Текст книги "По Мещёрскому краю"
Автор книги: Алексей Попов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)
Дела рыбацкие
Когда в Москве мы составляли смету походных расходов, боцман весьма неохотно включил в неё одну, на его взгляд довольно подозрительную статью: «поступления от рыбной ловли». Включил и поставил против неё большой вопросительный знак. Как человек хозяйственный, он не очень–то верил в способности наших рыболовов. Если уж говорить начистоту, то для этого у него было достаточно оснований. Из всей нашей рыболовной троицы только один Лешка более или менее умел рыбачить. Что же касается Владика, то он всего лишь несколько раз в своей жизни держал удочку, ну а Серёжка оказался самым настоящим самозванцем, и рыбаком его назвали только потому, что он был владельцем складного спиннинга, одолженного у тестя.
Рыбная ловля у наших ребят на первых порах действительно не клеилась, несмотря на обилие научной литературы и самых разнообразных снастей, которые они захватили с собой в поход. Когда по вечерам они раскладывали их возле палаток, наш бивак сразу становился похожим на прилавок магазина общества «Рыболов–спортсмен». Здесь были и бамбуковые удочки с красными перьевыми поплавками, и донки с колокольчиками, и жерлицы, и сережкин складной спиннинг, к которому, правда, наши рыбаки–поплавочники относились с некоторым предубеждением. Если бы на каждую из этих снастей попалось хотя бы по одной рыбе, мы бы и тогда не знали, куда её девать. Но снасти не срабатывали, и наши рыбаки понуро возвращались с Бужи, стыдливо таща за собой несколько мальков, которых можно было принять за рыб только с помощью сильно развитого воображения.
Так продолжалось несколько дней, пока однажды (дело было на озере Шагара) наши ребята торжественно не притащили в лагерь свою первую щуку. Лешка величественно нёс её за поводок, а Серёжка с Вадиком бережно поддерживали за длинный, остроугольный хвост. Щука удивлённо смотрела на нас своими злыми глазами, как будто спрашивая: «И как это меня угораздило попасться на ваш спиннинг?».
Что уж там помогло нашим ребятам – «Рыболовный Календарь» Сабанеева, с которым они не расставались всю дорогу, или изменчивая мещерская погода, но после этого случая рыболовная фортуна явно сменила гнев на милость.
Рыбы на мещерских озёрах оказалось много. Рано утром, пока лагерь мирно похрапывал в палатках, наши рыбаки отправлялись на рыбалку. Они устраивались где–нибудь возле осоки, привязывали лодку к кольям и забрасывали удочки. С этого мгновения для них ничего не существовало, кроме маленьких поплавков, неподвижно торчащих из воды. Но вот один из них дрогнул, дёрнулся в сторону и быстро юркнул в воду. Рывок, и на дне лодки уже бьётся упругий полосатый окунь. Ловить окуней одно удовольствие – они дерзко топят поплавок на дно, смело, без разбора хватают наживку. Плотва, наоборот, осторожна и привередлива, точно разборчивая невеста. Она долго обнюхивает червяка. деликатно пробует его губами, стараясь стащить с крючка. Ну, а повадки щуки известны. Она охотно идёт на живца – плотву, окуней и ершей и даже не брезгует своими более мелкими сородичами. Ловить её можно и спиннингом, и на дорожку, но лучше всего на кружки и жерлицы.
Когда мы плыли по озёрам, то у осоки видели немало торчащих из воды колышков с висящими на них рогульками – этот вид рыбной ловли довольно широко распространён среди местных рыбаков. Так что если вы рассчитываете провести свой отпуск на мещерских озёрах, обязательно захватите с собой с десяток жерлиц и сак для хранения живцов. Много щук вам не обещаем, но по две–три штуки в день вы будете иметь наверняка – вполне достаточно, чтобы накормить и большую группу, чем наша.
