Текст книги "Окопная правда чеченской войны"

Автор книги: Алексей Волынец

Письмо солдата к солдату

«Лимонка» № 184 декабрь 2001 г.

Здравствуй Вождь! Наверное, я уже имею право так к тебе обратиться, Эдуард. В 40 лет бросить всё и уйти на войну добровольно – наверное, это не совсем обывательский поступок. Просто пришло время ответить за базар, за свои письма в «Лимонке». Пишет тот самый «Контрактник», чьи письма вы несколько раз печатали. И вот я в Чечне, в составе ПТГ (полковой тактической группировки) 76-й Псковской дивизии ВДВ. Места, конечно, интересные. Службу скучной не назовёшь. Но позволь поговорить о другом, о литературе. Только сейчас я по настоящему понял твоё творчество. Ты прав во всём – в своих лекциях, своих книгах, прозе и стихах.

 
Меня подруга нежная убила
На личико она надела рыло…
 

Так вот произошло и со мной. Женщина всегда предаёт в самый трудный момент. Что может быть гаже – предать человека, 15 лет любившего её, пошедшего ради неё на войну? В отличие от тебя, у меня в жизни была только одна женщина – увидев её впервые, я полюбил её навсегда. Я ей был не нужен, мы расставались и снова сходились. Двоих её детей (от разных мужей) я люблю как родных. Чтоб мои родные ни в чём не нуждались, ушёл в Псковскую дивизию. Меня не хотели отпускать со старой службы, предлагали разные должности. Моя Наташка променяла меня на болтливых подруг, на кабаки и пикники. В день рождения, когда стукнуло 40 лет, я ушёл от неё. Дальнейшее напоминает твой роман «Это я, Эдичка», с той лишь разницей, что я служил в ВДВ (ничего особенного) и ждал отправки в Чечню.

 
Никого на белом свете, оттого так хмур и взгляд,
По солдатски на поэте сапоги его сидят…
Будет ясно человеку если снимки он сравнит:
Счастье бросило беднягу и страдание гостит
 

Тут, в Чечне, я убедился в правильности статей в «Лимонке» об изматывающей партизанской войне. Она (эта война) мало похожа на твои войны в Югославии и Приднестровье. Каждому – свою войну. Я просто плачу долг за навоевавшее поколение 60-ых. Моя кличка тут – Старый или Дед: я самый старый солдат в группировке. Стараюсь не отставать от молодых. Вроде бы получается. На РПД (разведывательно-поисковой деятельности), хоть и потерял кило 10 в весе, не ныл и работал больше молодых. Кажется, чего-то удостоен и назван молодцом. Да ну их с их наградами. Если можешь, напиши хоть пару строчек, что получил письмо. Тут очень плохо работает военная почта, поэтому отправляем письма с оказией по гражданской почте: «368046, р. Дагестан, Новолакский р-он, с. Новочуртах, до востребования, рем. рота». Письма для нас получают водители, часто бывающие в этом селе.

Вождь! я верю в твоё освобождение. В России есть куча ворья и один лишь политик – это ты, и одна партия – НБП. Наверное письмо вышло сумбурным. Извини, пишу в палатке, светомаскировка, теснота и оторванность от политической жизни сказывается.

Россия – всё, остальное – ничто!

P.S. Тут очень плохо с прессой. Может кто вышлет «Лимонку» в письме или бандеролью, начиная с 176-го номера?

Рахим Джунусов, 10 ноября 2001 г., «горка» близ Аллероя, Чечня

Признание в чужой любви

«Лимонка» № 287 декабрь 2005 г.

Стоим. Тупим. Светло, хотя взошедшего Солнца не видно – оно ещё только ползёт к вершине горы, чтобы через час залить мир оранжевым и уничтожить тонкий слой тумана. Сентябрь 2004-го года. Чечня.

Часть батальона ушла вперёд, а моя рота встала перед мостом через реку Аргун. Я сижу в башне БМП-2. Рядом со мной – живое недоразумение, в каске и бронежилете. Как он собирается выпрыгнуть из машины, если её вдруг подобьют? Это молодой лейтенантик из Москвы. Сам он боится вести переговоры с комбатом и ротным, и поручает это дело мне. Вернее, я сам беру инициативу в свои руки, иначе мы здесь точно достоимся. Все взвода уже давно заняли оборону вдоль дороги, только первый взвод ещё спит внутри боевых машин…

Ладно, пора всех будить, иначе начнутся проблемы. С лейтенанта этого всё равно нечего спрашивать. «Я Сова-10. К бою!», – это я передаю по рации двум другим наводчикам. И тут же, чуть наклонившись и повернувшись назад, ору: «К бою! Подъём, бля!».

