Текст книги "Вызов Ланселоту: есть ли нынче рыцари без страха и упрека?"

Автор книги: Алексей Веселов

Соавторы: Валерия Веселова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

Глава 10
Позолоти ручку, Попович!

И Кирилл подумал. На утренний кросс он не вышел, сославшись на боль в ноге, а после завтрака и вовсе исчез куда-то, никому ничего не сказав.

Еще во время разминки Николай Николаевич надеялся: вот-вот появится. Но Кирилл не явился и после полуторачасовой тренировки, когда фехтовальщики разбрелись, каждый по-своему используя свободное время. Кто двинул с удочкой на Волгу, кто обживать шалаш, построенный накануне, кто лупить мячом по глухой стене спального корпуса. Николай Николаевич потолковал с Юрием Юрьевичем, воспитателем интернатских, и принялся опять названивать в Родники. Пускай родители срочно приезжают, и не в выходные, а немедленно! Может, это приведет мальчишку в чувство. Тот явно зарвался. Не дело тренера возиться с амбициями разгильдяев. Будь он чемпион, тогда еще куда ни шло, а так…

Но не отвечал телефон у Рукавишниковых – Наташа и Мила, а также примкнувшие к ним Сережка с брательником Колькой ушли возиться с прудиками в сад и звонков не слышали.

Порыскав по территории пансионата, тренер заглянул в буфет. Там он обнаружил немаленькую компанию, сгрудившуюся вокруг бильярдного стола. Здесь были и фехтовальщики, и интернатские, и еще какие-то мальчишки, местные, наверное.

На его появление никто не обратил внимания, и Николай Николаевич решил понаблюдать. У стола царил уже известный тренеру Чернов. Рядом с ним стоял Рукавишников, с обожанием глядя на своего кумира.

– Партия – тридцатка! – объявил Чернов. – Кто рискнет?

Вызвался Лукин – высокий для своих лет подросток, тоже из числа подопечных Николая Николаевича.

– Позолоти ручку! – велел ему Чернов.

– Чего?!

– Деньги, говорю, покажи. Мы не кашу-малашу в песочнице варить начинаем…

Лукин полез в карман:

– У меня пятьдесят одной бумажкой.

– Это ниче, сдачу найдем, когда расчет пойдет. Сделаешь Профессора – будет тебе счастье, сам понимаешь. Купишь себе конфет или пряников или помечтаешь о чем-то перед сном. С деньгами ты человек. Тебя любая собака с уважением обнюхает и хвостиком вильнет. Короче, суй бумажку в любую лузу. Это, друг, чистая предосторожность, а то, сам знаешь, лепил много крутом… Че, не догоняешь? Это чтобы не зажал ты, значит, с горя, если вдруг не повезет тебе. Кто еще любит деньги? В очередь, в очередь, господа!

Чернов королевал, и ему это явно нравилось – он так и лучился энергией. Кирилл подавил в себе смущение и даже восхитился другом. А что? Конкретно все. Тут деньги, так и надо…

Лукин обиженно сказал:

– Я положу, только я никогда не зажимал. Но пусть и Рукавишников свои тридцать в лузу положит!

– Ты, вижу, как и мы с Профессором, за честность? – спросил Чернов, ощупывая банкноту через дырки в сетке лузы.

– За честность!

– Тебя как звать, мушкетер?

– Алексей.

– Будешь Алешей Поповичем, богатырь ты наш!

– Пусть Рукавишников покажет деньги, то есть положит. Сюда. В эту же лузу, – потребовал Лукин.

Зная Лукина не первый год, Николай Николаевич понял, что парень решил стоять на своем, а стоять он умел крепко, по крайней мере со шпагой в руке.

Но здесь Лукин был без шпаги, и Чернов легко подавил его сопротивление:

– Есть правило: банк держит шишкарь, которому доверяют все клиенты. И шишкарь решает, кому доверять, а кого проверять. Я здесь шишкарь, а вы оба – мои клиенты. Если я доверяю Рукавишникову, то могу ручаться, что он при деньгах и тридцатка эта все равно что уже твоя, проиграй он тебе, конечно… Сознаешь, че говорю? А если банку не веришь, то ты до игры просто забираешь половину своей ставки и шагаешь отсюда искать другой банк, где тебя полюбят как родного…

– Как это – половину?

