Текст книги "Сага о Хельги"
Автор книги: Алексей Пишенин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
А Хельги пошел в лодочный сарай, где им отвели место для ночлега. И здесь он скоро заснул, потому как пиво у Харальда Тордсона было, и правда, доброе.
Наутро, когда Хельги проснулся, увидел он отца с братом, что храпели рядом. Он встал, чтобы выйти на улицу помочиться, однако Торбранд, услыхав шорох, проснулся:
– Харальд объявил, что спор твой с Торгилем будет разбираться на тинге. Так что до тинга ты под защитой мира. Но много я слышал о Торвинде из Хиллестада и его сыновьях, так что не стоит тебе отходить далеко от нашего сарая – кто знает, не прилетит ли откуда‑нибудь случайная стрела.
Потому день до тинга Хельги провел в сарае, выходя только по нужде. Бьёрн с Торбрандом ушли на торг, чтобы послушать знающих людей. Когда Бьёрн вернулся, он еще раз поблагодарил брата за драпу и рассказал, что смог перемолвиться несколькими словами с Сигрун и подарить ей заколку для плаща. Что до Торгиля, Гутторма и их отца, то Одд отказался отдать Сигрун в их род, сказав, что не станет неволить дочь выйти за человека, который ей не люб. А у Торгиля обожжено все лицо, и он лежит с головой, обмотанной какой‑то вымоченной в настое из горных трав тряпицей. И Торвинд Кабан страшно зол, но все люди смотрят на него косо, потому как он чужак у них в заливе Аурланд, и делать ему нечего, кроме как добиваться правды на тинге.
Вечером пришел Торбранд и сказал, что тяжбу о нарушении мира рассудят первой, потому как случилась она у всех на глазах и нет в ней недостатка свидетелей. И что днем в залив зашел корабль Гудбранда Белого, который на тинге будет говорить от имени ярла Хакона. Потом он выпил пива и заснул. А Хельги долго выспрашивал Бьёрна о том, что может ждать их на тинге. Однако Бьёрн был не настолько силен в законах и обычаях, чтобы сказать наверняка. Потом они заснули.
На тинг жители Аурландфьорда собирались каждый год. Собрание то проходило на поляне у старого ясеня, что рос в десяти полетах стрелы от усадьбы Харальда Тордсона и прозывался ясенем правосудия. Старики говорили, что на этом месте люди собирались уже не первую сотню лет, и ясень считался священным, подобно самому Иггдрасилю, древу Одина[13].
Сначала все взрослые мужчины на тинге выбрали девять судей. Затем девять выборных выбрали старшего промеж собой. Но времени это отняло немного, потому как уже много лет Харальд Тордсон избирался старшим судьей и законоговорителем. После девять судей принесли жертвы богам, чтобы те наставили их в справедливости. Затем все они сели на длинную скамью под ясенем правосудия. А остальные бонды остались стоять полукругом.
Харальд начал с того, что воздал хвалу всем присутствующим за сохранение мира в их краях, ибо, сказал он, мир между соседями ведет к тому, что край их процветает, а мужчины могут без опаски ходить в походы за море, возвращаясь со знатной добычей. И хорошо то, что за последнее время было не много убийств и краж скота, а все больше мелкие ссоры из‑за недоданного приданого за невестой или неразделенного наследства.
Затем сказал он, что судьи готовы к рассмотрению тяжб, но перед тем, как главы семей смогут рассказать о нанесенных им обидах, хотел бы он разобраться со ссорой, что произошла на их пиру два дня назад. Он посмотрел на Торбранда и Торвинда Кабана и спросил:
– Не в моем обычае уделять много внимания ссорам между безусыми юнцами, но, быть может, кто‑то из вас думает по‑другому. Потому, если сочтете вы эту мелкую схватку достойной того, чтобы о ней услышали все собравшиеся, то скажите об этом прямо сейчас.
Из толпы тотчас вышел Торвинд Кабан и сказал, засунув большие пальцы за кушак:
– Двор мой стоит далеко от Аурландфьорда, и я чужой здесь. Но знаю я о справедливости тех, кто живет на этих берегах, и хочу, чтобы все вы поглядели на моего сына Торгиля.
