Текст книги "Вызов Ланселоту: есть ли нынче рыцари без страха и упрека?"

Автор книги: Алексей Веселов

Соавторы: Валерия Веселова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)

Валерия и Алексей Веселовы
Вызов Ланселоту

Глава 1
Par Avion: m-me Rukavishnikova, Rodniki

После сортировки утренней почты Иван Васильевич Шлыков возбужденно потирал руки. Вид у него был празднично-озабоченный.

Наверное, так же чувствует себя невеста перед зеркалом в ожидании лимузина жениха. Сюда бутоньерку или чуть выше? Или жених в лимузине. До дома невесты всего ничего, а водитель – какая досада! – вдруг свернул на заправку, но вот автомобиль снова тронулся, и жених в нетерпении поглядывает в окно…

В столь замечательное состояние привело почтальона письмо из-за рубежа. Из Франции, как понял Шлыков после тщательного осмотра конверта на свету у окна и под лупой.

Уже сам по себе факт поступления к ним в Родники письма из-за границы заслуживал пристального внимания. А тут еще получателем отправления Par Avion значилась Ольга Рукавишникова, особа тридцати с хвостиком лет, прибывшая сюда из Москвы с мужем и тремя детьми.

Кто она такая? Да никто! И живет тут без году неделя. А вот поди ж ты – ее переезд в Родники уже замечен в Европе!

Шлыков еще раз наставил лупу на пухленький конверт, чтобы полюбоваться маркой. «Ланселот», – было написано там латинскими буквами сбоку от изображения молодого человека в рыцарских доспехах. Повздыхав, он аккуратно положил письмо на дно своей сумки, махнул по густым усам расческой и отправился по маршруту. Ему предстояло разнести двадцать московских газет, один журнал «National Geographic» и одно письмо из Франции.

Как ни крути, а письмо – и тем более такое – событие для любознательного почтальона. Адресаты в Родниках на протяжении десяти лет его трудовой биографии только умирали. А те, кто рождался, еще не получали корреспонденции по малолетству, и если кто взрослел и обзаводился семьей, тот все равно писем почему-то не получал и, видимо, не писал. Поздравительные открытки, конечно, были не в счет, и Шлыков их терпеть не мог. Ему нравились телеграммы. Вручать их – одно удовольствие, кстати, заодно можно и чаем угоститься.

Заметную убыль адресатов Шлыков связывал с предстоящим концом света. Он давно следил за публикациями на эту тему. Конец света то близился, то отдалялся – в зависимости от пролегания орбит астероидов, таяния ледников Антарктиды и положения дел на Ближнем Востоке.

Вообще-то Шлыков был уверен – на его век работы хватит. Да разве дело в этом! Он волновался о детях и внуках… Собственного потомства почтальон не имел и переживал за чужое. Особенно мучился за тех, кто уезжал из Родников в Москву. Было совершенно ясно – конец наступит сперва в мегаполисе. А жители малых селений потом еще долго будут ждать центральных газет и без толку тыкать по кнопкам телевизоров, в то время как специалистов по апокалипсическим новостям уже не будет в живых.

Конечно, только слепой в связи с этим мог не увидеть знамения в переезде Рукавишниковых в крохотные Родники, где насчитывалось семьдесят дворов.

Возбужденный Шлыков мигом разнес газеты. Мысли так и роились в его голове. Что? Где? Когда? Каждый из этих вопросов ставил его в тупик. Ну и письмо!

В сумке оставался еще журнал. Это было очень кстати, так как журнал выписывал сосед Рукавишниковых – военный пенсионер Пал Палыч Мишин. В отличие от подавляющего большинства жителей Родников, Мишин и свет повидал, и виды видывал.

Усы почтальона воинственно топорщились, когда он, по обыкновению три раза, нажимал на кнопку звонка. Но звонок у Мишина не работал. Как всегда, впрочем.

Привлекать к себе внимание хозяина криками было бессмысленно – в доме на полную громкость работал телевизор.

Поднявшись на цыпочки и хорошенько осмотревшись, Шлыков осторожно открыл калитку. Ему хотелось знать, во-первых, в каком положении относительно своей цепи находится кусачий барбос Мишина, а во-вторых, в каком настроении пребывает сам Пал Палыч – лучший знаток истории Родников.

