Текст книги "По Мещёрскому краю"
Автор книги: Алексей Попов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)
Стобновские рыбаки соорудили на берегах озера плоны с заслонами, так рассчитав падение воды, что даже в сильные морозы вода в канавах не замерзала. Зимой когда озеро было покрыто льдом, рыба охотно шла к потокам свежей, богатой кислородом воды и теснилась около них. В день лова все рыбаки одновременно перекрывали плотины, и рыба, приваженная к свежей воде, из глубины озера шла к берегам, где её без большого труда ловили неретами, мелкими снастями и даже ручными черпаками.
Как и многие другие промыслы (углежжение, плетение лаптей, охота), рыбная ловля стобновским способом была связана с хищническим уничтожением природных богатств Мещерского края. Рыбу сотнями пудов вылавливали из рыболовных канав, не задумываясь над тем, какой ущерб это может нанести рыбному хозяйству.
Со временем рыбы в озере стало меньше, большинство канав было запущено и пришло в негодность. И всё–таки нам было интересно найти и посмотреть остатки этих гидротехнических сооружений, воздвигнутых много лет назад мещерскими рыбаками.
Но тут–то и случилось самое непонятное. Сколько мы ни искали эти странные канавы, найти их так и не могли. Западный и южный берега Святого озера были низкими и болотистыми, и никакая вода самотёком, как утверждал Баранович, не смогла бы идти в озеро по прорытым канавам.
– Да, здесь что–то не то, – в растерянности почёсывал Лешка затылок. – Неужели Баранович ошибся? Или канавы успели зарасти?
– Ну, хорошо, – возразил Серёжка, водя соломинкой по карте, – канавы действительно могли зарасти. Но вот почему местное население о них ничего не знает? И вообще откуда ты взял, что именно это озеро имел в виду Баранович?
– А какое же ещё, конечно, это. Тут больше и озёр–то с таким названием нет.
– А это, – Серёжка показал соломинкой на маленький кружок где–то в районе реки Поли, – или это, – соломинка уткнулась прямо в Окский государственный заповедник, в центре которого синело ещё одно Святое озеро, – или вот это…
За несколько минут в разных местах карты мы обнаружили четыре Святых озера, два Дубовых, несколько Чёрных и Белых и бесчисленное множество Великих – от огромного, расположенного в самом центре Мещерского края возле города Клепики, до малюсеньких точек, разбросанных по обширным просторам Мещерской низменности. Но какое же из четырёх Святых озёр имел в виду Баранович?
– Так ведь в книге же прямо сказано: озеро расположено в углу Егорьевского уезда, – не сдавался Лешка, – а сто лет назад Егорьевский уезд входил в состав Рязанской губернии, и вот это самое Святое озеро находилось в самой что ни на есть правой его части. Это же ясно, как божий день. А ты вон куда забрался, в другой конец карты.
– Но ведь у Егорьевского уезда, наверное, были и другие углы… – робко возразил Серёжка.
– И в каждом из них по Святому озеру, – насмешливо перебил его Лешка.
Спор пришлось прекратить ввиду полной невозможности выяснить истину с помощью тех скудных и весьма неопределённых сведений, которыми мы располагали.
Так и не отыскав обещанных Лешкой следов старых гидротехнических сооружений мещерских рыбаков, мы поплыли дальше, в душе кляня и наши несовершенные карты, и Святые озера, как близнецы, похожие одно на другое, и Барановича, на удочку которого так опрометчиво клюнул чересчур доверчивый Лешка.
Но однажды, когда все уже позабыли про досадную историю со Святым озером и даже перестали подтрунивать над Лешкиной страстью к исследованию прибрежного рельефа, мы вдруг случайно натолкнулись на то, что так долго искали.