Тут все обернулись на Торгиля, который стоял с лицом, закутанным в грязную тряпицу, из под которой были видны только его глаза. Несмотря на то, что все старались сохранить серьезность, не всем из молодежи это удалось, и они рассмеялись. Невозмутимый, Торвинд продолжал:
– Многие говорят, что споры юнцов не стоят того, чтобы серьезные мужи разбирали их на тинге, но Торгилю минуло уже шестнадцать лет, и в моих краях сказали бы, что он вправе просить правосудия. О Хельги сыне Торбранда я слышал, что его тоже нельзя назвать младенцем, что не может ответить за то, что натворил. И коли сидел он за одним столом с мужами, ответ ему предстоит держать как мужу. – Тут он посмотрел на Хельги, который стоял в толпе рядом с Бьёрном. – Хотя признаю я его право отказаться от этого спора и перепоручить его своему отцу. Что же до спора Торгиля с Хельги, то я не назвал бы его детской ссорой, ибо Торгиль будет носить след о нем всю отмеренную норнами[14] жизнь. И лишь по воле случая не получил он серьезного увечья и не остался слепым либо не окривел.
Бьёрн увидел, как Хельги побледнел. Видно, сильна была его надежда на то, что Торвинд Кабан, боясь обвинения в нарушении мира, захочет, чтобы эту тяжбу рассудили как простую ссору без членовредительства. Так судили бы по закону, если бы Гутторм обвинил Бьёрна в том, что тот его едва не задушил. А возможно, просто посмеялись бы над тем, кто не может дать сдачи, и прогнали бы его прочь. Бьёрн наклонился к брату и прошептал:
– Кабан хочет твоей крови или серебра, как за увечье, но ему надо доказать, что ссору затеял ты. А для этого придется ему рассказать всем о твоем ниде и тем ославить и себя, и своих сыновей.
Торбранд в это время в стороне перешептывался с Асгримом с Серой горы, отцом Торгунн.
Торвинд Кабан же продолжал:
– И раз увечье нанесено, и даже слепой может его увидеть или ощупать, – он показал на Торгиля, – то я требую виру в размере обычного возмещения за увечье свободного бонда. В этом случае я и моя семья готовы забыть об оскорблении, которое нам тут нанес Хельги сын Торбранда. Если же Хельги или Торбранд не готовы принять тот мир, что я им перед всеми предлагаю, то требую я судебного поединка между Хельги сыном Торбранда и Торгилем сыном Торвинда. И прошу судей не забыть про ранение моего сына и назначить поединок не ранее чем через три дня.
Хельги побледнел еще больше и спросил у Бьёрна, думает ли он, что их отец согласится заплатить виру Торвинду Кабану. Бьёрн ответил ему, что на это можно даже не рассчитывать, потому как отец их не станет платить виру за увечье, которого нет, ибо и руки, и ноги, и глаза у Торгиля невредимы. А ожог на лице не стоит двух марок серебра. И, видать, Кабан ведет дело к поединку. Хельги слова о поединке совсем не порадовали, ибо трудно было ему представить, что сможет он совладать с Торгилем, даже если у того будет повязка, мешающая видеть.
Торвинд Кабан, сказав свои слова, отошел от скамьи судей к своим сыновьям и спутникам, сопровождавшим его в путешествии из Хиллестада. Пришло время говорить Харальду Тордсону:
– Прежде чем придет нам время услышать, что скажет нам Торбранд сын Торира, хочу я напомнить, что рассудить нам здесь предстоит не столько обвинение в увечьях, ибо в размере их нам еще предстоит разобраться, сколько в нарушении мира. Когда бы Торвинд сын Торвинда из Хиллестада не захотел разбирать эту тяжбу как ссору между взрослыми мужами, а отнесся бы к ней, как к мелкой потасовке на дальнем конце стола, то и о нарушении мира говорить бы не следовало. Однако теперь, когда Торвинд Торвиндсон потребовал виру или судебного поединка, я как хозяин дома, в котором были обижены мои гости, требую возмещения с Торгиля сына Торвинда, что нарушил мир тем, что начал наносить Хельги сыну Торбранда удары ножом.
Бьёрн подмигнул Хельги, который, казалось, воспрял духом и стал смотреть по сторонам. И взгляд его во многих глазах встречал поддержку и одобрение.
