Текст книги "Я ухожу. Прощай навеки. Твоя душа (СИ)"

Автор книги: Алексей Притуляк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

 – Милая! – воскликнула она, вся подавшись ко мне. – Ты сказал «милая»!

 – Ну… ну да, – испугался я. – Да, но… Тысячи мужчин называют так незнакомых женщин, и это их ни к чему не…

 – Что мне до других! – перебила она. – Ведь это ты назвал так меня!

 Я не люблю, когда меня перебивают. Мне неприятна в женщинах излишняя экзальтация. Но я решил, что не стоит лишний раз волновать эту сумасшедшую.

 – Да, – кивнул я. – Да, милая Брунарда. Вы действительно довольно милы и… и непосредственны, как дитя, но… Впрочем, «милая» – это только слово. Оно состоит из слогов, букв, звуков…

 – Но когда ты произносишь его, – снова перебила она, – то в твоих устах оно звучит как в устах бога.

 – В самом деле? – я никогда не замечал, что произвожу на женщин такое впечатление. Это открытие было, конечно, приятно, но оно… оно несколько выбивало из колеи.

 – Спасибо за комплимент, – сказал я и прикоснулся к шляпе, давая понять, что хотел бы откланяться.

 – О нет! Не уходи, прошу тебя! – воскликнула она, молитвенно слагая руки. – Не уходи, любимый! Я не смогу больше жить без тебя, ни единого дня, ни единого часа!

 Что же мне было делать, скажите на милость? Довольно странное и неприятное положение, согласитесь…

 Уже заметно стемнело. Озеро нахмурилось и смутно отражало пока еще бледный лунный свет. Мне стало немного жутко, признаться, и я едва не бросился бежать. Следовало предпринять что–то решительное, но я не знаю – что.

 – Мне, конечно, приятно было поговорить с вами, – сказал я ласково, – но время, знаете ли… Темнеет… Хочется чаю… Я мог бы проводить вас немного, если хотите. Вы недалеко живете?

 – Здесь, – ответила она, поведя рукой в сторону черневшего в полумраке озера и рощи за ним.

 – Здесь?.. То есть, вы хотите сказать…

 – Здесь, – повторила она и я снова заметил как странно и безумно блестят ее глаз. – Здесь, – в озере, в роще…

 Теперь, окончательно убедившись в ее безумии, я не на шутку испугался, но в то же время обрел некое хладнокровное спокойствие, как бывает это с храбрыми людьми в минуту опасности.

 – А! понимаю, – кивнул я. – Понимаю… Ну что же, в таком случае…

 – Не покидай меня, – попросила она.

 Но хитрость – моя спасительница – уже посетила мой ум.

 – Это ненадолго, – успокоил я. – Только до завтрашнего вечера.

 – О нет! – воскликнула она. – Я не доживу! Любовь погубит меня!

 – Гм–гм… Милая моя Брунарда… – я старательно подыскивал слова. – Видите ли, любовь – это… как бы вам сказать… любовь предполагает некоторое…

 – Любовь погубит меня, – повторила она уже спокойно. – Фея не может прожить без любимого более двенадцати часов… Я умру на заходе солнца…

 Вот так она и сказала. Ну не сумасшедшая ли она была, подумайте?!

 – Феи бывают в сказках, – сказал я, улыбаясь, и даже погладил ее по голове, как дитя.

 А она вдруг схватила мою руку и прижалась к ней губами. Мне стало совсем неловко и я готов был рассердиться, но напомнил себе, что с больным человеком следует быть ласковым и терпимым.

 – Любовь из всякой женщины делает фею, – сказала она.

 Мне эта фраза показалась несколько вычурной.

 «Но впрочем, – подумал я, – если ее немного подкорректировать…»

 – А из феи, – продолжала она, – любовь делает самую обыкновенную женщину; и как самая обыкновенная женщина, фея не может жить, если с ней рядом нет любимого человека… Только фея не умеет плакать, она – умирает…

 – Феи бывают в сказках, – повторил я ласково. – вы не умрете до завтрашнего вечера, а завтра вечером, еще до захода солнца, я приду сюда, обещаю… А теперь мне нужно идти, право, нужно.

 Она совсем погрустнела, отпустила мою руку и спросила, заглядывая мне в глаза:

 – Но ты ведь правда придешь перед заходом солнца?

