Текст книги "Полдень, XXI век. Журнал Бориса Стругацкого 2010 № 6"
Автор книги: Алексей Корепанов
Соавторы: Антон Первушин,Юлия Рыженкова,Александр Щеголев,Николай Романецкий,Андрей Кокоулин,Владимир Голубев,Владимир Томских,Юрий Косоломов,Полдень, XXI век Журнал,Илья Кузьминов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц)
ПОЛДЕНЬ, XXI ВЕК
июнь
2010
Колонка дежурного по номеру
Кто виноват? И что делать?
Извечные вопросы человеческого бытия…
Если в обычном питерском дворе на месте детской площадки образуется зыбучая бездна (повесть «Песочница» Александра Щёголева), кто виноват в случившемся? Тот, кто захотел умереть и первым канул под землю? Или ты, приложивший все усилия, чтобы тот, первый, пожелал провалиться в бездну? И что делать, дабы такие «песочницы» не появлялись впредь в твоем городе?…
А как поступить, если в доме сломался мусоропровод (одноименный рассказ Владимира Томских)? Попытаться отремонтировать его? И обнаружить, что тут тоже кто-то виноват… Но можно ли говорить о вине, если мусоропроводы избавляют твой мир от кровопролития? Ведь за такое приходится платить. Иногда даже жизнью. Иногда даже из-за собственной доброты…
А что предпринять, если ты откроешь метод передвижения материальных тел, с помощью которого древние египтяне безо всяких инженерных приспособлений строили свои пирамиды («Теорема Нёттер» Владимира Голубева)? Откроешь и поймешь, что теперь ты не принадлежишь себе, что всегда найдется хозяин, готовый присвоить твои возможности и тебе нечего ему противопоставить, потому что ты инженер, а – он несколько иной человек… И кто тут виноват?… Нет, не ты. Но именно ты найдешь возможность избежать неизбежного, казалось бы, насилия! И примешь на собственные плечи грех, свой грех, как берет на себя чужие грехи герой рассказа Андрея Кокоулина «Чуть легче».
Ему тяжело живется под таким грузом, но, наверное, и он в чем-то виноват, коли судьба выбрала его для подобной ноши. А вот герой Алексея Корепанова провинился во многом, и потому к нему в конце концов приходит человек в сером пальто, чтобы помочь очень определенным образом подвести итог жизни…
Ничего не попишешь, так устроен мир – пока жив человек, всегда и во всём кто-то виноват… Но всегда и везде можно что-то сделать, дабы избежать вины неподъемной, которую не выдержит совесть.
Извечные ответы на извечные вопросы…
И почему одни люди с раннего детства знают эти ответы, другие же, в лучшем случае, обретают подобное знание лишь на смертном одре? А многим и такое оказывается совершенно недоступно…
Николай Романецкий
Александр Щёголев
Песочница
Повесть
В «зыбучку» они вляпались на заброшенной детской площадке.
Ну бред же, бред натуральный! Город, закатанный в асфальт и бетон, утрамбованный миллионами ног и колёс, – конечно, странное место, опасностей тут хватает, но в этот список никак не входят зыбучие пески. Не иначе, материализовались выдумки какого-нибудь кататонического шизофреника.
Или сама Вселенная сошла с ума.
Ночь светла…
Белая ночь. Май подходит к экватору. В четыре утра уже светло, а народу – никого, ни в спящих переулках, ни в этом укромном уголке.
Молодые люди завернули сюда, чтобы срезать угол и напрямую выскочить на проспект. В лабиринте грязных дворов и двориков, переходящих один в другой, кто-то бы потерялся, но только не они… Завернули – и встали. Вернее, сначала встал Барсуков. Лисицын пробежал пяток шагов и вернулся:
– Что замер, о путник, печалью сражённый?
– Да вон, – Барсуков показал: – кепка.
Головной убор был насажен на палку, торчащую из песка. Типа флаг. В свои лучшие времена этот огрызок служил штангой футбольных ворот, а теперь кто-то использовал его как флагшток.
– Ты хочешь сказать, мой глазастый друг, что сия вещица осталась от того урода? – осведомился Лисицын.
Барсуков молча пожал плечами. Что тут говорить? Она и есть. Выцветшая заношенная бейсболка, бывшая когда-то понтовой. С зеркальным козырьком, покрытым сетью мелких трещин, с полустёртой надписью: «БУДЬ ДРУГОМ»… Парень, похоже, рванул тем же маршрутом. Далеко ли ушёл – непонятно. Очень бы не хотелось снова с ним столкнуться.
