же заперхал, закашлял.
– Тебе плохо?
– Со мной нормально, а вы не правы, – сказал он, угомонившись. – Выбраться из задницы – да, это везение. Но выбраться из ада – это чудо.
– Ах, умничаешь…
Барсуков поумничал бы ещё, однако философской частью в их компании всегда заведовал Лисицын. Он заплакал бы, если б было чем. И тогда он, как умел, объяснил хорошему человеку всю суть происшедшего:
– Это конец. Идём дальше…
Ночь светла, тёмен день
«Скорую» вызывать не стали: пострадавший был категорически против. Поднялся без посторонней помощи, худо-бедно почистил одежду и удрал в сторону метро. Босиком. Кроссовки, увы, затонули.
Владелец «жигулей», как и обещал, разбудил соседей. Сонные люди выползли во дворик, и вдруг выяснилось, что беспокоить коммунальные службы не понадобится. С детской площадкой всё было в порядке. Грунт под песком оказался твёрдым – никакого вам дьявольского феномена. Растревоженные и возмущённые жильцы разошлись по квартирам, проклиная шебутного идиота с его фантазиями; сам же он спрятался в машине, пришибленный и пристыженный, сомневающийся в своём рассудке…
Когда город только просыпался, когда появились первые собачники, влекомые на поводках их истинными хозяевами, Барсуков был уже у себя.
Прежде всего – отключить телефон. Невозможно было представить, чтобы с кем-то говорить, кому-то что-то рассказывать. Он занялся израненными руками, вытащил наконец занозы. Потом – в ванну, отмокать. Хлобыстнул водки, купленной по пути… Водка, зараза, плохо брала: напряжение покидало организм неохотно, особенно головную часть. Он добавил и упал на диван. Проспал до середины дня. Встал, наспех поел. Подумал: ну вот я выспался, вымылся, позавтракал… что теперь? Мчаться на Автовокзал – как завещала сиротка?
Нелепая мысль…
Идти в травмпункт, пусть обработают повреждённые кисти рук? Руки болели зверски… Нет, позже.
Звонить Лосевой, узнавать, как там с Белкиной, и вообще?
Страшно. Тоже не сейчас. Когда пройдёт эта гнусная, невидимая снаружи трясучка, когда остановится рука исполинского бармена, взбалтывающая шейкер с его мозгами…
Что-то манило Барсукова на место ночного позора. Нет, не на квартиру к сокурснице, где состоялся первый акт драмы, а в проходной дворик по соседству… Девочка-бродяжка лишила его покоя. Остро хотелось познакомиться с нею поближе. Посмотреть на неё, как и полагается смотреть на ребёнка, – сверху вниз.
* * *
В знакомом дворике тусовалась компания подростков. Сидели кто на качелях, кто на «горке». А кто – прямо на песке. Курили, перебрасываясь вялыми фразами, лишёнными смысла. Покосились на вклинившегося к ним взрослого перца… Барсуков содрогнулся, увидев это.
Детишки проводили время там, где их запросто могло засосать. В любую минуту, в любую секунду. Безопасности не существовало. Твердь под ногами – это иллюзия…
Он хотел было разогнать их всех, но плюнул.
Постоял, осматриваясь. Ничего не осталось от ночного бреда. За стенами домов шумел город, возле гаражей мужики выкатили тачку и копалась в двигателе, прохожие просачивались под аркой и шли в сторону проспекта, ни на кого не глядя. Прочная, устойчивая, привычная реальность.
Где-то под ногами был замурован весельчак Лисицын – наверное, не так уж и глубоко… Откопать? Заявиться ночью, сделать дело – и смыться, бросив труп… Барсуков покрылся потом, вообразив всё это. Нет уж! Во-первых, что потом отвечать людям, которые неизбежно появятся и начнут задавать вопросы? Но главное, главное – ничто отныне не заставит его шагнуть на детскую площадку в ночное время…
Обогнув по большой дуге песочницу, подошёл к штанге футбольных ворот. Кепки уже не было: кто-то утащил, не побрезговал. Внизу валялась смятая бумажка. Барсуков заинтересовался. Это был кусок фотографии… опля! Фото из видения – то, разорванное придурочным Васей. Элегантный молодой мужчина с зачёсанными назад волосами, в строгом костюме и при галстуке, смотрел иронично, с искрой во взгляде. Папаша Василия, надо полагать… Что же, видение не врало? Так, что ли?