Прежде чем Харальд Тордсон смог продолжить, Торвинд Кабан снова вышел к скамье судей и попросил слова:
– Всякий знает, что мир в доме священен, – сказал он. – И всякий знает, что нарушивший этот мир достоин самого строгой кары. И я присоединяюсь к Харальду Тордсону в его желании покарать преступившего закон. Однако хочу я напомнить, что нарушить закон можно не только ударом меча или копья. С древних времен повелось, что оскорбление словом стоит не менее, чем оскорбление мечом. И перед всеми присутствующими готов я поклясться, что оскорбление словами было нанесено сыну моему Торгилю присутствующим здесь Хельги Торбрандсоном. И если кого и обвинять в нарушении мира, то не Торгиля, а все того же Хельги, которого ранее обвинил я в нанесении увечий.
Тут, очевидно, как было договорено с Торбрандом, из толпы вышел их сосед, Асгрим с Серой горы, известный знаток законов, которого не выбрали в состав судей только потому, что знание свое привык он использовать больше во благо себе, чем другим. Он сказал так:
– Говорить меня попросил Торбранд сын Торира, потому как силен он больше в делах усадьбы, чем в законах. И от его имени хочу я сказать всем, кто здесь собрался, что оскорбление словами не может подтверждаться клятвой, как говорит древний закон. Ибо сначала судьи должны разобраться, что за слова были сказаны, а затем решить, было ли в них оскорбление. Посему хочу я, чтобы Торгиль Торвиндсон вышел сюда и рассказал нам всем о тех словах, что сказал ему Хельги Торбрандсон, и чтобы потом Хельги Торбрандсон подтвердил, что говорил такие слова. А потом могли бы мы выслушать свидетелей.
Все судьи закивали в знак одобрения слов Асгрима. Торвинд Кабан попытался что‑то возразить, однако никакого подходящего толкования закона не вспомнил. Тогда он сказал, что, по его мнению, слова, сказанные Хельги, и так уже слышали многие, и что не дело позорить его семью, повторяя их еще раз. На это Асгрим ответил, что судьи должны услышать эти слова сами. От него или от Торгиля, потому как полагаться на женщин, сидевших недалеко, когда вспыхнула ссора, никак невозможно. Ибо всякий знает, что женская память короче самого короткого слова. И не зря потому женщин призывают в свидетели, только когда других свидетелей нет.
Пока Асгрим говорил, Торбранд подошел к сыновьям и тихо сказал Хельги:
– Не знаю, как ты сможешь выстоять против Торгиля с мечом в руке, а платить серебром человеку, оскорбившему моего сына – не в моих привычках. Слыхал я, что в земле англов так принято, и каждый год тамошние вожди собирают серебро, чтобы отдать его морским конунгам, пришедшим грабить и разорять их земли. Но там они веруют в Белого Христа, который велел им, как я слышал, не мстить обидчикам. Наши боги не одобряют подобную глупость, и если я один раз заплачу виру человеку, ударившему ножом моего сына, то недолго и остальное серебро останется в моих руках, ибо желающих таким образом добыть себе богатство будет немало. Посему и позвал я Асгрима и пообещал ему добрую награду. Но сейчас уже все зависит не от него, а от Кабана и его сына.
И действительно видно было, как колеблется Торвинд Кабан. Ясно было, что не имелось у него желания еще раз услышать нид про свою семью. Но и ожог на лице Торгиля требовал мщения. И долго бы он переминался с ноги на ногу и качал головой, если бы Харальд Тордсон не поторопил его:
– Так каково же было оскорбление, нанесенное сыну твоему? Или оно было такое незначительное, что ты уже и позабыл о нем?
– Память у меня хорошая, – ответил Кабан, – но слов тех я произносить не буду. Достаточно моей клятвы. И клятвы моего сына. Однако вижу я, что не хорошо относятся к чужакам в здешних местах. Что ж, я снимаю обвинение с Хельги сына Торбранда. А дальше судите, как знаете.
И суд присудил, что за нарушение мира заплатит Торгиль сын Торвинда виру в четверть марки серебра Хельги сыну Торбранда и четверть марки Харальду Тордсону, чьему дому и было нанесено оскорбление. Однако Харальд Тордсон от своей части виры отказался, сказав, что возвращает ее, чтобы лучше закрепить мир.