– Переждём, – решил Лисицын. – Хватит с нас сюрпризов, семейных драм и человеческих трагедий.
Хватит – значит хватит. Лисицын пришёл в архитектурный после армии, был на два года старше, так что командовал по праву старшинства.
Сели на качающуюся скамейку, подвешенную на ржавых цепях. Когда-то в этом дворе была нехилая детская площадка: «горка» в форме слонёнка (ныне поваленная набок), каруселька (просевшая на грунт), качели обоих видов. Футбольное мини-поле – простенькое, песком присыпанное, плавно переходящее в песочницу. У песочницы целым остался один-единственный борт – доска с торчащими гвоздями.
Кому, спрашивается, взбрело в голову устроить в помоечном углу этакое счастье? Да просто раньше на месте гаражей стояли двухэтажные жилые времянки-развалюхи, построенные ещё немцами. С тех времён осталось лишь мёртвое пространство, ограниченное железом и двумя сумрачными брандмауэрами, расположенными под прямым углом. Окурки, бумажки, смятые жестяные банки. Изнанка мира.
«Брандмауэр» в переводе с языка архитекторов означает противопожарную стену – без окон, без дверей. Так вот, одна из здешних стен не была совсем уж глухой: на уровне второго этажа темнело окошко, единственное на весь двор, пробитое, вероятно, жильцами самовольно.
…Не сговариваясь, вытащили сигареты, закурили.
– А поведай, друг мой правдивый, что ты думаешь по поводу всего того говна? – Лисицын потыкал большим пальцем себе за спину. – Мы капитально влипли. Ага?
– Зря сбежали, – откликнулся Барсуков с тоской. – Дурь в салате осталась. Не отбрешешься.
– Вернуться?
– Ну… если сопрём салатницу, Лосева обо всём догадается.
– Лосева… – сморщился Лисицын. – Боюсь, она и так в принципе обо всём догадалась, только не на салат грешит, а на кофе или тоник… Блин, а ведь застряли! Мост разведён…
Было зябко. Одетые не по погоде (без курток, в простых рубашках), молодые люди чувствовали себя неуютно. Барсуков вышел через мобильник в сеть и посмотрел график разводки мостов:
– Нормально. Скоро откроют.
– Хорошо бы эту Лосеву тоже… того, – обронил Лисицын как бы невзначай.
Барсуков окаменел. Сигарету до рта не донёс, так и застыл.
– Чего – того?
– Какой ты всё-таки инфантильный, Барсуков. Того – это того.
– Одного трупа мало?
– Ну, я не знаю, – обиделся Лисицын, суматошно всплеснув руками. – Я стараюсь измыслить, как нам спастись, так и сяк прикидываю, а он мне – язвит! Молод ишшо – язвить!.. Короче. Быстро соображаем, где мы провели ночь. Во-вторых, ежели заткнуть Лосевой рот, никто не скажет, что мы были в квартире.
– А тот урод?
– А тот урод первый на подозрении. Его слово против нашего. Тем паче, когда на месте происшествия найдут какую-нить его вещицу… – Лисицын, прищурившись, посмотрел на кепку, висящую на футбольной штанге. – Ну, что приуныл, дружочек?
Барсуков заплакал.
* * *
Был ли труп? Не факт.
Воспоминания роились, как рассерженные пчёлы, забирались под череп и жалили мозг… Лосева ещё верещала наверху, выкликая имя упавшей с балкона подруги, а парни уже сыпались вниз по лестнице, застёгивая на ходу ширинки. Окно между первым и вторым этажами было раскрыто, и Барсуков притормозил, выглянул, перегнувшись через подоконник. На асфальтовой дорожке лежала большая кукла – так ему поначалу показалось. Спустя мгновение он рассмотрел детали… зачем, спрашивается, выглядывал? И так ведь мутило. Собрался было стошнить, как вдруг тело шевельнулось… вроде бы…
Или нет?
Картинка стояла перед глазами – бьющая, контрастная, – но имела ли она отношение к реальности? Не подбрасывало ли подсознание липовых дровишек в костёр надежды?