Из трёх машин вылезают сонные солдаты и рассредотачиваются вдоль дороги. Лейтенант продолжает спать. «Чёрт с ним, – думаю я, – пусть лучше спит, чем даёт тупые приказы». Слушают его, правда, только молодые, но это тоже неприятно: то и дело приходится всячески нивелировать его команды, чтобы не попасть впросак.

Трогаемся, наконец. Солнце уже показалось. Старые Атаги, через которые мы проехали, видно отлично. Слева вдалеке видно Аргунское ущелье, но сегодня нам малость не туда: Чечен-Аул стал на три дня местом «профилактических мероприятий». Сегодня наш батальон блокирует это село.

Нам повезло (мне и механу) – ставим БМП в естественное укрытие за бетонную рампу. Теперь из села видно лишь башню машины. Остальные экипажи тоже нашли какие-то ямы, так что капониры рыть не придётся. Сзади безостановочно шумит Аргун, чёрными своими волнами с белой накипью пены. Шумит уже не первое тысячелетие…

…Ребята из моего отделения давно установили палатку, и уже горит костёр, а я всё сижу и о чём-то думаю, глядя на утопающий в зелени аул. Полтора года без отпусков и увольнений. (Куда «увольняться»? Не в Джохар же.) Это мой предпоследний выезд, скоро сваливать домой. От томительных дум сладко кольнуло, и тут же я услышал уродливый голосок командира взвода. Он даёт какие-то указания и, наверное, опять слегка пиздит ногами помощника гранатомётчика. Всегда можно немного самоутвердиться, если унизить человекообразную медузу – нашего помощника гранатомётчика. Только никого это не впечатляло… Раньше мы просто варили в молоке траву, и манагой поили идиота-летёху. Этот клоун сутки гнал так, что его приходилось упаковывать в спальник и связывать. Чтоб он не сильно боялся, в руки ему вместо штатного АКС-74, давали палку. Обычно он после этого засыпал спокойным сном.

…От нечего делать включаю рацию. Там комбат кого-то обещает убить за распиздяйство. Смеюсь и даю послушать механу. Чтобы убрать летёху (он любит поговорить часами ни о чём), напоминаю ему, что ротный вызвал всех офицеров. Ротный ещё никого не звал, но я знаю, что скоро всё равно позовёт. Летёха уходит в каске, броне и обрезанных перчатках. Все (даже самые убогие) солдаты сняли броню, но ему недосуг – устав выжег всю волю, а вместе с ней и разум в его смешной голове. Идти далеко. Он дотопает до ротного как раз вовремя.

Между бетонной эстакадой и БМП, вместе со мной и механом, сидит сержант Димка. Он на год младше нас призывом, но с высшим образованием, и поэтому уволится тоже через месяц-другой. Пьём чай. Заскучали. Ни пострелять, ни ракет попускать. Вечереет. Село дымит. Это не костры, это люди в масках заботливо разбрасывают дымовухи в чеченские дворы. Просто так. Смотрю в бинокль. Сзади однообразный шум Аргуна усугубляет скуку. Зажигаются первые огни в домах. Быстро темнеет и – уже звёзды.

С Шали прилетели первые осветительные мины. Снова становится светло, но бесцветно, как в кадрах чёрно-белой хроники. Все распределяются по постам. У меня пост не менялся полтора года – башня моей БМП. Разглядываю как с хлопком лопаются и тут же начинают гореть осветилки.

Ближе к полуночи мы решили завалиться спать, но тут по ближайшей сопке, заработала артиллерия полка. Ночью снаряды летят издалека. Сопку равномерно обстреливают, чтобы там не тусили по ночам боевики. И вдруг обстрел прервался. Проходит минута, другая. И тут… Прямо в село! Опять! Следом – ещё два снаряда рвутся в селе.

