Текст книги "Я ухожу. Прощай навеки. Твоя душа (СИ)"

Автор книги: Алексей Притуляк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

 Он быстро выдернул из уха свой дурацкий красный фломастер и несколькими движениями нарисовал что–то над моей верхней губой. В тут же извлеченном им откуда–то зеркальце я увидел у себя под носом развязно–придурковатые кошачьи усы.

 – Какой милашка! – бросил этот наглец.

 – Потрудитесь слезть с моих колен! – потребовал я.

 Но это не возымело никакого действия. Чокнутый арлекин схватил со стола еще не разобранную мной утреннюю почту и стал один за другим вскрывать конверты и просматривать их содержимое, комментируя:

 – Так, что тут у нас… Ага, счет из прачечной на тридцать две кроны… Угу… Уважаемый господин Фергюссон, клуб любителей бриджа извещает вас… Фи! Бридж… Та–а–ак, а тут… Счет из ресторана… Здесь… Штраф за просроченную стоянку…

 – Да ты тот еще злостный неплательщик! – развязно выпалил он, комкая и бросая всю кипу бумаг в камин.

 Одно письмо в голубом конверте осталось незамеченным на столе. Теперь он схватил его, вскрыл и начал читать.

 «Милый Арчи!..»

 – О! – прокомментировал он тут же. – А вот это уже интересно! Милый Арчи… Хм… И почерк женский… Хм!

 «Милый Арчи! Тебя, наверное, удивит, что я решила написать тебе…»

 – Послушайте, милейший! – сделал я попытку перебить его, уже начиная выходить из себя.

 Но на него это не произвело ни малейшего впечатления, он продолжал читать.

 «… но я не могу, слышишь, не могу больше молчать!»

 – Да ты проказник! – бросил он мне. – Довел женщину до крайности!..

 – Какого черта! – взорвался я. – Какого черта вы уселись ко мне на колени и читаете мои письма?! Какого черта вы испугали моего кота?! Какого дьявола вы вообще здесь делаете?!

 Его лицо страдальчески морщилось при каждом моем возгласе.

 – Я тебе не нравлюсь? – спросил он жалобным детским голоском.

 – Ничуть! – отрезал я. – Что за бред…

 Из глаз его, вернее откуда–то из бровей, брызнули струи слез, заливая мое лицо, рубашку, костюм. Он громко заорал, изображая плачущего.

 – Прекратите немедленно! – крикнул я вскакивая и стряхивая этого недоделанного клоуна со своих колен. Из нагрудного кармана я достал носовой платок, чтобы утереться. Но он не дал мне сделать этого. Он выхватил платочек из моих пальцев и принялся громко сморкаться в него, бормоча в перерывах между всхлипываниями и вздохами:

 – Не нравлюсь… я ему… не нравлюсь… Ох!… Какой ты жестокий, Арчи!.. Обидеть клоуна может всякий… а вот понять… пожалеть… Ах!..

 Я отошел к окну и утер лицо портьерой. Это было мерзко и унизительно, но что оставалось делать.

 Ситуация становилась все более и более ненормальной. Я ничего не понимал, я чувствовал, что выгляжу со стороны идиотски – в мокром костюме, с нарисованными над верхней губой кошачьими усами, взволнованный и ничего не понимающий. Все, что происходило в моем кабинете, напоминало то ли бред сумасшедшего, то ли дурной сон. И главное, я не представлял, что мне в этой ситуации делать. Единственное, что пришло мне в голову – это вызвать полицию. Но вызов полиции сейчас был далеко не лучшим вариантом улаживания какого бы то ни было конфликта. Имелись определенные обстоятельства, которые не позволяли мне сейчас прибегать к помощи властей. Тем не менее, можно было по крайней мере попытаться припугнуть его.

 – Если через минуту вы не исчезнете из моего дома, я вызову полицию, – сказал я.

 – Это вряд ли, Арчи, – ответил он странным, уже низким и грубым, голосом.

 Я невольно обернулся и увидел прямо перед лицом черную дыру. Это был ствол пистолета, который он держал в обеих руках, вытянув их ко мне. Черное короткое дуло револьвера смотрело мне прямо в левый глаз. Этот холодный и жесткий взгляд был очень неприятен.