И всё-таки тело, ухнувшее с пятого этажа, слабо шевелилось…
Судя по вмятине на жестяном листе, Белкина сначала ударилась о покатый козырёк над входом в подвал, – это смягчило падение. Голая. Одеться не захотела. Вожделенная плоть, бывшая час назад едва ли не смыслом жизни Барсукова, теперь вызывала отвращение и жалость. Умница, красавица Белкина… зачем же – так? Отличница, образцовая студентка. Хрупкая – словно из хрусталя…
* * *
Если она осталась жива и если расскажет всё по правде, подумал Барсуков, тогда, возможно, они с Лисицыным легко отделаются, потому что за свободный секс у нас пока не сажают. А если разбилась насмерть? Вскрытие не просто покажет, что жертва была под кайфом, но и даст представление о способе, которым кайф был доставлен в организм. И тогда…
Барсуков вытер слёзы рукавом.
– Белкину жалко, – сказал он.
– Разделяю. Симпатишная была девушка, стройная, как тополь, высокая, как кипарис. Или наоборот.
– Может, выживет?
– Надежды юношей питают, отраду старым подают, – произнёс Лисицын с выражением.
– Кончай прикалываться, – разозлился Барсуков. – Не «надежды», а «науки». Науки питают. Грамотей… Как ты думаешь, если Белкина жива, будут ей делать тест на наркоту или нет?
– Я не прикалываюсь, дружочек. Ход твоих мыслей понятен, и чаяния твои я приветствую, но предлагаю не отдавать себя на волю обстоятельств. Удача ветрена, а нам нужны гарантии… Сбегай, принеси-ка сюда кепочку.
«Дружочек»…
Похоже, Лисицын всё для себя решил. Вернуться к Лосевой в квартиру, подбросить улику на балкон – и шито-крыто. Урод с плебейским именем Вася не отвертится. Была ли у Белкиной ссора с её котиком Васей? Разумеется, была – непосредственно перед падением. Да, товарищ следователь, эти ненормальные выясняли отношения как раз на балконе. Нет-нет, самого момента не видели… А Лосева? Спала Лосева, хоть из пушки бей. Перепутала, наверное, свои сны с явью…
– Сам сбегай, – сказал Барсуков, как гавкнул.
– Что за капризы, детёныш?
– Нашёл детёныша!
– Ладно, я не гордый, – соврал Лисицын и встал со скамейки.
Он переступил через бортик бывшей песочницы… Успел дойти до футбольного поля (четыре размашистых шага), прежде чем повалился на бок и страшно закричал.
Асфальт и песок
А как всё начиналось…
Ещё днём их четвёрка была сплочённой командой, прозываемой в универе то Лесным братством, то Зверофермой – в зависимости от контекста. Иногда – Зелёным уголком, но это для своих. Никто уже не помнил, что их в своё время соединило; возможно, как раз шуточки насчёт «звериных» фамилий. Это ведь прикольно – дружить по такому принципу…
Студенты – как дети, даже выпускники.
Ещё утром они были счастливцами-дипломниками, вышедшими на финишную прямую. Именно сегодня они, вся четверка, защитили эскизы. А что такое подача эскиза? Это когда проекты, выполненные группой, выставляются в коридоре (куча подрамников!). Идёт комиссия, составленная из преподавателей курса. Только после такого смотра готовности выпускники получают «добро» на итоговые чертежи и расходятся по мастерским, чтобы снова встретиться с преподавателями уже на финише.
Подача эскиза – это последняя ступенька перед дипломом. Большой праздник. Дальше – только уточнять и вычерчивать.
Но если праздник, то как его не отметить? Непременно отметить!
– Предлагаю поделиться друг с другом радостью, – сказал Лисицын там же, в институтском коридоре. – Свою отдам бесплатно, просто так. Без задних, а также без передних мыслей.
– Передние мысли оставьте на июнь, мальчики, – ответила практичная Лосева.
– И всё-таки, – настаивал Лисицын. – Где вы летаете сегодня вечером, о пушинки нашего счастья? Мы с маркизом (он обнял Барсукова за плечи) откроем форточку и будем ждать западного ветра.
– Нет уж, лучше вы к нам.
Вот и договорились. Легко и естественно. Лосева – из обеспеченной семьи, в её здоровенной квартире обычно и устраивали посиделки; там был и творческий штаб, и студия для работы, и просто кино посмотреть. Вдобавок, родители Лосевой весьма кстати отбыли на недельку в Эмираты.
Некто Василий, бессменный парень Белкиной, работал нынче в ночь, смена с восьми, то есть путаться под ногами (как оно обычно происходило) не смог бы при всём желании. Это обстоятельство было особо ценным.
«Если не сейчас, то никогда», – шепнул Лисицын Барсукову.
* * *
– Помоги! – воззвал Лисицын. Тоненько, истерично. Не своим голосом, как пишут в романах.
