Текст книги "Славянские легенды о первых князьях. Сравнительно-историческое исследование моделей власти у славян"

Примечания:

217. Ср.: Каймакамова, 1979. С. 311-317. При этом Аспарух является вполне историческим лицом, более спорна историческая достоверность первого царя Слава (ср.: Литаврин, 1999/2. С. 240-241).

218. Тюркская легенда мною здесь не рассматривается.

219. Иванов Й., 1970. С. 281-282.

220. Фасмер, 1996. Т. II. С. 634-635.

221. Иванов Й„ 1970. С. 282 (примеч. 1).

222. Такое сочетание святилища и родового могильника представляли собой словенские сопки и «длинные курганы» кривичей (Буров, 1997. С. 87-98; Конецкий, 1989. С. 140-150).

223. Хабургаев, 1979. С. 97-99, 108-119, 220-226.

224. Литвина, Успенский, 2006/1. С. 37-42, 51-55.

225. В византийских источниках упоминается вождь южнославянского племени северов Славун (Литаврин, 1999/2. С. 257).

226. Этническое разделение на сербов и хорватов в ранний период их истории (до XIII в.) было неактуально: у них сохранялось представление о своей общности и существовало деление на мелкие «племена». Согласно преданию (см. ниже), это разделение имело исключительно территориальный смысл (Наумов, 1987. С. 107-116; Тыпкова-Заимова, 1987. С. 120).

227. Наумов, 1985/1. С. 208-210.

228. Щапов, 1985. С. 238-252.

229. Закон судный людем, 1961/1; Закон судный людем, 1961/2. Ср.: Койчева, 1987. С. 155-156.

230. Банашевиħ, 1971. С. 50-54, 56.

231. Ср.: Буданова, 1999. С. 83-88, 106-109,133-135.

232. Фома Сплитский, 1997. С. 35-36, 159-162, 240-242.

233. Летопись попа Дуклянина. I.

234. Сказания, 1981. С. 96-97,146-147; Повесть временных лет, 1996. С. 15-16, 411-413, 599-600.

235. Летопись попа Дуклянина. IX.

236. Иванов, 1982. С. 221.

237. Этимологический словарь, 1970. С. 76,109.

238. Бушкевич, 1995. С. 307-308.

239. Салмина, 1995/2. С. 118-122.

240. Калыгин, 2006. С. 113.

241. Иванов, Топоров, 1994. С. 156; Кэмпбел, 2002. С. 69.

242. В фольклоре петух и ворон часто выполняют сходные защитные (апотропеические)функции. См.: Гура, 1997. С. 541.

243. Лобода, 1905. С. 127-168; Пропп, 1999. С. 170-181, 569-570; Фроянов, Юдин, 1997. С. 189, 478.

244. Халанский, 1894. С. 327-336.

245. По мнению В.Я. Проппа, «этот запев так же древен, как и сама песня» (Пропп, 1999. С. 171-172, ср. с. 306).

246. Константин Багрянородный, 1989. С. 131,137, 143, 372, 376.

247. Акимова, 1985. С. 224.

248. Kucharski, 1927. S. 170.

249. Фасмер, 1996. Т. II. С. 665-666.

250. Гадание по волчьему вою, совершаемое половецким ханом Боняком, упоминается в ПВЛ (Повесть временных лет, 1996. С. 115); смысл этого обряда был вполне понятен русским воинам и князьям.

251. Белецкая, 2003. С. 156-182; Невская, 1993; Чистов, 1994. С. 266-274; Чистов, 2005. С. 186-198; Анучин, 1890. С. 81-226.

252. «Слово о полку Игореве», 2002. С. 85-86, 134-135.

253. Салмина, 1995/1. С. 22-25.

254. Соколова, 1995. С. 187-190.

255. Гаспаров, 2000/1. С. 52-55.

256. ПСРЛ. Т. II. Стб. 645.

257. Мансикка, 2005. С. 103, 349-362.

258. Ловмяньский, 2003. С. 168; Топоров, 1998. С. 114.

259. Попытки возвести имена братьев и сестер к иранским и тюркским лексемам не выглядят убедительными, особенно на фоне прозрачных славянских корней этих имен и параллелей в других славянских традициях. См. библиографию этих интерпретаций: Майоров, 2006. С. 92-93.

260. Наумов, 1982/2. С. 169-171.

5. Социальный уклад и структура власти в славянских легендах

Древнейшие формы социальной стратификации и институтов власти «бесписьменных» обществ успешно реконструируются на основе данных археологии и лингвистики[261]. Не менее перспективным путем решения подобных исторических проблем представляется изучение отражения этих форм и институтов в мифоэпической и исторической традициях.