 Я человек далеко не робкого десятка, но сейчас я испугался. От этого сумасшедшего можно было ожидать всего. Я нисколько не сомневался, что если я поведу себя не так, как ему нужно, он не задумываясь размозжит мне череп. Я не хотел бы, чтобы он выстрелил мне в глаз. Особенно – в левый.

 Словно прочитав мои мысли, он криво усмехнулся и перевел прицел на мой правый глаз. Это тоже было весьма неприятно, хотя прежде мне казалось, что выстрел в правый глаз будет менее неприятен.

 – Не могли бы вы целиться в лоб? – попросил я.

 Он задумался на несколько мгновений, поводил глазами, пожевал губами и с неохотой перевел ствол чуть выше и левее, так, чтобы черное око пистолета смотрело мне точно в середину лба, над переносицей.

 – Так лучше? – спросил он.

 – Да, благодарю вас, – кивнул я.

 Говорить больше было не о чем. Нет, тем для беседы сейчас нашлось бы немало, я думаю, но я был слишком занят мыслями о том, как успокоить безумца.

 Прошло две или три минуты. А может быть и все пять. Я заметил, что ему уже тяжело стоять вот так, с вытянутыми руками. Руки его едва заметно, но начали подрагивать, что я сразу заметил по мелким движениям ствола пистолета.

 Еще через пару минут он почувствовал, наверное, что больше не в силах сохранять принятую позу.

 – Черт, руки устали! – поделился он со мной.

 Если раньше он говорил дурацким полудетским голосом, то сейчас, похоже, – своим естественным. Голос у него был довольно низкий, ломкий.

 – Надо что–то делать, – добавил он.

 – Да, – согласился я. – Пауза как–то затянулась.

 – Ну тогда я стреляю? – спросил он моего совета.

 – Кхм… – я прочистил горло, которое вдруг обложило. – Может быть… э–э–э… кофе?

 – Кофе? – засомневался он.

 Он задумался на минуту, потом покачал головой.

 – По дороге к тебе я зашел в кафе напротив. Выпил две чашки кофе с корицей, съел кусок сырного пирога и пирожное. Пирожное было так себе, но кофе – довольно безобразный. Ты ходишь в это кафе?

 – Нет, – покачал я головой – я вообще не хожу в кафе.

 – А, ну и правильно… – кивнул он и вздохнул.

 Прошла еще минута.

 – Ну ладно, давай прощаться, Арчи.

 Он шевельнул пальцем. Сухо щелкнул взводимый курок.

 «Какая глупая смерть! – мелькнуло в моей голове. – Надо же, быть убитым каким–то придурковатым арлекином, у себя дома, не докурив первой утренней сигары! Глупо. Но что делать?..»

 Лицо его скривилось. Я понял, что он готовится нажать на спусковой крючок. Очень не хотелось закрывать глаза, выказывать слабость или страх, но инстинкт оказался сильнее – глаза мои закрылись непроизвольно в предчувствии выстрела и смерти.

 Раздался щелчок. Хлопок. Странный писк. В мой лоб что–то мягко шлепнуло, уперлось, надавило.

 – Падай, ты убит! – воскликнул паяц снова идиотским стеклянным голосом.

 Я открыл глаза. Из ствола пистолета торчал надувшийся воздушный шарик, упиравшийся в мой лоб.

 Клоун захихикал, ткнул в шарик ногтем, чем породил громкий хлопок, навесом бросил пистолет в аквариум, распугав этим рыбок, потом вольготно развалился в моем кресле, забросив ноги на стол. Достал из коробки сигару, некрасиво отгрыз кончик, отчего мне сразу стало грустно, и принялся раскуривать. Покончив с этим занятием, он бросил спичку следом за пистолетом, блаженно и глубоко затянулся, шумно выпустил воздух.

 – Хорошая сигара, – похвалил он. – У Йольсена берешь?

 – Троттер и братья, – ответил я.

 Он дернул бровью, с видом знатока покачал головой, помахивая сигарой перед своим дурацким носом, наслаждаясь ароматом.

 Клоун сидел и с удовольствием курил. Я стоял перед ним. Так продолжалось минут десять, не меньше.