Это было на озере Шагара. Мы пристали к небольшому песчаному мыску возле деревни Подсвятье, чтобы переждать надвигающуюся грозу. Пока адмирал разжигал костёр, а дежурные готовили обед, Сергей с Лешкой отправились на разведку. Каково же было их удивление, когда шагах в тридцати они обнаружили какой–то странный, заросший ельником, травой и заваленный сосновыми шишками ров. Серёжка спрыгнул на дно и вытянул руки: ров был довольно глубокий – два – два с половиной метра и шириной метра три. Он тянулся от берега озера между двумя рядами довольно редких сосен и заканчивался у небольшого болотца, отгороженного от канавы земляной дамбой.
– М-да, любопытно, – произнёс Лешка, посмотрев на крутой склон канавы, опутанный, словно паутиной, корнями огромных сосен. Наученный горьким опытом Святого озера, на этот раз он не спешил с выводами.
За деревьями что–то зашумело, ветви раздвинулись, и из–за них высунулась любопытная веснушчатая мордашка, за ней вторая, третья, а потом на поляну высыпала целая стайка местных ребятишек. Они с независимым видом уселись на бруствер канавы и стали разглядывать нас, готовые, впрочем, при первой же опасности дать стрекача.
Ох, уж эти симпатичные, всезнающие и ведающие босоногие деревенские ребятишки! Сколько же мы их встречали на своём пути – белокурых и черноволосых, каштановых и огненно–рыжих, в выгоревших на жарком июльском солнце рубашонках, с исцарапанными руками и ногами. Мы встречали их и на берегах рек и озёр, где они ловили рыбу своими нехитрыми самодельными снастями, и в густых зарослях камышей, по которым они отважно пробирались на долблёных лодках, ловко орудуя не по росту большими вёслами, или в густых зарослях малинника, куда они забирались с огромными плетёными корзинами. Они составляли наш почётный эскорт, как только мы появлялись в деревне, их озорные и любопытные глазёнки, как маленькие огоньки, сверкали в кустах, когда мы разбивали свои палатки невдалеке от жилья, и они же были нашими верными и бескорыстными проводниками, лучше которых мы не встречали на своём пути.
Сначала ребята немного дичились нас, с опаской поглядывая на наши заросшие длинной щетиной очкастые физиономии, но потом, видимо, убедившись в наших мирных намерениях, подошли поближе и полукругом уселись вокруг костра.
Разговаривать с деревенскими ребятишками одно удовольствие: они тут же рассказали нам и о своей школе, и о единственной учительнице, которая «ух, какая строгая», и о том, как и на что берёт местная рыба, и где копать червей, посетовали на то, что в местное сельпо давно уже не завозили крючков и лески, и только после этого Лешка решил им задать тот самый проклятый вопрос, который не давал ему покоя вот уже несколько дней.
– А что это за канава у вас там выкопана? – и он небрежно махнул рукой в сторону заросшего травой рва.
– Какая канава? А-а, эта, – равнодушно протянул веснушчатый паренёк с огненно–рыжей шевелюрой, – да в ней раньше рыбу ловили.
– Рыбу? – насторожились мы. – Это когда же?
– Ну, это мы не помним, это ещё до нас было, а старики рассказывали: много рыбы в таких канавах ловили, – и ребята гурьбой повели нас к остаткам старого рыболовного сооружения.
Канава оказалась не очень длинной: метров сорок–пятьдесят. Судя по глубоким морщинкам, оставленным на её склонах дождевыми ручейками, она имела небольшой наклон в сторону озера. Как нам рассказали ребята, на перемычке, отделявшей канаву от небольшого болотца, раньше стояли высокие козлы, сколоченные из брёвен. К ним подвешивали на верёвках плицу – деревянное корыто, которым и черпали воду из родника.
Как и в «святых» канавах Барановича, свежая вода, попадая в канаву, стекала по ней к озеру, привлекая рыбу. Во время лова (обычно это бывало в конце зимы – начале весны) воду перекрывали, и рыба косяками шла в канаву. Тут её и ловили сетями и черпаками.