Барбоса не было видно. Он крепко спал в будке после ночного бдения, и все же Шлыков из предосторожности сделал большую дугу по двору, проложив заметную дорожку в густом крапивнике в направлении распахнутого окна, и постучал по карнизу.

– Палыч, ты дома, что ль?..

Телевизор замолк. В глубине комнаты скрипнули пружины старого дивана, и перед Шлыковым предстал бледный хозяин в солдатской нижней рубахе.

– Иду мимо и ушам не верю!.. Мультики смотришь! – с деланным изумлением сказал ему Шлыков. – Как дите, ей-богу! Ты, Мишин, заслуженный человек, бывший майор, танкист.

– Гм, ты, Василий Иванович, не думай лишнего, а то дым пойдет из ушей…

Шлыкову хотелось расспросить майора кое о чем, и он не показал виду, что обиделся, услышав свое прозвище. Ивана Васильевича называли Василием Ивановичем по двум причинам: у него были востренький нос и шикарные усы, как у Чапаева, ну и из-за того, что он дважды тонул на Оке. Правда, в отличие от легендарного комдива в известном фильме, Шлыков не утонул. Кроме того, он боялся лошадей и… да много было отличий, поэтому Шлыков, конечно, нервничал из-за Чапая.

Судя по известной безуминке во взоре и красному носу, Мишин находился в том особом расположении духа, когда в нем работал один только дух, а все прочие процессы, включая пищеварительный, замирали. Хорошо зная, что в таком состоянии Мишина надо только направить в нужное русло, Шлыков взял быка за рога:

– У нас тут письмо из Франции. Марка на нем. С молодым человеком. Написано: «Ланселот». Что значит Ланселот?

– Ланселот значит имя, Василий Иванович.

– Ты мне, Пал Палыч, серьезно скажи, а то журнал твой попорчу. Что, не веришь? Скажу, под грозу попал, и мне за это ничего не будет.

– Вредный ты, а я добрый. И Ланселот был рыцарь добрый. За это и сподобился первым увидеть Грааль.

– Ну?!

– Вот те и «ну»! Давай сюда мою почту…

– Нет, Пал Палыч, кажется, дождь собирается… Что за чудо – Грааль этот?

– А это, Василий Иванович, сосуд. Из него сам Христос вино пил и апостолам подносил, а тебя небось батюшка из такого с ложки кормит, если причаститься придешь. Ходишь причащаться-то?

– Мне, Пал Палыч, некогда. У меня работы много. Людям окна в мир прорубаю.

– Если бы ты, Чапай, прорубил хоть форточку, да что там – хоть щелку самую малую, ты бы тоже Грааль увидеть сподобился. Так что не гунди. Давай прямо говори: чего спросить хотел?

Шлыков задумчиво пожевал губами воздух, словно это требовалось для усвоения полученных сведений. Положив на подоконник «National Geographic», он закинул следующую удочку:

– Не знаешь, чего это соседи твои, Рукавишниковы, приехали к нам в Родники? Ты вроде с Носиками ладил, которые им дом продали, говорили тебе, наверное…

– Суешь ты нос… Не продали Носики! Они подарили дом этот, понял?! Просто взяли и подарили… Ничего ты не понял. Давай-ка двигай ногами, а то люди тебя ждут, а ты тут пыль под столом короля Артура собираешь. Нехорошо, Василий Иванович…

Шлыков и это стерпел. Пыль – подумаешь! Мишин, конечно, не дурак. И если умный Мишин врет, а он, без сомнения, врет, значит, они в сговоре! Какие, спрашивается, дома в наше замечательное время могут стать подарком? Никакие! Подарить в наше время могут шоколадку. Куклу Барби еще могут подарить. Как и в прежнее замечательное время вообще-то. А от таких подарков больно уж попахивает чем-то «в особо крупных»…

Выйдя со двора Мишина, почтальон двинулся не прямиком к Рукавишниковым, жившим через улицу, а свернул за угол – в магазин. У Шлыкова кончились сигареты, а следовало подымить, чтобы вольготней раскинуть мозгами над словами Мишина. Надо было сопоставить письмо из Франции и непонятные подарки, и этот еще… Грааль. Все это мучило и жгло его разум.

И надо же было такому случиться – на пороге магазина «Продукты» Шлыков столкнулся с Ольгой Рукавишниковой! Она извинилась и быстрым шагом направилась восвояси.