Пиздец, поспали. Взрывы продолжаются. Внизу – дым, грохот и треск. Крики и свет заполоняют село. «Сейчас они побегут на нас из-под обстрела, а мы не имеем права их подпускать ближе ста метров», – думаю я, и уже знаю, что опять через неделю нам скажут, что за время нахождения «там-то» ваша рота уничтожила столько-то боевиков. Коллективные убийства переживаются легко: удобно (кому быть убийцей стрёмно) думать, что это не ты, а наводчик Петров. Наводчик долбит из пушки, ну, на худой конец, из пулемёта и поэтому он, конечно же, завалит кого-нибудь даже наугад… Но из села на нас никто не прёт. Они знают, что могут легко пополнить статистику по уничтоженным боевикам, поэтому дико орут, но остаются под обстрелом. И тут огонь начинает плавно перемещаться к нашим позициям. Взрывы уже рядом. Ещё ближе! Уже между взводами начинается этот ад. У артиллеристов есть забавное выражение: «кидать огурцы», которое обозначает класть снаряды. В те минуты оно не казалось забавным. Сразу со всех раций батальона артиллеристам угрожали и крыли матом. Эфир забился «noise-вокалом». Обстрел лишь немного усилился.

Легко смотреть, когда под огнём другие. И к автоматным обстрелам привыкаешь относительно легко. Но когда артиллерия, тем более крупнокалиберная, тем более своя, а она снаряды не жалеет… Все прижались к земле. Сижу в БМП, смотрю в «ночник» и понимаю: если что – броня ни от чего не убережёт.

Вдруг – в башню стучат. Открываю: это прибежал Димка. Стал что-то просить. Сквозь грохот неслышно ни черта. Наконец я понял, зачем он пришёл сюда. Он попросил написать стих-признание в любви своей подруге, чтобы в посмертном письме отправить ей. Дима решил списать всё со счетов. Как-то сразу спокойно стало внутри.

Я вылез из БМП и под фонариком и осветилками начал писать. Димка палил в сторону села из автомата, но иногда, прерываясь, смотрел на мой лист. «Не проеби фишку – чехи пойдут, тогда они твоё письмо и отправят!», – кричал я ему, и продолжал сочинять.

Стих получился на двенадцать, кажется, четверостиший. К сожалению, он у меня не сохранился в памяти… А если и сохранился, то не стану я его воспроизводить, не вашего ума это дело!

Довольный Димка ушёл к себе под обстрелом, а я остался сидеть, облокотившись на катки БМП. В жизни не каждый день тебя обстреливают из гаубиц. Желание жить, немного притуплённое, просит ноги бежать куда-нибудь, но здравый смысл берёт верх – куда ныкаться? В БМП? Её всё равно как банку тушёнки пробьёт. Я просто сидел и смотрел кино про войну, только почему-то рядом рвались снаряды.

На следующий день мы обожрались шашлыков и фруктов. В селе – только раненые и взорванные сараи. Жертва одна – корова. Ментам и спецам чехи не стали её отдавать, позвали нас. На ротном УРАЛе корову – «груз-200» – из села привезли на позиции роты. Её порвало в аккурат пополам. Отдавая корову, чехи сказали, что артиллеристам они объявили джихад. Попутно в селе набрали фруктов. Летёха весь день вспоминал Москву, а Димка ходил сам не свой. Хотя, так ходили все молодые. Да и некоторые старослужащие…

…Через три дня мы вернулись в часть. Снова объявили, что назавтра намечен строевой смотр. Маразм не кончился вплоть до увольнения. Учения, смотры, наряды… всё намешано в полку при штабе дивизии. В придворном полку.

А ещё через неделю Димка пробегал мимо меня мыться-стираться и я вдруг, неожиданно для самого себя, попросил дать взглянуть на фотку его подруги. Любопытство, конечно же, и всё же я имел на это какое-то право. Он вздохнул, бросил мыло, щётку и пасту, достал из тумбочки и сунул мне в руки фото.

Девушка была очень красивой. Одетая в красный пиджак, белую кофту и чёрные штаны, она мило улыбалась мне с фотоснимка. Я смотрел не отрываясь и не мог отделаться от мысли, что знаю её, что где-то мы с ней встречались. И вдруг, подобно яркой вспышке, я вспомнил всё: яркое майское утро, сотни молодых воодушевлённых лиц, и её с флагом НБП в руках. Посмотрел на Димку:

– Я знаю её. Твоя подруга со мной в одной Партии!

Он растерянно улыбнулся:

– Не может быть. Она… Она – нормальная.

– А я и не говорил, что она сумасшедшая…

И тут он переменился в выражении лица:

– Подожди, постой. Я вспомнил. Была какая-то история, она рассказывала: однажды её забирали и допрашивали эфэсбешники за то, что она отхлестала какого-то губернатора букетом цветов…

На фотоснимке была отображена очаровательная Таня Малышева.