 В жизни у меня не было ни более глупого дня, ни более дурацкой ситуации. В моем кабинете, в этом храме философской мысли, по всему полу было насыпано конфетти, в камине давно уже догорели и Дюма и моя почта, в аквариуме плавали пластмассовый игрушечный пистолет и спичка. Через минуту к ним присоединился и окурок сигары. Сам же я, еще не просохший, стоял и смотрел на какого–то непонятного клоуна, ожидая, когда он выкурит мою сигару.

 – Как чувствуешь себя в пятьдесят, Арчи? – неожиданно спросил паяц.

 Голос его вновь стал обычным – серьезный, задумчивый, немного усталый.

 Только тут до меня дошло.

 А ведь действительно, ведь у меня же сегодня юбилей! Черт, хороший же подарок сделала мне жена!.. Может быть, и этого клоуна тоже она для меня заказала?

 – Я продолжаю ничего не понимать в происходящем, – проговорил я вслух. – Кто вы? Что вам здесь нужно? Откуда вы знаете про мой день рождения?

 Вместо ответа он поднялся с кресла, прихватив какую–то вещь со стола. Подошел ко мне. В его руках что–то прошуршало, а потом на мое лицо легла бумага. На затылке щелкнула резинка, припечатывая маску, – конечно, это была маска из хлопушки, – к моему лицу. Потом передо своими глазами, сквозь прорези в бумаге, я увидел знакомое маленькое зеркальце. Арлекин крутил им у моего лица, вопросительно подняв брови до тех пор, пока я кивком не подтвердил, что вижу свое отражение.

 В зеркале передо мной маячила маска… меня. Да, это несомненно было мое лицо. Вернее, это было не то мое лицо, которое я каждый день видел в зеркале. Мой портрет, изображенный на маске, был моложе меня лет на пятнадцать как минимум.

 Клоун несколько минут любовался изображением, наклоняя голову то в одну сторону, то в другую, отойдя на пару шагов и снова приблизившись, и даже зачем–то обойдя вокруг меня.

 – Отлично! Вот в этом лице ты и пойдешь туда, – произнес он непонятную фразу.

 – Вообще–то, я никуда не собирался, – возразил я.

 – Надеюсь, собраться – это не очень долго?

 – Э–э–э, как бы вам сказать, дело в том, что я не намерен никуда идти.

 – Но нас ждут, Арчи! Ты не можешь подвести того, кто тебя ждет!

 – Ничего не понимаю, – устало произнес я, поднимая руку, чтобы сорвать эту дурацкую маску с лица.

 Но арлекин не позволил мне сделать этого. Он схватил мое запястье и сжал его так крепко, что кисть враз онемела. Он, оказывается, обладал недюжинной силой.

 – Собирайся, Арчи, – произнес он спокойно, но голосом, не допускающим возражений, – собирайся, дружище.

 – Не бери с собой многого, – добавил он через минуту, отойдя к аквариуму и наблюдая композицию из пластмассового пистолета, окурка сигары, огарка спички и рыбок. – Только самое необходимое: пара сигар, – себе и мне, конечно, – свежий носовой платок, то письмо, которое мы не дочитали, – думаю, тебе будет интересно его почитать да и мне, признаться, тоже.

 – Я в последний раз требую объяснений, – произнес я по–возможности жестко. – Или вы сейчас же отвечаете на все поставленные мною вопросы, или я… или я… я не знаю, что сделаю.

 Он вдруг приподнял мою маску и с минуту вглядывался в мои глаза.

 – Ничего ты не сделаешь, Арчи – сказал он наконец. – Ни–че–го… Ты не можешь понять одной простой вещи, дружище…

 – Не называйте меня «дружище»! – оборвал я его.

 – Хорошо, дружище, – немедленно согласился он, резко отпустив маску, так, что она шлепком впечаталась в мое лицо. – Так вот, ты не можешь понять одной простой вещи…

 Он сделал паузу, явно для того, чтобы спровоцировать меня на вопрос.

 – Ну и какой же вещи я не понимаю? – поддался я на провокацию.

 – Ты давно мертв, Арчи, – ответил он, гнусно улыбаясь. – При всех твоих, прямо скажем – недюжинных, способностях к философии, созерцанию, анализу и самоанализу, ты, как глупый мальчишка, прохлопал свою собственную смерть.

 Он еще раз поднес зеркальце к моему лицу, чтобы я видел себя.

 – Сколько тебе здесь лет, дружище? Тридцать?.. Два?.. Три?.. Как же ты так облажался, м? Что ты делал здесь, в этой комнате, последние двадцать лет?

