Текст книги "Ликвидация. Книга вторая"

Автор книги: Алексей Поярков

– Сам, – усмехнулся Гоцман. – Своим умом дошел… Ну так шо?

Чусов поерзал, удобно устраиваясь в кресле. Пристально вгляделся в уставшее, изможденное лицо Гоцмана.

– А ты понимаешь, чем это может грозить? Что произойдет в том случае, если…

– А то, – усмехнулся Давид.

– М-да… И ночной отстрел, значит, прекратить?

– Да. Немедленно причем.

– Ишь ты… «Немедленно»… Ты, Давид Маркович…

Чусов, не договорив, откинулся на спинку кресла, в задумчивости хрустнул пальцами. Гоцман ждал, позванивая ложечкой в стакане.

– Ладно, я доложу маршалу… А может, ты сам? Или вместе?..

– Тебе доверия больше.

– Хорошо, – кивнул Чусов, – я все понял. Иди. Спасибо…

 
Давид пошел к двери, когда полковник внезапно окликнул его:
 

– Подожди… Ты… вот что я хотел сказать. Не сердись на всякое такое… когда мы друг с другом цапались. Я хотел сказать, что это… рабочие моменты. Не знаю, как ты, а я без задней мысли… И без камня в кармане.

 
Гоцман помедлил, взявшись за дверную ручку.
 

– Та я же все понимаю. Главное, шо камень в кармане все ж таки есть… И там не просто камень, а такой булыжник, шо вся Одесса может дрогнуть. И не только Одесса.

– Ничего, – уверенно произнес полковник. – Теперь главное – Жуков.

Дождавшись, когда за Гоцманом закроется дверь кабинета, Чусов снял телефонную трубку:

– Начальника оперативной группы ко мне. Пулей!..

На этот раз Кречетов шел к оперному театру медленным, тяжелым шагом. Не покупал цветов, не чистил сапог, не шутил, не смеялся. Даже не насвистывал. Лицо майора было угнетенным, под глазами набрякли мешки.

«Как все-таки освещение меняет здание, – думал он, глядя на вырастающий впереди театр. – Солнце, день – и прекрасное венское барокко, бог знает как перенесенное сюда, в эти края… А сумерки, тьма – и без подсветки опера умирает. Становится тяжеловесной, грузной, похожей на древнеримские цирки, ас ними только одна ассоциация – гладиаторы. Где я еще видел такой странный оперный театр, навевающий мысли о древнем Риме?.. Ага, в Минске, в сороковом. Там, впрочем, торжество советского предвоенного стиля, серый бетон, не хватает только Сталина с поднятой рукой на крыше. Впрочем, его наверняка разбомбили, такая роскошная цель в центре города, да еще на горе».

Навстречу с совсем юной девушкой под руку шел молодой капитан инженерно-авиационной службы с красной нашивкой на кителе. Вежливо козырнув, он обратился к Кречетову:

– Здравия желаю, товарищ майор!.. Прошу прощения, не подскажете, как нам к Дюку попасть?

– С удовольствием, – улыбнулся Кречетов. – Вон видите здание?.. Это горсовет. У него начинается Приморский бульвар…

Мимо на большой скорости, судорожно рявкнув сигналом и обдав людей светом фар, прокатил груженный битым кирпичом «Студебеккер»-самосвал. В душном вечернем воздухе заклубилось бурое пыльное облако.

Капитан, поблагодарив за разъяснения, повел свою юную даму по направлению к морю. Кречетов вздохнул, глядя им вслед. С недовольной гримасой перевел взгляд на свои брюки, запачканные медленно оседающей на мостовую мелкой кирпичной крошкой. Наклонился и несколькими ударами ладони сбил с правой штанины форменных брюк коричневые следы пыли.

– …Вот так! – Для пущей убедительности Славик наклонился и показал, как именно майор отряхивал брюки. – Струсил себе да и пошел дальше в театр.

 
Штехель, кусая от волнения губы, взволнованно расхаживал по комнате.
 

– Он один был?

– Один.

– Точно?!

– Я ж говорю… Правда, перед театром до него какой-то капитан с бабой пристал.

– И что?! – напрягся Штехель.

– Та ничего… Капитан спросил что-то, а он им пообъяснял и рукой показал. И они туда и пошли. Я потом их нагнал – они по бульвару гуляли, стояли у Дюка, потом в порт пошли…

– «В порт пошли»… – злобно передразнил Штехель племянника. – А он, когда шел к театру, никуда не заходил?