Социоэтиологические легенды дают возможность изучать «мифологическую социологию» древних обществ, что показано в ряде исследований. Это работы Ж. Дюмезиля о представлениях о власти у индоевропейских народов[262], Д.С. Раевского – об идеологии и политических институтах скифского мира[263], А.Я. Гуревича, проанализировавшего миф о происхождении социального строя северных германцев[264]. Очевидно, что этиологические сказания и существовавшие в обществе формы потестарности и ритуалы власти[265] находились в тесном двустороннем взаимодействии. Принципы и идеалы власти отражались в архаических текстах, а последние, в свою очередь, представляли архетипы, «идеальные модели», способствовавшие воспроизводству властной традиции.

Рассмотренный выше комплекс славянских легенд о происхождении власти, воплощенной в образах первоправителей, дает возможность определить ключевые черты, характерные для политических отношений славян догосударственного периода. Структурно-содержательный анализ легенд о происхождении княжеских династий позволяет выявить представления первых хронистов о чертах политического строя славян, сформированные на основе использованных фольклорных источников.

Деяния первых русских князей изложены в летописи в форме набора повторяющихся мотивов. Менее четко, но тоже структурированно описана «начальная история» в ранних хрониках западных славян. Она состоит из нескольких общих этапов.

История славянских обществ в Хрониках Галла Анонима, Козьмы Пражского, русских и южнославянских летописях начинается с периода миграции и «обретения родины». ПВЛ сохраняет историческую память об исходном пункте переселения – реке Дунай. Именно Дунай становится главным мифологическим топосом в картине мира восточных славян и постоянной целью реальных русских правителей. В «Болгарской апокрифической летописи» также есть упоминание Дуная в качестве места первого поселения славян. Галл Аноним в силу жанровой специфики своего труда (восхваление польских князей) даёт краткое описание Польши, где лишь констатирует освоение благодатных польских земель славянскими и неславянскими народами, но не развивает эту тему. Козьма Пражский рассказывает о приходе первопоселенцев в Чехию после скитаний. Несмотря на лапидарность сообщений западнославянских и южнославянских хроник по сравнению с ПВЛ, можно отметить, что «нижняя граница» славянской истории для западных, южных и восточных славян представляется общей – это «момент обретения новой родины». Именно в период завершения миграции и оседания славянских племен на новых землях идет формирование их этнического самосознания и конструирование основных социальных и политических доминант[266].

Сходны и представления о топографических признаках, по которым шел выбор нового места обитания. Поляне осваивают долину Днепра, местные леса, соседние горы[267]. Согласно Козьме Пражскому, «... зоркому взгляду представились горы, долины, пустынные места... люди расположили первые поселения возле горы Ржип, между реками...»; далее упоминаются прежде всего леса, реки и горы[268]. В более формальном и панегирическом стиле описывает природные богатства польский хронист. Но и здесь сделан акцент на богатстве новой родины лесами и реками[269]. Сто «могил»-холмов упоминает болгарская летопись.

Существует гипотеза о том, что летописцы создавали картину новой родины славян только на основе модели «земли обетованной»[270]. Однако она плохо согласуется с текстами Библии. Странствия евреев (вплоть до прихода в «землю обетованную») описаны в Книге Исход, тогда как топографические характеристики новой среды их обитания в основном сконцентрированы в Книге Иисуса Навина, в которой идет речь о поэтапном завоевании разных областей, населенных враждебными племенами, а не о мирном приходе в безлюдные просторы, как в славянских летописях и хрониках. Важно и то, что пророку Моисею не было дано вступить в «землю обетованную», а славянские вожди (Чех, Кий) лично осваивают новое пространство. В библейском описании новых земель отдельно фигурируют реки, пустыни, низменности и горы, но показательно, что чаще всего на этих горах никто не живет и они не связаны с реками. Таким образом, библейские описания отражают рельеф Палестины, а славянские описывают ландшафт Восточной Европы.

В раннеисторической традиции славян могло также отразиться мифологическое восприятие пространства – «гора (жилой, освоенный «верх») над рекой («низ», граница с иным миром), окруженная лесом» (неосвоенные окраины ойкумены)[271]. Почитание лесов, водоемов и гор характерно для всех славянских племен от Прибалтики до Балкан[272]. Кроме того, предполагаемая прародина праславян – Карпаты (и Прикарпатье)[273] – представляет собой именно ландшафт, сочетающий невысокие горы[274], лес[275] и реки (и другие водоемы[276])[277]. Отмечу, что в ПВЛ Дунай является исходным пунктом миграции славян, а для южных славян – обретенной после странствий новой родиной[278], но в обеих традициях это точка отсчёта нового этапа истории, главный географический перекресток[279].