 – Я… Я не понимаю, – выдавил я.

 – Вот и я о том же, – кивнул он. – Ты не понял, что умер. Ты не заметил, как тебя похоронили. Не почувствовал собственного разложения… Ну что, идем?..

 – Ку… Куда? Я никуда не пойду!

 Теперь мне стало страшно, по–настоящему страшно. Пока этот клоун вел себя как клоун, положение было глупым, дурацким, смешным, непонятным – каким угодно. Но теперь, когда совершенно очевидно было, что он серьезен, мне стало действительно страшно. От этого безумца сейчас можно было ожидать чего угодно.

 – Не бойся, – улыбнулся он, прочитав, наверное, весь мой страх на моем лице, прямо через маску. – Не бойся, дружище, я не сделаю тебе больно… Ну если только самую малость.

 – Вы… вы собираетесь убить меня? – спросил я.

 – Тьфу ты! – всплеснул он руками. – Ну и дурень же ты же ты, Арчи! Ну как можно убить того, кто и так уже мертв! Напротив – я дам тебе жизнь!

 Я попятился от него, лихорадочно соображая, чем бы можно защититься от этого безумца. Физически он был несомненно гораздо сильнее меня, так что о просто кулачной потасовке нечего было и думать – не смотря на то, что в свое время я брал уроки джиу–джитсу, он уложил бы меня за пару минут, стоило мне пропустить один его хороший удар. Единственный мой шанс – это нож для бумаги, которым я всегда вскрываю конверты и который лежал в верхнем ящике стола.

 Его последние слова дали мне догадку: он – сатанист. Он хочет «дать мне новую жизнь», принеся в жертву дьяволу. Именно поэтому он и явился ко мне в день моего пятидесятилетия.

 Пятясь, я добрался до стола. Клоун оставался на месте и только, улыбаясь, провожал меня глазами.

 Гипнотизируемый его взглядом, я зачем–то взял со стола и сунул в карман недочитанное им письмо. Потом открыл ящик стола.

 – Вряд ли он тебе там понадобится, – сказал паяц, когда моя рука потянулась к ножу. – Я же сказал: только самое необходимое. Сигары не забудь.

 Моя рука замерла, касаясь металлической рукояти острого как бритва ножа.

 Гладкая прохлада стали ласкала кончики пальцев, вселяла надежду и даже почти уверенность.

 – Си–га–ры, – произнес клоун. – Оставь нож в покое. Вскрывать почту тебе там не придется, уж поверь мне на слово.

 «Что делать?» – билась в мозгу одна единственная мысль. Бред, начавшийся час назад, переходил в уже совсем нереальное действо. Если я сейчас пойду куда–то с этим человеком… Да нет, я даже представить не мог, чем это может кончиться. У меня не оставалось ни малейшего сомнения в его ненормальности. Но… Но откуда он знает про мое намерение взять нож? Про мой день рождения? Откуда в хлопушке взялась моя маска?

 Может быть, я сплю, и все это мне снится? Очень хотелось бы верить, что вот сейчас я ущипну себя, помотаю головой, подпрыгну и – проснусь. Но какое–то тоскливое сосание под ложечкой подсказывало мне, что нет, – чуда не случится. Мой разум был слишком трезв, слишком привычен к аналитической работе, чтобы позволить обмануть себя подобными надеждами.

 Паяц не сводил с меня глаз. Я нисколько не сомневался, что маска – не препятствие для его взгляда. Он читал все мои мысли через нее, видел сквозь нее всю мою внутреннюю борьбу. А может быть, эта бумажка и правда стала моим лицом?..

 Бред! Бред…

 Я задвинул ящик стола. Достал из коробки две сигары, глубоко вдохнул их аромат и сунул в нагрудный карман.

 – Ну что, идем? – повторил он свой вопрос.

 – Идем.

 Мы, он впереди, я – за ним, вышли из кабинета, молча проследовали через гостиную в прихожую. Я набросил плащ, и мы ступили на крыльцо.

 – Закрою, наверное? – неуверенно спросил я.

 Он только пожал плечами.

 Я пощелкал замком, запирая дверь на два оборота. Потом, уподобляясь в безумии своему спутнику, размахнулся, что было сил, и зашвырнул ключи на крышу.