– Принцип, это только принцип, сэр! У всех свои принципы. Если бы у банков не было принципов, они бы только и делали, что грабили клиентов. Но этого нет в жизни, иначе кто бы захотел стать клиентом?! Ты рассуди, Попович! Ты время мое отнял? Скажешь, нет? И сейчас вот – отнимаешь. Ты другим дорогу перебежал? То-то и оно… «Я первый, я первый!», а до дела дошло, так за каждую копейку готов душу вынуть… Кто-то из-за тебя наверняка будет в убытке, если все желающие иметь честный поединок на бильярде не успеют обыграть Профессора до обеда.

Интернатские дружно загалдели, поддерживая Бугая. В случае успеха всего предприятия им было обещано по литру пепси на нос.

Кирилл слегка покраснел. Согласно предварительному уговору, он не лез в дела банка. Однако ж никакой тридцатки у него не было. В карманах банкира тоже шаром покати. Весь расчет Чернова держался на его непоколебимой уверенности в том, что Рукавишников выиграет. Причем не только первую партию, но и вторую, и третью, и четвертую. Красной ценой ставки игры на бильярде здесь, в буфете пансионата с детским, по преимуществу, населением, Чернов считал сто рублен. Начать можно и с тридцати. Когда же в банке заведется первая сотня, Чернов планировал раскрутить на партию кого-нибудь из взрослых. А там уж видно будет… Главное, как объяснил Чернов, поднять волну, а мусор сам поднимется.

Лукин уступил. Начинать по жребию выпало ему. Хмуро разбил он шары, выставленные клином…

Неудача.

Впрочем, Кирилла она не подзадорила. Он взял в руки кий. Главное, спокойствие, как отец говорит… Сосредоточенно обойдя вокруг стола, он примерился, мысленно проведя траекторию над зеленым сукном, изготовился и уверенно загнал сразу два шара в одну лузу.

Интернатские встретили его успех бурными аплодисментами.

– Браво, Профессор! – возбужденно крикнул Чернов.

Согласно тому же уговору, вторым ударом Рукавишников должен послать шар «в молоко», что Кирилл и сделал после показушной подготовки кия – он долго навощивал било бархатной тряпицей, потом намеливал…

– Черт! – воскликнул он. – С пальца соскочил…

Он потряс «предательской» кистью левой руки. Под шумное обсуждение такого вопиющего прокола Чернов сказал сокрушенно:

– Ты даешь. Профессор! Такой верняк ушел…

Лукин постеснялся занять случайно проигранную противником выигрышную позицию и ударил неудобный шар. С досадой он проводил его глазами, чувствуя, что промазал. Так и вышло, да и сам удар никуда не годился – его кий зарылся рыльцем в дырку на сукне, где стоял шар.

– Перебить! Перебить! Помеха! – закричали фехтовальщики.

Банк и группа поддержки из интернатских высказались против и перебить Лукину не дали. Рукавишников положил еще один шар, затем еще. Услышал: «Браво. Профессор!» – и скиксовал. Кий верхом сильно задел шар, и тот ушел в сторону, закручивая спирали.

Счет стал для Лукина критическим. Промазать нельзя. Он долго выбирал позицию, а когда наконец приготовился ударить, партия неожиданно прервалась – приехали родители Рукавишникова.

– Кирюша! – войдя в буфет, обрадованно воскликнула Ольга.

Такого сюрприза «профессор» от этой партии не ждал. Его удивлению не было предела. Откуда взялись родители? Должны были прийти деньги! После обеда он планировал зайти с Черновым на почту – проверить, не пришел ли перевод.

А тут такое…

– Мама!

Бросив кий поперек стола, он кинулся было к родителям, но разгоряченный Лукин крикнул:

– Ты куда? А партию не будешь доигрывать?!

Кирилл замер на полдороге. Ф-фу, как нехорошо! И еще тренер тут же, оказывается…

– Форс-мажор! – процедил Чернов и принялся выпутывать пятидесятирублевку из сетки.

– Погоди, ты чего… Деньги мои! – сказал Лукин и схватил его за руку.

Его тут же гурьбой оттерли интернатские.

– Нечестно! – крикнул Лукин.

На его глаза навернулись слезы.