Яков Горбунов

«Лимонка» № 220 апрель 2003 г.

 
Здравствуй моя Люба,
Здравствуй солнца свет,
Здравствуй моя радость —
Двадцать полных лет.
 
 
Может не забыла
Ты меня ещё,
Может не просрала
Ты моё кольцо…
 
 
Помнишь как я герыч
В вены заливал,
Помнишь как таскала
Ты меня к врачам.
 
 
Помнишь как ебались
Ночи на пролёт,
Помнишь как рыдая
Ты делала аборт.
 
 
Помнишь как я встретил
Ёбнутых ребят
И с тобой простился
Уезжая в ад.
 
 
Помнишь как приехал, —
Пиво и цветы.
Как всю ночь орала
Подо мною ты!
 
 
Я опять уехал
И вернулся вновь…
Как ты с гимнастёрки
Состирывала кровь…
 
 
После снова долго
Не было меня,
И нашла ты где-то
Тихого хмыря.
 
 
Помнишь как я в пекло
Бросился тогда:
В письмах две-три строчки
Было от меня.
 
 
Помнишь, обещал я
Нахуй всех убить,
Мне ведь твоё тело
Больше не забыть!
 
 
Но не бойся Люба
Ты теперь меня —
Поцелуй-ка в ушко
Своего хмыря
 
 
И живи спокойно:
Я пишу тебе,
Что меня убили
На моей Войне.
 

Антон Бугаев

Тишина

«Лимонка» № 263 январь 2005 г.

Тишина – очень сильная вещь. Современный человек ничего так не страшится, как тишины. И потому для борьбы с ней бросил все силы: от «Фабрики Звезд» до хохмачей-юмористов. Системе совершенно не важно о чем болтают, лишь бы привлекали внимание, лишь бы обыватель ни на минуту не оставался один, лишь бы не задумывался.

Помню, как только наш полк прибыл в Чечню, в поведении личного состава начались странности. Никто и не ждал от чисто мужского коллектива сюсюканий, но количество матов возросло на порядок. В чистейшем горном воздухе, оскорбляя величие и красоту заснеженных вершин, далеко разносились истеричные выкрики российских воинов. Какой контраст с торжественным пением муллы из соседнего аула…

Такое поведение меня поначалу несколько удивляло, пока не понял: это от тишины. Ломка, как у наркоманов. Весь шумовой гной, которым Система нафаршировывает людей полез наружу. Гнойник лопнул. Это прошло через месяц. Офицеры, впрочем, спасались от тишины круглосуточным просмотром мелких телевизоров, сажая аккумуляторы БМД и «Уралов». И хоть смеялись над солдатами, мол, к мамке захотели, чувствовалось, что домой к женам их тянет гораздо сильнее. Так и промаялись они весь срок…

Я же с тишиной в ладу. Практически сразу впился в тамошнюю жизнь, стал незаменимым человеком в роте и не заметил, как пролетела командировка. Приучил себя вставать по пению муллы (около половины шестого) независимо от того, сколько удалось поспать. К счастью, у нас не было электричества, и потому транзисторный приемник использовался только для прослушивания новостей. Тишина была для меня другом…

Не зря в старину молчание и отшельничество считались одними из самых трудных монашеских подвигов. Тишина просветляла человека. Вместо суетного шума возникало нерушимое осознание Вечного.

Тот же подвиг совершает партия в миру. На самых громких рок-концертах, на многолюдных демонстрациях. Тишина в нас самих и потому весь шумный мир не может нас изменить – скорее мы изменим его. Мы слушаем тишину… Тишина написала гимн НБП, тишина кричит нашими голосами «Да, Смерть!», она делает нас непобедимыми в самых трудных спорах, когда пасует сраженный иезуитством ум. У тишины свой ритм и своя музыка. Это музыка мироздания. Кто научился ее слушать, тот никогда ни будет тащиться от «шоколадного зайца», пускать слюни на «конкурсах красоты» и таскать пироги Якубовичу. Тишина выпрямляет спины.

После нашей победы мы пропишем стране месячный курс тишины.

Рахим Джунусов

SATISFACTION от министра обороны

«Лимонка» № 292 март 2006 г.

