Текст книги "Искатель. 1979. Выпуск №2"

Автор книги: Алексей Азаров

Соавторы: Владимир Щербаков,Гюнтер Шпрангер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)

Гюнтер ШПРАНГЕР
НА ПРЕКРАСНОМ ГОЛУБОМ ДУНАЕ [9]9
  Окончание. Начало в предыдущем выпуске «Искателя».


[Закрыть]

Произошло убийство. На вилле бизнесмена Вальтера Фридемана, одного из членов фашистской организации ССА («Союз Свободной Австрии»), была задушена в спальне его жена Дора Фридеман, сам же хозяин виллы был найден повешенным на дереве. Тогда же по поручению некоего Ритцбергера картежным игроком Ловким была украдена папка из кредитного бюро Фридемана, в которой содержалась секретная переписка с руководящей верхушкой ССА.

Кто убил Вальтера Фридемана и его жену? Какая связь между похищением папки и убийствами? Эти вопросы встают перед Максом Шельбаумом, обер-комиссаром Венской полицейской дирекции. Под подозрение попадают люди, которые накануне убийства были на вилле Фридемана: компаньон строительной фирмы в Ганновере Деттмар, владелица бара Ковалова, художник Вернер Фазольд, экономка Лиза Хеттерле. Кое-кто из этих людей был связан с Фридеманом еще по нацистской Германии. Вскоре становится известно, что настоящая фамилия Лизы Хеттерле – Эдельгард Бузенбендер, которая в годы второй мировой войны являлась активным функционером фашистской женской молодежной организации. Возникает предположение, что тайна убийства Фридемана связана с его прошлым.

Не очень симпатичным человеком оказался этот Деттмар. Одно его прошлое, хотя явно и подстриженное, настораживало Шельбаума. «Один из бывших нацистов, – подумал он, – которые умело сочетают свои прежние взгляды с деловыми операциями». Деттмар не мог утаить, что связи с Фридеманом он завязал и поддерживал через ССА и что сам он является членом одной организации в Федеративной республике, которая, как он выразился, «поддерживает дух былого фронтового товарищества». Единственное, в чем обер-комиссар верил ему, было то, что он ничего не знал о прошлом Фридемана. Вальтер был не столь глуп, чтобы посвящать других в свои дела. О террористах Деттмар вообще не имел представления. Правда, он хотел бежать, но инспектор Бурдан ошибочно приписал ему связь с террористами. То, что он оказался в доме Леенштайнера, было чистой случайностью. Направление к границе ему мог бы показать на улице любой человек.

– И для этого надо было просвистеть «Эдельвайс и Энциан»? – иронически спросил Шельбаум.

– Да, это служило паролем. Тогда бы мне обязательно помогли, – заявил Деттмар.

Раздраженный такой наглостью, Нидл хотел подняться, чтобы приняться за него как следует, но Шельбаум движением руки остановил его.

– Почему вообще вы хотели бежать? – спросил он.

– Мне позвонили в отель и предупредили, – ответил Деттмар, – что я нахожусь под подозрением.

– Кто позвонил?

– Этого я не знаю.

– Фрау Ковалова утверждает, что она узнала от вас, будто супруги Фридеман мертвы.

Лицо Деттмара исказилось от страха, но вместе с тем на нем появилось и подобие улыбки.

– Я ей не звонил и не мог звонить, потому что я сам ничего не знал. Если кто-то извещает о насильственной смерти двух человек, а потом сам исчезает, он намеренно навлекает на себя подозрение.

– Доля правды есть, – сказал Шельбаум. – Но если совесть чиста, то ведь не воруют машину и не скрываются?

Деттмар растерянно уставился в пол.

– У меня деловые затруднения, господин обер-комиссар, – сказал он наконец. – Один раз я уже получил кредит у Фридемана, но нуждался в новом. Действительно я был последним, кто оставался после вечеринки, Фридеман никого к себе не пускал, меня он тоже выгнал и запер за мной дверь.

Шельбаум ощупывал его холодным взглядом.

– Могло быть и так, могло быть иначе.

– Когда позвонили, мне стало ясно, что я окажусь наиболее подозреваемым, – сказал Деттмар дрожащим голосом. – Ведь все другие разъехались на своих машинах.