 – Ну разумеется, – ответил я.

 А в голове моей уже родился план действий.

 – Я не прошу тебя любить меня, нет, – сказала она. – Позволь только, позволь мне любить тебя. Позволь мне жить тобою.

 – Несколько странно… – ответил я. – Но если уж… конечно, конечно…

 – Позволь мне знать только, что моя любовь не пугает тебя, что она не неприятна тебе. Позволь иногда видеть тебя, думать о тебе, надеяться на встречу с тобой.

 – Ну конечно, – отвечал я. – Вы можете…

 Она улыбнулась счастливой улыбкой.

 «Вот и славно! – подумал я. – Кажется, мне удалось утихомирить эту сумасшедшую… Хитрость, хитрость – вот что нужно в общении с такими людьми!»

 – Я знаю, что ты разобьешь мне сердце, – сказала она, печально улыбаясь. – Но сейчас я счастлива! Я люблю тебя и я счастлива. Поцелуй меня на прощание?

 – Поцеловать?.. Видите ли…

 «Хитрость, хитрость!» – напомнил мне внутренний голос.

 – Да, – кивнул я. – Отчего же…

 Я наклонился к ней и поцеловал ее в лоб.

 – До завтра, – сказал я.

 Она снова улыбнулась мне, уже лучезарно, и ответила:

 – До вечера, любимый.

 Я поторопился уйти, пока она не выдумала еще чего–нибудь. Никогда не знаешь, чего ожидать от таких женщин…

 Дома я первым делом позвонил на станцию и заказал билет на утренний поезд. Потом выпил чаю.

 Жаль было, конечно, уезжать вот так, на середине отдыха, но что поделаешь. Остаться – значило потерять рабочее настроение, потерять покой, постоянно подвергаться давлению со стороны какой–то красивой, но совершенно безумной женщины…

 Короче говоря, утром я уехал.

 Мне отлично работалось в поезде, вытанцовывались замечательные любовные сцены…

 Да… Вот я и говорю вам: хитрость!.. А все эти феи, оборотни, русалки…

 Кстати, пьеска моя имеет большой успех, сходИте – не пожалеете.

Такси обратно.

 Глаза у него были совершенно невообразимого голубого цвета. Таких голубых глаз не бывает просто. Хотя нет, у детей такие глаза встречаются. Но не тогда, когда ребенок сидит на барабане посреди пустынной ночной улицы. Это был очень красивый барабан – огромный, красный по бокам, с золотистыми галунами (или как там называются эти веревочные штуки, натянутые по периметру?) и желтой лентой для надевания его на шею. Тут и там в его боках посверкивали золотистые же клепки, крепящие шнуры к стенкам.

 – Зачем тебе барабан? – спросил я, заглядывая в его бездонные глаза

 Он рассматривал свои ногти, матово поблескивающие в свете фонаря, когда я обратился к нему с моим несомненно глупым вопросом. Мой вопрос не меньше двух минут безответно висел в воздухе, прежде чем он осветил мое лицо голубым светом своих глаз. Это я так выражаюсь, красиво. На самом деле он не освещал моего лица, он просто посмотрел на меня. Его взгляд не выражал ничего. Ни любопытства, которое было бы закономерным в такой ситуации, ни удивления, ни интереса – ничего.

 – Какой барабан? – спросил он через минуту.

 – Ну как же, дружок, – удивился я вместо него. – Тот барабан, на котором ты сидишь.

 Ребенок медленно и как–будто неуверенно перевел взгляд с моего лица на огромный барабан, такой огромный, что ноги мальчика едва доставали до мокрого, после недавнего дождя, асфальта.

 – А, этот… – небрежно бросил он, снова поднимая взгляд на меня и, кажется, приготовясь к долгому раздумью.

 – Да, да, этот! – подтвердил я, несколько, признаюсь, нетерпеливо. Есть у меня один недостаток – я бываю нетерпелив с детьми.

 Взгляд мальчика стал на миг напряженным и даже, мне показалось, испуганным. Но только на миг, потому что в следующую секунду он широко улыбнулся.

 – Это я трамвай жду, – ответил он просто, безынтересно и даже со скукой в голосе. – А его все нет и нет.