– Никуда…

– А за тобой никто не шел?

– Нет, – пожал плечами Славик. – Я ж оглядывался…

– Оглядывался он, – снова передразнил Штехель, раздраженно махая рукой. – Ладно, проваливай…

По бескрайним коридорам штаба Одесского военного округа тяжело печатал шаг невысокий человек в белом летнем кителе с погонами Маршала Советского Союза. При каждом шаге на кителе прыгали три Золотые Звезды Героя. Нижняя челюсть Жукова по привычке была грозно выпячена, хотя препятствий на пути командующего округом не наблюдалось – все работники штаба, заранее извещенные о его появлении, старались без лишней надобности не попадаться маршалу на глаза. Сзади, стараясь не отставать, вышагивал полковник Чусов.

Стремительно войдя в кабинет, Жуков небрежно бросил фуражку на стол и, тяжело отфыркиваясь, упал в кресло. Чусов каменным изваянием застыл подле, преданно глядя на маршала.

– Ты что, полковник, с ума сошел? – раздраженно, продолжая начатый разговор, произнес маршал. – Что ты мне тут предлагаешь? У тебя преступник сидит под самым носом, а ты с ним играться собираешься?.. Арестовать немедленно! И вытрясти, как грушу!..

– Нерационально, товарищ Маршал Советского Союза, – мягко, но непреклонно качнул головой Чусов.

 
Глаза Жукова расширились и побелели.
 

– Что-о-о?!.. Ты хоть понимаешь, какую ты ответственность берешь на себя?!

– Понимаю, товарищ Маршал Советского Союза. Но повторяю, арестовывать сейчас – нерационально. Хотя риск есть, согласен…

– Риск?!

Жуков вскочил, как подброшенный, крупно шагнул вплотную к Чусову. На крутом лбу маршала набухли вены. Казалось, он сейчас бросится на полковника с кулаками.

И так же неожиданно он вздохнул, разжимая пальцы, и… весело подмигнул Чусову.

– Это не риск, полковник. Если обосремся, головы свернут. Тебе Абакумов – в любом случае, ну, и мне… – Он перевел взгляд на портрет Сталина над столом.

– Я понимаю, товарищ Маршал Советского Союза, – сдержанно отозвался Чусов, проследив взгляд командующего.

 
Жуков устало расстегнул верхнюю пуговицу кителя.
 

– Ну а раз понимаешь, тогда объясняй, что рационально, а что – нерационально… Ф-фу, ну и жарища сегодня. Парит, как перед грозой… Будешь боржом?

– Ну, Тонюш… Чем на этот раз-то не угодил? – весело и виновато протянул Кречетов, делая попытку обнять Тоню.

Но она уклонилась, змейкой выскользнула из его рук. Опустилась на вертящийся стул перед гримерным столиком и взглянула на себя в большое мутноватое зеркало. Оно всегда стройнило Тоню, но сейчас ей показалось, что выглядит она отвратительно…

– За мной сейчас Наташка зайдет, – объяснила она, взглянув на Виталия в зеркале. – Хотели посекретничать.

– «Женский день» по расписанию? – усмехнулся майор. – Понял, не буду мешать… Когда освободишься?

– Я недолго.

– Буду дома. И советую поторопиться, у нас на ужин будет что-то очень-очень вкусное…

Кречетов поцеловал ее в макушку. Дверь за ним закрылась. Тоня некоторое время сидела неподвижно, с ненавистью глядя на свое отражение, потом тяжело поднялась и стала переодеваться.

Наташа, единственная знакомая, которую она от чистого сердца могла назвать подругой, ждала ее у входа в театр, вяло отвечая на любезности молоденького постового милиционера. Поцеловавшись, подруги решительно отказались от предложения постового проводить их до дому, потому что, дескать, в последнее время в городе неспокойно, тем более барышни такие нежные и хрупкие… В этом месте его монолога Наташа, комиссованная по беременности в звании старшего лейтенанта авиации, железным голосом напомнила постовому, что именно ждет его за оставление вверенного ему поста, после чего похлопала обалдевшего милиционера по синему погону, попросила впредь не забывать о существовании устава караульной службы и пожелала спокойной ночи.