– Все? – спросил обер-комиссар.

– Никаких машин перед домом не оставалось, – сказал Деттмар. – Правда, мне показалось, что я видел человека, скрывавшегося в дальнем конце земельного участка…

– Таинственный незнакомец? – насмешливо спросил Шельбаум.

– Вы мне не верите, – захныкал Деттмар.

– Кто навел вас на связь с террористами?

– Я встретил одного человека на улице…

– Вы узнаете этот маленький ключик?

– Никогда его не видел…

– Что-нибудь знаете о блокноте, в который Фридеман вносил свои записи?

– Мы не были…

– Подумайте. Это поможет выяснить, кто заинтересован в смерти Фридеманов.

– Я не знаю.

– Тем самым с вас было бы снято обвинение.

Вопросы градом сыпались на Деттмара. Вдруг он всплеснул руками, и глухой стон вырвался из его груди.

– Какое отношение вы имеете к смерти обоих?

Ответа не последовало.

– Уведите его, Алоис, – спокойно произнес Шельбаум.

Нидл приказал Деттмару встать и вывел его. Вместе с Маффи он вернулся назад. Маффи положил папку перед Шельбаумом и раскрыл ее.

– Заключение графической экспертизы, – сказал он. – Вырванная записка принадлежит Фридеману. А здесь отчет экономической полиции. Проверено содержимое сейфа. Никаких оснований для подозрения в незаконных сделках нет. Также нет ничего, что говорит о краже со взломом.

Шельбаум сидел неподвижно, закрыв глаза.

– Поедемте к этому Фазольду, Маффи. А вы, Алоис, сходите в отдел тайной полиции.

Машина достигла северного берега Старого Дуная и по улице Ваграмерштрассе свернула влево. Шельбаум наказал шоферу ждать на Фультонштрассе, а сам с Маффи пошел по направлению к низкому, почти полуразвалившемуся домику, в котором проживал Фазольд. Над первым этажом возвышалась мансарда. Приближаясь к домику сбоку, они могли видеть также и веранду. Рядом, на лугу, в воду сбегал причальный мостик, к которому была привязана старая лодка.

Вернер Фазольд был занят тем, что прибивал новый почтовым ящик к калитке палисадника. Когда Шельбаум показал свое удостоверение, он заметно занервничал, но обер-комиссар в этом не нашел ничего странного. Большинство людей предпочитают не иметь дела с полицией.

Художник провел своих непрошеных гостей на веранду и освободил два стула от всевозможных бумажных свертков и тюбиков с краской.

Шельбаум отказался от предложенного стула и подошел к окну.

– Есть несколько вопросов, господин Фазольд, – сказал он, – связанных со смертью супругов Фридеман. Кстати, это не вилла Фридемана, что виднеется там, за деревьями?

– Да, – ответил Фазольд, вынимая трубку изо рта. – Но я думаю, дело-то выяснено?

– Каким образом?

– Рассказывают, будто Вальтер убил свою жену в покончил с собой.

– Кто это рассказывает?

– Вам достаточно спросить людей, проживающих вокруг.

– А фрейлейн Фридеман не верит, что ее дядя убийца.

– Карин никого не считает способным на что-то плохое, – с теплой ноткой в голосе произнес Фазольд.

– Вы считали Фридемана способным на что-то плохое?

– Почему вы так думаете? – в испуге воскликнул Фазольд. – Он был моим лучшим другом.

– В концлагере тоже?

– Там тем более.

– Почему вы были арестованы нацистами?

Фазольд обстоятельно занялся прикуриванием. У Шельбаума сложилось впечатление, что он тщательно обдумывает свой ответ.

– В политическом отношении я был совершенно неопытен, – сказал он. – По существу, мне было безразлично, какое у нас правительство. В тридцать девятом году я учился здесь, в академии изобразительных искусств. Ежедневно ездил на автобусе в Вену и однажды по дороге рассказал анекдот о Гитлере. Это был не очень остроумный анекдот, и я воздержусь его повторять. Он связан с малоприятными воспоминаниями…

Он жадно затянулся трубкой.