Шлыков проводил Ольгу гипнотическим взглядом, но Рукавишникова не обернулась. Он поправил сумку на плече, недовольно хмыкнул в усы и, войдя в магазин, спросил продавщицу Машу:

– Чего купила Рукавишникова?

– Хлеб черный и батон плюс макароны и майонез, спички. Всего на шестьдесят три рубля сорок копеек. А что ты, Василий Иванович, так интересуешься? Ты какой разведки резидент?

Шлыков и здесь вынужден был пропустить обидные намеки мимо ушей, хотя душа его страдала.

– Я тебе, Мария, вот что скажу. У этих Рукавишниковых денег немерено. Иначе откуда у них этот дом? Купили, говоришь. А позвольте спросить: с каких таких законных доходов? Детей трое. Иван? – врачишка простой. Жена его со двора ни ногой, в магазин разве что… Чем занимается? Скажешь, шампиньоны надомно выращивает?..

Продавщица загоготала, подперев бока кулаками. Шампиньоны! Ну дает почта! Отсмеявшись, она предложила свою гипотезу:

– Может, они наследники какого-то шейха арабского!

Шлыкова аж передернуло от такой несусветной дремучести.

– Эх ты… одно слово, Маша! Где мы и где шейхи! А ты знаешь, какой счет за электричество они на почте оплатили? Триста рублей! Триста!.. Месяца не прошло, как они тут, смекаешь? То-то и оно… Чем люди занимаются при таком электричестве? Может, Ольга фальшивые доллары рисует и на станке печатает понемногу, чтобы незаметно… Она, говорят, художница, вот и малюет, хе-хе, на пропитание…

– Они в магазине рублями платят, – возразила Маша.

– Вот деревня! Доллары в Серпухове на базаре меняют, там же и мелочь берут, а то и в Москву ездят. Картошку-то они не сажали?

– Не сажали…

– Я и говорю, нечего художнику мараться об землю! Он у тебя за фальшивки десять мешков на зиму купит – и все дела.

– Рублями платят, тебе говорю, Чапай!

– Ты не обзывайся… Рублями… Вот я и смекаю: неспроста они сюда приехали. Места, вишь, понравились… Такое, ты меня извини, Мария, просто слушать смешно! Добрые-то люди к Москве тянутся, а не бегут из нее.

– Чего сам-то не едешь? Или ты недобрый?

– Дык…

– Вредный ты, Василий Иванович. И куришь всякую дрянь. На вот, забирай свою «Приму» и почту свою неси. Нашелся тоже, ошибка резидента!

Шлыков сдержался. Маша была женщиной без высшего образования, а значит, заслуживала в его глазах снисходительного отношения.

Сам он «академиев не кончал», зато очень много читал из современной литературы, отдавая предпочтение детективам и остросюжету. Насчет делания фальшивой валюты Шлыков был уверен, что дыма без огня не бывает. Раз люди пишут, а он читает, стало быть, надо держать ухо востро. Вот почему, в частности, он считал, что деланием фальшивой валюты занимаются все кому не лень.

Почему Шлыков не отдал Ольге письмо, встретив ее в магазине?

Вот еще здрасте! Как только на почте он разобрал фамилию Рукавишниковых на нерусском конверте с нерусскими марками и штемпелем, он сразу решил не бросать письмо в прорезь на заборе, как сделал бы в штатной ситуации, а вручить лично, под предлогом того, что считает своим долгом уточнить имя-отчество адресата. Служба у него такая – знать всех в лицо.

В поле, соответствовавшем нашему «откуда», на конверте стоял штамп с аккуратными черными буковками. Их Шлыкову разобрать не удалось, и это тоже давало определенную пищу для размышлений.

А вдруг это зарубежные подельники Ольги – такие же отпетые фальшивомонетчики? Прислали, допустим, последние инструкции о степенях защиты новых долларов.

Впрочем, тут Шлыков сам же и обругал себя в сердцах – это уж, как и арабские шейхи, ни в какие ворота не лезло.

Но что тогда, что?! Адресаты в Родниках, то есть на участке Шлыкова, писем из-за границы не получали. Другое дело – в Кудрино, на окраине которого и примостились Родники. Там, рассказывают, тонны зарубежной корреспонденции, журналы научные, словом, как и положено в молодом городке физиков.