 «Бедный кот! – мелькнуло в голове. – Впрочем, жена наверняка не бросит его».

 Паяц только хмыкнул одобрительно и направился к ограде. Я последовал за ним.

 Мы вышли на аллею, и он снова двинулся впереди, предоставляя мне шествовать за ним.

 К счастью, прохожих здесь не было, так что мы никого не могли испугать своим видом. Хороша картина: впереди идет разноцветный клоун, за ним – человек в плаще и бумажной маске на лице. Цирк сумасшедших!

 Утро было осенне–хмурым. Желтая листва под ногами шуршала как саван, заглушая шаги и удушая запахом смерти. Черт меня дернул родиться осенью!

 Умирать, кажется, тоже придется осенью.

 А может быть, сбежать? Броситься сейчас по улице, кричать, звать на помощь… Нет. Я обречен, это совершенно очевидно. Я буду идти на заклание как агнец – молча, покорно, без всякой надежды на спасение. Сейчас я был почти уверен, что этот клоун – моя судьба.

 Он свернул в ближайший переулок, прошел два десятка метров и остановился. Шел он быстро, а остановился так внезапно, что я чуть не ткнулся носом ему в шею (он был заметно выше меня ростом, не только сильнее).

 – Так… – произнес он. – Кажется, это здесь. Пришли, Арчи.

 Я оглянулся по сторонам.

 Перекресток как перекресток, самый обычный, ничем не примечательный. К выщербленному, покрытому трещинами асфальту с двух сторон прислонились серые домишки с черепичными крышами. Метрах в пяти от нас деловито расхаживала по обочине пара хмурых ворон.

 Ну и куда же мы пришли? Что, он будет приносить меня в жертву прямо здесь, посреди переулка?

 Я услышал лязгающий звук и сдавленный голос клоуна: «Помоги же мне, Арчи, не стой столбом!»

 Я увидел, что он наклонился над канализационным колодцем и пытается сдвинуть с него массивную чугунную крышку. Какого черта? Что происходит? Собрания сатанистов проходят в канализации? Разумеется, там им самое место, но чтобы поклонники дьявола добровольно спустились в клоаку – в это верилось с трудом.

 Я помог паяцу открыть колодец. Он для чего–то встал на колени и заглянул внутрь, туда, откуда вырывалось в осенний воздух отвратительное зловоние.

 С минуту паяц выглядывал что–то в кромешной тьме, потом кивнул и произнес:

 – Да, похоже это он.

 – А вы сомневались? – вопросил я саркастически. – Да, это он, самый обычный и довольно вонючий канализационный люк. Только не говорите мне, что мы должны будем туда спуститься.

 – Увы, Арчи, – покачал он головой. – Другого пути нет.

 – Я не полезу туда! – произнес я категорично.

 – Надо, дружище, надо, поверь мне, – сказал он. – Потерпи, тебе осталось совсем не много.

 – Немного до чего? До смерти?

 – До жизни, – ответил он и полез в зловонную трубу.

 В голове мелькнула мысль: вот сейчас, когда он исчезнет в этом мерзком тоннеле, взять и задвинуть крышку над его головой. Конечно, я бы не смог сделать это достаточно быстро, но наверняка успел бы. И пусть тогда этот сатанист вечно копошится навозным жуком в этой клоаке.

 – Давай, Арчи! – донесся из трубы его гулкий голос. – Смелей спускайся, я тебя поддержу. Тут есть лестница, берись за нее.

 Я покорно сел на холодный асфальт у колодца, спустил в него ноги и стал нащупывать лестницу. Когда ноги почувствовали металлическую опору узкой и тонкой ступени, стал осторожно спускаться. Браться за поручни этой лестницы было не просто мерзко – это было тошнотворно; желудок бунтовал против такого издевательства над моей утонченной натурой и если бы я успел съесть ланч, то несомненно все съеденное было бы сейчас внизу, возможно даже – на голове моего спутника. Поручни были холодные, скользкие, покрытые какой–то омерзительной слизью.

 Зловоние, идущее снизу, душило не только мои легкие и стискивало горло, оно даже мозги мои умерщвляло.

 Наконец, я почувствовал как руки клоуна подхватили меня, помогая сохранять равновесие на скользких ступенях. Через несколько мгновений я уже стоял рядом с ним посреди хлюпающей под ногами отвратительной жижи.