Единственно, что сдерживало энтузиазм наших рыбаков, – это отсутствие червей. На озёрах черви–лучшая наживка, но достать их там (как, впрочем, и на Пре) не менее трудно, чем хорошую разборную байдарку в московских магазинах. В сухое и знойное лето червей не так–то легко накопать даже в тех редких деревеньках, которые встречаются на пути. Как местные ребятишки кричали нам вдогонку: «Дяденька, дай крючочек», так и мы, завидев мальчишку, сидевшего с удочкой на берегу, выклянчивали у него «немножко червячков». А когда это не удавалось, наши рыбаки, как коробейники, вытаскивали из своих рюкзаков наборы крючков, поплавков и запасных лесок и, заискивающе поглядывая на счастливого обладателя банки червей, уговаривали его произвести взаимовыгодный для обеих сторон обмен.
Лески, крючки и поплавки высоко котируются у местных ребятишек. Сколько раз, проезжая мимо маленьких рыболовов, сидевших с удочками на берегах Пры, мы удивлялись их допотопным самодельным снастям. Длинное ореховое удилище, суровая нитка, пробковый поплавок и изогнутая вязальная спица вместо крючка – вот и вся нехитрая удочка. Но с помощью этой снасти они ловят таких больших язей и голавлей, что у наших ребят глаза разбегались от зависти.
Реки Пра и особенно Кадь, пожалуй, наиболее интересны для любителей рыбной ловли. Тихие, поросшие осокой заводи, упавшие в воду деревья, песчаные отмели, где в прогретой солнцем воде держится крупная плотва, глубокие омуты со щуками и окунями – ну как здесь не забиться азартному сердцу рыболова! На блесну хорошо ловится жерех, в устье Пры – судак, на Крупного червя и донку охотно берёт лещ. Стерлядь и сом в Пре очень редки, хотя раньше они водились здесь в большом количестве. Надо сказать, что сомы значительно хуже других рыб переносят кислородное Голодание, и поэтому их с каждым годом все меньше и меньше становится в мещерских водоёмах. Однако работники Окского заповедника рассказывали, что весной после спада воды они находили на окских заливных лугах 30–40-сантиметровые черепа крупных сомов. Это значит, что в Оке, видимо, до сих пор водятся огромные двухпудовые сомы до двух с половиной метров длины.
Как и на озёрах, на Пре рыба тоже сильно страдает от заморов. Как правило, зимуют в реке только некоторые породы, наиболее устойчивые к кислородному голоданию. Большая часть рыбы осенью спускается вниз по реке в Оку, где и пережидает зиму в глубоких омутах. А весной рыба снова начинает подниматься из Оки вверх по Пре и по её притокам – Кади и Белой. Здесь в тёплой воде, в заводях, где много корма, и происходит нерест рыбы. А потом снова наступает осень, и снова она устремляется в Оку, чтобы весной опять подняться вверх по Пре, подчиняясь великому закону сохранения потомства.
Больше всего наслаждения доставляла нам ловля язей. Они охотно клевали на самые разнообразные наживки: на червей, кузнечиков, тесто, кашу и, конечно, на хлеб. Чтобы он не размокал в воде и плотно держался на крючке, мы добавляли к нему немного ваты и катали небольшие плотные шарики. Такую насадку нелегко стащить с крючка даже привередливой плотве. А если в эти шарики добавить немного пахучих анисовых капель, то лучшей наживки для язей трудно и придумать.
Водятся они в тихих местах под корягами и упавшими в реку деревьями. Если наклониться и посмотреть в воду, то видно, как они медленно ходят возле дна, поблёскивая своими золотыми чешуйками. Клюют осторожно, но всё–таки достаточно уверенно и сразу норовят утащить поплавок под корягу. Поэтому для ловли рыбы на Пре или на её притоке Кади нужно захватить с собой побольше запасных снастей: зацепы и обрывы следуют один за другим.
Однажды – это было неподалёку от кордона Красненького – мы остановились на ночлег на небольшом мысочке. Пока дежурные готовили ужин, Лешка с Владиком решили порыбачить. Лешка залез на ствол огромной сосны, упавшей в воду, а Владик остался на берегу. Через секунду оттуда раздался его радостный крик:
– Вот это язь!