Кабан, проходя мимо Хельги, швырнул к его ногам кошель и тут же с сыновьями ушёл к кораблям. И еще до наступления темноты корабль Кабана отчалил.
– Дорого обойдутся тебе эти четверть марки серебра, – сказал тогда Торбранд Хельги.
Еще два дня, пока шел тинг, Торбранд с сыновьями оставались в усадьбе Харальда Тордсона. И Бьёрн каждый день разговаривал с Сигрун и брал её за руку. По всему было видно, что придется Торбранду сговариваться о свадьбе с Оддом Одноногим. Ведь хотя и прослыл он жадным, но понимал, что против такой девушки, как Сигрун, даже приданое в пять коров выглядит жалким.
А Хельги купил на серебро Кабана серьги саксонской работы и подарил их Ингрид за то, что она врачевала его рану. Ингрид, увидев подарок, рассмеялась и сказала:
– Хоть и не довелось Торгилю ко мне посвататься, а помнить его я буду долго, пока ты не подаришь мне серьги получше. Но знай, память об этой ярмарке осталась и у Поросят. Многие бы сказали, что тебе не следует теперь даже по нужде выходить без доброго ножа. И кажется мне, что еще придется тебе сразиться с Торгилем на мечах.
Хельги, однако, из всего, что она сказала, услышал только одно. Он покраснел и переспросил:
– Ослышался ли я, что будешь ты ждать меня и будешь рада моим подаркам? Вышла бы ты за меня замуж?
– Рано нам еще говорить про свадьбу. Да ведь и ты пока не стал настоящим скальдом. А отец не выдаст меня за того, у кого в поясе нет серебра, чтобы купить хорошую усадьбу. – Ингрид говорила с насмешкой, но потом стала серьезной. – В этом году рано мне замуж. И в следующем тоже будет рано, но потом я выйду за того, кто покажет себя богатым и удачливым. И я, возможно, буду рада, если этим человеком будешь ты.
– Скальды сидят в Валхалле[15] по правую руку самого Одина. Я добуду и серебра, и золота. Только жди меня.
– Не хвастай лучше сейчас, предо мной, а покажи на деле, так ли ты хочешь стать моим мужем. Какими бы хорошими ни были твои висы, бывает, что умелый удар меча стоит гораздо больше. – И с этими словами она ушла.
А Хельги пошел искать брата и, встретив того, долго добивался совета в своем деле. Но Бьёрн сказал, что не знает, что можно ему посоветовать. И обещал, что будет учить его биться на мечах, хотя и не особо верит в толк от того. Но пообещал привезти серебра и на долю Хельги, вернувшись из первого похода. Только Хельги такое обещание не сильно порадовало, и долго еще он пытался придумать, как ему показать Ингрид, что не последний он человек в их краях.
На дворе у Торвинда Кабана из Хиллестада жил человек, которого звали Туранд. Роста он был небольшого, с черными вьющимися волосами и длинным носом. Но хотя статью он не вышел, мало кто отваживался вызвать его на поединок, ибо искусен и быстр был он с мечом. Однако знали его не за ратную доблесть, а известен он был как самый хитрый и изворотливый человек во всей округе, под стать самому Локи. Когда Торвинд Кабан, обиженный судом, велел поднимать парус, Туранд остался на ярмарке, чтобы довершить торговые дела. Старался он, однако, не попадаться на глаза ни Торбранду, ни Харальду Тордсону, а тем же вечером поджидал дочерей Одда у колодца, где в то время собиралась вся молодежь с ярмарки. Когда вышла Ингрид, он попросил ее отойти с ним в сторону и сказал:
– Ты ведь знаешь меня, я человек Торвинда из Хиллестада. Но послал меня не он, а сын его, Торгиль.
– Не знаю, что надобно Торгилю от меня, но надеюсь, он оставил мысли о сватовстве? – спросила Ингрид. – Не думаю я, что сможет он теперь найти жену в нашей округе.
– Не знаю я, что заставляет тебя так относиться к бедному Торгилю, но мне он сказал, что по нраву ты ему, как и прежде. Однако понимает он, что сейчас твои мысли заняты другим. И ведомо ему, кто этот другой, – продолжал Туранд. – А ты знаешь, что в семье Торвинда не принято отказываться от своего без боя. Но, как я сказал, ты нравишься Торгилю, и ради тебя готов он на время отказаться от мести Хельги сыну Торбранда, однако при одном условии...