Недавно в Астрахани задержали четырёх боевиков, которых подозревали в причастности к событиям в станице Бороздиновской Чеченской Республики. Между тем, жители до сих пор утверждают, что нападение на станицу было совершено кадыровскими бойцами из батальона «Восток». Боевиков увезли в Чечню. За ними специально приезжали чеченские спецслужбисты…

Министр обороны Сергей Иванов всё чаще стал появляться на телевидении с разными крутыми высказываниями. Было о чём послушать. И про оснащение горнострелковых бригад, и про строительство базы для Черноморского флота в Новороссийске. Телевизор я смотрю редко и по случаю, люблю наблюдать за реакцией тех, кто поглощает происходящее на экране. Реакция чаще бодрая. Некоторые, насмотревшись телевизора, предлагают мне пойти обратно в Чечню, мол армия на подъёме и Иванов постоянно о ней заботится. День и ночь заботится, не слезая с гор…

«Пойти в Чечню» говорят те, кто не служил вовсе, но считает себя в этом деле знатоком. Благодаря телевизору, конечно. И так меня эти разговоры подза… Поднадоели мне разговоры эти настолько, что и впрямь стали появляться мысли о командировке на Кавказ, благо ехать недалеко. Но ехать не пришлось – через дырки в военной тайне, мне стали известны адреса тех, кто недавно вернулся «оттуда».

Договорился о встрече с одним из бывших контрактников. На следующий день, в условленный час, в кафе, где мы договорились о встрече, меня ждали трое. Его жене и другу тоже захотелось присутствовать…

…Они решили поехать по контракту в 42-ю дивизию. В прошлом, – оба участники боевых действиях в других «горячих точках», они не подозревали, что…

Доехав до Моздока, группа из двадцати человек отправилась на пересылку. Там их стали вербовать в 70-ый мотострелковый полк офицеры из Шали. Все согласились, кроме одного, который ехал служить комендачом. На следующий день по дороге к бронепоезду, к вышеуказанным лицам подошли два «шакала» из 71-го полка. Один (алканавт высшего пилотажа, майор), оказавшийся психологом этого полка стал заливать про отличные условия службы, награды, благодарности со стороны командования. Одиннадцать человек повелись на этот базар и согласились служить в 71-ом полку. Личные дела отдали майору-психологу.

По прибытии в Ханкалу, «согласившихся» повели в штаб полка. Пока очередь не дошла до героев сего повествования, они разговорились с дневальным. Тот им поведал о жизни и местном укладе. Расклад получался несколько иным… Они хитростью забрали свои дела, и попытались распределиться в разведбат, но все командиры зашарились по командировкам. Несколько дней эти двое жили на пересылке, пока её начальник не подрезал их со впиской. Пришлось устраиваться хоть куда-нибудь. Встретили земляка, тот предложил всё тот же 71-ый. Делать нечего, вернулись в штаб. Тест не прошли, но психолог записал всё, как надо. Без всякой подготовки их направили в сапёрный взвод. На следующий день они встретили других девять человек, тех вели работать в гражданской одежде, хотя прошла неделя со дня заключения контракта.

На первое разминирование они, новоиспечённые сапёры, шли под командованием 23-х летнего лейтенанта. Тот был бестолков, но в минном деле знал многое. Правда, почему-то никого этому не учил.

В полку меняются командиры. Ещё чаще меняется личный состав. Те, кто говорит, что на войне тяжело, ни хрена не понимают о том, что творится в 42-ой дивизии. 71-ый полк называют «придворным» – он расположен непосредственно перед штабом дивизии. Основная беда – построения: их много и часто. Чаще, чем много. И больше чем часто. Гимн страны РФ, который исполняют всем полком на поверке (не путать с проверкой), за вечер звучит несколько раз.

Так было и в тот вечер, когда сапёры вернулись с очередного разминирования дорог, чтобы поесть, помыться, а утром встать в пять часов и вновь идти до Петропавловска (есть такой посёлок недалеко от Грозного). Сапёры ужинали, когда к ним в казарму зашёл заместитель командира полка. Замкомвзвод объяснил ему причину непоявления на «вечерухе» возвращением с боевого задания и подготовкой к предстоящему. Заместитель командира полка ушёл молча, и вернулся через пятнадцать минут в сопровождении двух рот – вывести нарушителей на плац. Сапёры вышли сами, так как выводить их силой личный состав двух рот отказался. На следующий день замкомвзводу вручили бумаги, где стояла печать на записи «уволен за нарушение условий контракта».

Теперь он судится за восстановление в должности – дочь, жена и мать за плечами. Его друг, который сидел с нами в кафе, стал замком того же взвода. Из полка он ушёл в самоволку на поезде «Грозный-Москва». Отдохнуть от дурдома.