…Все небо заволокло тёмными тучами, подул сильный порывистый ветер, заморосил мелкий дождь. А до ночлега было ещё далеко. Мы поспешили проститься с нашими маленькими друзьями и отправиться дальше. Лешка сидел на корме и с довольным видом поглядывал на всех нас, посмевших усомниться в научной добросовестности «самого» Барановича. Мы чувствовали себя провинившимися школьниками и вообще неполноценными людьми. Надо ли говорить, что Баранович был тут же реабилитирован, а история с исчезнувшим Святым озером мгновенно забыта.
Но Лешка, видимо, о ней не забыл. Когда мы возвратились из похода в Москву, он направился в историческую библиотеку разыскивать атлас Менде. Каково же было его удивление, когда в левом верхнем углу Егорьевского уезда, недалёко от нынешней Шатуры, он действительно нашёл ещё одно Святое озеро. И возле него три деревни—Митино, Левашове и Петровское, – где жили таинственные стобновские рыбаки. С южной стороны прямо в озеро сбегали тоненькие змейки многочисленных каналов, тех самых каналов, которых мы так и не смогли отыскать на болотистых берегах «ненастоящего» Святого озера. Ну что ж, даже с великими путешественниками случались подобные курьёзы…
Блуждающая церковь
На Мещерских озёрах очень трудно разобрать, где кончается одно и начинается другое озеро. Они тянутся длинной цепочкой, то сужаясь до небольших узких проток, как озеро Имлес, то разливаясь на многие километры, как озеро Великое. И вместе с тем каждое из них сохраняет своё своеобразие;
свои особенные черты, которые делают их не похожими друг на друга. И эти их отличительные особенности подчас очень верно и точно подмечали те первые безвестные нам жители Мещеры, которые давали этим озёрам названия.
Вот, наверное, в такой же погожий безветренный солнечный день вышли они на берег тихого, задумчивого лесного озера. Вышли и остановились как вкопанные, поражённые его величавой, неземной красотой. «Ну и озеро, – прямо, как святое», – вырвалось у богомольных мужиков. И стало озеро Святым. А на следующем озере их поразило другое. Постояли они на высоком, поросшем могучими соснами берегу, посмотрели на широкую водную гладь, гадая, как бы им перебраться на другой берег: «Ишь, какое великое». И стало озеро Великим.
Впрочем, это только наше предположение. А вот о названии Дубового озера можно сказать более определённо. Когда–то очень давно его берега сплошь были покрыты могучими дубравами. Они росли у самой воды, отражаясь в ней, как в огромном естественном зеркале, и казалось, будто раскидистые дубовые кроны вырастали прямо из воды, придавая ей темно–зелёный, «дубовый» оттенок. Потом лес поредел, дубовые рощи повырубили местные жители, постепенно заболачивались и зарастали осокой берега. А озеро называлось все так же, как и сто, двести, триста лет назад, – Дубовое.
Вообще мещерская топонимика отличается большим разнообразием, и её любители могут найти здесь для себя много интересного. Названия населённым пунктам, озёрам и рекам давались не только по их природным особенностям–озеро Чёрное (потому что в нем тёмная вода), село Дубровичи (было расположено среди дубрав), – но и по занятию населения (деревня Лаптеве), в связи с различными историческими событиями.
Особенно интересны происхождения названий, связанных с племенами и народами, некогда населявшими Мещерский край. На это указывали многие исследователи ещё в начале прошлого века. «Но вот камень преткновения, – писал один из них, – как дознаться в точности, каким народам эти слова принадлежали?» Действительно, в Мещере очень много населённых пунктов с татарскими названиями (вспомним город Касимов), а также названиями, которые оставили после себя древние жители этого края – финские племена.
На берегу Ивановского озера расположено село Ушмор (более древнее название Ушмар). Не правда ли, странное название? А между тем в нем явно угадывается марийское происхождение: уш–умный, мар–мари. Такого же происхождения и название села Кочемары; кочо–горький, мар–мари. Их оставили родственные мещере марийские племена, или черемисы, которые раньше жили в этих местах. По–видимому, к разряду финских (мордовских) топонимов относятся и такие названия, как Чарус, Ламша, Шостья, Пекселы. Да и наименование реки Пры, очевидно, тоже мордовского происхождения («голова», «верховье»).