 – А, – кивнул я.

 Что–то показалось мне странным, но я так сразу не мог понять, что именно. Дошло же до меня только после того, как я мимоходом (или мимолетом? как лучше сказать? впрочем, и то и это неправильно, поскольку я не шел и не летел в тот момент, а просто стоял, наклонившись к странному мальчику с небесно–голубыми глазами)… В общем, дошло до меня только после того, как я случайно оглянулся по сторонам.

 Во–первых, там, где сидел на барабане мальчик и стоял я, там просто не было трамвайной остановки. Во–вторых, по этой улице вообще не ходили трамваи. О последнем, впрочем, мальчик мог и не знать, ведь ему было от силы лет десять или одиннадцать. Кроме того, он и вообще мог быть приезжим.

 – А, – кивнул я еще раз. – А мама твоя знает, куда ты поехал?

 Мальчик неуверенно пожал плечами, посмотрел зачем–то в один конец пустынной улицы, потом – в другой.

 – Наверняка ей кто–нибудь сказал, – ответил он через минуту раздумий.

 – А, – произнес я в третий раз.

 Собственно, разговор можно было считать законченным, поскольку спросить больше было нечего. Да и взгляд мальчика, который он бросил на меня, не располагал к дальнейшим расспросам. В этом взгляде явно читалась усталость от моих, наверное, казавшихся ему глупыми и нудными, вопросов.

 – Ей Джексон сказал, – вдруг добавил мальчик, поежившись.

 Да, на улице было влажно, прохладно и неуютно. Сентябрьский последождевой поздний вечер запускал свои холодные пальцы даже и под мой теплый плащ, под которым были еще пиджак, жилетка и рубашка, плотно охваченная на шее галстуком. Что уж говорить о ребенке в легкой полурасстегнутой курточке поверх футболки. Несомненно, ему было холодно. Поэтому он и поежился.

 – Джексон – это твой брат? – спросил я зачем–то.

 По сути, мне нужно было не вести здесь пустой беседы с неизвестным мне мальчиком, а идти в издательство. Но сейчас я подумал, что совершенно напрасно отправился в издательство в половине двенадцатого ночи. Скорей всего, мой редактор уже закончил работу и уехал домой.

 – Джексон? – между тем повторил ребенок это загадочное имя. Потом он снова пожал плечами и ответил безразлично:

 – Не знаю.

 Я несколько минут молча постоял рядом с ним, не зная, что делать дальше и в общем–то не имея больше интересных вопросов. Как и он недавно, я посмотрел в один конец улицы, в другой. Потом я посмотрел себе под ноги, соображая, как бы половчее распрощаться с мальчиком, так, чтобы не чувствовать себя обязанным задавать еще новые вопросы, на которые у него совершенно очевидно не было желания отвечать.

 – Джексон, – повторил я машинально это дурацкое, зацепившееся за мой язык имя, постукивая по мокрому асфальту тростью.

 – А вот и мой трамвай, – произнес между тем мальчик скучающим голосом, явно подавляя зевоту.

 – Трамвай? – я посмотрел туда, куда был направлен его взгляд.

 Там, в конце улицы, действительно показались из–за поворота две светящиеся фары.

 – А какой номер ты ждешь? – поинтересовался я.

 – Не знаю, – ответил он равнодушно. – А какой нужен?

 – Ну это зависит от того, куда ты хочешь уехать, – терпеливо объяснил я.

 – Мне нужно вернуть барабан, – сказал он и зачем–то постучал по инструменту кулаком.

 На постукивание инструмент ответил утробным и чистым басом – словно вдруг проснувшийся циклоп.

 Я немедленно достал из внутреннего кармана мою любимую записную книжку в кожаном переплете, с золотыми уголками и кнопкой. Щелкнув кнопкой, я вынул из специального кармашка в переплете небольшой карандаш, нашел чистую страничку и записал там: «Стук барабана на пустынной ночной улице напоминает утробный голос разбуженного циклопа (Ciclops Vulgaris H.)».

 Удовлетворенный удачно найденным сравнением, я защелкнул кнопку и вложил записную книжку обратно во внутренний карман пиджака.

 – А кому ты должен вернуть барабан? – обратился я к ребенку.

 – Ну где же трамвай–то?! – произнес он с досадой, словно не слыша моего вопроса.