– Гляди мне, Попович, далеко не заплывай! – зло, но спокойно сказал Чернов. – Был форс-мажор. Наводнение, буря, цунами. Абзац полный! Кто посмелей – лазит по брошенным домам и шарит по буржуйским комодам. И лохи не в обиде, слышь, Попович! Все лохи только рады, что живы и что пронесло.

– Ну-ну, не пронесло! – вступился за своего спортсмена Николай Николаевич. – Я тут с начала игры за тобой присматриваю. Считай, что полицию в море не смыло, и тебя взяли на первом же комоде. А за мародерство, чтоб ты знал, как и за пиратство, полагается вздергивать на рее.

Его вмешательство несколько запоздало: деньги успели перекочевать в карман Чернова, и расставаться с добычей он не собирался. Николай Николаевич крепко взял парня за локоть и предложил без лишних споров пройти к Юрию Юрьевичу. По карманам он, тренер, рыться не станет, а пусть-ка воспитатель своими средствами с ним разберется…

– За копейки, за копейки… – шипел извивающийся Чернов, уступая превосходящей силе.

– Мам, сделай что-нибудь! – попросил вконец растерявшийся Кирилл. – Дима, да отдай ты им деньги!

– Не унижайся, Профессор! – крикнул Чернов, влекомый тренером мимо застывших Рукавишниковых. – Лучше укусить сильного, чем кланяться…

– Да, укусить и выпить его кровь! – мрачно заметил Иван Рукавишников и спросил у тренера, с которым уже был знаком: – А что сделал сей боярин?

– Пап, это была шутка! Ну скажи им, Дима, ты ведь пошутил! Что они, шуток не понимают?..

– Пошутил, говоришь? – переспросил Николай Николаевич. – Ну, это ты говоришь, ты у нас тоже любитель шуток… А вот с твоими родителями нам предстоит совсем нешуточный разговор. Подождите меня, я скоро вернусь! – пообещал он Рукавишниковым и вышел, подталкивая Чернова вперед.

Один за другим, делая петлю вокруг оторопевших Рукавишниковых, из буфета вышли и взбудораженные дети.

Рукавишниковы остались одни, если не считать буфетчицы тети Зины. Ее расплывшаяся фигура виднелась в дальнем углу громадного зала, походившего, скорее, на танцплощадку и действительно служившего ею по субботам. Тетя Зина равнодушно протирала полотенцем граненые стаканы. Ее мало волновали наводнения и цунами. Все хозяйство тети Зины находилось на крутом берегу Волги, и, как бы река ни разлилась, волны ни за что не замочат любовно уложенного содержимого ее комода. Чего же боле?..

Глава 11
Выдрать – и делу конец!

Ольга встряхнула сына за плечи и внимательно заглянула ему в глаза.

– Что здесь случилось, Кирилл? И кто этот Дима?

– Это мой друг. Лучший друг…

– Сынок, но он старше тебя! Что между вами может быть общего?

– Мам, а ты разве не старше меня?

– Но я… Кстати, сестры передают тебе привет. Почему ты не спросишь, как они?

Кирилл понял, что мать не нашлась с ответом, и поспешил развить успех:

– Если бы все друзья были такие, как Дима, на земле все пошло бы совсем иначе.

– Ни войн, ни пожаров… – меланхолично прокомментировал это утверждение отец.

– Не шути, папа! Не понимаю тебя иногда.

– Ого! Если я стану серьезным, то сразу засохну, сынок. Это ты понимаешь? Неужели тебе хочется иметь в отцах соломенное чучелко?!

– Ладно тебе! – остановила его Ольга. – Все-таки скажи-ка, сын, что здесь случилось?

– Мы играли…

– Хороши игры, когда игроков уводят под руки! – не удержался отец.

– Мы играли в бильярд. Была ставка, небольшая…

– Ага! То есть играли на деньги. Это мило.

– Да, на деньги, папа! Когда играют на щелбаны…

– На щелчки, сынок.

– Какая разница! Когда играют на щелбаны, это считается нормальным, и все смеются, а если на эти бумажки – сразу ор поднимается до неба. Молитесь вы на эти бумажки, что ли?

– Ну, как сказать, малыш… Может, и молимся немного. Но сперва мы их рисуем. А что? – спросил Иван, стараясь не замечать, как морщится жена.