Но если вы посмотрите на карту, то найдёте и такие чисто русские названия: Борисово, Фомино, Макеево, Сергеево, Егорово, Наумово, Тимохино, Натальино, Гришино. Это все деревни, расположенные невдалеке от Клепиков. Так и представляешь себе какого–нибудь бородатого Тимоху в дырявом зипунишке с топором, засунутым за кушак. Забрёл незнамо по какой причине в эти глухие места, осмотрелся и поставил на косогоре Рубленую избу, пахнувшую свежей смолой. И стал жить, и рыбу ловить, и землю пахать, и детей рожать. А там глядь—и деревенька выросла. И уж Тимохи давно в живых нет, а деревня так и называется – Тимохино.
Чем дальше в глубь озёрного края подвигалась наша флотилия, тем все интереснее и красивее становились места. Глухие маленькие протоки и огромные плёсы с белыми барашками волн в ветреную погоду, низкие болотистые берега и крутые обрывы с частоколом отливающих бронзой сосен, золотистые песчаные отмели и неоглядные заросли тростника, куги и осоки, которым не видно ни конца, ни края, – такими разнообразными и не похожими одно на другое предстали перед нами мещерские озера.
И всё–таки всех их роднила одна черта, одна особенность: они были так мелки, что многие из них легко было перейти вброд. Когда распашные весла нашей плоскодонки впервые коснулись дна на самой середине Святого озера, мы подумали, что натолкнулись на случайную мель. Но когда эти подозрительные мели начали попадаться нам чуть ли не на каждом шагу и добровольцы лезли в воду, чтобы столкнуть лодку с места, мы поняли, что попали в край хотя и обширных, но до смешного мелководных, или, как мы их называли, пешеходных озёр.
По временам, когда надоедало скрести вёслами песчаное дно, мы вылезали в воду и брали лодку на буксир. Это было очень странное и любопытное зрелище: посередине огромного озера, берега которого еле–еле видны на горизонте, бредут наши отважные капитаны по щиколотку в воде и, как Гулливеры, тащат свои отнюдь не лилипутские корабли.
– Эй, адмирал! – кричит Владик, – что вы та тащитесь, как старая кляча. Подтолкнуть, что ли?
– Это нас–то? – адмирал воинственно расправляв плечи и деловито вскидывает на плечо цепь. – А ну, кто кого?
И начинаются гонки по самому центру Дубового озера. Вода бурлит за кормой, каскад брызг разлетается в разные стороны, а два капитана под крики и улюлюканье своих болельщиков бойко бегут к синеющем) где–то далеко впереди противоположному берегу, выбрасывая высоко из воды свои длинные загорелые ноги.
И что самое интересное, чем больше озеро, тем оно мельче, и наоборот. Достаточно сказать, что глубина самого большого из Клепиковских озёр—Великого, занимающего площадь в 2 200 гектаров, составляет в среднем всего около двух метров, а расположенного неподалёку от него небольшого озерка Белого – более 80 метров. Неправда ли, странная особенность! Но объясняется она довольно просто.
Дело в том, что большинство мещерских озёр ледникового происхождения. Отступая на север, ледник таял, и талые воды заполняли впадины и низины, образуя бесчисленное множество больших и малых озёр. Но в наиболее низких местах огромные ледяные языки и глыбы задерживались и, не успев растаять, засыпались песком и другими наносными породами. Образовывались гигантские подземные погреба, которые по мере таяния в них льда «проваливались» все глубже и глубже вниз, пока не упирались в коренные породы. Возникшие на их месте озера получили название «провальных», или, выражаясь научным языком, термокарстовых. Как правило, они глубокие, с крутыми высокими берегами, удивительно чистой и прозрачной водой и цепким песчаным дном. А широкие пологие долины, выровненные ледником, словно могучим бульдозером, наполнялись талой водой и превращались в обширны мелководные озера.