 – Ну и зачем мы здесь? – спросил я, зажимая нос, чтобы не чувствовать пакостной вони. – Что дальше?

 – Дыши глубже, Арчи, – усмехнулся клоун, – что ты жеманишься как барышня! А дальше – вперед и только вперед! Не отставай, дружище, положи руку мне на плечо, чтобы не потеряться.

 Мрак впереди действительно был непроглядный. Если стоя здесь, под открытым люком, я еще мог разглядеть его лицо, то дальше, после первого же шага в тоннель тьма проглотила бы его.

 – У меня есть спички, – сказал я почему–то шепотом. – Может, зажечь?

 – Угу, – произнес он, – хороший будет фейерверк! Здесь же полно метана.

 Я сделал, как он сказал – положил руку ему на плечо. Он пошел вперед довольно быстро, так, словно каждый день ходил по этой вонючей трубе или видел в темноте не хуже кошки.

 – Успеваешь за мной? – бросил он через плечо.

 – Да, – пропыхтел я.

 Не знаю, сколько мы шли. Наверное, не дольше пяти минут. Но удушающее зловоние, непроглядная тьма и страх ожидания смерти растянули эти минуты в часы.

 Наконец, я почувствовал, что он остановился.

 – Все, Арчи, пришли, – сообщил он.

 – Я ничего не вижу, – отозвался я.

 – Ну да, так и должно быть, – ответил он. – Это же тоннель. Свет будет в его конце.

 – Какой свет в канализации… – пробормотал я. – Хватит заговаривать мне зубы, циркач. Делай свое дело.

 – Ого, – хмыкнул он. – Как изменился твой тон, дружище… Нет, это уже не мое дело, это твое дело. Тебе и делать.

 – Что делать? – вопросил я, ожидая в любую секунду почувствовать холодную сталь ножа под сердцем.

 – Идти вперед, – ответил он. – Я не могу вести тебя дальше.

 – Куда идти? – спросил я недоуменно. – Зачем? Что за чушь!

 – Вперед, – повторил он, – куда ж еще. – И не снимай маску, что бы ни случилось, Арчи! Прощай.

 – Но я ничего не вижу, – возразил я.

 Он ничего не ответил. Я не мог видеть, но кожей почувствовал, что рядом никого нет. Если он исчез, то совершенно бесшумно и быстро.

 Я знал, что оборачиваться нельзя. Если я сейчас повернусь, то потеряю направление. Идти нужно либо назад, в надежде найти дорогу к люку, либо – вперед, в надежде… В надежде на что?..

 Из–за спины донесся какой–то звук – отдаленный лязг и скрежет.

 Я понял, что клоун выбрался на поверхность и замуровал меня в этом тоннеле. Значит, назад пути в любом случае нет. Идти оставалось только вперед, что бы там меня ни ожидало.

 Я вытянул руки, сколько мог, и сделал осторожный мелкий шаг, услышал, как чавкнула под ботинком разлагающаяся жижа. Еще шаг… Еще…

 Голова моя кружилась от невыносимой вони, я вот–вот готов был потерять сознание. Перед глазами, которые были сейчас совершенно ничем не заняты, начали проноситься смутные и невнятные образы. Может быть, я действительно находился в полубессознательном состоянии, и только ноги мои двигались, следуя заданной программе.

 – Зачем ты ушла? – спросил я ее.

 – Сколько я могла жить с трупом! – ответила она.

 – Почему же ты не сказала мне, что я умер? – возразил я.

 – Я думала, ты знаешь.

 – Я не знал. Прости.

 – Что уж теперь… – вздохнула она.

 – И еще… За сына… Тоже прости.

 – Давно простила. Кажется. Не знаю. Но я поняла.

 – Спасибо. Знаешь, я был молод, амбициозен, самовлюблен… А потом… Потом мной овладела гордыня и…

 – Да, я знаю, – сказала она. – Прости и ты меня за все. Прощай, Арчи.

 – Прощай…

 Где–то впереди, или мне показалось, мелькнул едва заметный тусклый блик, словно пролетел светлячок. Но светляков здесь быть не могло.

 Сделав еще два или три шага, я убедился, что это было не виденье. Действительно, где–то там, в конце тоннеля мелькал и покачивался небольшой источник света, словно кто–то шел мне навстречу, держа в руках фонарик.