Следующим этапным событием становится возникновение властных отношений в новых владениях. Все хроники и летописи рисуют картину изначальности власти. Эта власть «естественна» для славян и не требует какой-либо специальной легитимизации[280]. Уже на первом этапе просматриваются общие черты власти, которые остаются системообразующими и на следующем этапе ее развития. Власть в славянских сказаниях – коллективная. Принцип ее принадлежности группе лиц с различными родственными связями постоянно сохраняется[281]. Первоправители происходят только из своего племени (Кий, Пяст, Пржемысл). Примечательно, что средневековые историографы повествуют об одной этнической (племенной) единице – например, полянах киевских, полянах гнезненских, чехах[282].

Специфической чертой первого этапа существования власти является присутствие в семьях первоправителей женщин (сестры Кия, невесты Пржемысла, жены Пяста), играющих заметную роль. Впрочем, степень их влияния варьируется: в случае с Пястом просто отмечено, что у него есть жена; сестра Кия Лыбедь выступает на равных с братьями Щеком и Хоривом; дочери Крока, особенно Либуше, действуют активно и самостоятельно. Столь значительная разница образов женщин из правящих семей может быть обусловлена более поздними особенностями каждой из культурно-политических традиций. Образы женщин-правительниц снова появляются в сказаниях на заре христианизации, т.е. в момент нового «начала» истории (Ольга, Людмила, Дубровка). Судя по всему, актуализация женских персонажей характерна для описания времен «рождения», генезиса новых исторических явлений.

Вожди полян братья Кий, Щек, Хорив и их сестра Лыбедь расселяются отдельно и правят своими родами, семьями. Так же живут по своим городам дочери Крока Кази, Тэтка и Либуше. Но в Чехии описывается более сложный процесс. Власть изначально представлена первопоселенцем Чехом, к которому прилагается «титул» «отец» – «pater». Затем на первое место выдвигается семья Крока[283], а отдельные поселения основывают уже его дочери. В польской легенде власть вначале принадлежит семье князя Попеля и лишь после невыполнения им функций вождя переходит к другой семье. Пять братьев и две сестры считались родоначальниками сербов и хорватов.

Второй этап развития власти характеризуется сменой правителей. Такая смена происходит в Польше и Чехии. В древнерусской традиции на всех этапах развития и расширения княжения полян фигурирует Кий. В какой-то степени роль новых властителей здесь играют Аскольд и Дир, которые выслушивают легенду о Кие и его братьях, а затем занимают их место[284]. В Болгарии славянского первоправителя Слава сменяет рожденный от коровы тюркский «царь» Испор.

Важный этап развития потестарных отношений начинается с акта синойкизма: поляне «створиша градъ во имя брата своего старейшего, и нарекоша имя ему Киевъ»[285]. На схожие процессы объединения родственных семей (или расселения из общего центра) намекает этимология названия столицы Пястов Гнезно, которое сам Галл Аноним толкует как «гнездо по-славянски». Объединением соседних областей конституируется власть и в Чешских землях. Объединительным началом служит брак Либуше и пахаря из соседней области Пржемысла[286]. Возможно, с синойкизмом областей связан титул болгарского князя Слава «царь ста могил». На этом этапе правители возглавляют не один «родной» социум, а несколько, чаще два, соседних, родственных коллектива. Сфера их власти расширяется, но не выходит за пределы этнической группы.

Правители всех славянских земель, согласно сказаниям, наделены исключительными личными достоинствами. «Объем» и возможности власти напрямую зависят от личных достижений князей. Большинство их добродетелей выявляется в ходе развития повествования. Кий и его братья принадлежат к роду «мудрых и смысленых» полян, Пяст выделяется гостеприимством, Крок, его дочери и зять Пржемысл отличаются целым набором достоинств, среди которых основное – мудрость. При этом для изначальных правителей и их преемников набор достоинств одинаков, функционально и принципиально новые князья не отличаются от предшественников. Они просто обладают необходимыми качествами в большей степени.

Легитимизация власти достигается несколько разными путями. Кий играет ведущую роль у полян благодаря факту своего «старейшинства» среди братьев. Успехи в градостроительстве и организации лишь дополняют авторитет старшего брата из наиболее влиятельной полянской семьи. Законность власти здесь обусловлена возрастным старшинством правителя и его успехами.

Переломным событием для полян становится поход на Дунай, куда Кий даже пытается переселиться, и его последующая смерть. После возвращения и смерти Кия вместе с братьями летописец, подводя итоги, говорит об установившейся власти рода Кия в «княженъи полян»: «...держати почаша родъ ихъ княженье в поляхъ». Возвышение власти братьев в их родах (объединение под началом Кия, правление их рода) после их смерти закончилось. Наступает период регресса Полянского княжения. Поляне «терпят обиды» от древлян и других соседей, затем становятся данниками хазар, впоследствии подчиняются Аскольду и Диру, Олегу и Игорю. Всем следующим хозяевам Киева так или иначе приходилось обосновывать свою легитимность: Аскольду и Диру – путем диалога (договора?) с местным населением, Олегу – в соответствии с представлениями о правах княжеского рода и праве завоевателя.