– Веришь, день-деньской сидим и рисуем, рисуем… И ночью тоже. Во всяком случае, я, ну во время дежурств. А ты в это время пускаешь слюни на подушку. Ты спишь и видишь, как на пару с сомнительными личностями просаживаешь результаты наших трудов в каком-нибудь казино или вот, например, в буфете этом. – Иван огляделся. – Раньше ты занимался фехтованием, а теперь, значит, сменил шпагу на кий. Слышь, мать, на одном снаряжении сколько сэкономим! И какая однобокость это фехтование – прыжки, отскоки несолидные. Пусть дитя развивается разносторонне. И потом… разве древесина не благороднее железа?! А что, сын, кстати, неплохо выходит?

– Неплохо! – с вызовом ответил Кирилл.

– И сомнительные личности включили тебя, Кирилла Рукавишникова, в круг своих приближенных? Вроде как престарелый Гаврила Романович Державин юношу Сашу Пушкина приблизил и благословил, во гроб сходя… Ольга, не лезь, дай по душам поговорить с отпрыском! Соскучился я, может, по нему.

– Дима не сомнительная личность! – возмутился Кирилл. – Вам про него тут наговорят, но лично я в нем не сомневаюсь.

– Ну да?! Знаешь, был один такой Малыш, который не сомневался в Карлсоне. А жестокие и недалекие отец и мать…

– Пап, я серьезно!

– Ладно. Если серьезно, то у нас с матерью времени мало – нам скоро возвращаться. И надо решить, едем ли мы вместе с тобой или одни.

– Как это – со мной?

– А вот так, дружище. Позволишь так себя именовать? Ну, из гуманизма. Ты еще гуманист или уже перерос? Словом, я против сомнительных игр на деньги и сомнительных звонков тренера, из-за которых мать с ума сходит. И тем более против сомнительных телеграмм с требованием выслать денег! Мы с матерью из вредности и лени не успеваем рисовать их в достаточных количествах. Да, сын, из вредности и лени – это как хочешь думай – мы не можем удовлетворить твое законное стремление на равных, то есть без щелбанов, дружить с личностями во всех отношениях в полном расцвете сил. Ты успеваешь снисходить?

– Я не хочу с тобой разговаривать! – вдруг вспылил Кирилл. – Ты раздуваешь комплексы неполноценности. Ты не умеешь быть свободным. То есть не хочешь, а это еще хуже!

– Ого! Как вырос наш мальчик! Или с чьих-то слов так поет? Оля, ты, наверное, в его годы еще в куклы играла. А я вот, как сейчас помню, хохотал до слез от «я тучка, тучка, тучка, я вовсе не медведь». И от поведения неправильных пчел, разумеется.

– Дешево так разговаривать! – отрезал Кирилл.

Разговор зашел в тупик. Ольга нацелилась расческой на стоявшие торчком волосы на голове сына, но Кирилл отстранился.

– Так! – сказала раздосадованная Ольга. – Едем домой. Наша электричка через два часа. А до нее еще на автобусе ехать. Там и поговорите недешево… Вещи, амуницию, надеюсь, искать не надо?

– А зачем ему амуниция? Она больше не понадобится. Если я ошибаюсь, меня, конечно, поправит тренер. Правда, как мы успели заметить, его трудно обвинить в человеколюбии. Наверное, мучил тут вас, кроссы всякие заставлял бегать… От бильярда, словом, отвлекал. Кстати, мне известна причина такого поведения: это все комплексы или их раздувание! Это они связывают человеколюбие по рукам и ногам. Люди, бывает, просто осатаневают.

– Я не поеду, – тихо сказал Кирилл.

– Что?

– Я не поеду! Что мне делать в Родниках? Опять с девчонками ссориться?

– А ты не ссорься. Хотя… Если твои сестрицы тоже не свободны от комплексов или, вроде этого тренера, опрометчиво их раздувают, тогда пусть не жалуются: они получают по заслугам. И пусть полной, так сказать, чашей упиваются праведным братским гневом!

Иван и сам уже чувствовал, что заговорился. Слова цеплялись одно за другое и все дальше уводили их разговор от чего-то главного и, в принципе, им всем троим понятного. Ивана спасло возвращение Николая Николаевича.