Сработал рефлекс: Барсуков рванулся к другу-приятелю. Почему бы, спрашивается, не остаться ему на месте, не выждать секунду-другую? Может, сумел бы понять, что происходит? Нет, побежал… И словно земля ушла из-под ног. Чрезвычайно пугающее ощущение, даже сравнить не с чем. Барсуков застыл, с ужасом глядя вниз. Кроссовки провалились в песок – и продолжали проваливаться. Он выпрыгнул из обуви. Толку мало: ноги моментально увязли по лодыжку. И тогда Барсуков сделал то же, что Лисицын – упал, но не боком, а назад, на спину, попытался ползти обратно, к краю песочницы… что-то помешало.
Лисицын держал его за штанину.
И ведь были, были у Барсукова шансы вылезти! От спасительной тверди его отделяло всего ничего, в отличие от приятеля, который имел глупость забраться дальше. Несколько змеиных движений – и конец бы кошмару…
Лисицын цеплял его мёртвой хваткой:
– Вытащи меня!
– Пусти! – заорал Барсуков, неистово дергая задницей. Паникующий сокурсник не сдавался, и тогда Барсуков дотянулся, разжал его пальцы, оттолкнул чужую руку.
– Дрянь… – простонал Лисицын.
– Идиот!
Вся эта дурацкая борьба, всё эти дёрганья привели к тому, что Барсуков глубже ушёл в песок – по колени… по бедра… Упустил тот единственный миг, когда можно было вот так просто вырваться. Гигантская пасть методично и беззвучно заглатывала обе жертвы, и нечего было противопоставить этой нечеловеческой силе.
Лисицына засосало уже по пояс. Старший товарищ опережал младшего – сволочь, дурак, паникёр. Если б не он, если б не его рука…
Барсуков сорвал с себя рубашку, бросил её, как верёвку, стараясь зацепиться за остатки бортика, окружавшего когда-то песочницу. Вернее, за торчащие из древесины гвозди. Попал! Принялся подтягивать себя к берегу. Рубашка держалась. Ещё одно осторожное движение… Доска оторвалась. С-сука!.. Гниль, старьё…
Он разом провалился глубже, растеряв все отвоёванные сантиметры.
Телу было холодно и тесно. Ноги в синтетических носках быстро мерзли.
Спокойно, без паники. Подтянуть доску к себе. Длинная, метра полтора-два. Берег сходится под прямым углом. Длины доски вроде бы хватает… едва-едва, но хватает. Упереть концы в землю… Игра в миллиметрики, сдвинь чуть-чуть, и – всё.
Теперь – не шевелиться…
Барсуков застыл, навалившись на спасительную жёрдочку. Падение прекратилось, положение стабилизировалось.
Лисицын сзади отчаянно воскликнул, дав «петуха»:
– Да что за хрень?!
Барсуков обмер и медленно повернул голову. Нет, ничего особенного, просто «дружочек» терзал мобильный телефон, желая дозвониться до экстренной службы.
– Не включается, гад. Промок.
– Я попробую, – загорелся Барсуков. Достал свой моноблок… Тщетно. Испорчен.
– Вода, вода, кругом вода, – сипло пропел Лисицын и закашлял. – А ведь это жопа, господа.
Вульгарность его была понятна: он ушёл в песок по грудь и, похоже, тормозить не собирался.
– Это зыбучка, а не жопа, – сказал Барсуков.
– Откуда – здесь?
– А я знаю? Почву размыло. Может, канализацию прорвало, может, водопровод.
– Я слышал, в зыбучках не тонут, а застревают, как в цементе.
– Значит, у нас что-то другое.
– У нас кошмар токсикозный. Крыша поехала в доме Облонских…
– Слушай, Облонский, – сказал Барсуков с ненавистью. – Если б ты меня за штаны не хватал, я б тебя уже вытаскивал.
– Ты бы сбежал.
– Я – не ты.
– Я – не я, ты – не ты… Это сон! – убеждённо заявил Лисицын и засмеялся. – Я сейчас проснусь!
* * *
Блюдо готовили у Барсукова. Неимущий Лисицын жил в общаге, так что ничего кроме художественного руководства предложить не мог. А у Барсукова – квартирка. Маленькая, но своя.
Сковорода злилась, трещала и плевала растительным маслом. Высыпали стакан травы и как следует это дело прожарили. Действующее вещество благополучно перешло из конопли в масло… Трава была канадской, с «мохнаткой», – продукт офф-фигенный! Содержание ТГК до двадцати процентов! Ребята из Академии художеств где-то надыбали и поделились… Затем – лук. Две здоровенные головки, мелко нарезанные, попали туда же, в кипящее и шкворчащее. Лук – обязательно, чтоб отбить специфический запах.