– Во всяком случае, на меня донесли, очевидно, водитель автобуса. Когда я после обеда намеревался поехать домой, гестапо арестовало меня на автобусной остановке. Они послали меня в Маутхаузен, а в конце войны перевели в Эбензее. С Вальтером Фридеманом я познакомился в Заксенхаузене. Он помог мне пережить самые тяжелые часы моей жизни…

– Вы вместе вернулись в Вену?

Фазольд кивнул.

– Мы сообща пробивались через трудности послевоенных лет. Затем он основал свое кредитное бюро, и дело у него пошло на лад.

– За счет других, – заметил на это обер-комиссар.

– Этого я не знаю, – сказал Фазольд, пожимая плечами. – Никаких сделок я с ним не заключал. Он иногда содействовал мне в получении заказов…

– Каких заказов?

– Эскизы всевозможных афиш, рекламные зарисовки, оформление каталогов – все, что относится к моей профессии. У него были хорошие связи.

Шельбаум бросил взгляд на Маффи, но тот не отрывался от своего блокнота.

– Вы художник-график, Вальтер Фридеман был гравером, – медленно произнес он. – Как использовали вас в концлагере?

– На таких графических работах, как шрифтовое оформление дипломов и грамот, статистических диаграмм, генеалогических таблиц. Однажды я даже занимался оформлением монографии по вопросу распространения свастики в Европе.

Обер-комиссар, казалось, хотел что-то еще спросить, но воздержался.

– Следовательно, вы знаете Фридемана с сорок второго года, – произнес он. – Не заметили ли вы за эти годы каких либо изменений в нем?

Фазольд положил трубку на письменный стол.

– Разве мы все не меняемся с течением времени? – спросил он, в свою очередь. – Двадцать лет назад мы думали так, а сегодня думаем иначе.

– Если я вас правильно понял, то вы не отрицаете изменений, происшедших с Фридеманом.

– Согласен, – подтвердил Фазольд. – В концлагерь он попал как левый радикал. В конце концов он понял, что политика ничего ему не дает, и с головой ушел в свои дела.

– С организациями, которые считаются правыми, – добавил Шельбаум.

– Возможно, и с такими, – сказал Фазольд.

Шельбауму показался странным безразличный тон, которым Фазольд рассказывал о своих страданиях в концлагере. Сам он не мог думать без горькой обиды обо всем, что ему пришлось там пережить. Если Фазольд так относится к своим переживаниям, значит, он бесхарактерный человек, или его развратили условия, в которых он живет теперь.

– Один вопрос в связи с вечеринкой, которая так неожиданно была прервана. Знали ли вы, что Деттмар оставался в доме после всех?

– Конечно, – ответил Фазольд. – Я его привел, чтобы он смог поговорить с Вальтером. Но для разговора сначала не представилось возможности. Когда мы все ушли, он скрытно пробрался в рабочий кабинет Вальтера. Об этом он предупредил заранее. Что случилось потом, я, естественно, не знаю.

– Возникла довольно странная путаница, – продолжал Шельбаум. – Фрейлейн Фридеман сказала нам, что будто бы от фрау Коваловой вы узнали, что о совершенном убийстве ей сообщила фрейлейн Фридеман. Но фрау Ковалова уверяет, будто об этом ей по телефону сказал Деттмар. Как же было в действительности?

– Я ошибся, – признался Фазольд, нервно крутя трубку. – Фрау Коваловой позвонил Деттмар.

– Но фрау Ковалова вместе с тем сообщила, что, когда ей позвонили, вас уже не было.

На дряблом лице Фазольда читалось смятение.

– Нет, нет, я был у нее.

– Мы это еще уточним, – сказал Шельбаум, поднимаясь.

Когда обер-комиссар и Маффи вышли из дома, начал моросить дождь.

– Пройдя концлагерь, этот Фазольд совсем не поумнел, – вслух размышлял Шельбаум. – Примечательно, что он утаил от нас нечто такое, что не имеет ничего общего с делом Фридемана. Вы знаете, чем в действительности занимались люди его профессии в концлагере Заксенхаузен?

Они сели в автомашину.

– Изготовляли фальшивые фунты и доллары, – произнес он, помолчав некоторое время. – Таким образом нацисты думали подорвать эти валюты во время войны.