Он увидел, как сразу же подобрался сын. Кирилл явно был готов пойти на попятную, лишь бы не ехать сейчас в Родники.

Тренер предпочел говорить с ними наедине, и Кириллу пришлось удалиться. Далеко уходить он не стал, а уселся на скамейку неподалеку от столовой и стал ждать.

Взрослые вышли из корпуса только через полчаса. Увидев сына, Ольга тихо сказала мужу:

– Пусть он извинится, что ли…

– Он не станет извиняться, – возразил тот.

– Но почему? Он должен знать, что надо отвечать за свои поступки. И за слова, кстати, тоже.

– Не надо его ломать. Действительно, иногда лучше кусать сильных, как этот Дима Чернов удачно выразился. Хотя я лично всю жизнь старался избегать сильных. Их дружбы и ласки, ну и гнева, конечно, тоже. Не хотел нарываться, что ли. Не всегда это получалось, но я старался. Честно сказать, не знаю, насколько это правильно. Для меня-то, скорее, правильно, а другому подсказать не смогу.

Шедший чуть позади Рукавишниковых тренер нагнал их, и взрослые подошли к скамейке, где сидел Кирилл. Мальчик поднялся им навстречу. Николай Николаевич сказал всего пять слов:

– Идем. Обед. Тихий час. Тренировка.

Кирилл кивнул родителям и бегом пустился по дорожке, ведущей в спальный корпус, откуда ему предстояло возвращаться сюда же, в столовую, в строю фехтовальщиков. Не спеша последовал за ним и Николай Николаевич.

Рукавишниковы услышали от него немало прискорбного о своем сыне.

Он безобразно разболтан и ленив.

Не было утра, чтобы всем не пришлось ждать, когда Его Величество Рукавишников соизволит натянуть форму для утренней зарядки и выползти на улицу!

Постель Рукавишникова еще ни разу не была аккуратно застелена, даже во время его дежурства по этажу. Говорит: «Мое дело следить за порядком, а не наводить его, как белка в колесе».

Он хамит девочкам. Правда, только своим, фехтовальщицам, и только потому, что женское фехтование представляется ему несерьезным детским садом.

Он издевается над соперниками…

Тренер признался, что для своего возраста Кирилл получил неплохую подготовку, и сейчас он, пожалуй, лучший в группе в своей возрастной категории. Но очень скоро при таком отношении к тренировкам он потеряет все, что в него было вложено.

Да много всего было сказано. А главное – это Чернов! Среди спортсменов есть несколько очень развитых мальчишек, книжки обсуждают, фильмы – чего бы не подружиться с ними! Нет, надо было связаться с этим интернатским переростком, «самым отпетым из здешней публики», как уверенно выразился Николай Николаевич.

Рукавишниковы поняли, что тренер далеко не так решительно настроен на отчисление Кирилла, как это им показалось поначалу. Будь Кирилл неспособным к делу, разговора бы не было. Но давненько никто из фехтовальщиков Николая Николаевича не показывал хороших результатов на соревнованиях, и тренер, присматриваясь к манере ведения боя и цепкости Кирилла, решил, что на него можно сделать ставку. Пусть не ближайшей осенью, но уж весной – это точно.

– Гм, может, выдрать его разок-другой как Сидорову козу, – сказал Иван без тени улыбки. – Выдрать – и делу конец, станет как шелковый…

– Ну-у, этого нельзя! – Тренер удивленно взглянул на него. – Ни в коем случае. Мне боец нужен. Его только на помосте можно бить. И только шпагой, мастерством.

Старший Рукавишников довольно хмыкнул. Нормальный мужик, оказывается, этот Николай Николаевич!

Обсудив увиденное и услышанное, супруги решили, что Ольга на пару-тройку дней останется в «Волжанке». Она сделает все, чтобы «привести сына в чувство» и заодно нейтрализует влияние Чернова.

Рукавишниковы направились к административному корпусу. Предстояло договориться с директором «Волжанки».

Глава 12
Овцам ничего не нужно решать

Но ничего у них не вышло. Свободных мест в пансионате не оказалось.

– Все под завязку, очень удачный сезон, – сказала им Роза Яковлевна, администратор. – Правда, есть два номера люкс в коттеджике, но…

Она с сомнением оглядела Рукавишниковых, и им стало понятно, что она имеет в виду.