Готовым маслом со сковороды залили морковь по-корейски, купленную в супермаркете. Морковь по-корейски – удобная штука, ибо в мешанине специй любой посторонний вкус растворяется без остатка.
Настала очередь тоника с хиной, безалкогольного, естественно. В полуторалитровой пластиковой бутыли растворили «экстази», растолченную в порошок. (Снадобье было горьким, потому и взяли тоник.) Дилер, продавший отраву, обещал «весёлые картинки», иначе говоря, таблетки содержали, кроме стимулятора, ещё и галлюциноген.
Именно то, что надо.
С этаким набором лакомств и пошли в гости.
* * *
Звук, неуместный в этой тишине, заставил жертву встрепенуться. Как будто оконные рамы стукнули. Барсуков поискал глазами и нашёл источник звука: точно, рамы. Окно в брандмауэре – то единственное на всю стену… открылось!
Он завопил во всю мощь лёгких:
– Помогите!!!
Досочка, на которую он опирался, опасно дрогнула, чуть не сорвавшись. В окне, однако, никакого отклика. Даже свет не зажёгся.
– Вызовите милицию!
Из тьмы выплыл человеческий силуэт, застыл у подоконника… женщина… да, женщина или девушка. С каким-то предметом, поднесённым к лицу… Несколько секунд Барсуков напряжённо всматривался, прежде чем понял, что же это такое у неё в руках.
Видеокамера.
Жительница двора снимала происходящее на видео.
– Вы там сдурели?!! Позовите кого-нибудь!!!
– Спокойно, это глюки, – мёртвым голосом произнёс Лисицын. – Штырево не рассчитали. Утром проснёмся – оборжёмся… если проснёмся…
– Девушка, ну пожалуйста! – Барсуков помахал рукой и опять чуть не сорвался.
Вот теперь реакция была. Хозяйка окна отступила, не прекращая съёмку, и скрылась из виду. Стеснительная, наверное. А рамы распахнула, чтобы качество картинки было лучше… Может, и вправду глюки?
Барсуков оглянулся на Лисицына. Тот погрузился в песок по плечи. Приятеля засасывало неудержимо и жутко, жить ему оставалось всего ничего.
– А я, представь, обделался, – доверительно сообщил Лисицын. – Натуральным образом. И по-большому, и по-маленькому… Чего не ржёшь? – Он хихикнул.
– А надо?
– Не знаю. Даже в армии не было так страшно. Загнали взвод в болото и заставили просидеть там полные девять суток. Проверяли, кто из нас выживет и с катушек не съедет. Чуть дуба не дали, и вот – снова. Продолжение, как говорится, преследует… – Он всхлипнул. – Как ты думаешь, за что нас так?
– В каком смысле?
– Ну не случайно же вся эта чертовщина.
– Кто-то умный сказал: посади мужика в тюрьму на пятнадцать лет без объяснения причин, он в глубине души будет знать, за что.
– Ты ведь жалеешь, как мы с девчонками поступили?
– Иди к чёрту.
– Иду. Куда тут ещё идти-то. Внизу – ад. Он всегда внизу, под ногами. Чем ниже сползаешь, тем ближе к аду. Вся наша жизнь – спуск вниз, даже если тебе кажется, что ты ползёшь наверх… – Утопающий выстукивал зубами чечётку. Он бормотал и бормотал и, похоже, остановиться больше не мог. Процесс непроизвольного опорожнения кишечника привёл к закономерному итогу: Лисицыну приспичило опорожнить душу.
Жалел ли Барсуков о сделанном? Сердце щемило, стоило только вспомнить про Белкину, а также про бело-розовую куклу, шевелящуюся на асфальте. И даже нынешний ирреальный кошмар не мог вытеснить эту боль, этот стыд…
Но если восстановить в памяти всю ночь целиком, во всей совокупности кайфа и грязи, разве не захотелось бы герою пройти этот путь заново – вплоть до песчаной трясины? Кто знает…
– Так что не жалей ни о чём, иначе подыхать тошно, – донесся до него лихорадочный шёпот.
Праздник разверзшихся врат
Ах, Белкина, Белкина… Простая и непостижимая. Близкая и недоступная. Девочка-виденье…
Барсуков был влюблён.