 И правда, фары, недавно появившиеся из–за угла, нисколько не приблизились к нам за прошедшее время.

 – Действительно, – кивнул я. – Транспорт у нас ходит просто ужасно – когда вздумается и как вздумается. Им дела нет до нужд простых обывателей, им важен только их график.

 – График, – повторил мальчик.

 И потом еще раз:

 – График…

 Наверное, это было новое для него слово.

 – График, – улыбнулся я ребенку, радуясь и завидуя тому, как же он, сам того не понимая, счастлив – ведь он познает родную речь.

 – Какое противное слово! – вынес он между тем свой вердикт

 Такой приговор разочаровал меня, и я даже хотел немедленно уйти. Но потом напомнил себе, что он всего лишь ребенок, а потому имеет право на ошибочные суждения.

 А мальчик между тем еще раз постучал в барабан. Циклоп снова проснулся и обиженно пророкотал что–то нечленораздельное. Гулкое эхо затерялось где–то в стенах ближайших домов.

 Словно приняв это за знак, светящиеся в конце улицы фары чуть потускнели на секунду, затем вспыхнули с новой силой и стали приближаться.

 – График… – произнес мальчик.

 Потом замолк на минуту и вдруг громко крикнул:

 – А–а–а!

 На этот раз эхо оказалось значительно проворнее. Оно несколько раз ударялось о стены, перебегая туда–сюда, через улицу на нашу сторону и обратно, пока, наконец, не спряталось за зеленой изгородью третьего от нас дома.

 Фары приближались.

 И тут я понял, что это и был циклоп. Да–да, два этих горящих глаза были глазами разбуженного циклопа, который сейчас медленно полз к нам.

 – Ну наконец–то! – выдохнул ребенок.

 А мне стало страшно. Но в следующую секунду я сумел обуздать мое ретивое воображение, успевшее за эту секунду набросать мне несколько самых ужасных картин: циклоп доползает до нас и пожирает мальчика; циклоп яростно стучит в барабан, который мальчик должен вернуть; циклоп находит спрятавшееся за зеленой оградой эхо мальчишеского голоса и убивает его, втаптывая в асфальт, на котором, под его мощными ступнями, образуются выбоины и трещины…

 Наверное, я задремал, и все это мне приснилось. Потому что когда я сумел вырваться из плена охвативших меня картин (фантазий? снов?), трамвай стоял уже возле нас.

 Впрочем, нет, разумеется, это был не трамвай. Ведь трамваи совершенно определенно не ходили по этой улице. Здесь даже и рельс–то никогда не было. И ни одной трамвайной остановки даже.

 Да, это был не трамвай. Это было такси.

 Усатый водитель в сомбреро с минуту рассматривал меня и мальчика на барабане, а потом, решив, видимо, что мы все–таки никуда не едем, вернулся к наверное прерванному ранее занятию. Он достал откуда–то спицы с начатым вязанием и принялся быстро работать пальцами. Спицы на удивление быстро замелькали в его руках, поблескивая в свете ближайшего фонаря. Он весьма неплохо поднаторел в вязании на спицах, и было видно, что это занятие доставляет ему немалое удовольствие и поглащает его целиком.

 Вдалеке, на площади, начали бить часы. Даже сюда, на эту дальнюю улицу, удары доносились довольно громкие и отчетливые. Что же было говорить о самой площади, где вокруг часовой башни тесно сгрудились дома. Их жители сейчас приникли, наверное, к окнам и отсчитывают удар за ударом и следят за огромными стрелками, заползшими в полночь.

 Я тоже невольно принялся отсчитывать удары. Как я понял, мальчик на барабане занялся тем же.

 О! Из стоящего рядом с нами такси тоже донесся размеренный баритон водителя:

 – Ше–с–с–сть!.. Се–е–м–м–мь!.. Во–о–сем–м–мь!..

 – Де–е–евять! – произнес я нараспев.

 – Де–е–сять!.. – пропел мальчик неожиданно чистым мелодичным дискантом.

 – Один–над–ца–а–ать!.. – понизил таксист голос до баса.

 – По–о–олночь!.. – провозгласил я с последним ударом.

 Но удар оказался не последним. Часы продолжали бить.