– Никогда не слышала о том, чтобы люди из Хиллестада отказались бы от мести без виры в две марки серебра, – не поверила Ингрид.
– Теперь не удивляюсь я, что ты понравилась Торгилю. В уме тебе не откажешь. Но Торгиль не думает отказываться от мести. Он просто может ее отложить на один год. Ведь за год ты можешь и забыть про Хельги. Или он забудет про тебя, хотя забыть такую девушку сложно, – заглядывая ей в глаза, сказал Туранд.
Ингрид отвернулась, чтобы скрыть румянец.
– И что же хочет Торгиль за то, что на год забудет о мести, несмотря на то, что каждый раз, глядя в свое отражение в воде, он будет вспоминать эту ярмарку?
– В этом‑то и дело. Хочет он, чтоб у него перед глазами всегда было бы что‑то, что напоминало бы о его клятве. Например, твой платок. Думаешь, платок – это большая цена за то, что на время твой Хельги останется в покое?
– Я тебе не верю, Туранд, ибо вся округа знает цену твоему змеиному языку, – с вызовом сказала Ингрид. – Я тебе не верю. Скажи мне, зачем тебе мой платок?
– Я вижу, твой ум далеко превосходит все, что я раньше о тебе слышал, – сдался Туранд. – Хорошо, я расскажу тебе о настоящей причине, а ты сама решай, как тебе поступить. Ты знаешь, какой народ живет у нас в Хиллестаде. Если Торгиль вернется с ожогом во все лицо, то его засмеют и заставят мстить немедленно. Сам он не хочет этого делать, так как не много чести ему убить мальчишку, который и постоять за себя не может. А, вернее всего, струсит и будет пытаться бежать. Но если вернется Торгиль с твоим платком, и скажет, что ты ждешь его сватов в следующем году, то тогда сможет он вернуться сюда следующей осенью без позора, вызвать на бой Хельги и убить его, приобретя почет. Поразмысли также и о себе. Если Торгиль отомстит сейчас, ни ты, ни твой отец не пожелаете его видеть. А что станется через год? Кто знает?
Туранд запахнул плащ, показывая, что собирается уходить.
– Так сделаешь ли ты так, чтобы Торгиль отложил свою месть на год, или...?
– Возьми платок, Туранд,– просто сказала Ингрид, снимая ткань с плеч.
– Ты решила правильно. Я буду молчать о нашем уговоре, сказал Туранд, оглядываясь, чтобы убедиться, что на них никто не смотрит. – Молчи и ты!
– Не хотелось бы мне, чтобы кто‑нибудь узнал, что я купила для Хельги год отсрочки поединка. Сейчас он точно погибнет, и ты прав, может быть, не с честью, а с позором. Пусть пройдет год. Если боги захотят, через год он победит. А пока пусть Торгиль возвращается в Хиллестад.
– Ты затмеваешь норн своим разумом, о дева. Я начинаю завидовать Торгилю. Или Хельги. Или им обоим.
И, засмеявшись, Туранд ушел в сторону берега, где его ждала лодка, нагруженная мешками с сушеной треской.
Этот вечер был последним перед отъездом, и Хельги вместе с Бьёрном собирали поклажу, чтобы отнести ее в лодку и с рассветом отплыть домой.
– Как ты думаешь, придут ли они с нами проститься? – спросил Хельги брата.
– Не надейся увидеть Ингрид этим вечером. Никакой отец не отпустит свою дочь одну прощаться с человеком, с которым она еще не обручена. Сам вспомни, что случилось с Гунхильд, дочерью Хальвдана с Теллена. Ее украли прямо с причала. И даже два брата не смогли ее защитить, так обуяла страсть Торгиля Певца. И что же случилось потом? Одному из братьев Гунхильд в сваре на пристани выбили глаз, и он не захотел брать виру и добился поединка. Торгиль зарубил его без особого труда, но Гунхильд решила отомстить за брата и как‑то ночью проверила горло Торгиля на прочность булавкой в добрых пять дюймов.
– Нет, – продолжил Бьёрн, – Ингрид не жди. А вот Сигрун может прийти, ведь мы теперь обручены. И если я ее украду, то это будет позор для меня, потому как все решат, что у меня нет серебра на вено.