В длинной, окрашенной белой краской приемной на первом этаже здания, где размещалась комиссия по делам иностранцев, Нидл снял шапку и осмотрелся. «Должно, быть, та дверь, что справа», – подумал он. Вывеска на двери гласила: «Входить по одному, и только после вызова! Стучать запрещается!» Прочитав надпись с презрительным сопением, Нидл нажал на дверную ручку и вошел. Через очки, сползшие на кончик носа, на него смотрело лицо, напоминавшее выжатый лимон. Термос и пергаментная бумага на столе говорили о том, что хозяину комнаты помешали завтракать.

– Не понимаете по-немецки?

– Почему же, – возразил Нидл. – Но как узнать, когда можно войти, если нельзя постучать?

– Когда у меня есть время, то я вызываю сам. Подождите там, снаружи.

– Не могу. У меня не так много времени, – пояснил инспектор.

– Да ведь это же!.. – Побагровев от гнева, чиновник выскочил из-за письменного стола.

– Терпение, коллега, – сказал Нидл, переходя на серьезный тон. – Я из уголовной полиции.

Чиновник мгновенно утихомирился.

– Мне нужна справка об одной иностранке, которая живет в Вене, – сказал Нидл и сел, не дожидаясь приглашения. – Звать ее Нина Ковалова, она владеет «Черкесским баром» на Бертлгассе.

– Что вы хотите знать об этой даме?

Чиновник вскочил, пододвинул лестницу к шкафу, поднялся по ней и тут же спустился с розовой карточкой в руках.

– Любопытно, – сказал он, – никаких конкретных данных. Только пометка тайной полиции об изъятии.

– Вы и есть тайная полиция? – удивился Нидл.

– Да, но эта карточка, как видите, не у меня. Я не знаю, где она. Попытайтесь поискать на Цедлицгассе.

Нидлом овладело неприятное чувство. «С Коваловой что-то не так», – подумал он.

Через пять минут Нидл был у знакомого ему комиссара Шотте на Цедлицгассе. Шотте тут же поручил секретарше разыскать документы, касающиеся Коваловой.

– Материалы были затребованы группой «С», – доложила секретарша. – Вы тогда были в отпуске, господин комиссар.

– Группа «С» министерства внутренних дел? – воскликнул Нидл. Он смотрел на Шотте, а тот на него.

– Вы обожжетесь на этом деле, – заметил наконец Шотте. – Это пустой номер.

– Но я должен хоть что-то знать.

– Никто не обязан что-то знать, – сказал Шотте. – Для чего вообще вы ведете розыски?

– По делу Фридемана, – ответил Нидл.

Шотте нахмурился.

– Оставьте это, Нидл, и придержите Шельбаума.

Но не таков был Нидл. Он считал: коль дано задание, его надо непременно выполнить. Четверть часа спустя он уже был на Херренгассе, где доложил о себе в отделе 17.

Когда потом Нидл вспоминал о разговоре, его всякий раз заново охватывало чувство негодования. О явке в этот отдел надо докладывать предварительно за четыре недели в письменной форме, да еще по меньшей мере часа два просидеть на скамейке. На этот раз его принял сам начальник сектора, к которому он и заходить-то не собирался…

– Вы хотите посмотреть на материалы относительно этой Коваловой? – холодно спросил начальник. – Почему?

– Мы ведем расследование по делу Фридемана, – ответил Нидл.

– В настоящее время мы перерегистрируем иностранцев, проживающих у нас длительное время, – сказал начальник сектора. – Я не могу в это вмешиваться.

Инспектор молчал. Он понимал, что это была пустейшая отговорка. «С каких пор министерство внутренних дел занято такими мелочами?» – хотелось ему спросить.

– Вы идете по ложному следу, – закончил начальник сектора.

Когда Нидл доложил Шельбауму обстановку, обер-комиссар длительное время хранил молчание. Затем сказал:

– Постепенно я кое-что начинаю понимать.

– Следовательно, мы оставим Ковалову в покое? – констатировал Нидл.

– Нет! – резко сказал Шельбаум. – Пусть группа «С» имеет свои основания для ее охраны. Но нам никто не помешает выяснить, какую роль она сыграла в деле Фридемана.

– Ты думаешь, мой дядя был непорядочным человеком? – спросила Карин Петера. Они сидели у нее дома и долго беседовали о том, что случилось в последние дни.