Однажды – это было на Ивановском озере – мы разбили свой лагерь невдалеке от деревни Ушмор в чудесном сосновом бору. Дул сильный ветер. Угрюмо гудели сосны. О песчаную отмель, узкой полоской протянувшуюся вдоль берега, с шумом разбивались вспененные волны. Ну прямо как на Рижском взморье! Внизу зашуршал песок, и на тропинке показалось несколько местных парней и девчат. Они не спеша разулись и засучив штаны и подоткнув подолы платьев, неторопливо, как ни в чем не бывало, зашлёпали по воде голыми ногами.
– Эй, куда же вы? – не выдержал Петя, видя, как парни и девчата все дальше и дальше удаляются от берега.
– В деревню, куда же ещё, – отозвался один парень, поправляя перекинутые через плечо ботинки. – Праздник там у них, ну вот мы к ним и идём, вроде как в гости. – И он махнул в сторону деревеньки, видневшейся на противоположном берегу.
– Вброд? – испуганно ахнула Нина, с опаской поглядывая на огромное озеро.
– А то как же, у нас все так ходят.
– А не глубоко здесь?
– Не, – рассмеялся парень, – здесь курице по колено. Ну, кое–где до пояса вода дойдёт, а так по колено–не больше. Мелкое наше озеро.
Мы долго стояли на высоком песчаном холме и с изумлением смотрели вслед медленно бредущим по воде людям, пока они не превратились в маленькие, еле заметные точки.
– Ну и ну, – разочарованно протянул Лешка, – не озеро, а блюдечко с водичкой. И как только в нем рыба живёт?
Однако Ивановское озеро считается рыбным озером. В нем, как, впрочем, и в других мещерских озёрах, водятся щука, окунь, ёрш, плотва, а также карась, линь и язь, которые наиболее устойчивы к кислородному голоданию. Заморы – это бич для рыбы в мелководных мещерских озёрах. В зимы обычной продолжительности рыба ещё кое–как переживает трудное время до поступления вешних вод. Но бывают зимы, когда водоёмы промерзают чуть ли не до дна, и рыба массами гибнет от недостатка кислорода. Не спасают даже проруби, которые местные жители делают во льду, чтобы открыть доступ в воду свежему воздуху.
От Ушмора до Клепиков по суше рукой подать: километров восемь – десять, не больше. А если плыть по воде, то на это уйдёт целый день да и то если вы не собьётесь с пути и не застрянете в какой–нибудь непроходимой протоке. Это самый сложный и вместе с тем самый интересный участок пути. В этом месте Пра течёт по почти совершенно заросшему руслу, с трудом пробивая себе путь через тростниковые заросли, а потом, описав вокруг Владычинского полуострова огромную петлю, снова возвращается к Клепикам теперь уже полноправной рекой, которую никак не спутаешь с узкой и полузаросшей протокой. Но именно с такой длинной и постепенно сужающейся до нескольких метров протоки, идущей от Ивановского озера, и начинается Пра.
По поводу этого Лешка прямо в лодке произнёс короткий спич, не преминув зачитать нам выдержку из тридцать четвёртого тома Большой Советской Энциклопедии. Вот краткие «анкетные данные» Пры: длина 162 километра, площадь бассейна 5 900 квадратных километров, протекает по сильно заболоченной Мещерской низменности. Питание преимущественно снеговое, замерзает в конце ноября, вскрывается в начале апреля… Впадает в Оку недалёко от пристани Кочемары.
Берега Пры в этом месте довольно низки. Они обильно поросли кустарником, травой и зелёными лопухами. Разделённая на несколько рукавов, река выписывает здесь такие замысловатые вензеля, что нашу плоскодонку приходилось буквально на руках протаскивать через узкие проходы и изгибы коварного фарватера. Она, как слепой котёнок, тычется носом то в один, то в другой берег, становится поперёк течения, застревает в дощатых заколах, перегородивших во многих местах русло реки, и вообще ведёт себя довольно строптиво.