Подруги медленно двинулись по улице Ленина. Духота, навалившаяся на спящий город, была почти осязаемой. На углу, в изнеможении отвалившись на козлы своих потрепанных пролеток и прикрыв лица шляпами, спали извозчики. На ступеньках, ведущих в винный подвальчик-бадегу, лежал, вытянув руки, так и не добравшийся до дому любитель алкоголя. Было слышно, как с третьего этажа радио приглушенно грянуло «Союз нерушимый республик свободных…» – значит, наступила полночь.

– Видела твоего, – с ухмылкой произнесла Наташа, не глядя на Тоню.

– Я тоже видела… Он же заходил в театр.

– Да нет… Не сегодня.

– А когда? – вскинула брови Тоня. Наташа помолчала.

– На днях. Тоже ночью. У Юрки животик разболелся, он плакал… Я с чайником иду мимо окна, смотрю, – походка знакомая… А он… почесал мимо, да торопливо так, сразу видно – спешил. И – в штатском…

– По службе, наверное, – неуверенно произнесла Тоня, чувствуя, как внутри у нее все леденеет и цепенеет. – Он же часто выполняет всякие… секретные поручения…

 
Наташа взглянула на нее, не скрывая иронии:
 

– Ох, Тонька, Тонька… Вот смотрю на тебя и думаю: сколько ж тебе лет, двадцать пять или пятнадцать? Или пять?..

 
Тоня молчала.
 

– Ну, вспомни Георгия, – продолжала Наташа, – как все начиналось и как закончилось. Вспомни Володю с его букетом московских адресов и телефонов… Все они такие, Тонька, все, понимаешь?.. Тем более сейчас, когда баб одиноких навалом, а их – наперечет. Так что я даже удивляюсь, что этот балда на ступеньках валяется… – Она брезгливо кивнула в сторону храпящего у входа в бадегу пьяницы. – Живой, руки-ноги есть – чего еще надо?.. А что служба важная и… секретные поручения, так это ясное дело. Лишний повод из дома смыться. А секреты в том состоят, что где-нибудь с рук покупается отрез на платье… или еще что. – Наташа на мгновение смолкла, потом продолжила: – Ты извини, что я тебе все это… вот так говорю. По своей дурной армейской привычке не откладывать в долгий ящик, потому что завтра может быть поздно… Просто знай. Выводы сделаешь уже сама…

– Неужели… они… все… такие?.. – медленно, будто в бреду, произнесла Тонечка и вдруг повернулась к Наташе: – А твой Дима?

Лицо Наташи дрогнуло. Между бровями обозначилась резкая горестная складка.

– Ну… Димка был вообще… уникальный. Из другого мира. Я всегда удивлялась, как он в летчики-то попал. Там же нужно быть как пружина… А он…

– Как он погиб? – тихо спросила Тоня.

– Сбили, – так же тихо ответила Наташа. – Сбили над Свинемюнде… На него сразу пять «фокке-вульфов» насело. Он дотянул до транспорта, который под погрузкой стоял. Ну и…

– У тебя… никого не было после него?.. Наташа взглянула на подругу с удивлением.

– Конечно. Зачем?.. Есть же Юрка…

Навстречу девушкам таким же медленным шагом прошла влюбленная парочка, несколько странно одетая для такой духоты – на мужчине был длинный кожаный плащ, а на женщине – просторный шерстяной костюм и модная шляпка с фазаньим пером. Мужчина, улыбаясь, что-то говорил спутнице, она негромко смеялась и покачивала головой.

– Счастливые, – вздохнула Тоня, оглядываясь вслед парочке.

– Да уж, – зло хмыкнула Наташа, – небось всю войну в тылу гужевался, а теперь байки рассказывает…

– Это ты на Виталия намекаешь? – вспыхнула Тоня. – Да, он юрист, а не танкист, не моряк и… и не летчик!.. Так что же, армии не нужны юристы?.. И вовсе он не в тылу был, а на фронте… И между прочим, шпионов разоблачал!

– Да не злись ты, – примирительно произнесла Наташа. – Нужны, нужны… И юристы, и кавалеристы…

В темной арке, ведущей во двор Гоцмана, боролись двое. «Боролись», впрочем, не совсем точное слово – женщина сопротивлялась, не желая идти, а мужчина уговаривал ее, ласково, но твердо увлекая за собой.

– Давид! – звучало в ночи. – Ты что, с ума сошел?.. ЗАГСы закрыты, ночь уже…

– Погоди… Ты шо, отказываешься выходить за меня?