С мрачным лицом Хельги взвалил мешок на плечо и понес его к лодкам. Он уже был у берега, когда к нему подошел Туранд:
– Ты знаешь меня? – спросил он Хельги.
– Я видел тебя с Торвиндом из Хиллестада, – ответил Хельги. – Но что ты делаешь здесь? Ведь Торвинд уже отправился восвояси.
– У одного из сыновей Торвинда здесь осталось незавершенное дело. А это – вопрос чести. – Туранд говорил тихо так, чтобы никто их не мог подслушать. – А другой вопрос – кому свататься к Ингрид? Я говорил с ней сегодня. Ты ей нравишься, но она сомневается, что ты смог бы защитить ее, будь ты ее мужем. А Торгиль сын Торвинда ей не нравится, но она знает, что он стал бы ей хорошим защитником, а у отца его много земли и кораблей.
Хельги стоял как вкопанный, и лицо его начинало краснеть.
– И как же ты предлагаешь разрешить сомнения Ингрид? – спросил он.
– Все наши сомнения может разрешить только поединок. – Туранд перешел на шепот. – Если ты победишь Торгиля, ты докажешь всем, чего ты стоишь, и Одд отдаст за тебя Ингрид. Если нет… Торгиль все равно найдет тебя. Рано или поздно. Трусом зовут того, кто бежит от опасности. Не лучше ли решить все сейчас раз и навсегда. Так думает и Ингрид.
– Я тебе не верю, – запинаясь, сказал Хельги.
– Ты можешь мне не верить. Но вот ее платок, что дала она мне в залог того, что знает о вызове, что прислал тебе Торгиль. – С этими словами Туранд сунул платок в руку Хельги. – Сразу после захода солнца приходи к ясеню правосудия. Там и решится, кого в брачную ночь разует Ингрид. И не говори никому о поединке, иначе кто‑то может назвать тебя трусом. И не забудь меч. Он тебе пригодится.
И Туранд пошел к своей лодке. И довольно скоро его лодка отчалила. А Хельги, бледный как смерть, стоял и смотрел на море.
Своего меча у Хельги не было, и он осторожно взял меч Бьёрна, пока тот разговаривал с Сигрун, пришедшей попрощаться уже на самом закате. Он спрятал меч под плащ, чтобы его не было заметно, и подошел к Бьёрну с Сигрун. Девушке он протянул платок ее сестры и сказал:
– Передай Ингрид этот платок и на словах скажи ей, что я по‑другому думал, но что трусов в нашем роду никогда не было.
И сказав так, он повернулся и пошел в сторону ясеня правосудия. И когда Бьёрн окликнул его и спросил, что значат эти слова и куда он идет, то Хельги ответил, что Ингрид должна сама догадаться. А он сейчас идет прогуляться и вернется вскоре после заката.
Когда Хельги пришел к ясеню, солнце уже закатилось за горы и было совсем темно. Но рядом горел костер, невидимый с берега, так что Хельги ясно увидел Торгиля, что уже ждал его, сидя у огня. Повязка по‑прежнему закрывала его лицо, и видны были только глаза. При приближении Хельги Торгиль встал и, вытащив из костра несколько головешек, разбросал их вокруг.
– Это будут границы нашего поля для поединка вместо ивовых прутьев, – сказал он. – Но ты всегда можешь попытаться сбежать в темноту, коли испугаешься. Мне будет приятно заколоть тебя в спину, как труса.
– Будь уверен, что, как бы ни повернули боги мою судьбу, моей спины ты не увидишь, – ответил Хельги и скинул плащ, взяв меч в правую руку. – И пусть Ингрид это знает тоже.
– Я расскажу ей, как ты умер, на свадебном пиру, – Торгиль также взял меч. – Когда разговаривают мечи, те, кто сильны только словами, недорого стоят.
– Это мы сейчас и проверим, – ответил Хельги.
Они встали друг напротив друга. И Хельги напал первым. Но Торгиль легко отразил его удары и сам пошел вперед. Хельги защищался, как мог, однако видно было, что из них двоих не он лучше владеет мечом. После первых десяти отраженных ударов Хельги почувствовал, что дышать становится труднее, а правая рука наливается тяжестью. Торгиль теснил его к краю освещенной костром и головнями площадки. По нему было видать, что остается он совсем свежим и полным сил.