Но вот поворот, ещё поворот, берега убегают куда–то в стороны, и Пра двумя рукавами разливается по огромному, заросшему осокой и тростником полю.
У развилки мы останавливаемся и, как богатыри на распутье, начинаем гадать, по какой протоке следует продолжать путь. Лешка с глубокомысленным видом водит пальцем по карте, Владик, как Илья Муромец на заставе, прикладывает руку ко лбу и вглядывается а туманную даль, а адмирал, как всегда, предлагает самое радикальное решение вопроса–съездить к видневшейся в конце правой протоки деревеньке с церквушкой на, пригорке и расспросить местных жителей о дороге. Побеждает всё–таки лёшкина «научная» точка зрения, и наши лодки поворачивают налево.
Еле заметная протока, то исчезая, то появляясь вновь, вывела нас в заросшее, похожее на огромное болото русло Пры. Вывела и пропала, растворившись в огромных, высотой в человеческий рост камышовых зарослях.
Ещё в Москве знатоки Мещеры предупреждали нас: «Будьте осторожнее на озёрах, по ним можно долго плутать, пока выберешься на верную дорогу». И в подтверждение приводили историю, которая произошла с одной группой туристов–байдарочников: сбившись с пути на Мартыновом озере, они забрели в такие непроходимые дебри, что вынуждены были провести одну не очень приятную ночь среди воды и безбрежных тростниковых зарослей. Мы весело рассмеялись тогда, не особенно веря в правдивость этой истории. А вот сейчас все больше и больше убеждались, что с нами начинает происходить примерно то же, что и с теми заблудившимися туристами: мы не знали, куда мы плывём, в какую сторону, где начинается берег и кончается озеро и вообще где мы находимся. Выбившийся из сил Серёжка в конце концов бросил обвитые тиной пудовые весла и сказал, что гребля, может быть, и способствует оздоровлению организма, но что он всегда терпеть не мог бессмысленной работы, и потребовал от Лешки заверения, что наши лодки движутся туда, куда надо, а не в обратном направлении.
На всякий случай решили ещё раз обозреть окрестности. Лешка с Сергеем встали друг против друга на борта лодки, а Владик взгромоздился на их плечи. Но и с этой импровизированной пирамиды ничего не было видно, кроме разбросанных по огромным заливным лугам копён с сеном и далёкой кромки синеющего слева леса. И тростник, тростник кругом, насколько хватает глаз.
– А церковь? – спросил Лешка.
Церковь была единственным ориентиром и маяком этом огромном тростниковом царстве. И мы всегда надеждой поглядывали назад, где далеко–далеко из–за зелёной кромки осоки возвышались маковки её куполов.
– Церковь? – вытянул шею Владик. – Да вон она!
И он махнул рукой куда–то вправо.
Мы двинулись дальше, стараясь держаться немного левее. Но не успели проехать и с полчаса, как церковь снова показалась вдали, но теперь уже с другой стороны. А потом началась самая настоящая чертовщина. Церковь то убегала куда–то вдаль, пропадая в зеленоватой камышовой дымке, то вдруг вырастала впереди нас, затем слева, потом опять справа и снова сзади, а мы в каком–то диком бесовском танце кружились вокруг неё, не в силах освободиться от этого чертовского наваждения.
– Мистика, – изрёк, наконец, Серёжка.
– Бесовские проделки, – поддержал его Владик, подозрительно косясь на «бегающую» церковь.
Но дело было, конечно, не в мистике и не в бесовских проделках. Церковь, естественно, стояла на месте, на берегу Сокорева озера, а фарватер реки Пры так петлял, то удаляясь, то на время приближаясь к ней, что создавалось впечатление, будто бежит сама церковь.