– Нет, – вздохнули во тьме.

– Тогда не кобенься, пошли…

– А я и не кобенюсь…

 
Они вышли из арки. В стороне моря отдаленно, угрожающе пророкотал гром.
 
 
…Начальник УГРО полковник милиции Омельянчук собирался домой после нелегкого трудового дня. Он запер в сейф деловые бумаги, отогнал от себя все мысли, связанные с работой, и теперь думал только о том, как чувствует себя жена, до сих пор лежавшая после пожара в больнице. Была глубокая ночь, но Омельянчука пропускали к супруге в любое время. Да и не станет он ее будить, просто посидит рядом, поглядит на дорогое спящее лицо да оставит на тумбочке букет цветов, чтобы Лида, проснувшись утром, улыбнулась хоть на минутку…
Грохнула дверь. На пороге стоял тяжело дышащий Гоцман под руку с Норой. Омельянчук часто заморгал от удивления.
 

– Андрей Остапыч, извини, шо мы так вот, – с порога проговорил Давид. – На тебя последняя надежда… Ночь! Ты понимаешь – ЗАГСы закрыты… Распиши ты нас, а?!.

Омельянчук молча, с раскрытым ртом, переводил глаза с Гоцмана на Нору и обратно. Он был, мягко говоря, удивлен.

– Пожениться хотим! – Давид решительно извлек из кармана пиджака бланк и звучно припечатал его к столу. – Шоб все по-человечески…

– А я при чем? – наконец выдавил из себя первую фразу полковник милиции.

– Командир подразделения имеет право, – горячо проговорил Гоцман. – Ты же мой командир!

– Ты шо себе, Давид Маркович?! То ж во время войны…

– Так приказ-то никто не отменял! Значит, действует…

«Шутят или нет?!» – обалдело думал Омельянчук, разглядывая надумавшую жениться посередь ночи парочку. Да нет, вроде лица серьезные, взволнованные. Одеты, правда, не по-свадебному, но где ж теперь, в разруху, найдешь приличную одежу?..

Он онемевшими пальцами стянул со стола бланк, шевеля губами, прочел: «Украинская Советская Социалистическая Республика. Министерство внутренних дел…» Выпучив глаза, шумно выдохнул, провел ладонью по взмокшему лбу.

– А шо, до утра не можешь подождать? – нашел он наконец спасительную отговорку и быстро добавил, обращаясь к Норе: – Вы звиняйте, конечно.

– Андрей Остапыч!.. – взмолился Гоцман. – Ну прошу же!

– Та ты все время просишь! – повысил голос Омельянчук. – Одно другого глупее!

– Больше не буду, – быстро проговорил Давид.

До полковника наконец дошел весь смысл ситуации. Просто ж прямое издевательство над государственными законами. Он отчаянно замахал руками и бестолково загремел ключами от сейфа:

– Не-не-не! Шо вы мне тут шапито устраиваете?.. Ну-ка, быстренько… – Он сделал неопределенный жест в сторону двери. – Жениться ему приспичило… Надо мной весь город смеяться будет… Все, идите!

Омельянчук, сердито сопя, принялся открывать сейф, сам не зная зачем. Вынул бумагу, повертел в руках, вновь запихнул в сейф, с грохотом захлопнул дверцу и запер ее на ключ. Исподлобья взглянул на неподвижно стоящую пару.

И тут Гоцман вынул из кармана вытертый до белизны ТТ. Омельянчук, разом побледнев, уставился на пистолет, зажатый в руке подчиненного.

– Хочешь, шобы я уволился, да? – вкрадчиво произнес Давид, кладя оружие на стол шефа.

 
Полковник возмущенно взмахнул руками:
 

– Андрей Остапыч, я ж к тебе по-человечески… Как старшего товарища. Шо ж завтра будет, никто не знает…

 
Омельянчук, насупившись, молчал.
Гоцман, дернув губами, крепко сжал руку Норы и повел ее к двери. За их спинами раздалось стеклянное звяканье. Стоя в дверях, Давид обернулся и увидел, что полковник достает из нижнего ящика стола три стакана и початую бутылку водки.
 

– С утра бы по-людски, с шампанским, с цветами… – проворчал он, разливая водку. Гоцман и Нора обменялись счастливыми улыбками.