– Я не имею в виду его отношение к женщинам, – сказала она. – Иногда у меня возникает такое чувство, что будто на самом деле он был совсем другим человеком. Возможно, он вел двойную жизнь.

– Возможно, – согласился Ланцендорф.

Он взял со стола коробку и достал сигарету.

– Ты не понимаешь меня, – печально сказала Карин. – Вовсе я не думаю, что он сегодня был одним, а завтра другим. Речь идет об ином.

Петер Ланцендорф поискал спички в кармане.

– Отчего же, – сказал он, – я понимаю. Пусть твой дядя, допустим, и имел сомнительные качества, но это не дает оснований предполагать самое наихудшее.

Карин вздохнула с облегчением. Заметив, что Петер так и не нашел спички, она вышла в другую комнату и, вернувшись, протянула ему серебряную зажигалку. Он прикурил, машинально рассматривая зажигалку, и увидел инициалы: «ЭЛ».

– Чья это? – спросил он.

– Моя, – ответила она. – Ее я получила от моего дяди. Ты можешь оставить ее себе. Я ведь не курю.

Он не считал себя вправе принимать подарок, но не хотел обидеть Карин.

– Здесь не твои инициалы, – сказал он.

– Так ведь она и не предназначалась мне в подарок, – сказала она с легким раздумьем. – Когда я убирала комнату, то нашла ее в ночном шкафчике. Хотела отдать, а он сказал, чтобы я ее выбросила на свалку.

– На свалку?! – воскликнул Ланцендорф. – Серебряную зажигалку!

Карин кивнула.

– Потому-то я ее и сохранила.

– Откуда она у него?

– Она была в числе закладных вещей, которые клиенты при носили в обеспечение кредита, – ответила Карин. – Если кто-то своевременно не расплачивался, то вещь переходила в собственность кредитора. Так, по крайней мере, он объяснил мне.

– Не ломбард же был у твоего дяди, – с недоверием произнес он.

– Конечно, нет, – сказала она. – Но это имело какое-то отношение к его делам.

Петер Ланцендорф еще раз оглядел маленькую серебряную вещичку, и в голове его внезапно возникло воспоминание, от которого перехватило дух.

* * *

Сегодня в первой половине дня Петер несколько раз пытался дозвониться до Роберта Гофштеттера, того самого школьного товарища, который устроил его в институт, а сам ушел в редакцию «Абендпост». Дозвониться удалось лишь после обеда. Роберт сказал, что если он придет к нему около четырех часов, то еще застанет его в редакции. О чем идет речь? О процессе Армбрустера, проходившем четыре года назад? Он попросит достать материалы из редакционного архива. Вот почему Петер старался быть пунктуальным. Роберт его уже ждал, теряя терпение.

– Папка здесь, – сказал он. – Для чего она тебе нужна? Институт ведет исследования по затратам времени на процессы по особо тяжким преступлениям? Чем только вы теперь не занимаетесь! Надеюсь, найдешь, что ищешь. Но мне надо уходить на пресс-конференцию в транспортном управлении. С дорожными происшествиями в последнем квартале делается черт те что. Вот дело с Фридеманами куда веселее. Как? Ты был там в связи с допросом? И этот господин уже висел на суку на берегу Старого Дуная? Ты можешь располагаться у меня, пока не покончишь с делом. Потом отдай папку секретарше в семнадцатой комнате.

Ланцендорф перевел дух, когда Гофштеттер ушел. Дрожащими руками он открыл папку. Процесс по делу Армбрустера длился тогда три дня. Самая важная для Ланцендорфа деталь гласила: «…Местонахождение сумки убитой до сих пор осталось невыясненным. В сумке предположительно находились автоматический карандаш, пудреница, связки ключей, губная помада, вышитый носовой платок и серебряная зажигалка. Последние две вещи с инициалами «ЭЛ»…»

Он захлопнул папку и откинулся. Конечно, в данном случае могло быть и совпадение. Но такое совпадение просто поразительно.

Зажигалка могла быть и не ее. Ну а если ее, тогда как она оказалась у Фридемана? Он стиснул голову руками. А если бы на ее месте была Карин?… Он посмотрел на телефонный аппарат. Самое лучшее – это позвонить Шельбауму, тогда дело получит свой обычный ход. Ну а если кто-то подслушивает его разговор? Тогда завтра же все это будет в газетах.