– Может, директор что-нибудь сможет решить… – неуверенно начала Ольга.

Но оказалось, что директор уехал в Тверь, или, как выразилась администратор, «решает вопросы в области».

– Ольга Дмитриевна! – вдруг окликнула Ольгу какая-то женщина в спортивном костюме.

А ведь могли и разминуться! Это была Анна Михайловна Светлова. Она заведовала Центром социальной реабилитации для детей и подростков в Озерках, поселке на западной окраине Кудрино.

Они познакомились в день отъезда сына. Фехтовальщики и примкнувшие к ним саблисты отправлялись из Кудрино на берег Волги на двух «Икарусах». Вместе с ними ехал и Центр в полном составе – семнадцать человек по списку, с Анной Михайловной во главе.

Увидав, что Рукавишниковы расстроены, она в пять минут выведала у них куда больше, чем сами Рукавишниковы того желали. И проявила чуткость, даже сверхчуткость – она сказала, что попробует что-то придумать.

Задержаться на несколько дней – «о, это правильное решение!». Оказывается, она знакома с Черновым, – «сложный мальчик, что и говорить». Видела она и Кирилла рядом с ним, – «мальчик тоже не простой, и сейчас их отношения проходят критическую точку, когда более слабый, – а вы понимаете, кто из них слабее, – может поплыть в руках сильного, как пластилин, и вернуть его в прежнюю форму будет очень трудно».

Ольга то надеялась, то пугалась. Трудно представить, чтобы их Кирилка вдруг сломался или растекся, как пластилин, и все же…

Словом, Анна Михайловна сумела покорить ее родительское сердце. Иван только хмыкал, с интересом поглядывая на эту женщину. Она говорила с ними так свободно, словно они были знакомы годы и годы. И говорила по делу.

Вот в чем состоял моментально возникший план Анны Михайловны. У интернатских заболела воспитательница, – «хороший воспитатель, смею вас заверить, и будет обидно, если с ней что-то серьезное». Анна Михайловна знакома с директором интерната, Еленой Игоревной, отдыхающей здесь в качестве руководителя летнего лагеря, и берется переговорить с ней о том, чтобы Ольга временно заменила заболевшую.

– Если повезет, – резюмировала Анна Михайловна, – будете с ними и жить, и питаться. И время найдется свободное, чтобы с сыном общаться, и с интернатскими, кстати, ближе познакомитесь…

Она все так ловко сводила к этому «повезет», что Ольга и сама подумала: вот бы повезло. Тем не менее она посчитала своим долгом выразить сомнение:

– Но я не специалист. Какой из меня воспитатель? Разве можно вот так, с улицы?

– А кто не с улицы? Не так уж и рвутся в интернаты эти самые специалисты. Надо быть сумасшедшим, чтобы рваться. Работа адова, в кармане кот наплакал. Знаете, Ольга Дмитриевна, как у нас бывает: человек пришел, пережил первый приступ легкой неврастении – и ушел. А оседает часто совсем другой – тот, кто переживать в принципе не способен. Он пришел, отработал с детьми, как токарь на заводе, и ушел, забыв об этих самых детях… До следующей смены. По-настоящему нормальные люди здесь – редкость.

– И вы думаете, я справлюсь?

Накат антирекламы заставил Ольгу задуматься.

– Да не бойтесь вы! – рассмеялась Анна Михайловна. – Специальное образование в нашем деле мало что дает. Иногда даже мешает, если со всем честно. Важно человеком быть. А у вас, чувствую, с этим все в порядке.

Ольга глянула на мужа. Иван чуть заметно кивнул – значит, не против…

Да и куда деваться? Если сейчас же не согласиться, то ничего другого не останется, как увозить сына.

– Идемте! – решительно сказала Ольга. – Но… А вы уверены, что повезет с вашей Еленой Игоревной?

– Повезет! Ей, что ли, охота самой возиться с девочками? Ведь если не вы – придется как миленькой, пока Валя не выздоровеет. Да и никакая она не моя!

– Не сумасшедшая, значит? – уточнил Иван, улыбаясь. Он вспомнил их разговор о том, что хорошим директором школы может быть только сумасшедший.