– Ну вот… – Омельянчук одной рукой взял стакан. Другой – принесенный Давидом бланк. Попытался вчитаться в длинный текст, но не одолел и, махнув рукой, продолжил от души: – В общем, именем, значит, Украинской Советской Социалистической Республики объявляю вас мужем и женой… Горько!!!

Через полчаса раскрасневшийся Омельянчук склонился к Гоцману и поманил его пальцем.

– Дава, на пять минут к тебе разговор… Она ж не обидится?

Гоцман, мгновенно посерьезнев, обернулся к жене. Нора молча кивнула и удалилась в коридор.

– За тот запрос, шо ты просил, – проговорил Омельянчук, снова проворно отпирая сейф. – Через брата, по Второму Белорусскому…

Гоцман замахал руками, но полковник, не замечая, торжественно шлепнул на стол бумагу:

– В общем, такого военного следователя на фронте не было… То есть был – и не было его… Был капитан юстиции Кречетников, Юрий Николаевич, 1919 года рождения, погиб под Прейсиш-Штаргардом в январе 1945-го, – с трудом выговорил Омельянчук. – А Кречетов только числился по всем бумагам с пометкой «Откомандирован в распоряжение Ставки Верховного главнокомандования». Характеристики на него писали и все такое… Вот и все…

– Спасибо, Андрей Остапыч, – с улыбкой произнес Гоцман. – Я уже в курсе за Кречетова. Разобрались мы с ним…

– Да? – озадаченно переспросил полковник, пряча бумагу в сейф. – Тогда наливай! И жену зови!..

Над морем собиралась гроза. Из разбухших туч изредка вырывались далекие молнии, отвесно падавшие вниз. Но звук грома почти терялся на фоне рева разъяренных волн…

Штехель, ежась от свирепых порывов ветра, с трудом забрался на утес, возвышавшийся над пустынным побережьем. Там, сгорбившись на большом камне, обхватив руками колени, сидел человек в дождевике, неотрывно глядя в бушующее море.

Немного постояв рядом, Штехель кашлянул, сел на холодный камень. Человек в дождевике даже не взглянул в его сторону. Он продолжал следить за тем, как могучие волны в бессильной ярости бросаются на прибрежные скалы и рассыпаются белыми ледяными брызгами.

– Племянник передал, что вы хотели со мной встретиться? – наконец негромко осведомился Штехель.

Человек в дождевике медленно повернул голову к собеседнику. Ветер, налетевший с моря, принес с собой пригоршню ледяного, совсем не июльского дождя и швырнул ее на тонкую ткань плаща. Человек поежился, потуже натягивая дождевик на плечи…

 
Это был майор Кречетов.
 

Далеко над морем полыхала гроза. Оттуда время от времени доносились слабые, заглушённые расстоянием раскаты грома. Ветер раскачивал верхушки пыльных, отдыхавших от дневного жара тополей, недобро взвихривал на обочинах улицы пыль, гонял окурки и обрывки газет. Изредка с моря наносило волны короткого, злого дождя, который выбивал на оконных стеклах четкую военную дробь, а в выбоинах между булыжинами скапливался в небольшие лужи.

Высокий плечистый парень, стриженный ежиком, облаченный в просторный пиджак и широкие брюки, неспешно брел по пустынному тротуару. Непонятно было, почему он выбрал для прогулок такую неуютную ночь, но, в конце концов, одесские парни всегда выделялись среди своих сверстников оригинальностью. Навстречу любителю ночных прогулок из темной подворотни вывернул паренек лет пятнадцати, неумело сжимавший в пальцах дешевую папиросу «Бокс».

– Дяденька, прикурить не найдется?

– Что? – не сразу откликнулся странный ночной прохожий.

– Огонь есть?.. Нет?.. Ну и не надо…

Похоже, паренек собрался было задать стрекача, но Лапонин не позволил ему этого сделать. Он протянул руку и длинными холодными пальцами взял паренька за потертый лацкан. Щелкнула зажигалка, выбросив в темноту целый столб пламени. Паренек испуганно отшатнулся.

– Лицо мне твое знакомо, – задумчиво проговорил Лапонин, освещая зажигалкой паренька.

– Ж-живу недалеко, – цепенеющим от страха голосом проговорил тот.

– Прикуривать-то будешь?..

Паренек, стараясь держаться взросло, по-солидному, продул мундштук, сунул папиросу в рот, придвинулся к Лапонину. И тут же охнул, скрючившись. В живот ему уперся ствол пистолета.