Глухие стены не могли дать ответ.
Фото он взял с собой. Затем поочерёдно обошёл оба дома: первый стоял лицом в переулок, другой смотрел в параллельный дворик. Обшарпанные, рассыпающиеся четырёхэтажки, конец девятнадцатого века. Девочка утверждала, что живёт в одном из подвалов. Отдельного входа в подвальные помещения не нашлось, а подъезды были закрыты и оборудованы домофонами. Он всё-таки проник в подъезд, назвавшись сотрудником ЖЭУ. Вниз вела лестница, однако дверь в подвал оказалась закрыта на ржавый пыльный замок. По словам бабули, впустившей Барсукова, никто под домом не только не жил, но и не смог бы жить при всей нужде, потому что воды там было по щиколотку. Он спросил, не обретается ли где-нибудь здесь девочка характерного вида (описал пёструю куртку с подвёрнутыми рукавами и бубенчик на руке), а также не числится ли в жильцах кто-нибудь с фамилией Мотыльковы? Увы, не обретается, не числится… Разговор не получился. Пенсионерка возбудилась, заговорила про комаров и про какую-то плесень, от которой спасу нет, про сырость и отслоившуюся штукатурку; в общем, пришлось бежать.
Во втором доме Барсукова встретила ровно та же картина: закрытый наглухо подвал, залитый водой. Девчонку, подходящую под описание, жильцы и здесь не видели. Получается, она соврала. Но в таком случае – какими ветрами принесло её в затерянный дворик? Ночью!
А ведь если б не это странное создание, подумал Барсуков… если б она не позвала на помощь дядьку с машиной…
Он поднялся на второй этаж к квартире номер девять – с тем самым окном, из которого сумасшедшая баба снимала на видео их с Лисицыным агонию. Упёрся в стальную дверь – ничем не обитую, не покрашенную, без глазка. И даже без звонка. На сталь была посажена (жидкими гвоздями) табличка: «DO NOT DISTURB», почти как в гостинице. Чёрные буквы на жёлтом фоне. Вызов всей лестнице и всему миру, прозрачный намёк: «Идите в задницу». Барсуков долго бил в дверь кулаком, потом локтем и ногой – никто не открыл.
Вот сука…
Убираться из этих мест почему-то не хотелось. Зайти к Лосевой? Два шага… Нет-нет-нет, ноги сопротивляются, душа кровоточит; и тогда он сделал то, о чём мечтал, когда подыхал в зыбучей трясине. Легко вычислил, куда выходят остальные окна поганой квартиры. Набрал во дворах камней поувесистее, наплевав на боль в руках, вернулся и – приступил к планомерному обстрелу…
Никто не рискнул его остановить.
* * *
Раздолбанные окна принесли какое-никакое удовлетворение и попутно навели на довольно очевидную мысль. Вернувшись домой, Барсуков тут же полез в интернет. Поискал по разным ключевым словам («зыбучка», «зыбучка в городе» и т. п.), перебирая без толку сетевой мусор, пока не догадался ввести точный адрес дворика. Тут-то челюсть у него и отвисла. Во-первых, обнаружил, что искал: видеоролик, где они с Лисицыным исполняли главные роли (выложила, гадюка!), во-вторых, выяснил, что их случай вовсе не уникальный.
Вообще, на ресурсе «Городская жуть» некие подвижники организовали список опасных мест в городе, где с людьми приключались разные странности. Взять, например, три обычных с виду моста, составивших на карте равносторонний треугольник. С этих мостов, согласно приведённой статистике, городские самоубийцы бросаются в воду чаще, чем со всех остальных вместе взятых. Ещё пример: один из узких проулков исторического центра, где однажды сошла с крыш снежная лавина. Завалило и тротуары, и проезжую часть до уровня второго этажа. Нескольких прохожих пришлось откапывать. Откуда там взялось столько снега, непонятно. Или пруд в Центральном парке культуры и отдыха, возле которого регулярно пропадают люди. Вроде бы видели, если не врут, как из пруда вытягиваются нитевидные щупальца и утаскивают жертв… И тому подобные страсти.