Смотреть язя сбежались все ребята. Даже боцман и тот пощупал его толстые желтоватые бока и милостиво кивнул головой:
– Хорош!
Лешка тоже хотел было посмотреть на язя, но в это время поплавок его удочки дёрнулся раз, второй и стремительно юркнул под корягу.
Такого клёва у нас ещё не было. Ребята закидывали удочку в крохотное окошечко чистой воды, ограниченное стволом дерева и сучком, и не успевал поплавок проплыть по течению и половины метра, как мгновенно нырял под корягу, и на берег летел здоровенный язь, тяжело шлёпаясь к ногам нашего боцмана. За каких–нибудь полчаса Лешка с Владиком натаскали десятка полтора здоровенных язей. Их разделывали тут же ни берегу и бросали на сковородку. Семисот–восьмисот–граммовые язи довольно обычны для Пры и хорошо идут на удочку. Встречается здесь и более крупная рыба – по два–три килограмма, но значительно реже.
…Шли дни, а с ними рос авторитет наших рыбаков. Теперь мы действительно были завалены рыбой по самую макушку. Ели её и на завтрак, и на обед, и на ужин. Ели во всех видах—и варёную, и жареную, и печёную. Боцман, скептически относившийся к рыболовным увлечениям наших ребят, наконец, смилостивился. Однажды он вынул свою тетрадь и против графы «поступления от рыбной ловли» вместо большого вопросительного знака поставил жирную галочку: рыболовная статья начала приносить доход.
Брыкин бор
Высокий берег реки. На пригорке столб с табличкой. На ней надпись: «Окский государственный заповедник». Отсюда начинаются владения заповедника, в границах которого река Пра течёт более чем 50 километров. Тёмной стеной стоит по левому берегу заповедный лес. Хотя внешне он ничем не отличается от правобережного, но уже одно то, что к нему категорически запрещается приставать, придаёт ему загадочный и таинственный вид. Нам почему–то кажется, что он весь так и кишит лосями, пятнистыми оленями, медведями, волками и другой живностью. И действительно, по ночам вокруг нашего лагеря раздавались какие–то непонятные звуки, слышался треск сучьев и всплески воды. Петя беспокойно ворочался в палатке и уверял, что снаружи бродят целые табуны голодных волков и медведей. Но это были не волки и не медведи. Утром недалёко от наших палаток мы увидели лосиную тропу. Очевидно, ночью сохатые ходили по ней на водопой.
Близость заповедника чувствуется по всему: и по обилию бобровых погрызов на деревьях, и по следам выдры на песчаной отмели, и по хищному полёту коршуна в прозрачной безоблачной синеве. Он долго кружил над нашими лодками, сопровождая нас чуть ли не до самого Брыкина бора.
Чем ближе к Оке, тем все больше появляется перелесков и лугов, а сосновый лес сменяется дубравами и кудрявыми берёзовыми рощами. Стрелка компаса в этих местах ведёт себя странно. Она крутится на все стороны, и по временам нам кажется, что мы плывём в обратную сторону.
На одном из поворотов реки мы повстречали рыболова. Он сидел на берегу и лениво смотрел на свои поплавки. Был полдень, и клевало, видимо, неважно.
– Далеко ли до Брыкина бора? – подъехав, спросили мы.
– А это как считать, – хитро сощурился он.
– Обыкновенно, на километры. Рыболов иронически хмыкнул:
– Так ведь разные бывают километры–то: по дороге одни, по воде другие. Ежели по дороге, так километров десять – больше не будет, а ежели по воде, то двадцать с гаком наверняка наберётся.
Есть у гидрографов такой научный термин – коэффициент извилистости реки. Это значит во сколько раз длина русла реки по течению больше, чем расстояние по прямой. Так вот в этих местах коэффициент извилистости Пры достигает двух и даже больше. Короче говоря, один километр по берегу равняется двум по воде. В пути мы развлекались тем, что заставляли работать на нас этот самый коэффициент. Вылезешь на берег, пройдёшь несколько десятков метров по лесу и ляжешь под берёзу в ожидании, пока лодка обогнёт огромную излучину и снова вернётся к тебе, но уже с другой стороны.