С папкой под мышкой Петер вышел в коридор. Он чуть было не прошел мимо семнадцатой комнаты, но вовремя вспомнил, что здесь следует сдать папку секретарше. Он дошел до первой телефонной будки и позвонил Шельбауму. Тот оказался на месте. Он охотно согласился выслушать Ланцендорфа.

Обер-комиссар ждал его. Ланцендорф положил зажигалку на письменный стол и доложил о том, что ему стало известно. Шельбаум выслушал спокойно.

– Если бы вы могли умолчать о моем визите и не говорить об этом фрейлейн Фридеман… – закончил Ланцендорф.

Шельбаум покачал головой.

– Вы сами спокойно поговорите с ней, – сказал он. – Расскажите ей, как вы относитесь к этому делу. Вы ведь любите девушку, так будьте с ней откровенны. Если она впадет в шоковое состояние, то это, конечно, плохо. Но будет значительно хуже, если она потеряет к вам доверие… – Он пожал плечами. – Нам ведь еще неизвестно, каким образом зажигалка оказалась у Фридемана. Все может оказаться безобидным делом.

– Тогда я лучше подожду, пока вы уточните, – глухо произнес Ланцендорф и покинул кабинет.

Шельбаум размышлял. Дело все более запутывалось. Разговор с Фазольдом ни к чему не привел. Что означает шрам после операции под мышкой у Фридемана? Какую роль играет зажигалка?

– Алоис, – обратился он к Нидлу, который присутствовал при разговоре. – Домой сегодня поезжайте на машине. Но сначала посетите родителей Лоренци и узнайте, не принадлежала ли эта зажигалка их дочери.

Затем он позвал Маффи.

– Будьте готовы завтра утром. Возможно, поедем в Пфаффельрид.

Когда Маффи вместе с инспектором вышли в приемную, он спросил:

– Зачем ему туда надо?

– Подобрать для вас подходящую камеру в тюрьме, – с ехидцей ответил Нидл.

* * *

Лицо Бузенбендер выражало отчаянную решимость.

– Не трудитесь. От меня вы ничего не добьетесь.

Нидл поднялся со своего стула и встал позади нее. Она вскинула голову и посмотрела на него.

– Вы хотите меня ударить? Что ж, начинайте! Но вы все равно ничего не добьетесь!

По знаку Шельбаума инспектор вернулся на свое место. – Я вас не понимаю, – дружески сказал Шельбаум. – Почему вы молчите? Чем это может вам повредить?

– Я не хочу, чтобы другие оказались такими же несчастными, как я, – произнесла женщина. – Что вы раскопаете сами – это меня не касается…

– Невиновного не наказывают, – сказал Шельбаум.

– Что такое вина? Кто решает?

– Закон, – ответил Шельбаум.

Она кивнула.

– Я участвовала в убийстве. Закон сочтет меня виновной. Других нет?

Шельбаум понимал, что она имела в виду.

– Каждый должен отвечать за содеянное. Земельный суд Мюнхена ходатайствует о вашей выдаче, и, по-видимому, вас выдадут. Но пока вы нам изложите все, что знаете о Фридеманах.

– Я не скажу ни единого слова!

– Мы подождем, пока вы не передумаете.

Как только Бузенбендер увели, Шельбаум спросил инспектора:

– Позвонил ли Маффи в Пфаффельрид?

– Да, – ответил Нидл, – но, может быть, лучше поеду я?…

Шельбаум отрицательно покачал головой.

– Вы, Алоис, должны заняться делом Кухельауэра. Маффи я этого поручить не могу.

На лице Нидла отразилось разочарование. С тех пор как от родителей убитой Эллен Лоренци он узнал, что речь действительно идет о зажигалке их дочери, его интерес к делу Фридемана значительно возрос.

С нескрываемым огорчением он посмотрел на Шельбаума, который, не проронив ни слова, забрал шляпу, пальто и вышел из кабинета во двор, где у автомашины его ожидал Маффи.

Они поехали через Венский лес в направлении на Санкт-Пелен.

– Вы информированы по данному делу? – спросил Шельбаум. – Вы ведь тогда у нас еще не работали.