– Почему же! Очень даже! Только это сумасшествие особого рода. Ну, сами увидите. Не в ней дело, ведь так? Есть дела поважнее…

В спальном корпусе они поднялись на четвертый, «интернатский» этаж. Фехтовальщики жили этажом ниже.

Первое, что бросилось в глаза Рукавишниковым в самом начале длинной кишки коридора, – это плакат в виде большого листа ватмана, прикрепленного скотчем к плану-схеме эвакуации в случае пожара. Плакат украшала единственная надпись:

«Никогда не отказывайся от своей мечты. Следуй знакам! П. Коэльо».

Ольга вопросительно взглянула на Анну Михайловну и увидела за ее спиной, на противоположной стене, еще одно изречение. Его текст удивил Ольгу ничуть не меньше:

«Хорошо овцам. Им ничего не нужно решать. Может быть, поэтому они и жмутся ко мне! П. Коэльо».

Иван хохотнул.

– А что, – сказал он, поймав на себе предостерегающий взгляд Анны Михайловны, – я ничего! Я просто радуюсь: как хорошо и доходчиво сказано!

– Довольно странно, – неуверенно сказала Ольга, снова начиная сомневаться, в силах ли она обаять Елену Игоревну.

– Только не говорите об этом вслух. Елена Игоревна уверена: все, что она делает, – удивительно ново, свежо и благотворно для воспитанников. Простите, а что именно вам кажется странным?

– Ну… Я понимаю идею. Такие вещи цепляют. Но то я или другой взрослый человек, а иное дело – дети…

– Зато дети «жмутся ко мне», – обрадовался Иван какому-то повороту своей мысли, – а ты, Оля, не жмешься!

Анна Михайловна подхватила их под руки – «ну, будет уже!» – и подтолкнула вперед по коридору. Рукавишниковы не сопротивлялись и уже не удивлялись, увидев на стене комнаты, служившей пристанищем Елене Игоревне, еще одно масштабное изречение, на этот раз не подписанное, но, по-видимому, тоже принадлежавшее П. Коэльо:

«Чем необыкновенней что-либо, тем проще оно с виду».

Сама же Елена Игоревна была полной дамой приблизительно одних с Анной Михайловной лет. Ее энергичное рукопожатие и улыбка не обманули Ольгу: глаза Елены Игоревны пытливо смотрели на вновь прибывших, как недоверчивые стражники через решетку наглухо запертых ворот крепости. Не очень приятное впечатление производила Елена Игоревна с первого взгляда.

Впрочем, с первого взгляда на Волгу здесь, под Тверью, тоже ни за что не скажешь, что она впадает в Каспийское море…

Анна Михайловна изложила цель их прихода.

– А я уж подумала, что вы за кем-то из детей приехали… – со скрытой угрозой в адрес не едущих родственников ее подопечных сказала Елена Игоревна.

Она заново окинула Ольгу испытующим взглядом. Как и в первый раз, этот взгляд не выражал чрезмерного дружелюбия – ворота оставались на запоре.

– Что ж, договорились… Жить будете в комнате с девочками. Со старшими – у них всего неспокойнее. Знаете, тринадцать-четырнадцать лет, переходный возраст, половое созревание, гормоны… Ночью вы с ними. Ну, а днем сыграете с детьми разок в волейбол или на реку сводите. Еще, конечно, столовая: чтобы все – без исключения! – вовремя приходили и нормально ели. Остальное время – свободное. Так что сможете заняться и сыном. Вы что-то хотели спросить?

– Про Коэльо. Это что – эксперимент? – спросила Ольга, но, увидев холодно блеснувший за решеткой ствол мушкета, спохватилась: – Да что я, в самом деле… Извините. Спасибо вам большое за все…

Елена Игоревна снисходительно улыбнулась:

– Пожалуйста. А что касается цитат… Просто пытаемся внести свежую струю. У нас самый обычный интернат. Когда проработаешь в этой системе всю жизнь, никакого эксперимента не захочется. Но правда ваша, многие, очень многие любят эксперименты. Вот и у Анны Михайловны эксперимент…

Тут она улыбнулась еще снисходительнее, и Анна Михайловна не удержалась от реплики:

– Ну что вы, Елена Игоревна! Наш центр – это просто несколько… другая, что ли, форма обычных заведений нашей системы. Мы пытаемся сделать из детского дома настоящий дом для детей. Семью, если хотите. И знаете, иногда кажется, что дети воздают за это сторицей.