Толстый конвертик-то… О чем можно столько писать?

Лично Шлыков переписывался только с родственниками в Калининграде. Они писали исключительно о погоде и передавали приветы знакомым, а вот его собственные письма были очень информативными, особенно в последние годы. Шлыков считал, что родственники, оказавшиеся в зарубежном анклаве, нуждаются в его моральной поддержке.

Однако вот он снова на Rue Lopuchovaya. Шлыков встал на цыпочки у калитки и вытянул шею, высматривая новых хозяев.

Глава 2
Портрет Ланселота, а индекса нет

Ольга закончила утрамбовывать землю вокруг последней из пяти бочек, врытых в тени раскидистой кроны старой яблони. Прищурившись, она изучала дела рук своих. Кажется, неплохо получилось. Правда – неплохо. Сюда еще скамеечку, или пенек, или…

Позавчера Ольга показала мужу журнал с фотографией нескольких «бочковых» озер в чьем-то саду с искусственным ландшафтом. Иван, ухмыляясь, признался, что такой красоты, как ему кажется, не увидишь и в Швейцарии. Но там сам Бог среди гор трудился, а тут люди… Пожалуй, увидит Господь это рукотворное чудо, и, глядишь, обзавидуется, рассердится и снесет все с лица земли. Что тогда?

– Бог не завистливый! – уверенно возразила Ольга.

– Может быть, ты и права. Но он ревнивый. И вот я напрягаю зрение и вижу, что между ревностью и завистью почти нет никакой разницы.

– Ладно тебе, пап! Если он на нас и рассердится, бочки все равно останутся! Они в земле… – заметила младшая дочь Мила.

Пришлось отцу сдаться.

Ох уж эти бочки! Весь вчерашний вечер Иван после работы выкапывал ямы, чертыхаясь и проклиная день и час рождения первого бондаря (ведь родился же он когда-то!). Зато теперь все было готово, и даже кое-где отсыпаны мелким гравием «берега».

Ольга отерла пот со лба и присела под яблоней.

Дни в Родниках неслись один за другим с какой-то просто фантастической скоростью и были заполнены трудами от зари до зари. Ольга как с цепи сорвалась – словно наверстывала то, что упускала годы и годы.

Она любила цветы. Не букеты к праздникам или дням рождения. Душа ее пела, когда она сажала семечко в землю. Вот первый росточек ткнется вверх, еще такой крошечный, но такой плотный сильный крепыш – он раздвигает черноту земли, наращивая бока. Затем стрелка новой жизни поднимается над краем горшка, еще неделя – и все, только следи, чтобы кошка не изгрызла…

Но то горшок. А тут – сад! И нужно успеть подсадить все, что еще успеет обернуться кустом и выбросить роскошный цветок!

– Тебе бы в Мичурины… – непонятно говаривала бабка, когда маленькая Оля приезжала погостить к ней в деревню и целыми днями возилась в одуванчиках и на грядках, вместо того чтобы бегать с соседскими девчонками или загорать на пруду.

В Мичурины Оля не пошла, но даже в тесной квартирке в Ясеневе умудрялась выращивать не меньше десятка сортов узумбарских фиалок, а на балконе – огурцы. Они цвели красивыми желтыми цветками, и соседки все удивлялись. Сначала они пытались угадать, что за растение, да все мимо попадали, а потом не могли понять: как так – у них не цветет, а у Ольги цветет.

И вот теперь, в Родниках, все ее время было заполнено обустройством сада, хлопотами по хозяйству ну и, конечно, керамикой.

Ольга Рукавишникова окликнула Наташу и Милу, возившихся в цветнике, – они обсаживали анютиными глазками земляной домик крота.

– Девочки, ау! Бочка готова! Ната, что делаем дальше?

Вопросы, вопросы… И все безотлагательные. Когда они жили в Ясеневе, таких вопросов было куда меньше. Вот кран потек: «Вань, посмотришь?» Или посерьезнее: «Сходишь на родительское собрание?», «Грачи прилетели – наверное, пора мыть окна?»…

– Мам, все ведь написано. Черным по белому. Мила, дай маме журнал!

Девчонки плюхнулись рядом с матерью на траву.