Полгода – да что там, уже год! – они с Лисицыным тщетно пытались подпоить несговорчивых согруппниц. Лисицын давно облизывался на Лосеву; не то чтобы запал на неё, однако был не прочь. Барсуков же медленно сходил с ума. Белкина его откровенно использовала, и все это прекрасно понимали. Взглядами, улыбками, прикосновениями она как бы обещала нечто взамен – и умело играла в непонятки, стоило проявить хоть какую-то инициативу. Динамщица – так это называется… Барсуков готовил подачи, делал ей обводки и отмывки, дарил идеи проектов. Даже клаузуру дипломного проекта (городок молодых животноводов) она нарисовала, пользуясь его почеркушками!.. И что? Ничего, кроме спасибо.
Барсуков, мало того, договорился со своей матерью, начальницей архитектурной мастерской, насчёт подробного макета! Белкина как раз сегодня ходила туда с эскизом…
И пусть у неё был парень, с которым она жила фактически гражданским браком, – пусть. Полное убожество. Девять классов образования, пьющий ревнивец. Вдобавок провинциал – откуда-то из-под Вологды. На прямой вопрос, что в нём особенного, Белкина отвечала уклончиво: дескать, просто люблю его… Ну не отговорка ли? Чистейшая отговорка!
Так вот, к вопросу о спиртном. Девчонки не пили. Соки, лимонады, чай, кофе, это пожалуйста, а чуть покрепче – гранитное «нет». Строгих, видите ли, правил. И строгость эта распространялась на всё прочее! Увы, шалости, до которых парни столь охочи, они поддерживали только на словах – в двусмысленном шутейном трёпе. А чуть всерьёз – дистанция блюлась жестко: дескать, мы ведь друзья, разве этого мало? Лесное братство, называется… Какая-такая «дружба» может быть между парнем и девчонкой в 23–24?!! Да и вообще, дружба – это что, препятствие для нормальной человеческой близости?
Бред, короче.
В конце концов, при таком перманентном обломе, завалить Лосеву стало для азартного Лисицына чуть ли не спортом. Что касается Барсукова, то он, страдалец, дозрел до того странного состояния, когда страсть дополняется ненавистью. В таком состоянии мужики готовы на всё.
А к чему ещё эта издевательская ситуация могла привести?
Рано или поздно гнойник прорывается.
* * *
Напоить – верное средство добиться от женщины ответного чувства хотя бы на несколько минут. Но что делать с прелестницей, которая категорически отказывается от алкоголя? Которая дразнит, а дальше – ни в какую… Ответ: напоить тайком.
И не обязательно спиртным. Напоить – это в широком смысле.
Зря, что ли, продвинутые люди придумали химию, безвредную и весёлую…
…Сигарету с «травкой» девчонки прочухали бы с первого прикура, так что этот способ не годился. Единственный путь к их мозгам лежал через запасной вход, то есть через пищеварительный тракт. Фокус с салатом, заправленным специальным маслом, предложил бывалый Лисицын. Говорит, однажды проделывал такое. Марихуана – как стартёр, запускает процесс, смещает сознание. Только одной «травки», к сожалению, мало, на либидо она не действует. Нужно добавить стимулятор, сказал Лисицын. Например, амфетамин, оборот которого практически легален. Ещё лучше «экстази» – амфетамин с глюками. В сочетании с «травой» это средство просто взорвёт реальность; главное, самим принять поменьше, потому как на потенцию всё это влияет не в ту сторону…
А когда Барсуков засомневался, озабоченный моральной стороной дела, старший товарищ доказал на пальцах, что тот не сечёт фишку. Сколько женщину не пои, объяснил Лисицын, она не возляжет с тобой на ложе, на ковёр или на кухонный стол, если в глубине подсознания этого не хочет. Алкоголь только растормаживает спящие в ней желания. Ровно то же с наркотой. Если Белкина ДЕЙСТВИТЕЛЬНО такая однолюбка, какой себя выставляет, никакая химия не пробьёт её на трах с посторонним. А если пробило – значит, сама хотела. Ещё и благодарна будет…
Барсуков согласился.
Оставалось найти повод. Дождаться дня, когда группа торжественно спихнёт эскиз, и – приятного аппетита, подруги…
* * *
Лисицын тонул.
Утончённый интеллектуал, пижон и циник. Местами – остряк. Прирождённый гуляка, генератор всех затей, которыми славилась эта парочка. Тонул – без помощи, без надежды…
Во дворе по-прежнему никого. Барсуков всецело занят своими проблемами. Стерва с видеокамерой то проявляется в оконном проёме, то растворяется во тьме комнаты.
– Не хочу… пожалуйста, не хочу…
Сегодня циник был жалок.