– Прикуривай, прикуривай… – ухмыльнулся лейтенант.

Дрожащая в губах папироса наконец занялась. Парень, не подымая глаз, отстранился.

– Спасибо…

– На здоровье. – Лапонин демонстративно засунул пистолет за пояс и запахнул полу пиджака.

Паренек отошел от него на пару шагов. А в следующий момент развернулся и молча бросил в глаза лейтенанту пригоршню раскрошенного между ладоней папиросного табака…

Ослепленный Лапонин с руганью схватился за пистолет. Но выстрелить не успел – сзади на шею ему бросился хромой фронтовик с ножом.

– Вот тебе за Ваську! За Ваську!.. – исступленно выкрикивал инвалид, нанося Лапонину удары ножом в шею и затылок. – За Ваську, гад!.. За Ваську…

Лейтенант давно уже лежал неподвижно. Тротуар был красен от крови. Густой ручеек вишневого цвета струился на мокрую мостовую, быстро растворяясь в луже, а рыдающий фронтовик по-прежнему бил и бил мертвого ножом…

– Батя, тикаем… – склонился к отцу Сережка. На убитого он старался не смотреть.

Фронтовик наконец опомнился. С трудом поднявшись, изумленно смотрел на окровавленный нож в своей руке и труп убитого им человека. В соседних домах вспыхнул свет, кто-то приник к стеклу, пытаясь понять, что происходит на улице.

– Батя, пойдем… – теребил отца за рукав Сережка. – Батя…

– Бежи отсюда, Серега. – Инвалид снова опустился на панель рядом с трупом, слепо зашарил по карманам в поисках папирос.

Опергруппа подъехала через десять минут. Водитель поставил «Опель» так, чтобы фары освещали место происшествия. Курящий возле тела фронтовик даже не взглянул на подошедших Гоцмана и Якименко. Заплаканный Сережка сидел на корточках у входа в арку. Заметив взгляд Гоцмана, он отскочил на несколько шагов.

– Ку-уда побежал?! – окликнул его водитель-сержант. – Сюда иди!..

– Сядь в машину и калитку закрой, – зло оборвал его Гоцман.

Якименко склонился над убитым, коснулся его мокрого от крови и дождя лба. Он узнал человека, которого допрашивал пять дней назад. Покачав головой, вынул из мертвой руки «парабеллум». К рукоятке была привинчена серебряная табличка с гравировкой «Гвардии младшему лейтенанту Лапонину К. П. за образцовое выполнение особо важного задания командования».

 
Гоцман подошел к дымящему фронтовику. Тот поднял глаза:
 

– Я его за Ваську… Это он его тогда… в спину…

– И шо, легче стало? – хмуро обронил Гоцман. Фронтовик вытер с небритых щек слезы, покачал головой:

– Не-е…

– Давай помогай. – Якименко, пыхтя, подхватил убитого под мышки.

 
Фронтовик взялся за сапоги…
 

– Батя!.. – отчаянно выкрикнул Сережка, выбегая из подворотни и приникая к спине отца.

Гоцман зло отвернулся, хлопнул дверцей, усаживаясь рядом с водителем. Тот, так и не поняв, чем рассердил начальника, торопливо включил зажигание. А Давиду в этот момент больше всего хотелось положить на стол Омельянчуку рапорт об отставке.

Жуков, время от времени прихлебывая холодный боржом, расхаживал по кабинету, хмурился. Рядом с Чусовым стояли две пустые бутылки и стакан. Разговор шел уже второй час. Время от времени на столе тихо трезвонили телефоны, но командующий округом не обращал на них внимания.

– Повторяю, задача этой операции – накрыть всех разом! – продолжал говорить полковник. – Всех… понимаете, товарищ Маршал Советского Союза?

– Понимаю, – неожиданно покладисто кивнул Жуков. – Чего ж не понять?.. Задачу – вполне понимаю. А решением – не убедил. Не убедил, – повторил он уже тише, словно прислушиваясь к себе.

Чусов раздраженно захлопнул принесенную с собой папку, вытянулся по стойке «смирно»:

– Разрешите идти?

Маршал остановился напротив полковника, долго и пристально изучал его упрямо застывшее лицо.

– Нет, не разрешаю! Не разрешаю!.. Что раньше времени сдаешься, полковник?! Убеждай! Я же не идиот – давай, убеждай меня!..