Наш испытанный советчик и друг–топографическая карта Менде – на этот раз ничем не могла помочь. Даже беглого взгляда на неё было достаточно, чтобы понять, насколько не похожа теперешняя Пра на ту реку, что изображена на старой карте: не те извилины и заводи, не на том месте луга и леса и даже деревни и села как будто стоят не на том месте. Видно, не раз меняла Пра своё русло, не раз пробивала новую дорогу в песчаных берегах, чтобы через несколько лет снова возвратиться обратно и снова начать все сначала.
Летом Пра сильно мелеет, и во многих местах её без труда можно перейти вброд или переехать на телеге. Но встречаются и глубокие омуты, где, сколько ни ныряй, дна не достанешь. Спиннингистам здесь раздолье. Надо только умело бросать блесну вдоль травы и стараться не задеть коряг, которых здесь великое множество. Во всяком случае работники заповедника, отправляясь по служебным делам из Брыкина бора на кордон Старый, который стоит на левом берегу Пры, всегда захватывают с собой спиннинги и привозят обратно по пять–шесть здоровенных щук.
Омуты и различные участки Пры в пределах заповедника носят довольно любопытные названия: Мочи лово, Жёлтый брод, Чертопляс… Последнее название, видимо, связано с глубоким омутом, с быстрым течением и водоворотом, в котором вода пляшет, словно черти. А маленький песчаный островок на Пре недалёко от Брыкина бора почему–то прозван работниками заповедника Австралией. Так и говорят: «Сегодня я еду в Австралию» или «Черт бы побрал эту Австралию, опять там сел на мель».
В нижнем течении реки Пры очень много заливов и заводей, заросших осокой, кувшинками и водяными орехами – чилимом. Впервые мы увидели это любопытное растение возле кордона Красненького. Пристали к нему, чтобы купить молока, да разговорились со словоохотливой лесничихой: о малине, ежевике, грибах и сенокосе.
– А орехов–то наших вы не пробовали? – спохватилась вдруг лесничиха.
– Каких орехов? – удивились мы.
– Да водяных, они у нас ещё чилимом или рогастыми называются.
Мы первый раз слышали о водяных мещерских орехах и поэтому недоуменно пожали плечами.
– Ну ладно, сейчас вам Тонька покажет, где они растут. Да только попозже вам надо было бы приезжать, не поспели они ещё.
Маленькая девочка с копной светло–русых волос повела нас к небольшому заливчику, сплошь покрытому большими зеленоватыми листьями, внешне очень похожими на смородиновые. От листьев до самого дна реки тянулись длинные тонкие стебли. Если их приподнять веслом, то под листьями на стебле можно увидеть небольшие черноватые коробочки с пятью шипами–рогами. Это и есть чилим. По размерам и вкусу он напоминает каштаны и пользуется довольно большой популярностью у местного населения. Осенью его набирают мешками, сушат и даже делают из него муку.
Чем ближе к Брыкину бору, тем все выше становится правый берег реки. Песчаные холмы подступают прямо к воде, а вверх по ним, наперегонки с берёзами: и осинами карабкаются стройные сосны. Потом берёзы отстают, не желая расставаться с сырыми и низинными местами, а сосны все бегут и бегут, пока не достигают вершины и не замирают в гордом и одиноком безмолвии. На холме в чудесном сосновом бору и раскинулся небольшой посёлок, в котором находится управление Окского государственного заповедника.
Брыкин бор поражает своей тишиной, и своим воздухом, и своими соснами, и всем своим милым и спокойным деревенским обликом с задранными в небо колодезными журавлями, с мерно покачивающимися бадейками и старой деревянной бочкой на поржавевшем пожарном тарантасе, при помощи которого, наверное, тушили пожары ещё в прошлом веке. В дневные часы, когда сотрудники заповедника расходятся на работу, посёлок кажется вымершим: по песчаным дорогам бродят лишь стаи бесприютных гусей да глухо шумят сосны у берега Пры.