 – Так бывает, – ответил из машины таксист на мой недоуменный взгляд. – Часовщик опять забыл смазать механизм.

 – Механизм, – повторил мальчик. – График…

 А часы между тем продолжали бить.

 Ребенок теперь занялся тем, что сопровождал каждый удар курантов ударом в барабан: «Буммм!.. Буммм!.. Буммм!..»

 Надо было отдать ему должное – у него довольно неплохо получалось попадать в ритм боя часов, он почти не ошибался, не опережал его и не отставал.

 Мне вдруг стало грустно. Слушая этот двойной бой, я очень остро ощутил, как уходит в никуда время, я буквально почувствовал, как из меня по капле вытекает жизнь.

 Все бы ничего, но часы не остановились и после двадцать четвертого удара (на что я втайне надеялся. в смысле, что они все же остановятся), а продолжали уверенно громыхать дальше.

 – Ну все, – произнес таксист весело и с шаловливой улыбкой, – загадывайте. Сколько жить осталось.

 – У нас так многие гадали, – пояснил он в ответ на мой вопросительный взгляд в его сторону. – И еще ни разу часы не ошиблись. Кто будет загадывать?

 – Я! – поднял руку мальчик совсем как на уроке в классе, прежде, чем я успел что–нибудь произнести.

 – Давай! – ответил таксист, приостановив свое вязание и приготовясь считать удары.

 Словно послушавшись его, часы, которые на время умолкли, сделали первый удар.

 – Раз! – произнесли мы хором.

 Наши лица застыли в ожидании следующего удара. Но удара не последовало. Его не было ни через секунду, ни через две, ни через десять…

 – Все, стало быть, – рассмеялся таксист, обратившись к ребенку. – Немного же тебе осталось, малыш!

 Он, улыбаясь, покачал головой и вернулся к своему вязанию.

 Мальчик совсем не расстроился, как можно было бы ожидать. Вместо этого он стал размеренно бить в барабан, соблюдая ритм боя часов и считая удар за ударом. Вслед за ним принялся считать водитель. К нему присоединился и я.

 Лишь когда ребенок досчитал до ста, он остановился.

 – А иди–ка, хлопец, садись! – позвал его таксист, открывая заднюю дверь машины. – Зазяб совсем, наверное.

 Мальчик, который действительно выглядел очень замерзшим, немедленно покинул свое место на барабане, забрался на сиденье такси и захлопнул дверь.

 Только теперь я почувствовал, насколько устали мои ноги от долгого стояния на месте и предыдущей продолжительной прогулки.

 Я нарочито громко постучал тростью об асфальт, пытаясь привлечь внимание водителя к своей персоне. Но он шевелил губами – видимо, отсчитывая петли вязания, и был чрезвычайно погружен в свое занятие.

 Я с грустью подумал, что мне предстоит провести остаток ночи на темной и холодной сентябрьской улице. Но делать было нечего, не просить же, в самом деле, таксиста пустить в машину и меня.

 Впрочем, я довольно быстро нашел выход из положения. Я занял еще не остывшее место мальчика на его барабане. Сидеть ведь гораздо теплее, чем стоять. А мой теплый плащ, поверх костюма, жилетки и рубашки с галстуком, не позволит ветру обглодать мою плоть. Ведь самое страшное – это ветер, а не холод сам по себе. Тем более, что сентябрь выдался довольно–таки теплым.

 На барабане сидеть было весьма удобно – мои–то ноги вполне себе доставали до асфальта. Я сложил руки на набалдашнике трости, положил на них голову и стал смотреть на моих спутников («собеседников» мало подходит. может быть, – компаньонов?).

 – Эй, не спите! – окликнул меня водитель со смехом.

 Наверное, я и правда задремал, чем и насмешил таксиста. Во всяком случае, в конце улицы я заметил удаляющуюся от нас парочку. Мимо машины он прошли, должно быть, не меньше десяти минут назад. Значит, я действительно спал.

 Чтобы согреться, разогнать сонный озноб и саму сонливость, я воскликнул:

 – А вот посмотрим–ка, сколько осталось мне!

 И стал размеренно бить кулаком в барабан, стараясь соблюдать ритм часов на башне, и отсчитывая каждый удар.