– Шум был на весь мир, – ответил Маффи с легкой обидой. – Самое зверское преступление за последние годы…

– Были и другие, не менее зверские, – сказал обер-комиссар. – Но следует помнить, что отец жертвы является советником Государственной канцелярии…

Двадцатилетняя Эллен Лоренци была убита в Турецком парке в ночь с 29 на 30 апреля 1960 года, когда она возвращалась домой. Труп был обнаружен на следующее утро в кустарнике недалеко от наблюдательной вышки. Следствие показало, что девушку пытались изнасиловать, но это не удалось из-за отчаянного сопротивления жертвы. Исчезли сумочка, наручные часы, клипсы и кольцо. Расследование шло долго, пока за другое подобное преступление не был арестован некий Армбрустер. Полиция обнаружила у него наручные часы, кольцо и клипсы убитой. Об их происхождении Армбрустер рассказал фантастическую историю: он, мол, обнаружил труп в кустарнике и забрал украшения. Незадолго до этого он слышал, как девушка разговаривала с иностранцем.

– Он должен нам сообщить все до мельчайших подробностей, – сказал Шельбаум. – Тогда никто ему не поверил. На суде он отказался от своих показаний, данных на предварительном следствии.

– Он умолчал о том, какие методы применял тогда Видингер, чтобы выудить из него показания.

– Благоприятпого впечатления он не производил, этот подонок.

– Но он был оправдан, – напомнил Маффи.

– Четырьмя против четырех голосов присяжных, – сказал обер-комиссар. – Ему повезло. Шесть лет он получил за другое преступление.

Они проехали Санкт-Пелен и увидели вдали мощные стены монастыря.

– Такого парня не жалко, – презрительно сказал Маффи.

– Жалко каждого, кто подвергается наказанию, – серьезно произнес Шельбаум. – Нельзя допускать различий только перед законом. Принципы права требуют справедливости по отношению к каждому. Бродяга тоже должен иметь право на это. Откажите ему в этом, и тогда фундамент нашего общества будет поколеблен.

Маффи находил взгляды Шельбаума несколько тенденциозными. Он знал немало представителей венского черного рынка и иногда испытывал желание увидеть их вздернутыми без лишних формальностей. Но, во-первых, смертная казнь отменена, а во вторых, что постоянно подчеркивал обер-комиссар, главная вина лежит не на этих преступниках, а на современном обществе.

Свернув с автострады, они поехали по федеральной дороге на Вахауер. Вдали виднелась скала, на которой стоял монастырь. Крутой берег справа переходил в пологие склоны, сплошь засаженные виноградником. Среди прекрасного ландшафта на голом холме стояло мрачное, похожее на крепость здание тюрьмы Пфаффельрид. Узкая дорожка, опоясывающая холм, вела к воротам тюрьмы.

Начальника тюрьмы на месте не оказалось, и его заместитель представил в их распоряжение приемную комнату. Затем велел привести в эту комнату Армбрустера.

Это был бледный человек среднего роста. В своем арестантском одеянии он, пожалуй, должен был возбуждать сострадание, но в его манере двигаться было нечто отталкивающее, коварное и подловатое. Маффи тотчас же почувствовал к нему антипатию. Шельбаум также сделал над собой усилие, чтобы скрыть чувство отвращения.

– Господа хотят задать вам несколько вопросов, – сказал заместитель начальника тюрьмы. – Отвечайте по совести. Если поступит жалоба, вам опять не миновать карцера!

Задав несколько вопросов о самочувствии арестанта, Шельбаум перешел к делу Лоренци. Армбрустер занервничал. Он избежал пожизненного заключения не из-за доказанной невиновности, а потому, что в цепи доказательств оказались пробелы.

– Расскажите-ка еще раз, что вы делали и что видели 29 апреля в двадцать три часа в парке.

Армбрустер перевел дыхание.

– Разве это не записано в протоколе? – спросил он.

– Мы хотели бы услышать это от вас, – сказал Шельбаум.

Допрос тогда вел Видингер. Протокол был таким поверхностным, что позволял получить любые доказательства.

Армбрустер приступил к рассказу. Он стоял за кустарником. Просто так. Это ведь не запрещено. В поле его зрения находилась скамейка, на которую падало немного света с улицы. Около одиннадцати подошел мужчина, лицо которого он видеть не мог: человек был довольно высокого роста, и поэтому ветви скрывали его голову. Мужчина остановился, когда сзади его окликнула девушка.