 – Это что же, – спросил я у клоуна, нисколько не сомневаясь, что он меня услышит, – это он и есть? Тот самый свет в конце тоннеля?

 – Да, Арчи, – ответил он.

 – Как–то не очень, – попытался я пошутить.

 – Кому–то не достается и этого, – серьезно ответил он.

 Источник света приближался, понемногу увеличиваясь в размерах. Он слепил мои глаза, которые за прошедшую вечность давно отвыкли от любого света, я не мог видеть того, кто стоял за этим светом. А ведь за ним наверняка кто–то стоял.

 Еще через минуту это был уже не фонарик – это было солнце, настолько невыносимо ярким казался мне его тусклый свет после полного мрака.

 – Арчибальд Фергюссон, – произнес чей–то голос, исходящий, казалось прямо из центра этого ослепительного сияния.

 – Да, – подтвердил я. – С кем имею честь?

 – Следуйте за мной, – сказал он сурово, не ответив на мой вопрос.

***

 Милый Арчи!

 Тебя, наверное, удивит, что я решила написать тебе, но я не могу, слышишь, не могу больше молчать!

 Жизнь прошла. Прошла без тебя. Хотя ты всегда был рядом со мной, но тебя как–будто не было. Никогда. Может быть, тебя никогда и не было?

 Нет, конечно же ты был, где–то. Ты был где–то там, далеко, на Олимпе своего мировоззрения; разве ты мог оттуда, с такой высоты, разглядеть меня, маленькую, невзрачную и так преданно любящую тебя душу.

 Если раньше ты хотя бы изредка вспоминал обо мне, смотрел на меня благосклонно, заботился, то сейчас… Я даже на заметила, когда и как это случилось. Все происходило, наверное, исподволь и медленно. По мере того, как ты удалялся от меня, я все чаще и настойчивей пыталась достучаться, пыталась докричаться до тебя, вернуть наши прежние отношения. Но это только раздражало тебя, и ты отдалялся еще более. Что я могла сделать?!

 Ты так долго искал смысл жизни! Но ты искал его где угодно, только не во мне. И если сначала ты советовался со мной в своих поисках, хотя никогда не следовал советам, то потом и вовсе перестал интересоваться моим мнением. Иногда, мне кажется, ты даже видел во мне врага, настолько методично ты пытался от меня избавиться. И тебе это почти удалось. Последние двадцать лет мы виделись очень редко, почти никогда.

 Арчи, Арчи… Быть может, ты просто никогда меня не любил?

 Я очень часто задавала себе этот вопрос и никогда не могла дать на него окончательного ответа. Иногда мне казалось, что да, ты вообще не способен любить. В другое время я думала, что любовь твоя просто не укладывается в общепринятые привычные рамки – ведь любовь достаточно многолика, а любовь такого умного и одаренного человека, как ты, просто обязана отличаться от чувств обычных людей.

 Не знаю. Я ничего не знаю. Но я устала, милый. Я больше не могу жить с тобой, но в то же время без тебя. В настоящем у меня нет ничего, я тебе просто не нужна. Будущего у меня тоже нет, я тебе просто не нужна. Не нужна, не нужна, не нужна… Как страшно звучат эти слова!

 В общем, я приняла решение, Арчи. Думаю, оно не очень тебя огорчит и уж во всяком случае не будет для тебя неожиданностью. Ведь ты сам должен был прекрасно понимать, что бесконечно так продолжаться не может. Возможно, ты даже втайне хотел, чтобы однажды я приняла это решение… Или нет… О, Господи, как мне тяжело! Я запуталась в себе, в тебе, в нашем прошлом, настоящем, будущем… Я тебя совершенно не знаю, я перестала тебя понимать, и – самое страшное – я боюсь тебя разлюбить. Того человека, которого я любила все эти годы больше нет, ты стал другим, ты стал настолько непохожим на себя, что я действительно готова тебя разлюбить.

 Арчи, Арчи…

 Так много хотелось тебе написать, а вот теперь… Все слова куда–то исчезли. Может быть, они просто потеряли смысл. Давно уже. А может быть, я просто разучилась говорить.

 Все. Наверное, все. Я ухожу. Прощай навеки.

 Твоя Душа.