Из песка торчали только голова и руки. Всё – серого цвета. Руками он пытался найти хоть какую-то опору, думая замедлить падение в бездну.
– Это конец, Барсуков…
Да уж, ничего в нём от пижона не осталось: один концентрированный ужас. Стремительно бежали секунды. Человека неудержимо тащило в глубину, к центру Земли.
В ад.
Лисицын завыл. Трусливый зверёк, живущий в каждом из нас, больше не верил в слова. Ещё несколько секунд – и над поверхностью осталось плоское лицо, на котором бешено метались глаза. Рот, живший как будто отдельно от этого лица, сражался с песком. Барсуков отвернулся.
– Помо… – выдохнул утопающий.
Барсуков зажмурился.
– …ги…
Всё.
Тишина стала абсолютной.
Крутануть рукоятки
– Привет.
Девочка стояла возле песочницы. Как появилась, когда подошла, Барсуков не заметил: наверное, слишком был увлечён трагическим зрелищем. Гибнущий на твоих глазах товарищ – это сильная сцена.
– Привет, – механически отозвался он, не сразу врубаясь, что к чему.
– Тонешь? – спросила девочка.
Он вдруг осознал.
– О Господи! Стой, ты мне сейчас поможешь…
– Я? – удивилась она.
– Принеси какую-нибудь доску подлиннее. Поищи сбоку от гаражей. Или трубу какую-нибудь, знаешь, такие тонкие, от водопровода…
– Почему?
– Если ржавая, бери, не бойся. Только поскорее! – жарко закончил он.
– Почему я тебе помогу?
На секунду он оторопел.
– Как – почему?
– Ты уверен, что я тебе помогу. Почему? – Она смотрела на него с любопытством.
Малявке на вид девять или десять… а может, все двенадцать, поди разбери. Тощая, мелкая. Одета очень характерно: в несвежую большую куртку с подвёрнутыми рукавами, в джинсы, обрезанные внизу. Кроссовки размера на два больше и с верёвками вместо шнурков. Куртка расстёгнута, под ней – футболка непонятного цвета. Бомжует ребёнок. Несчастное существо, дитя нашего времени.
– Милая, хорошая, не знаю, как тебя зовут… Если ты ничего не сделаешь, я умру. Понимаешь? Сдохну.
– Мотылькова.
– Чего?
– Мотылькова моя фамилия. Но тётки прозвали Птахой.
Девочка подобрала камень, кинула его на детскую площадку и понаблюдала, как песок поглощает это новое угощение.
Руку её возле кисти украшал бубенчик на тесёмках. Фишка такая. Подростки не могут не подчеркнуть лишний раз свою индивидуальность, особенно девчонки – какой-нибудь заколкой, пуговицей… Тесёмки были завязаны бантом, а бубенчик был тусклый, обшарпанный – других на помойке не найдёшь, – он не звякал, а шуршал.
Барсуков взмолился:
– Ну не стой ты столбом! Кабель найди или провод. Один конец привяжи к скамейке, другой – мне брось… а лучше всего – беги на проспект и кого-нибудь приведи…
Она молча двинулась с места. Только направила стопы вовсе не на свалку или вглубь проходных дворов, а по краю детской площадки; сначала – вдоль песочницы, потом осторожно вступила на футбольное поле, проверяя носком кроссовки каждый шаг. Хочет определить границы «линзы», догадался Барсуков, – или как там эта зыбучая хрень правильно называется? Конечно, самое время.
– Откуда ты такая взялась, – прошептал он себе в нос.
Малявка услышала.
– Живу в том подвале, – она показала на один из брандмауэров. – Видишь, щели внизу? Это окошки в подвал. Проснулась от криков, пошла посмотреть. Подъезд с другой стороны дома.
Странно она всё-таки изъяснялась, как взрослый человек, а не как ребёнок. Что добавляло происходящему бредовости. И так-то Барсуков с большим трудом удерживал себя в реальности, каждую секунду рискуя соскочить с этой тонкой грани, но появление аномальной бродяжки с её издевательскими «почему?» лишало его воли к жизни… Он не выдержал:
– Ну что за двор такой? Полтора человека, и те чокнутые!!!
– Много таких дворов. Я видала и хуже.
– И везде смерть на видео снимают?
– А, ты про эту, из девятой квартиры.
– Про неё тоже, про тварь поганую. Что, во двор трудно выйти?
– На улицу она не выходит, только в сеть.
– А позвонить в службу спасения?