Маршал раздраженно отодвинул стул от стола, плюхнулся на сиденье, махнул рукой – садись!.. Чусов со вздохом уселся, помолчал, собираясь с мыслями, снова раскрыл папку.

– Слушаюсь, товарищ Маршал Советского Союза… Ещё раз, по порядку… Мы имеем хорошо построенную, мощную организацию противника, действующую на территории области, возможно, еще с довоенных времен. Это факт номер один. В ее главе стоит прекрасно законспирированный, великолепно обученный, имеющий огромный опыт работы в нашем тылу немецкий агент по кличке Академик. Благодаря своим недюжинным способностям ему удалось глубоко внедриться не только в органы милиции, но и в органы госбезопасности. Это факт номер два…

Ночное море продолжало крушить свои валы о прибрежные скалы. Казалось, оно хочет взять берег штурмом и бросает в бессмысленные лобовые атаки все резервы, не считаясь с потерями. Штехель деликатно откашлянул, поерзал на холодном твердом камне.

– Так племянник передал, что вы хотели со мной встретиться… – решился он повторить.

 
Кречетов повернул к собеседнику ничего не выражающее лицо.
 

– Этот белобрысый – твой племянник?.. Выглядит дебильно.

– Сестры покойной сын, – торопливо вставил Штехель. – Сестра умерла в сорок втором. Так-то он смышленый… А вид… Что ж вид… Что-то случилось?

Кречетов вновь замолчал, глядя на бушующее море. Это настораживало Штехеля даже больше, чем вызов условным знаком на экстренную встречу. Что-то произошло. Но что?.. Он снова заерзал на камне.

– Кажется, я провалился, – неожиданно тусклым голосом проговорил Кречетов. – Гоцман на хвосте повис, как борзая. По виду биндюжник тупой, а соображает, сволочь…

– Может, убрать его, пока не поздно? – осторожно вставил Штехель.

– Поздно, к сожалению… – Кречетов покосился на соседа. – Арсенин-то не всплывет?

– Не-е… – протянул Штехель, кивая на море. – Оттуда не возвращаются…

 
Он задумчиво постучал носком ботинка по валуну.
 

– Если что со мной случится, первым делом Гоцмана убери и подругу его. Но сначала – племянника.

Со стороны моря снова ударило дождем. Кречетов зябко поежился, плотнее запахнул на груди плащ.

– Как же я могу? – ошеломленно захлопал ресницами Штехель. – Да и не знает он ничего… Зачем же?..

– Ты о шкуре своей думай, – холодно перебил Кречетов. – Сам сказал – смышленый… Начнет рассказывать, как за мной ходил, что видел. А там много не надо… – Он снова повернулся к Штехелю лицом, и того передернуло от спокойного, палаческого взгляда, которым Академик посмотрел на него. – В контрразведке не дураки сидят.

– Я не смогу, – негромко произнес Штехель.

– А тебе и не надо, – пожал плечами Кречетов. – Поручи этому… Живчику… подручному твоему. Понял?

– Понял, понял…

– Штехель, только в игры со мной играть не вздумай, слышишь?.. – негромко проговорил Кречетов, отводя взгляд. – Узнаю, что обманул, – кишки ведь выпущу… Не сразу причем, а помучаю для начала.

 
Теперь уже поежился Штехель. Но совсем не от ветра.
 

– Все, легли на дно… – Кречетов поднялся первым. – Связь со мной через запасной канал… А за племянника прости, – неожиданно добавил он, уже шагая во тьму. – Но выхода нет… Сделай, как я сказал.

Хруст камешков под его ногами был неслышен за грохотом волн и воем ветра. Вдалеке, на мгновение осветив поверхность моря, упала с небес длинная кинжальная молния.

…Голая лампочка, висевшая под потолком на длинном шнуре, беспокойно раскачивалась. Ее то и дело задевал Штехель, метавшийся по комнате. Черные тени шатались по углам, то падая на бледное, непонимающее лицо Славика, собиравшегося в дорогу, то закрывая равнодушную физиономию Толи Живчика, деловито уминавшего у стола кровяную колбасу.

– Кружку! Кружку – обязательно… В дороге… – Штехель, не глядя на племянника, сунул ему в руки жестяную солдатскую кружку. – Анне Ивановне скажешь, что я тоже скоро приеду. Пусть поселит тебя пока на дальнем хуторе. И по округе не шастай, а то еще увидит кто…

– Та а шо я? – вяло пожал плечами племянник, пряча кружку в вещмешок. – Я рыбалить буду… Куда мне шастать?