– Я знаю, что черным по белому. У меня руки грязнее. Ты уж прочти, дочь, сделай милость.

Она хотела еще прибавить «сделай такое одолжение», но вовремя остановилась. Ее раздражение и так несколько раз прорывалось наружу, и дети его чувствовали – Ольга уже ловила на себе их удивленные взгляды.

Наверное, она просто-напросто устала. Да и было от чего.

Сегодня с утра она успела закрыть четырнадцать банок варенья из садовой земляники. Ягода небольшими вкраплениями усеяла весь участок, словно это был лес, а не обжитое людьми пространство. Еще она успела замочить глину для дымковской игрушки, а после обеда обработать кусты смородины и высадить в цветнике рассаду.

Вчера она с дочерьми устраивала садик приправ и лекарственных трав на солнечной лужайке возле колодца. Ей ужасно не хотелось, чтобы их огород вытянулся вдоль забора привычными унылыми грядками. Ведь и овощи, и петрушка с укропом необычайно красивы – а вглядеться, так и просто волшебно красивы. Надо только правильно все обустроить.

Поэтому и нарядные листья салата, и кудрявую петрушку, и базилик, и шалфей, и тимьян, лаванду и фенхель они посадили не просто так, а чередуя в шахматном порядке с обыкновенной тротуарной плиткой.

А к вечеру у Ольги едва достало сил добрести до кровати. Уж на что старательно кряхтел вчера Иван, показывая, как он устал после рытья прудиков, но Ольга его не пожалела. Вполуха послушала виртуозные стоны и сетования и провалилась в сон, а с утра – снова за труды.

Наташа внимательно посмотрела на мать и, угадав ее настроение, попыталась развлечь.

– Ладно, – торжественно сказала она. – Так и быть, прочту еще раз. Слушайте же все. И не говорите, что не слышали!

Наташа отвесила поклон, по-балетному отставила ногу и прочла, держа журнал на отлете – так, ей казалось, держали грамоты глашатаи на рыцарских турнирах:

– «Пруд в бочке! Ничто так не оживляет сад, как водоем, даже самый небольшой, например во врытой в землю бочке. На дно бочки кладут два кирпича и ставят емкость, в которую сажают водные растения. Здесь будет расти и каждый год цвести даже нимфея…»

– Нимфея? – удивилась Мила. – Никогда не слышала. Наверное, ее цветки любят нимфы? – Не получив ответа сразу, Мила тут же переключилась на другой, более прозаический предмет: – А как же два кирпича? У нас нет кирпичей! А надо десять!

Мать только плечами пожала. Заменить камнями, и все. Но Мила так не думала. Как оказалось, для нее тоже много значило «черным по белому». Оглянувшись по сторонам, Мила тут же нашла выход:

– Кирпичи можно взять за забором – там целая куча рассыпана!

– Можно взять? – переспросила Наташа.

Ей было уже четырнадцать, и она, в отличие от младшей сестры, не была склонна к импульсивным решениям.

– Целая куча! Сама посмотри!

– То есть можно украсть? Это же чьи-то кирпичи! А что, если соседи заметят? – последовательно развивала мысль Наташа.

– Какая ты, Наташка, вредная!

– Почему я вредная? Я тебе по-человечески подсказываю. Ты же пойдешь днем, и тебя сразу заметят. А надо ночью. И чтобы у соседей ветер выл в трубе. Им неохота будет из постелей вылезать, и ты спокойно все украдешь.

– Что «все»? Я тебя побью сейчас…

– Все, что плохо лежит, конечно. Зачем оно соседям?

Мила набросилась на сестру, и на какое-то время сад Рукавишниковых наполнился топотом и воплями неопределенного содержания. Ольга от души хохотала и тоже бегала, спасая от ног дочерей посадки, а самих дочерей – от падения в зияющие ямы будущих прудиков.

Наконец, когда Ольга устала таким образом развлекаться, она клятвенно заверила, что попросит или купит у соседей эти злосчастные кирпичи. Дети угомонились, и Наташа, еще толком не отдышавшись, дочитала:

– «Прудик-бочка может стать любимым местом птиц, они будут прилетать сюда по вечерам и плескаться в воде, сидя на листьях нимфеи или на жердочке-мостке, если вы не поленитесь ее укрепить. Время от времени бочку придется чистить, а чтобы освободиться от личинок комаров, хорошо посадить в нее парочку золотых рыбок».