 Мальчик сначала, кажется, заинтересовался моим гаданьем, но уже на третьем или пятом ударе зевнул и отвернулся. Наверное, ему хотелось спать. Да, он согрелся в теплой машине и его клонило в сон. Водитель же такси вообще никак не реагировал на мою игру – он был слишком занят своим вязанием.

 На шестьдесят четвером ударе мне стало страшно. Я не предполагал прожить такую длинную жизнь. Поэтому я перестал бить в барабан. Вместо этого я достал из внутреннего кармана свою любимую записную книжку в кожаном переплете с золотыми уголками, отстегнул кнопку, взял из специального кармашка маленький карандаш и записал чуть ниже сделанной недавно записи о циклопе: «Не бей в барабан, если не уверен, что тебе это нужно». Потом я закрыл книжку, аккуратно застегнул кнопку и вернул свое богатство на место – во внутренний карман пиджака.

 Только тут я обратил внимание, что та парочка, которую я видел в конце улицы удаляющейся от нашей компании, возвращается. Они были уже не более чем в двух десятках метров от нас. Может быть, обратно они шли быстрее.

 Ничего особенного нельзя было сказать об этой паре – пара как пара, самые обычные люди: мужчина в светло–коричневых, почти желтых, ботинках и такого же возраста женщина, о которой нельзя было бы даже твердо сказать, красива она или нет. Она шла рядом со своим спутником, держа его под руку и склонив голову ему на плечо. Вероятно, они просто прогуливались перед сном, во всяком случае, не было никаких оснований заподозрить их в чем–либо нехорошем.

 Через пару минут они поравнялись с машиной и остановились напротив, на другой стороне улицы. Там они принялись яростно о чем–то перешептываться. Как я ни пытался по выражению их лиц понять, о чем идет речь, сделать этого я не смог. Лица их абсолютно ничего не выражали. Женщина стояла все так же склонившись головой на плечо своего спутника. Он положил свою голову на ее пышную прическу.

 Наконец, их диалог закончился и они перешли дорогу, приблизившись к такси со стороны водителя. Тот, словно и не видя их, продолжал вязание. Я заметил теперь, что его заготовка значительно увеличилась в размерах за последнее время. По форме изделия невозможно было догадаться, что же именно водитель вяжет, можно было только предположить, что – сомбреро.

 Подойдя к машине, пара постояла с минуту, словно не зная, что делать дальше. Потом мужчина слегка наклонился к окну водителя.

 – Отвезите нас домой, – попросил он.

 Таксист ничего не ответил, он был слишком поглощен своим вязанием и возможно даже не слышал обратившегося к нему мужчину.

 Тот неуверенно повернулся к своей спутнице, словно прося помощи. Она немедленно наклонилась к окошку водителя и произнесла с волнением в голосе:

 – Нам очень нужно быть дома через пять минут. Жанна, наверное, уже плачет. И молоко все выкипело.

 Я встал и подошел к машине с другой стороны, встав от нее на таком же расстоянии, на каком стояли мужчина и женщина.

 – Простите, что вмешиваюсь, – обратился я к ним. – А кто это – Жанна?

 Женщина смеряла меня неприязненным взглядом и, кажется, даже фыркнула то ли сердито, то ли недоуменно. Мужчина успокаивающе погладил ее по плечу и мягко произнес:

 – Ну что ты так нервничаешь, Машенька… Ведь этот господин не с умыслом спрашивает, он не собирался тебя оскорбить. Просто он не знает, о ком ты говорила.

 – Ведь так? – обратился он уже ко мне.

 – Да, да! – горячо подтвердил я. – Разумеется! Я не имел намерения как–то вас задеть. Просто… Просто мне стало интересно… Жанна… Кхм…

 Я совершенно покоробился, запутавшись в словах.

 – Это вас не оправдывает! – сурово произнесла женщина.

 – Да, – согласился я, – конечно, я понимаю… Простите меня… Видите ли, я… Как бы это сказать… Дело в том, что я писатель и… и мне все интересно о совсем даже незнакомых мне людях… Поэтому… Поэтому я…

 – И это вас тоже не оправдывает! – произнесла она все так же холодно.

 Я подумал, что наверное, эта женщина просто видит во мне конкурента в очередь на такси и оттого так строга со мной. Ведь я же действительно никак не собирался ее задеть.