– Что сказала девушка? – быстро спросил Шельбаум.

Армбрустер жадно покосился на пачку сигарет, лежавшую на столе. Шельбаум позволил ему взять сигарету. Маффи дал прикурить.

– Она сказала: «Вы, по-видимому, что-то обронили, выходя из автобуса». Мужчина ответил резким голосом: «Ничего я не терял». По выговору он не был уроженцем Вены. «И этот блокнот? – спросила она. – В нем записана фамилия». И затем она назвала фамилию, прозвучавшую приблизительно как Зандрак или Зондрак. Мужчина, казалось, испугался и поспешно сказал: «Дайте-ка сюда. Это мой» Девушка отдала ему блокнот. Затем он спросил: «Вы хотите пройти через парк? Если вы не возражаете, я провожу вас». И они ушли.

– Следовательно, его лица вы не видели? – разочарованно спросил Шельбаум.

– Я видел только его руку, – сказал Армбрустер. – Но эту руку я помню абсолютно точно до сих пор. С улицы падал луч фонаря, когда он протянул руку за блокнотом. Это была костлявая рука с утолщенными кончинами пальцев. Тыльная сторона руки была густо покрыта черными волосами…

Маффи прекратил писать, как завороженный уставился на Армбрустера. Он знал эту руку. И Шельбаум тоже старался подавить в себе возникшее волнение.

– Что было дальше?

Армбрустер опустил глаза.

– Я побрел через парк, – тихо сказал он. – У наблюдательной вышки я натолкнулся на нее. Она была мертва. Я подумал: какая ей польза от украшений? Вот тогда я их и прихватил…

Шельбаум позвонил.

– Можете его увести, – сказал он вошедшему чиновнику. – Мы закончили.

Он не удостоил взглядом низко склонившегося арестанта, не в силах преодолеть отвращения, которое вызывал у него Армбрустер.

– Это была рука Фридемана, – взорвался Маффи, когда они сидели в машине. – Именно так она выглядела. Девушку убил Фридеман.

Шельбаум смотрел вниз на долину, где арестанты рыли дренажные канавы.

– Почему?

– По-видимому, из блокнота она узнала его фамилию. Изнасилование не было истинной целью убийцы.

– Да, – сказал Шельбаум, – оно было лишь симулировано. Он хотел устранить посвященную. Поэтому и забрал сумочку. Очевидно, опасался, что в ней могло оказаться еще что-то из его пометок…

– Так и было, – живо произнес Маффи. – Сумочку он потом выбросил. Только зажигалку оставил.

– Хорошая теория, Маффи, очень хорошая. Не хватает лишь одного: доказательства.

* * *

По коридору торопливо шел полицейский.

– Опять скандалит, – прокричал он. – Требует врача.

Чиновник, возглавлявший санитарную службу, возмутился.

– Ну-ка приведите его сюда.

Он только что успел уложить в стеклянный шкаф инструменты, как появился полицейский с Деттмаром. Деттмар страдал от тяжелого психоза, по чиновник не видел в этом ничего особенного.

– Что такое с вами? – недовольно спросил он. – Если хотите к врачу, то заявку надо подавать до шести.

Деттмар жаловался на невыносимые головные боли. Отдельные предметы он видит смутно. Кругом одни черные точки, а там, где свет, в особенности если свет искусственный, он видит разноцветную радугу.

Чиновник размышлял. Опыт подсказывал ему, что арестант не симулирует. Напрашивалось подозрение на глаукому, и было бы легкомысленно не принять жалобы во внимание. Потом бы ему это припомнили…

– Хорнтхалер! – крикнул он через открытую дверь в сосед нее помещение.

Появился мужчина в белой блузе.

– Сходите с арестантом к доктору Гюттлу.

Поездка до Галилейштрассе продолжалась не более трех минут. У двери квартиры доктора их ожидала медсестра, миловидная блондинка с роскошными формами. Она указала на маленькую комнатушку, служившую, по-видимому, домашним чуланом.

– Одну минуточку, – торопливо сказала она. – Господин доктор сейчас примет вас.