Судя по старинной карте Менде, за советом к которой мы постоянно обращались в таких случаях, церковь стояла на этом месте возле села Стружаны ещё сто лет назад. Только озеро тогда было больше и не таким заросшим и заболоченным, как теперь. Интересно прошлое этого старинного мещерского села, история которого восходит к допетровским временам. В одной из окладных книг (1676 года) уже говорится о «церкви Воскресения Господня на Стружанех», построенной, по–видимому, значительно раньше. Эта церковь, славившаяся своим богатством, упоминается во всех церковных справочниках Рязанской губернии. В своё время в ней хранились уникальные свадебные венцы из древесного лубка с изображением святых. Но есть и более ранние сведения о Стружанах. Это старинное мещерское село, упоминается ещё с 1625 года в жалобе «села Кузминска вотчины боярина Василия Петровича Морозова крестьян, ехавших в Стружаны торговать, об ограблении их Стружанской волости сыном боярским Алексеем Григорьевым Турчаниновым».
В те далёкие времена Сокорево озеро, на берегу которого раскинулись Стружаны, было окружено дремучими лесами и сосновыми борами. Говорят, и само озеро получило своё название от деревьев осокорь, которые росли возле воды. Вот на эту–то глухую мещерскую деревушку и пал в своё время выбор Петра I. Свыше двух веков назад здесь, на берегу тогда глубокого и полноводного озера, по приказу Петра были воздвигнуты верфи для строительства стругов. Со многих мещерских деревень согнали плотников–умельцев. Струги строили из высоченных корабельных сосен, которые тёмной стеной подступали к самой воде, и сплавляли по Пре в Оку, а оттуда в Волгу. Отсюда и название села Стружаны. Не случайно одна из речек, протекавшая возле села, называлась Работники; здесь жили рабочие – строители стругов. Да и в дальнейшем жители Стружан славились как искусные плотники. Многие из них промышляли изготовлением струговых и барочных досок, другие, завернув в холстину свои пилы, отправлялись на отхожие промыслы – в Пензенскую, Саратовскую, Астраханскую губернии. До сего времени у жителей Стружан и соседних деревень сохранилась любовь к плотницкому делу да к тому самому топору, под стуки которого более двух столетий назад зарождалась слава русского флота.
…Мы уже подплывали к Владычинскому полуострову, а «бегающая» церковь все ещё кружилась где–то вдали, поблёскивая маковками куполов.
Чёрная гора
Огромной зелёной подковой вдаётся в реку Пру и Мартынове озеро Владычинский полуостров. По утрам от воды идёт пар, плотная пелена белёсого тумана висит над камышовыми зарослями. Туман стелется по заливным лугам и перелескам, словно ватой окутывает длинную песчаную отмель, стремясь взобраться на крутой, поросший травой и кустарником берег, изъеденный какими–то странными каналами, да так и замирает, обессилев, у самого подножья соснового бора. В бору почти всегда тихо, но если лечь на голую, лишённую подлеска землю, под уходящими высоко в небо огромными желтовато–бронзовыми соснами, можно услышать глухой и таинственный шум. Это ветер гудит в верхушках деревьев.
Особенно прекрасен бор вечером, при заходе солнца, если смотреть на него со стороны реки. Закаты на реках и озёрах вообще красивы–то тихие и спокойные, со светло–оранжевым отблеском, медленно, всеми цветами радуги переходящим в начинающую темнеть синеву, то мрачные и величественные, с контрастными черно–красно–сиреневыми оттенками слоистых облаков, сгрудившихся у самого горизонта. Во Владычине закаты свои, особенные. Они огромным багряно–красным заревом полыхают позади бора, огненными языками лижут стволы столетних сосен и, с трудом пробившись сквозь их плотный заслон, длинными отблесками падают в красновато–тёмную воду реки. Кажется, будто кто–то поджёг на поляне за лесом огромные стога сена, и языки пламени, взметнувшись вверх, уже перекинулись на верхушки оцепеневших сосен.