– А я что? Кто против сторицы?! Но сторица вещь конкретная. Я вот вижу, что и спонсоров для Центра вы подобрали, и детей экспериментальных, а так – что ж, мне все у вас нравится…

И Елена Игоревна покровительственно обратилась к Ольге. Похоже, в обмен на услугу она приглашала ее в союзницы.

– Вот так, Олечка, я работаю в простом интернате, и у НАШЕГО спонсора – у государства – таких сотни, и все они обычного типа. Вся разница с другими такими же заведениями – в одном слове: это МОЙ интернат. Понимаете?

– Я где-то слышала об этом, кажется.

Ольга немного разволновалась под перекрестным обстрелом двух асов интернатской системы.

– «Мы одна семья», верно? Вот и Анна Михайловна о том же говорит…

Елена Игоревна стерла с лица снисходительную улыбку. С таким сравнением она была не согласна:

– Сказать «мы одна семья» – это ничего не сказать! Разве мало семей, где людей ничто не объединяет, кроме общей кастрюли? У наших детей семьи нет – и в настоящее время быть не может. И что-то внушать им в этом смысле – значит внушать ложные представления. Подобная риторика, на мой взгляд, не имеет отношения к интернатам и школе вообще. Вы хотите поспорить? – спросила она Ивана, который напряженно покашлял.

– Мне бы на электричку…

Провожать его Ольга не пошла. Они поцеловались на прощание на лестничной площадке третьего этажа. Где-то очень близко лежал в постели их сын. Может, спал, но вряд ли. Слишком много событий… Сын, сынок, лучший в мире, Кирилка… Они не бросят его в беде.

– А на кого в трудную минуту рассчитывать этим? – спросила вдруг мужа Ольга, кивком указывая на четвертый этаж.

– Может, зайти с другой стороны и втолковать им, что трудные минуты – это всего лишь иллюзия? Живи, радуйся, другим не мешай – чего проще. Впрочем, что это я – жить так непросто.

Иван ушел. Ему предстояло в лучшем случае шесть, а в худшем – все восемь часов пути в Родники.

Ольга вернулась к Елене Игоревне выслушивать и запоминать «режимные» наставления.

– Аутсайдеров на произвол не бросать. Лидеров корректировать. Вы все сами увидите. Все у нас как везде – как и в любом коллективе, хотя бы и взрослом, – подытожила инструктаж Елена Игоревна и строго постучала по циферблату наручных часов. – Пора поднимать детей, – сказала она.

В открытую дверь заглянул привлекательный молодой человек. Он начал что-то говорить о Чернове, но Елена Игоревна его оборвала, заметив, что ей «все-все уже известно». Она сунула ему под нос свои часы и тут же познакомила с вновь прибывшей коллегой. Юрий Юрьевич, а именно так звали красавца мужчину, оказался воспитателем мальчиков.

Ольга получила под свою руку группу девчонок, живущих в четырех комнатах недалеко от выхода.

Директриса всучила Ольге волейбольный мяч и отправила к подопечным с напутствием:

– У вас все получится!

…Получится… Здесь не то слово – должно получиться, думала Ольга. И с девчонками, которым она нежданно-негаданно стала нянькой. И с сыном. И как он мог вляпаться в эту непонятную дружбу? Ей всегда казалось, что Кирилл верно чувствует людей. И сколько дней ей понадобится провести здесь, в «Волжанке», чтобы Кир снова стал прежним – стал ее мальчиком? Впрочем, прежним – это сомнительно. Такая мощная прививка абсолютно чуждого опыта… Он изменится… изменился!

…И зачем она только согласилась отправить Кирилла в спортлагерь! Теперь столько мучений… Но тут Ольге стало стыдно: если бы мальчики так и сидели всю жизнь рядом с мамашами, вокруг не осталось бы мужчин – одни счастливые матери, порхающие вместе со своими птенцами.

…Стоп! А как же Ланселот? То есть Франция… То есть посольство в Москве, где ждут ее решения? Успеется! Обождут евроочи. Сейчас ее место здесь.

…А какого эффектного типа ей представила Елена Игоревна! Вылитый Ричард Гир, только в очечках. Как там его… Илья, нет – Юрий!