 – Я не хочу ехать на этом такси! – заверил я ее на всякий случай.

 – Это правда? – произнесла она уже теплее, и я похвалил себя за проницательность.

 – Чистейшая правда! – подтвердил я радостно и горячо.

 Она совсем оттаяла и даже улыбнулась мне.

 Но в это время передняя дверь машины, с моей стороны, открылась и я увидел обращенное ко мне удивленно–возмущенное лицо таксиста.

 – То есть как это?! – воскликнул он, откладывая свое вязание. – То есть как это вы не хотите ехать?! А ради чего же я, скажите на милость, стою здесь уже битый час? Ваш мальчик сидит у меня в машине. Я и счетчик давно уже включил.

 – Да, но… – попытался возразить я.

 – Что же это вы, а?! – осуждающе покачал головой таксист.

 – Но это не мой мальчик, – возразил я.

 – Какой подозрительный тип, – донесся до меня шепот женщины, направленный в ухо ее спутнику. Тот лишь молча кивнул, но взгляд его, обращенный на меня, сразу стал суше, строже, колючее, неприязненнее.

 – Отвезите же нас, домой, – сказал он, обращаясь к таксисту.

 – Такси занято, – ответил водитель, даже не оборачиваясь к мужчине. Глаза его были обращены на меня.

 – Еще и лгун! – произнесла женщина осуждающе и уже так громко, чтобы я слышал. – А говорил, что не хочет ехать.

 – Да, – закивал я, – я действительно не хочу…

 – То есть хочу, – поправился я, чтобы не обидеть таксиста, – но… мне некуда сейчас ехать… я направляюсь в издательство.

 – Мой барабан! – напомнил мне мальчик с заднего сиденья. Кажется, он задремал, но наш разговор разбудил его. – Не забудьте барабан!

 – Да, конечно, – кивнул я, делая шаг обратно к барабану.

 Но я не успел. Потому что женщина, проявляя совсем не женскую прыть, очень быстро обежала машину и уселась на инструмент, на мое, еще не остывшее, место. Усевшись и оправив платье, она победно взглянула на меня.

 – Вам что, – пояснила она свое поведение, – вы–то сейчас уедете. А нам еще битый час сидеть тут и ждать трамвая.

 – График, – сказал мальчик, высовываясь в окно такси.

 А спутник женщины, выказывая полную с ней солидарность и распрощавшись со своей робостью, почти уверенным шагом обошел такси и тоже присел на краешек инструмента, рядом с ней.

 – Но позвольте, – возразил я. – Я не могу уехать без этой вещи.

 – Так не езжайте, – равнодушно пожала плечами дама.

 – Не езжайте, – как эхо повторил ее спутник.

 – Но вы же прекрасно понимаете, что я должен ехать, – попытался я убедить их, налегая на «должен». – Меня ждет такси, видите?

 С последними словами я повернулся к машине, так, чтобы мое «видите?» было одновременно и обращением к водителю: вот, посмотрите, не я виноват в том, что вам приходится ждать.

 Парочка равнодушно посмотрела на машину, на лицо шофера, уже начинавшего терять терпение, на барабан, на меня.

 – Наверное, следует вызвать полицию, – произнес таксист угрожающе.

 – Да, – согласился я. – Будьте любезны, сообщите им по рации.

 – У меня нет рации, – ответил водитель, снова принимаясь за вязание. Наверное, он совсем отчаялся уехать сегодня с этого места.

 – Как же это у вас нет рации?! – удивилась дама. – То есть, если с пассажиром что–то случится, вы не сможете даже известить кого следует?

 – Ужас! – последовал тихий возглас ее спутника.

 – Да как же можно ездить в нашем такси! – продолжила возмущаться женщина. – Что за разгильдяйство! Куда смотрят власти?! Даже в такси гражданин не может чувствовать себя в безопасности!

 – У меня есть рация, – пояснил шофер. – Просто она сломалась.

 – А, – вздохнула женщина уже успокоенно.

 – Вот видите, – обратилась она ко мне, – у него все же есть рация, зря вы волновались.

 – Совершенно напрасно, – подтвердил ее спутник.

 Действительно, мне стало намного спокойнее. Я даже почувствовал себя ютно на этой неуютной улице. Все же безопасность жизни значит для простого обывателя, вроде меня, очень много.