Вдоль оврага бежит дорожка, усыпанная хвоей и сосновыми шишками. Там, внизу, сквозь сосны блестит водная гладь реки, темнеют сырые и мрачные яры, поросшие березняком и ольшаником. Народное предание гласит, что где–то здесь, в этих глухих местах, вдали от царских воевод и исправников, скрывался в своё время знаменитый разбойник Брыкин со своими друзьями. И будто бы не было ни прохода, ни проезда дворянам да купцам ни по лесным дорогам, ни по реке Оке – везде их настигала справедливая кара неуловимых разбойников.
По народной молве был Брыкин благороден и справедлив. Раздавал отобранное у богатеев добро бедным крестьянам и оберегал их от притеснений помещиков. Но будто бы напали на его след царские ищейки, и, скрываясь от них в непроходимых мещерских лесах, закопал он часть сокровищ где–то в этих местах. Эта легенда имела в своё время широкое распространение. Целыми артелями приезжали сюда кладоискатели в поисках брыкинских сокровищ. Весь берег перерыли, но так ничего и не нашли. Насколько правдива эта легенда, сказать трудно, но уже с незапамятных времён этот маленький посёлок носит название Брыкин бор.
Однако, судя по всему, разбойник Брыкин был далеко не первым, кто поселился в этих местах. Археологи считают, что уже в железном веке берег реки Пры был обитаем. Об этом свидетельствует городище – поселение древних людей, обнаруженное возле посёлка на песчаном холме.
Время обошло стороной эти глухие лесистые места. Только однажды над Брыкиным бором задымили заводские трубы, заработали машины, загудел над Прой протяжный фабричный гудок. Проворные бельгийские заводчики, пронюхав про богатые залежи чистых кварцевых песков, открыли здесь стекольный завод Русско–бельгийского акционерного общества. Завод изготовлял фигурное и цветное стекло, и его продукция пользовалась в своё время большой известностью. Но вскоре производство захирело. Отсутствие хороших дорог, глушь и отдалённость от больших городов – все это делало продукцию стекольного завода нерентабельной. Незадолго до начала первой мировой войны он был закрыт. Только развалины старых кирпичных построек, подземных кладовых и стекловарен да груды осколков цветного стекла под соснами напоминают о некогда существовавшем здесь большом по тому времени стекольном предприятии.
Мы живём в палатках, разбитых на правом берегу Пры. Мимо нас вверх по косогору бежит маленькая юркая тропка. По ней никто не ходит. Только по вечерам со стороны посёлка спускалась какая–то женщина с охапкой ольховых ветвей за спиной. Она долго бродила по берегу реки и ласково звала:
– Аида, Айк!
Потом грустно шла мимо нас обратно в посёлок, неся на спине ольховые ветви. А мы с любопытством смотрели ей вслед и гадали, что бы все это могло значить. Так прошло два дня. А на третий на рассвете нас вдруг разбудил мелодичный звон колокольчика.
– Смотри, – прошептал Петя, толкнув Лешку в бок.
Слева от палатки шагах в десяти стояли два молодых красавца лося. Огромные ветвистые рога, гордая осанка, стройные ноги. Ну, хоть прямо на картинку. На шее одного из них висел маленький колокольчик.
Они пугливо посматривали на Петю и на объектив его фотоаппарата и насторожённо прислушивались к непонятным им шорохам.
Вдруг сверху раздался знакомый голос:
– Аида, Айк!
И лоси, переборов страх и нерешительность, медленно и осторожно побрели на зов мимо наших палаток. Мы видели, как они подошли к женщине и доверчиво уткнулись в охапку свежих ольховых побегов.
Позже мы узнали подробности этой трогательной дружбы. Маленькими лосёнками взяла к себе Аиду и Айка местная библиотекарша Лидия Павловна Петрова. Одного ей дали в заповеднике, другого принесли колхозники. Какой–то браконьер убил его мать, и маленький лосёнок в поисках пищи и убежища прибрёл к колхозной молочной ферме и жалобно попросил молока. Айк и Аида воспитывались у Лидии Павловны полтора года и стали совсем ручными. Днём они стояли в стойле, а на ночь, переплыв реку, уходили в заповедные леса, чтобы рано утром снова возвратиться к своей хозяйке. Но, очевидно, испугались нашей шумной компании и вот уже три дня пропадали в лесу. И все эти три дня ждала их Лидия Павловна на берегу.