– На мечах ты слабее, чем на словах, – сказал Торгиль. – Ты еще можешь попытаться убежать.
Хельги ничего не ответил. Он снова напал на Торгиля, тот отбил его меч и сам сделал выпад. Хельги увернулся, но отступил еще на шаг. Торгиля такое сопротивление только раззадорило. Он остановился и сказал:
– Ты можешь молить меня сохранить тебе жизнь. Если ты встанешь на колени, то так и быть – ты будешь жить. Но я отрублю тебе уши... Хочешь ли ты жить?
Хельги стоял, опираясь на меч, пытаясь отдышаться, но этого оскорбления он не выдержал:
– Не свинье с ее корытом… – начал он повторять свой нид.
Торгиль не дал ему произнести и вторую строку. С резким криком он так стремительно кинулся на Хельги, что тот понял, что не успеет отбить занесенный над его головой меч. Он попятился назад, все еще пытаясь поднять свой клинок, тут его левая нога зацепилась за головню, и он упал на спину. Торгиль, видя, что Хельги летит на землю, замахнулся сильнее и сделал еще один шаг вперед, чтобы добить врага, но споткнулся о его ноги. Он повалился на Хельги и, падая, наткнулся на острие меча, которым тот взмахнул, закрываясь от удара сверху. Лезвие пропороло Торгилю живот и вышло из спины. Он захрипел, и у него ртом пошла кровь, струйкой падая прямо на лицо Хельги. А потом Торгиль умер.
Хельги с трудом сдвинул с себя мертвое тело и поднялся. Затем он вытащил клинок из раны. Он оглянулся, но никого вокруг не заметил. Дрожа, он подхватил свой меч и, шатаясь, пошел в сторону берега.
Едва Хельги пропал из виду, из ближайших кустов вышел Туранд. Он оглянулся и тихо сказал сам себе:
– Видать, не было счастья Торгилю в этих краях. И достойна удивления удача этого мальчишки, Хельги. Однако почета за эту схватку ему не достанется. А Гутторм все равно удачливее многих, и недолго Торгилю оставаться неотомщенным.
С этими словами Туранд оттащил тело Торгиля к костру, забрал его меч, оставив только нож на поясе, и спрятал все следы поединка, что нашел.
Хельги, спотыкаясь и останавливаясь, не прошел и половины пути, когда на него наткнулся Бьёрн:
– Я вижу, прогулка у тебя удалась, – сказал Бьёрн, видя кровь на лице и одежде Хельги. Он обнял его за плечи, когда Хельги начал падать на колени. – Вот зачем ты взял мой меч. С кем ты дрался, неужели с Торгилем? Ты ранен? Он тебя отпустил? Почему ты мне ничего не сказал?
Хельги покачал головой:
– Туранд сказал, никому не говорить. Торгиль мертв. Я убил его в поединке. Это не моя кровь...
– То, что ты говоришь, похоже на сказку. Как ты мог убить такого бойца, как Торгиль? – не поверил ему Бьёрн.
– Не веришь, сходи к ясеню правосудия. Он лежит там. Он сам напоролся на мой меч, потому моей заслуги в том нет.
– Ты должен объявить об убийстве. Нам надо идти к усадьбе. Но почему ты согласился на поединок? Ведь без свидетелей он был вне закона! – Бьёрн поднял Хельги и повел к усадьбе.
– Ингрид захотела узнать, не трус ли я. Теперь она будет думать, что нет. Но я видеть ее больше не хочу. Если бы не случайность, Торгиль бы победил, а я бы кормил воронов.
– Будь я на твоем месте, не стал бы я оговаривать Ингрид. Ты ей по нраву. В том, что сказал ты, не слишком много разумного, – снова не поверил ему Бьёрн.
Хельги вырвался из его рук.
– Не веришь, иди к ясеню, – крикнул он и, уже не спотыкаясь, быстро пошел к усадьбе.
Однако не прошел он и ста шагов, как со стороны усадьбы показались люди с факелами. И во главе их шел сам Харальд Тордсон. Подойдя, он спросил Бьёрна:
– Что вы тут делаете? Почему он в крови? Зачем ему меч?