Руки

 Эти руки были очень белыми. Самым неприятным в них была именно эта молочная прозрачная белизна, на фоне которой так отчетливо выделялись синеватые, как татуировка, прожилки. Руки казались то ли восковыми, то ли слепленными из свечного сала – совершенно искусственными, неживыми, чужими.

 – Какие мертвенные у тебя руки, Магда! – говорил он ей.

 Она только грустно молчала и пожимала плечами. Что она могла поделать!

 В добавок ко всему руки были холодны. Нет, летом, в жару ему было даже приятно, когда она клала свои холодные руки ему на лоб. К сожалению, приятные ощущения длились недолго – стоило ему вспомнить, какого мертвенно–бледного они цвета, как тут же чело его покрывалось испариной, как–будто самая настоящая покойница пыталась приласкать его, как–будто сама смерть стояла рядом.

 – Как зябко представлять тебя смертью, Магда! – говорил он ей.

 Она только грустно молчала и пожимала плечами. Что она могла поделать!

 Но самое неприятное было то, что в руках как–будто совсем не было крови. Как–то она сильно укололась иглой, а из ранки не выступило ни единой капельки, она даже не покраснела. Так же равнодушны ее руки были и к ожогам – ни покраснения от капнувшего на кожу раскаленного парафина свечи, ни волдыря.

 – Твои руки белы, холодны и бескровны, как щупальца кальмара, – говорил он ей.

 Она только грустно молчала и пожимала плечами. Что она могла поделать!

 Вот–вот, молчание – это было единственное ее достоинство. Если бы она заговорила, он бы, наверное, сошел с ума от ее голоса. За долгие годы он так много раз слышал его, а все никак не мог привыкнуть к его сухой и блеклой прозрачности. Ему потребовалось много, очень много времени, чтобы наконец–то научить ее молчать. Он много успел пострадать от звука ее голоса, зато теперь мог говорить ей все, что угодно, не боясь услышать ее раздражающее скрипение.

 – Как хорошо, что я не слышу твоего песочного голоса! – говорил он ей.

 Она только грустно молчала и пожимала плечами. Что она могла поделать!

 Если бы не одиночество, он бы конечно давно бросил ее. Но одиночества он боится, пожалуй, еще больше, чем ее ужасных бледных рук. И терпит.

 «Возможно, ее руки действительно мертвы, – думает он. – Но в конце концов, это не ее вина, что ее руки умерли раньше. Было бы гораздо хуже, если бы сама она умерла, а ее руки – продолжали жить.»

 Его даже дрожь пробирает, когда он представляет себе мертвую Магду с еще живыми руками, которые продолжают жить вопреки омертвению тела – движутся по одеялу, пытаются дотянуться до его лица, – бледные, слепые, холодные руки…

 Днем Магда сидит в кресле у окна, глядя в одну точку, и молчит. Да собственно, и вечером она продолжает сидеть там же, только теперь рядом с ней, на подоконнике, стоит тусклый огарок свечи.

 Оживает Магда к ночи. И тогда он, кряхтя, берет ее на руки и несет в спальню. Там он снимает с нее халат и укладывает ее в скрипучую кровать. Заботливо накрыв ее тонким шерстяным одеялом, обходит вокруг супружеского ложа и располагается с другой стороны.

 – Ну вот, еще один день прожит, – традиционно вздыхает он после того, как наконец находит удобное положение рядом с телом жены.

 К ночи в нем просыпается нежность, поэтому он берет ее холодные руки и кладет себе на живот, шепча «Давай, согрею твои ледышки».

 Она не сопротивляется его ласке, хотя днем совершенно очевидно дулась на него. Она не возражает ни тогда, когда он гладит ее чуть оттаявшими, но все еще холодными руками свой живот. Ни тогда, когда он, содрогаясь от возникшего вдруг острого желания, проталкивает ее руки под резинку своих трусов, заставляя их ласкать себя. Ни тогда, когда он проливается в ее руки…

 Ей все равно. А он, вытирая ее ладони и заметив, что на запястье образовался новый разрыв омертвелой кожи, из которого вытекает желтоватая капля жидкости с запахом разлагающегося мяса, бежит за пластырем. Он открывает холодильник, достает из дверцы маленькую коробочку и, подмигнув голове жены, которая смотрит на него остекленелым взглядом из–под прозрачного пакета на верхней полке, торопится обратно в спальню.