Мещера издавна отличалась богатством животного мира. «Было время, когда Рязанский край, покрытый густыми лесами, славился в особенности пушным зверем», – писал в конце прошлого века один из исследователей Мещерского края. В старину здесь в изобилии водились и лоси, и медведи, и лисицы, и кабаны. А бобровые гоны да бортные места были знаменитыми на всю Русь и служили солидным источником доходов местных князей и феодалов.
В грамоте, данной рязанским князем Олегом епископу Феогносту, говорилось: «…И в реке Истоке (приток Пры—А. П.) бобры били ижевляне на себя и на владыку…» Иван Грозный в одной из своих грамот приказывал владимирцам: «Ведать этим бобровникам мою великокняжескую службу, ловить им бобров, а что добудут бобров, возить их шерстью в мою казну».
Но потом бобры были истреблены, и М. Баранович в 1860 году в своей книге о Рязанской губернии с грустью пишет об оскудении Мещеры, о полном уничтожении бобров и иных представителей животного мира. Другой исследователь Мещеры, С. Воскресенский, через четверть века выскажется ещё более определённо: «В настоящее время с уничтожением лесов и хороших лугов Рязанская губерния разнообразием животных похвалиться не может». Уже в начале XIX века в Мещере не водилось ни бобров, ни других ценных пород зверей.
И кто знает, как бы дальше сложилась судьба животного мира Мещерской низменности, если бы не был в этих местах по решению правительства организован Окский государственный заповедник. Его работники ценой огромных усилий остановили неумолимо продолжавшийся процесс оскудевания Мещеры, акклиматизировали много ценных пород зверей, провели огромную работу по сохранению и размножению мещерской флоры и фауны. И хочется от всего сердца поблагодарить этих скромных тружеников, которые летом и зимой, в зной и холод, в весеннюю распутицу и под леденящими порывами осеннего ветра занимаются своим трудным! но таким необходимым для всех нас делом.
Была возрождена и былая «бобровая» слава Мещеры. Привезённые сюда в 1937 году из Воронежского заповедника бобры под охраной закона так расплодились, что в последние годы стало возможным не только отлавливать их для перевозки в другие районы страны, но и начать нормированную добычу бобровых шкурок.
Бобры – животное ночное и пугливое. И увидеть их довольно трудно. Помню, как однажды мы всю ночь просидели возле бобровой норы и даже видели, как бобёр, ловко руля хвостом, плыл с другой стороны озера с прутиком во рту. Но стоило кому–то из нас неосторожно кашлянуть, как он нырнул в воду, а где–то рядом с нами со страшным шумом плюхнулось в реку другое животное.
И всё–таки однажды нам повезло. Это было совсем недалёко от заповедника. Мы проплывали по Пре мимо какой–то заводи, как вдруг услышали на берегу собачий лай. Подплыли ближе. Видим, стоит лодка, в ней какие–то клетки, а дальше у воды копошатся люди. А на берегу разъярённая собака обеими лапами разгребает нору. Это были боброловы из заповедника.
Бобры всегда копают себе норы с таким расчётом, чтобы вход в них находился целиком под водой. Чтобы попасть в своё «жилое помещение», бобёр ныряет в воду, входит в нору и по подземным коридорам поднимается в свою «комнату». Она располагается выше уровня воды, обычно под корнями какого–нибудь дерева. Вот этими–то «инженерными» особенностями бобровых нор и пользуются боброловы. С помощью специально обученных для этого дела собак ловцы отыскивают бобровую нору и к её выходу подставляют специальную, похожую на вершу проволочную ловушку. Затем со стороны берега подпускается собака. Она с лаем разрывает нору и выгоняет из неё бобра прямо в клетку.