– Ну вот, – бестолково закивал Шехтель в ответ. – Рыбаль… То есть рыбачь! Сейчас этот… толстолобик должен в реках клевать.

– А как я без документов на поезд сяду? Штехель на минуту запнулся, потом раздраженно махнул рукой:

– Скажешь, потерял… К бабке с дедом едешь… Соври как-нибудь, в общем! Давай, давай! Головой надо думать… Ну так. Теперь уже все…

Славик встряхнул тощий вещмешок. Живчик, дожевывая колбасу, неспешно поднялся из-за стола, вожделеюще покосился на полку, где стояли банки с компотами, и вздохнул.

– А гроши? – уныло поднял Славик глаза на дядю. – Без документов, та еще Христа ради?..

– Да… – Штехель суетливо затряс головой, растерянно улыбаясь, захлопал себя по карманам. – Да, это правильно. Забыл. Вот тебе гроши. – Он впихнул в руку Живчика смятую синюю бумажку в десять червонцев. – Отдашь Славику на вокзале, не забудь!

 
Живчик с кривой ухмылкой сунул деньги в карман.
 

– Так а шо меня провожать? – протянул Славик, надевая вещмешок. – Я один дойду…

– Нет, Толя тебя на лодке до Затоки довезет, – помотал головой Штехель. – Там легче сесть без документов…

На минуту в комнате воцарилась тишина. Славик неожиданно сделал попытку скинуть с плеча лямку вещмешка. Живчик удержал его руку.

– Я не поеду, – чуть слышно произнес подросток, но Штехель энергично махнул на него рукой и тяжело опустился на табуретку.

– Присесть надо на дорожку…

И снова повисла тяжелая пауза. Когда из стенных часов неожиданно выскочила кукушка и гнусаво прокуковала четыре раза, Штехель и Славик вздрогнули. Только сонное красное лицо Живчика было неподвижным.

– Дядь… Я не поеду, – прошептал Славик, умоляюще глядя на Штехеля.

– Надо… Надо ехать…

Штехель, хлопнув ладонями по коленям, встал, нетерпеливо подтолкнул племянника и Живчика к выходу:

– Давайте, давайте… Уже светать начинает.

На пороге Славик обернулся, схватившись за дверной косяк, умоляюще взглянул на дядю. Но Штехель отчаянно замахал ему вслед – иди, мол, иди. Живчик умелым толчком выпихнул подростка за порог. Дверь захлопнулась.

Штехель постоял у двери с потерянным видом. Потом мелкими, старческими шагами, волоча ноги по полу, подошел к почти успокоившейся над столом лампочке и сильно толкнул ее ладонью. Лампочка заметалась под потолком, черные тени снова закружились по комнате в вакхическом танце.

– Вот видишь, как оно… – оцепенелым голосом произнес Штехель, следя за пляской лампочки…

Гоцман и Довжик стояли в коридоре УГРО. Мимо то и дело конвойные проводили задержанных, из-за дверей кабинетов вырывался стрекот пишущих машинок.

– Тишак звонил из Херсона, – приглушенным голосом говорил Довжик, держась за лоб, скрытый под повязкой. – Начальника госпиталя нет, будет только через два дня. А без него никаких документов по Арсенину не выдают. Ну, он поспрошал его сослуживцев пока что… По их словам, ничего подозрительного. Отзывы все положительные, единственное – ни с кем не поддерживал близких контактов, жил одиноко…

– И справка из штаба округа только завтра будет… – скрипнул зубами Гоцман. – Значит, пусть ждет.

– У нас людей не хватает, – заметил Довжик, но Гоцман покачал головой:

– Арсенин сейчас важнее…

– Еще одно, – помявшись, проговорил Довжик. – Старика-психиатра… ну, 22-я квартира… контрразведка ищет.

– Ну, так не нашла ж пока?.. – раздраженно отозвался Гоцман.

– Давид Маркович, я ж обещал, что никому, кроме вас…

В дальнем конце коридора из своего кабинета появился Кречетов, приветственно махнув рукой, двинулся по направлению к офицерам. Гоцман обратил внимание на то, что кобура у него была расстегнута. И, не отводя глаз от этой кобуры, быстро спросил у Довжика:

– Михал Михалыч, а ты Кречетову за старика ничего не рассказывал?

– Н-нет… А надо было?