За сосновым бором, на пригорке, раскинулись избы небольшой деревни Владычино. Эта деревня под названием Владычня помечена на карте Менде и упоминается в старинных писцовых книгах. Несколько веков назад она принадлежала Рязанскому архиерею – владыке, откуда и произошло её название. Но люди поселились на берегу Пры значительно раньше – около четырёх тысяч лет тому назад. Свои поселения они устраивали возле воды, которая их кормила, поила и служила единственным средством сообщения. Об этом свидетельствуют открытые археологами стоянки людей каменного, бронзового и железного веков на мещерских озёрах Глухом, Белом, Великом, Лебедином, обнаруженные при раскопках могильники и многочисленные орудия труда.
Одна из стоянок находилась на берегу Пры, неподалёку от деревни Владычино. Местные жители, прорывая рыболовные канавы, нет–нет да и находили какие–то странные предметы: черепки с узорчатым орнаментом, наконечники стрел, рыболовные крючки, сделанные из кости…
В 1928 году небольшая экспедиция под руководством тогда ещё молодого археолога Отто Николаевича Бадера прибыла во Владычино и приступила к раскопкам. В слое каменного века было открыто древнее поселение с остатками керамики, наконечниками дротиков, скребками, тёслами и другими каменными орудиями. По имени деревни, возле которой производились раскопки, открытая Бадером стоянка людей каменного века получила название Владычинской.
Сейчас на том месте, где находилась стоянка, расположен пляж пионерского лагеря. Но несколько лет назад, когда мы впервые попали на Владычинский полуостров, это была тихая зелёная лужайка, на которой любили останавливаться проплывающие мимо туристы. Она полого спускалась к воде, переходя в небольшую песчаную косу.
Даже самые обычные предметы на этой поляне представлялись нам удивительными и загадочными. И куски гранита, лежащие на берегу, и почерневший от дождей и солнца обломок доски, и перевёрнутая долблёнка с рассохшимися боками – на всем этом, казалось, лежала печать давно минувших веков.
Здесь, на самом берегу Пры, четыре тысячелетия назад кипела жизнь первобытной стоянки, горели костры, упираясь в небо чёрными столбами дыма, суетились охотники и рыбаки, каменными скребками чистили шкуры женщины.
…Адмирал спрыгнул в старую рыболовную канаву, которая тянулась к воде, и потрогал рукой обнажённый отвал: песок был тёмный и вязкий, как будто замешанный на золе.
На дне канавы ничего не оказалось, кроме куска гранита, испещрённого серебристыми слюдяными прослойками. Пока Лешка с адмиралом спорили, можно ли высечь из него огонь, боцман с серьёзным видом человека, понимающего толк в археологии, сел на корточки и начал меланхолично и не спеша разгребать песок деревянной палочкой. Шансов найти что–нибудь в этой куче песка у него не было почти никаких, но великие открытия потому и называются великими, что не подчиняются общим закономерностям. Петя ткнул палочкой в какой–то небольшой, величиной с трехкопеечную монету, комочек земли, осторожно, двумя пальцами положил его на ладонь, поколдовал над ним и совершенно спокойно сообщил:
– А я, кажется, что–то интересное нашёл.
– Да ну? – Лешка с адмиралом бросились к нему, Петя раскрыл ладонь, и ребята увидели небольшой камешек ромбовидной формы.
– Наконечник стрелы, – растерянно прошептал адмирал.
Как он оказался на этой песчаной косе, чуть ли не на самой тропке, ведущей в деревню, сказать трудно. То ли его вымыла вода при половодье, то ли при раскопках кто–нибудь случайно выбросил вместе с «ненужной» землёй.
Петя отмыл наконечник от грязи, бережно вытер его! носовым платком, и на гранёных боках камня забегали солнечные зайчики. Подумать только, четыре тысячелетия назад чья–то искусная рука обработала этот грубый кусочек камня, потом охотник, накрепко привязав его к черенку, превратил в быструю стрелу, не раз, наверное, приносившую удачу в охоте, и вот сейчас он лежит на петиной ладони – этот маленький камешек, который, казалось, хранит на своих зазубренных гранях тепло рук древних жителей Мещерского края.