В Польше обретение власти новым правителем идет путем своеобразного соревнования в щедрости и выполнении обычаев гостеприимства. Первый князь Попель не принимает на пиру гостей-чужеземцев, которых приглашают бедняки Пяст, сын Котышко, и его жена Репка. В результате чужеземцы совершают чудо, и бедняк Пяст получает возможность пригласить князя Попеля на пир по случаю постригов своего сына Семовита. Таким образом Пяст, оказавшись богаче и щедрее, выигрывает соревнование-потлач и получает власть. Попеля настигает «мифологическая смерть» от преследующих его мышей. После этого начинается правление, а затем и военная экспансия потомков Пяста.

В чешской легенде подчеркиваются судебные функции правителей и отчасти их магические возможности исцелять, предвидеть будущее, исполнять культовые функции. И сестры, дочери Крока, и новый князь Пржемысл («наперед обдумывающий»), прежде всего, судят и предсказывают будущее. Только их потомки начинают военную экспансию в своем регионе. Законодателем и разделителем земли считался и хорватский князь Будимир.

Таким образом, можно выделить основные архаические представления о сути власти и функциях правителей[287], общие для славян.

1. Принципиальная коллективность правления. Позднее этот стереотип стал причиной искусственного соединения героев устной традиции родственными связями. Это постоянная парадигма «нормальной» власти у славян.

2. Эндогенность власти, возвышение местных правителей, моноэтничность политических организмов.

3. Участие женщин во властивстречается в основном в семьях первоправителей: дочери Крока, сестра Кия Лыбедь, жена Пяста, сестры Туга и Вуга.

4. Сакральные (и магические) функции правителя. Правитель выступал в роли культурного героя, первопоселенца и основателя городов. Наиболее четко эти представления выражены в мифогенных именах и ритуально-культовых действиях.

5. Роль личных достоинств при получении власти, отсутствие аристократической традиции.

6. Обязанности правителя– организационные (основание городов) и судебные, редистрибутивные (организация пиров в польской легенде).

7. Многоэтапность процесса конституирования власти, вначале протекающего в отдельном микросоциуме, затем – в рамках этнически однородных групп.

Нужно подчеркнуть, что в славянском мире на первых этапах становления власти у правителя отсутствует военная функция, а у его семьи – аристократический статус. Князья занимаются исключительно мирными «профессиями» – они пахари, охотники, перевозчики, кузнецы (?). Достоинства доблести и знатности обретают только их потомки. Отдельные военные реминисценции (в частности, в легенде о Кие, в восхвалениях Пяста и его потомков) – результат позднейшей компиляции разновременных мотивов легенды или влияния элитарной дружинной идеологии.

С описаниями «мирного» политогенеза в летописях и хрониках славян, основанными на архаичной племенной традиции, выразительно контрастируют северноевропейские дружинные сказания о происхождении власти. Это близкие по мотивам легенды северных германцев: сказания о призвании Рюрика (ПВЛ), о приглашении саксов (Хроника Видукинда Корвейского), о призвании в Британию братьев-правителей Хенгиста и Хорсы (Хроника Беды и Англосаксонские анналы)[288]. Все перечисленные сказания относятся к типу переселенческих, к «эпосу миграций»[289]. Вожди северогерманских политических образований ориентированы на выполнение военных задач, организацию правового пространства, агрессивную экспансию, внешнюю торговлю. Их власть экзогенна для подчиненных этносов. Прослеживаются устойчивые представления об элитарности власти, отразившиеся в сентенции Олега Вещего, адресованной Аскольду и Диру: «Вы неста князя, ни рода княжа, но азъ есмь роду княжа ... А се есть сынъ Рюриковъ»[290]. В результате деятельности этих вождей создаются ранние «дружинные государства», расцветают полиэтничная дружинная культура и военная идеология.

В связи с этим необходимо отметить специфику ПВЛ, где отразились две традиции этиологии власти: раннегосударственная северогерманская и архаичная славянская. Легенда о Кие и сказание о Рюрике отражают разные пласты исторической памяти и разные этапы политогенеза. Именно потому прямое историческое сравнение этих сюжетов и, на их основе, типов власти у руси и полян принципиально невозможно. Славянские легенды о первоправителях по своим мотивам и отраженным реалиям должны сопоставляться, скорее, с более ранней мифолого-эпической традицией германских народов.