И вот он сидит перед нами, забившись в угол клетки, и испуганно моргает своими маленькими подслеповатыми глазками. Хотя он только что вытащен из воды, по ворс его знаменитого меха совершенно сухой. Только на широком чешуйчатом хвосте блестят на солнце капельки воды. Через несколько дней этого бобра вместе с другими его сородичами погрузят на самолёт и отправят в какой–нибудь заповедник страны. Теперь сама Мещера помогает различным уголкам нашей родины возрождать былую «бобровую» славу наших лесов, рек и озёр.
В царстве зверей и птиц
Брыкин бор славится не только своими соснами и своей тишиной. Он славится ещё и музеем, который всегда вызывает большой интерес у туристов. Музей этот необычный, хотя бы потому, что очень мало похож на музей. В нем нет торжественной тишины и солидных служителей, и его двери нечасто запираются на замок.
Вот под окном зашумела машина. Шофёр выключил мотор и загромыхал сапогами по ступенькам. Разве можно проехать мимо и не побывать в этом удивительном музее? Выходит оттуда и в изумлении мнёт в руках кепку: «Вот это да!..».
Тихонько, точно полевая мышь, пискнула дверь, и в щёлку осторожно просунулись две взлохмаченные детские головы. Ребята несмело переступают порог и тут же испуганно пятятся назад. Слышу, как один шепчет другому: «А он не укусит?» – «Да нет, ведь это чучело», – отвечает другой, но тоже делает шаг к двери. Из тёмного угла вслед им зловеще поблёскивают два огромных волчьих глаза.
Наверное, в этом–то и состоит основное достоинство музея. Переступаешь его порог и сразу же попадаешь в сказочный мир зверей и птиц. Они смотрят внимательно и выжидающе, как будто готовые при первой же опасности дать стрекача и скрыться в лесной чаще. Поэтому и стараешься ходить по залам на цыпочках, чтобы ненароком не вспугнуть токующую на поляне тетёрку или глухаря, поющего на вечерней зорьке свою свадебную песню.
У лесного зверья есть свои законы и свои повадки. Трусливо прижал уши заяц–беляк: слишком уж он поспешил сменить свою серую летнюю шкурку на зимнюю – белую и теперь кажется довольно беззащитным на этой лесной, ещё не покрытой снегом поляне. По–хозяйски ступает по лесу бурый медведь. Прислушайтесь, и вы услышите, как трещат сучья под его тяжёлыми лапами и с глухим стуком падают с сосен шишки прямо на муравейник, привалившийся к дереву. У маленького озерка пугливо застыл бобёр, погрузив в воду свой широкий, как руль, хвост. Беспечно прыгают с ветки на ветку красавцы горностаи. А где–то там, в глубоком речном омуте, плывёт здоровенная метровая щука и сом лениво шевелит своими усами.
В этих небольших залах собраны все или почти все виды животных и большинство видов птиц, населяющих Мещерскую низменность. А ведь их немало. Одних только птиц в заповеднике насчитывается более двухсот видов, а зверей – около сорока. Но поражает даже не обилие экспонатов, а их великолепное, можно даже сказать, поэтичное оформление. Это потаённые уголки живой среднерусской природы, каким–то чудом перенесённые прямо из леса или поля в музейные залы.
Наверное, поэтому с каждым годом все больше друзей становится у музея. Сюда приходят колхозники и студенты, туристы и детвора из соседних сел, научные работники и охотоведы. Приезжают из разных мест и городов: Москвы и Рязани, Горького и Минска, Таллина и Ленинграда, Севастополя и Саратова, Архангельска и Мурманска… И оставляют в книге отзывов восторженные записи: «Это прекрасно! Какая красота! Какой труд! Фантазия!», «Ничего подобного видеть не приходилось!», «Очень тронула встреча с человеком, так преданным своему делу», «Хорошо, что живут среди нас такие замечательные энтузиасты!»
Это все о нем – о бессменном заведующем музеем, о его создателе и организаторе, о его золотых руках, сотворивших все эти чудеса, – о Владимире Александровиче Корсакове.