– Здорово! Значит, у нас будет своя золотая рыбка! Или десять! Да, мама? – обрадовалась Мила.

– Ну, не знаю… – нерешительно ответила Ольга. – Ведь у нас Липси… Для кошки это будет искушением. И для котов. Думаю, они вот-вот начнут к ней заглядывать – знакомиться. Да и зачем от комаров обязательно золотую рыбку?

– Милка желания хочет загадывать! И чтобы с неводом – как в «Рыбаке и рыбке», – сказала Наташа, смеясь. – Только лучше уж щуку, чтобы все исполнялось по ее велению. Здесь у нас не очень похоже на море… Но лучше ничего такого не заводить! Приедет братец кролик, то есть братец Кириллик, и обязательно потребует от нее чего-то вроде: «И будь у меня на посылках». И тогда все – прости-прощай: и дом наш, и мамина мастерская, и Родники вообще… Все сгинет. И останемся мы у разбитого корыта.

– Почему же у разбитого? – удивилась Ольга. – Мы в Ясеневе окажемся. И забудем все. Как и не было ничего.

– Ни-че-го?! – повторила за матерью шестилетняя Мила. – Ни заповедника, ни деток бизоньих, ни кабанов в дремучем лесу, ни колодца этого?..

Мила призадумалась. Перспектива вот так вот разом взять и потерять столько чудесных вещей ее совсем не радовала. Может, и в самом деле не стоит заводить золотую рыбку?

– Нет, Наташка! Опять воду мутишь! – спохватилась Мила. – Это же будет простая золотая рыбка, не волшебная. И все, что у нас есть, не от нее, а от чудо-дерева, где мы желания загадывали, когда ничего еще не было. Поэтому ничего и не исчезнет. И мы еще много чего назагадываем. Правда, мама?

Ольга нежно погладила младшую дочь по руке.

– Ну-ну, по-моему, наша жизнь и без того заполнена всякими чудесностями. Я бы сказала, даже перезаполнена. Чего доброго, скоро мы и сами начнем потихоньку превращаться в чудищ заморских. Или в кого-нибудь попроще. Представляешь, приходит наш папа с работы, а вместо любимой жены – спящая красавица. А вместо дочерей – царевны-лягушки! Он подумает: та-а-ак, как же их вылечить? Не знаю такой эпидемии. Придется звонить по 03!

– Ну да, мамочка! Конечно! Если жена, так сразу красавица. А мы с Милой – лягушки. Нечестно получается!

– Мама, в журнале сказано, ну черным по белому, что нужно золотых рыбок. От комаров и от мошек. Значит, без рыбок нельзя, – гнула свое Мила.

– Подожди-ка! – вдруг остановила дочку Ольга.

Увидев над забором голову в почтальонской фуражке, она попросила Наташу подумать, что еще можно сделать с прудиком, и поспешила к калитке.

Шлыков был разочарован. Он-то надеялся вручить письмо в доме и чувствовал себя обманутым. Впрочем, когда Ольга подошла, его лицо озаряла доброжелательная улыбка.

Улыбнулась и Ольга. Она вообще много улыбалась после переезда в Родники. Получалось это у нее само собой, безадресно, ну а если уж доводилось улыбаться местным жителям, она и вовсе расплывалась – улыбалась во всю ширь своего немного скуластого лица. И местные жители легко улыбались ей в ответ, хотя по-своему они были не меньше задерганы жизнью, чем люди в Москве.

– На ваш адрес пришло письмо из-за границы, – сообщил Шлыков. – Ждете?

– Письмо? Н-нет, не ждем… – озадаченно ответила Ольга.

– Ну, тогда это ошибка! – с удовлетворением сказал Шлыков. – Это бывает. Я так и подумал, что не ждете. Одно то, что индекса нету, уже факт!

– Какой факт? – удивилась Ольга.

Вместо ответа Шлыков присел на скамеечку у забора и жестом пригласил последовать его примеру. Когда Ольга уселась рядом, Шлыков достал сигарету и с удовольствием прикурил от балабановской спички. Дешевых зажигалок он не признавал, а дорогие справедливо считал непозволительной роскошью. Отмахнув от Ольги облачко едкого дыма, он повел свою речь издалека:

– Это настораживающий факт! Передачу «В мире животных» смотрите? Нет?.. А вот я регулярно. Помню сюжет на тему индийского слона. Его в сонном состоянии самолетом привезли в Африку и выпустили к другим животным.