 Меня подспудно тревожила только одна мысль. Вернее – две. Во–первых, мне надо было ехать. Во–вторых, я не мог уехать без барабана, а значит мне следовало как–то выручить мой барабан.

 Между тем, эта пара, кажется, совершенно не собиралась идти на мировую. Они поудобнее устроились на инструменте, прижались друг к другу. Дама закурила длинную сигарету, положив голову спутнику на плечо. Он снова, как и ранее, положил свою голову на ее прическу.

 На их лицах отображалось полное умиротворение, словно иначе как сложившись головами (ну а как еще выразить? не расписывать же еще раз, как они клали свои головы: она на плечо спутнику, а тот – сверху на ее голову), сидя на чужом барабане посреди ночной сентябрьской улицы, они просто не могли существовать.

 Раздался сигнал, который был так резок и неожиданен, я бы даже сказал неуместен посреди этой идиллии, что я подпрыгнул на месте.

 Как я тут же понял, это таксист нажал на клаксон – то ли случайно, то ли желая таким образом поторопить меня.

 Но как тут же выяснилось, этот резкий сигнал не был случайным. Таксист наклонился к дверце с моей стороны и смотрел на меня нетерпеливо и осуждающе.

 Нужно было что–то делать. Нельзя было больше ждать, пока эта парочка надумает покинуть барабан, да и надеяться на это было бы по крайней мере смешно. Они совершенно очевидно не собирались уходить, пока не придет трамвай. Вновь уснувший и теперь разбуженный клаксоном мальчик тоже выглянул в окно. Его небесно–голубые глаза смотрели на меня, кажется, тоже с укором.

 Но что я мог сделать! Не стаскивать же мне, в конце концов, эту милующуюся парочку с барабана силой! Да я и совсем не был уверен, что дама не даст мне достойного отпора. Что касается ее спутника, то с ним я бы, наверное, справился. Но перед этой женщиной я почему–то робел. К тому же, я так и не выяснил, кто такая Жанна.

 – Послушайте, – вдруг обратилась ко мне дама. – А куда вы едете? Быть может, мы уедем вместе с вами?

 Такой возможности я не предусмотрел, но сейчас она мне понравилась – это был шанс поднять их с барабана.

 – А куда мы едем? – спросил я у таксиста, который давно уже вернулся к своему занятию. Его сомбреро (то, которое он предположительно вязал, а не то, которое было у него на голове) увеличилось в размере еще больше.

 – Обратно, – буркнул он, не отрываясь от вывязывания петель.

 – Обратно, – повернулся я к даме. – Такси едет обратно.

 – Вам надо обратно? – спросил я с надеждой через мгновение.

 – Обратно? – переспросила женщина. – Обратно…

 На минуту она, казалось, погрузилась в раздумья. Следя за ее выражением лица, я то воспрянал (или как там еще несовершенный вид от воспрянуть?) духом, то падал в пропасть тревоги.

 Наконец дама утвердительно кивнула и воскликнула:

 – Да, конечно же! Как же я могла забыть… Конечно, нам нужно обратно, да.

 – Дорогая, прости, – взмолился ее спутник, – у меня совсем вылетело из головы, что нам нужно обратно.

 Они одновременно встали с барабана и направились к машине. Подойдя, они взялись за ручки дверей, дама – у передней, ее спутник – у задней.

 – Куда вы? – спросил шофер, не глядя на них, не отводя глаз от вязания. Его пальцы мелькали так, что их невозможно было рассмотреть.

 – Обратно, – ответила дама.

 – Но вас здесь не было, – возразил таксист.

 – А где же мы, по–вашему, были? – удивилась дама.

 – Где? – поддакнул ее спутник.

 – Там, – кивнул водитель на барабан, не оставляя работы.

 Опасаясь, что они сейчас вернутся и снова займут мое место на моем барабане, я сделал быстрый прыжок к нему и уселся.

 Потом я достал из внутреннего кармана мою любимую записную книжку в кожаном переплете, с золотыми уголками и кнопкой. Щелкнув кнопкой, я вынул из специального кармашка небольшой карандаш, нашел чистую страничку и записал там: «Не спеши обзавестись барабаном, если не уверен, что сумеешь сохранить свое место на нем».