Разные бывают на свете люди. Одни тихо отсиживают на работе положенные часы, словно отбывая скучную и неприятную повинность. Другие так увлекаются своим делом, что забывают про все на свете – и про сон, и про еду, и про время. О таких говорят: «фанатик», «одержимый» или просто: «чудак». Вот к такому славному племени увлечённых и одержимых и принадлежит Владимир Александрович.
Мы очень любим вспоминать о наших народных умельцах, которые творили чудеса, делая удивительные по красоте и изяществу вещи. И, конечно, не преминем воспользоваться случаем, чтобы напомнить о знаменитом лесковском Левше, который блоху подковал. Но почему–то все это нам представляется в прошлом – и ремесла, и умельцы, и талантливые самородки. Но во перед нами сидит, так сказать, живой умелец, которого иначе как самородком и не назовёшь, настолько npирода щедро наградила его самыми разнообразными талантами: он и отличный охотник, и тонкий биолог, и великолепный знаток природы, и вдумчивый художник… Не так уж все это мало для человека, успевшего окончить в своём родном селе всего лишь четыре класса начальной школы!
Он ведёт нас по музею, как по лесу, и необыкновенно просто, увлекательно, как о своих старых знакомый рассказывает об этих удивительно живых и всамделишных животных, которых и экспонатами как–то неловко называть. У каждого из них своя, особая история.
Вон там в углу комнаты среди берёз и осин застыл огромный волк – вожак стаи. Со всех сторон он уж обложен разноцветными флажками. Хищный оскал пасти, злые огоньки глаз, готовая к прыжку фигура – о уже загнан в ловушку, но ещё надеется из неё выбраться, как выбирался много раз до этого.
С этим серым охотникам пришлось немало повозиться: матёрый был волк, осторожный. Возле своего логова никогда не разбойничал. Если уж и нападал, то только на отдалённую деревню, вдали от своего жилья. Но зато и хлопот колхозникам причинял немало. За одну ночь вместе со своей стаей задирал по тридцать – сорок телят. Вообще в то время – дело было в 1954 году – волков в заповеднике развелось немало. А тут ещё пятнистых оленей завезли. Boт тогда и решено было истребить всех волков. Этот был последним.
– Как сейчас помню, – вышел он из леса, осмотрелся и махнул через флажки. Прицелился я и выстрелил. Потом нашли в его шкуре немало дроби да осколков от картечи. Стреляная была бестия!
А вот ещё один стенд. И тоже целая история.
Возвращался как–то Владимир Александрович с охоты. Зимой это было, смеркалось. Видит, впереди на дороге два жёлтых огонька горят. Подходит ближе – огромный филин вонзил в зайца–беляка свои цепкие когти, даже крылья опустить не успел. А заяц, распластавшись на дороге и предчувствуя гибель, судорожно царапал лапами снег. Грянул выстрел, и дробь хлестнула по жёлтым огонькам. Не пришлось филину полакомиться зайчатиной. А чучело его перекочевало на стенд музея. И снова сидит он на зимней дороге, грозно подняв свои крылья и вонзив когти в умирающего зайца. И снова в вечерних сумерках поблёскивают два жёлтых зловещих огонька.
У небольшой застеклённой витрины Владимир Александрович останавливается. Улыбается, весело поглядывая на нас.
– Ну, а с этим кабаном совсем любопытная история приключилась. Повадился он ходить в гости на свиноферму. Все бы ничего, да весной, к удивлению колхозных свинарей, чуть ли не половину приплода составили кабанята с острыми мордочками и чёрными, как у зебр, полосками на поджарых боках. Одного такого гибрида и подарили колхозники нашему музею.
И так чуть ли не о каждом экспонате, которых тут собраны десятки, а то и сотни. Владимир Александрович ходит по этому сказочному миру, населённому зверями и птицами, как добрый волшебник. Взмах указательной палочки, тихий щелчок выключателя, и перед тобой открываются удивительные картины живой природы: рысь, осторожно крадущаяся по стволу упавшего дерева, лоси на фоне осеннего леса, чёрный аист, сидящий в настоящем аистином гнезде. Наверное, надо очень хорошо знать и любить природу, чтобы заставить жить её второй своей жизнью – на музейных стендах.