– Телефонным соединением давно не пользуется, только выделенкой…
Девочка добрела уже до бывших футбольных ворот и сняла висящую на штанге кепку. Половина пути была ею освоена, пределы зыбучки вырисовывались теперь довольно ясно. Но чем это могло помочь попавшему в ловушку беглецу?
Сил почти не осталось, ни физических, ни душевных. Вдобавок Барсуков совершенно промёрз. Ноги заледенели, тело теряло чувствительность. Руки ещё держали, но это, похоже, ненадолго. Если ничего не предпринять, то организм скоро скажет «отстань, противный» и, прощально пукнув, отправится вдогонку за Лисицыным…
* * *
Вечер и ночь вышли на славу. Особенно ночь.
Сидели в квартире у Лосевой. Два мальчика плюс две девочки – без пап и мам. На полу, на диване и креслах валялись черновики будущих пояснительных записок и всевозможные наброски-почеркушки, на столике было выставлено незамысловатое угощение (бутерброды, крекеры).
– Что это? – хором воскликнула женская половина компании, когда из сумки появилось блюдо-сюрприз.
Морковь по-корейски, освобождённая от целлофана, отлично пошла под тоник с хиной. Проголодавшиеся красавицы уминали остренькое в четыре руки, запивая всё это сладко-горькой газировкой. Кавалеры, как истинные джентльмены, уступили им право дегустаторов.
– А теперь серьезно, – вещал Лисицын. – Все встали и сделали лица. Мы выдержали эту часть испытаний, я говорю про творческую мысль величиной метр на метр, заключённую в наших эскизах. Проекты из журналов не передирали, законные требования комиссии удовлетворили… Удовлетворили. Фу, какая двусмысленность… Но! Любое хорошее дело обязательно оставляет в душе мутный осадок. Всё ближе день, когда нас разбросает по городам и весям. Так повернём же все рукоятки вправо, до упора, как призывали когда-то хиппи, последние носители любви!
– Не дождетесь, гражданин Гадюкин, – откликнулась Лосева. – Гадюкин – это не ты, это цитата.
– Белкина, а ты что думаешь о рукоятках любви? Молви чего-нибудь. Можно всего три слова, три магических слова, которые женщина обычно говорит мужчине.
– Вот они: «Пошел вон, дурак»…
Каннабинолы всасывались в кровь, концентрация дури в масле была высокая, так что девочки быстро поплыли без вина, теряя над собой контроль. Всё, как обещал Лисицын. Не пьют, а пьянеют. Мужик сказал – мужик сделал. Хорошо, что тошнить никого не начало, а то могло. А потом… потом в беззащитные мозги ударил амфетамин из тоника. С «весёлыми картинками» в качестве бонуса…
Пульсировала клубная музыка, способная сама по себе ввести человека в транс. Не зря этой дрянью пропитывают танцполы – чтоб клиентов штырило с гарантией. Лисицын врубил музон, когда пришло время, вдобавок, сладострастно вывел громкость на полную. «Все рукоятки вправо…»
А скрытые желания, как выяснилось, студенток и вправду переполняли. Лосевой сорвало тормоза сразу, будто и не было их, тормозов. Вот уж кто сдерживал свою истинную природу! Ясно, почему она избегала спиртного. Принялась остервенело кидаться диванными подушками, потом, исполнив заднюю подножку, повалила на них Барсукова. На поцелуи отвечала пять за один. Целовалась, как кобра – бросками. Лисицын пристроился без спросу, медленно снимая с барышни свитер. Она извивалась, выписывая задницей восьмёрки. Белкина застряла, стоя на четвереньках, – сосредоточенно подсчитывала паркетины красного цвета в мозаичном паркете, – о ней вспомнили и вернули в компанию, влили остатки тоника… С Белкиной пришлось повозиться: пасть перед ней на колени, провозгласить её королевой, поцеловать коленку. Целовали сквозь джинсы. Потом ей сказали: повелевай! Помогли залезть на стул – оттуда удобнее повелевать. И принялись в два голоса вымаливать разрешение развязать декоративный поясок на её кофточке (кофточка была на кулисках с бамбошками). Королева милостиво позволила. И пока Барсуков зубами развязывал кулиски, Лисицын объяснил Белкиной, что к чему. Здесь, в этом дворце, она – всё. Нет, не так: здесь она ВСЁ. А там – никто, пустой штамп на ватмане. Где – там? Да у Васи, где! Там её чморят ревностью и бытом. Чморят ведь? Чморят. (Повторяем все вместе!) Чмо-рят! Лодка любви давно разбилась о быт…