Бьёрн ответил:
– Мой брат Хельги только что убил Торгиля сына Торвинда из Хиллестада в честном поединке. И он хочет заявить об этом.
Харальд посмотрел на них обоих:
– Ты сам видел этот поединок?
– Нет, они дрались один на один, – ответил Бьёрн.
Харальд подозвал двоих из своих людей.
– Не спускайте с них глаз, – приказал он, показав на Бьёрна и Хельги. – К нам только что прибежал Туранд и сказал, что незадолго до заката он оставил Торгиля спящим у костра у ясеня правосудия. А, вернувшись, увидел, что тот заколот. Заколот спящим!
Хельги отшатнулся.
– Это был честный бой. Он сам вызвал меня и передал вызов через Туранда. Торгиль умер с мечом в руках, – крикнул он.
– Мы пойдем к ясеню и там во всем разберемся, – спокойно сказал Харальд. – А пока не спускайте с них глаз. И не спускайте глаз с Туранда также.
Когда все они подошли к ясеню, то Хельги побледнел. Он увидел Торгиля, который лежал у костра, и рядом с его головой вместо подушки лежала его сума. Меча рядом с ним не было, а нож был за поясом.
– Это ты называешь честным поединком!? – грозно спросил Харальд Тордсон.
– Я бился с ним на мечах, и, если бы не случай, он убил бы меня, – оправдывался Хельги.
– Это подходящий случай – найти своего врага спящим, но люди, про которых мы говорим, что у них есть честь, таким случаем не воспользуются. – Харальд смотрел на Хельги с презрением.
В это время сквозь толпу протиснулся Торбранд.
– Если все так, как ты говоришь, Харальд, то я сам выгоню своего сына из дома, сказал он. – Но там, где слышно имя Туранда, не всему, что видишь, можно верить.
– Как Торгиль оказался здесь? Ведь он уплыл с Торвиндом Кабаном, – продолжил Торбранд.
– Туранд сказал, что ждал он здесь тайной встречи. Пусть приведут Туранда, – приказал Харальд.
Подвели Туранда, и тот рассказал, что Торгиль здесь был тайно от отца, ибо в деле была замешана женщина. И он не знает, что теперь скажет Кабану, раз его любимый сын лежит мертвый. Но сейчас, когда он увидел убийцу, он понял, как все вышло. И что теперь винит он себя в смерти Торгиля, которого он любил, как сына. Ведь он нес Торгилю платок от любящей его девушки. Но платок этот потерял он по пути. И, видать, Хельги сын Торбранд, подобрал его. И потому как, по всему видно, Хельги также та девушка по нраву, то ревность заставила его выследить Туранда, найти, кому был подарен платок, дождаться, когда Торгиль заснет, и зарубить его.
Хельги бросился на Туранда, но его удержали двое дюжих работников из усадьбы.
– А что скажешь ты, Бьёрн? – спросил Торбранд. – Что ты делал все это время? Не пытайся защитить брата. В нашем роду мужчины не лгут, особенно, когда заходит речь о нашей чести.
Бьёрн рассказал, что видел он, как Хельги пошел в сторону леса перед самым заходом солнца, но что все время до этого с братом они не разлучались и тот никого не выслеживал. Он рассказал, что, попрощавшись с Сигрун, вернулся он к лодке, но не нашел своего меча. И потому отправился на розыски Хельги. И встретил его уже после захода солнца с окровавленным мечом.
– А почему подумал ты на Хельги, что это он взял меч? – спросил Харальд.
Бьёрн посмотрел сначала на Хельги, потом на отца.
– А на кого еще мне думать? Не отец же взял его…
Хельги посмотрел в глаза Бьёрну и сказал уже твердым голосом:
– Спасибо Бьёрн, но мне нечего скрывать. Туранд встретил меня у пристани незадолго до захода солнца. Он дал мне платок как залог того, что девушка сама хочет нашего с Торгилем поединка. Мы, сыновья Торбранда, не бежим от боя. Потому, не спросясь, взял я у брата меч и пошел к ясеню правосудия. Платок я дал Бьёрну, чтобы отдал он его обратно девушке, какая бы судьба меня ни ждала. А не сказал я никому ничего, потому как Туранд просил хранить все в тайне.