Кормят плохо. Столовые котлы не рассчитаны на такое количество людей. Хлеб недопечённый, т. к. пекарня не успевает выдать норму хлеба – приходится сокращать время приготовления, чтобы накормить всех. Кормят старыми окорочками, такой же рыбой – старой и безвкусной. Часто дают сало. Чтобы приучить мусульман к свинине, командование полка включило сало в ежедневный рацион почти на месяц.

Постоянные строевые смотры и комиссии из штаба округа, а также из Москвы, вносят бесполезную суету в жизнь полка. Чтобы личный состав не маячил перед приезжими генералами, его отправляют жить в палатки. А бывает и в Шали отправят на недельку-другую-третью.

Младшие командирские должности практически полностью заняты выходцами из Дагестана. С ними конкурируют, заметно уступая, другие народы Северного Кавказа. Недавно за воротами части случилась массовая драка между осетинами и дагестанцами (кумыки, даргинцы, аварцы и проч. выступили единым фронтом). Комендатура ловит контрабасов с синяками и стрижёт с обидчика купоны до последнего.

На боевых выездах среди механиков не принято наезжать на авто местных жителей. В таких случаях собирается местный люд и механов часто отдают чехам, чтобы не было проблем. Недавно, «десятка» ведомая чехом, подрезала путь БМП. Механик-водитель БМП, спасая целость «десятки», а значит и свою жизнь, резко дал вправо. Результат: БМП полетела с моста на железнодорожные пути и перевернулась.

Или вот ещё случай. Два сапёра подошли к висящему на дереве пакету, а пакет повёл себя, как и подобает пакету, висящему на дереве в Чечне. Двумя подчинёнными стало меньше у Сергея Иванова. Просто их никто не учил тому, о чём раньше знал любой срочник в Чечне – вдвоём к подозрительному предмету не стоит подходить.

Чтобы отправиться в отпуск, нужно подписать шесть бумаг. Первая – это просьба об отпуске, а зачем пятьдругих? А в них контрактник расписывается во всех смертных грехах… В общем, если человек не вернётся из отпуска, то весь этот собственноручный компромат, окажется в его личном деле. Если же контрактнику пришла из дома телеграмма о смерти близкого, то командование будет рассматривать её так тщательно, что успеет смениться время года.

Деньги, правда, дают. Две тысячи рублей на руки в месяц, а остальное перечислят в Россию. Но не сразу. Сначала покрутят немного. Самую малость. «Финики» – так называют военных финансистов, любят сгонять на выходные в Ростов. Погулять там на пяток-десяток тысяч – процентов, накрученных с бабок контрактников. А в это время мать, дочь, жена этого человека, не может дождаться денег в России.

Отношение командиров к подчинённым нормальное, но хуже чем было при срочниках. Старшие шакалы пробивают души младшим шакалам прямо на разводе. При личном составе. Младшие шакалы пробивают души сержантам и солдатам. Кто-то молчит, а кто-то даёт сдачи. Ну, тут уж и комендатура с прокуратурой на подхвате… Если майор 37 лет от роду говорит рядовому из Дагестана, что он чурка, а тот доказывает, что ни дня не пас коз, а работал водителем на стройке и имеет троих детей, такого бойца «увольняют». Рвут личное дело и выставляют за ворота части.

Дорога домой по-прежнему вызывает уважение у экстремалов. Страдать приходится кошельку, телу и психике человека. Если в Чечню тебя запустят без запинок, то на обратном пути кадыровцы будут застенчиво просить штуку рублей в поезде или езжай за бешеные деньги на такси. А впереди ещё Моздок и Минеральные Воды. Кто-то вписывается на вертушку, но сейчас это запрещено, а значит готовь бабло за «проходку» на вертолёт.

…За весь разговор я услышал мало нового про жизнь 42-ой дивизии. Такая же безумная работа по строительству парка для разваливающейся техники. Такие же придурки у руля. Жаль, что знамёна 42-ой гвардейской, краснознамённой, евпаторийской дивизии так подло обосрали. Теперь в ней служат бывшие боевики, которые не скрывают это. Однажды они приезжали на склад, и я беседовал с одним из них. Он довольный был, боец батальона «Восток». А потом «восточные» устроили Бороздиновскую…

По сути дивизия стала полицейской. Есть ударные отряды: батальоны «Запад» и «Восток», есть артиллерия прикрытия, есть пушечное мясо. Есть всё. Только нет памяти о том, что в своё время 42-ая дивизия разбила прославленный «Totenkopf».

Контртеррорист