– К слонам?

– Почему же – ко всем… Там и жирафы были, и страусы, и другие. И вот – его затоптали…

– Страусы?

Шлыков с подозрением посмотрел на Ольгу, но не увидел на ее лице признаков скрытого ехидства. Оно светилось все той же доброжелательной улыбкой.

– Слоны затоптали, конечно. Кто же еще! По телевизору, правда, только кости показали. Больно было смотреть… А вот наши зубры американцев не затоптали. Это я про бизонов ихних. У нас вообще к родственникам отношение другое. Ваши родители из Москвы будут?

– Из Москвы.

– Тоже талантливые художники?

– Нет. Они обыкновенные люди.

– Я и не говорю, что художники какие-то необыкновенные. Хотя вот смотрел передачу «В мире закона» про одного художника – он рисовал письма Поленова к этому… к Васнецову и продавал в Европе. Фальшивки как подлинники. Сотни тысяч долларов сорвал, пока раскусили подлеца!

Собеседники помолчали. Шлыков решил, что для первого раза достаточно: он дал намек, что держит ситуацию под контролем и знает, возможно, много больше, нежели можно было подумать, судя по его простоватому лицу. Насладившись впечатлением, произведенным на самого же себя, он сказал примирительно, как бы косвенно извиняясь за правду-матку, высказанную сгоряча:

– Ну, это дело десятое, а будете в Серпухове, обязательно зайдите в музей. Там есть этот Поленов, и, говорят, настоящий, понимаете, не фальшивый. Вам, как художнику, очень полезно… До свидания.

С этими словами Шлыков поднялся и церемонно, почему-то на польский манер, отсалютовал, двумя пальцами тронув козырек фуражки.

– Простите, а индекс?.. То есть – а письмо? – удивилась Ольга, тоже вставая.

– Письмо из-за границы. Видите, здесь марка французская. Читать, тоже извиняюсь, умеете? – Шлыков поправил очки на переносице и прочел с запинкой: – Републиквэ Франсайзэ ла постэ… и тут сбоку Ланселот. По ошибке, конечно. Ведь это, оказывается, никакой не древний король французский, а добрый английский рыцарь. Я всегда так и знал, что английский. А тут его портрет на французской марке, а индекса нет.

– Простите… Бог с ним, с Ланселотом. А где тут написано «кому»?.. Подвиньте палец… Вот! Ф-фу, не дымите в лицо, пожалуйста… Olga Rukavishnikova. Это же я! Это мне письмо!

– Не может быть! – воскликнул Шлыков удивленно. Он снова поправил очки и зашевелил тонкими губами, читая про себя. – Однако… оформлено как попало. Индекс – это первое. Другое дело, когда дети пишут: «Москва. Кремль». Тут понятно, что дойдет, хотя еще как сказать…

Тут уж Ольга не выдержала. Она выхватила конверт из рук Шлыкова, сунула в карман, сказала «спасибо» и была такова. Шлыков с удовлетворением отметил, что Ольга раза три оглянулась, как бы проверяя, не бросился ли он ее преследовать, чтобы отобрать письмо. Но разведка боем и так прошла с блеском, поэтому Шлыков беззлобно прокричал только:

– Я вечером зайду за марочкой! Хорошо? Детишки теперь не интересуются, а я по старой памяти…

Не дождавшись ответа, Шлыков отправился домой – пить чай с пряниками. После утраты письма из Франции его настроение ничуть не ухудшилось. В конце концов, он еще на почте прекрасно прочел, кому оно адресовано, и Ольга сама виновата, что чуть его не профукала – чего в доме-то не сидится? Вот если бы Шлыков застал ее не в саду, а в комнатах и как следует рассмотрел, какие там перемены после прежних хозяев… Тогда, конечно, дело другое: работу свою он прекрасно знал – отдал бы письмо сразу и беспрекословно.

Но и так ладно – договорился зайти за маркой. Шлыков даже решил побольше поразузнать кое у кого о Ланселоте, чтобы завтра прощупать Рукавишниковых насчет общей культуры.