Текст книги "Григорий Распутин"

Автор книги: Алексей Варламов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 61 страниц)

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Срыв. Ужин в «Яре». Полицейский рапорт. Задержка информации. Романтик от жандармерии. Джунковский как Джунковский. Распутин и «Распутин». Миссия Саблина. Вырубова в Покровском. Летние каникулы странника. Подвиг чиновника. Пьяный пароход

«С войной в Распутине произошли две перемены, – вспоминал Спиридович. – Разными дельцами от банковских директоров до мелких спекулянтов он был вовлечен в проведение разных, связанных с войной, предприятий, а, во вторых, он стал пить и безобразничать в публичных местах, чего раньше с ним не случалось. Болезнь его лучшего и близкого друга, А. А. Вырубовой, принесла ему ту свободу, в которой он был очень стеснен, будучи всегда связан Анной Александровной. С ее прикованностью к кровати, он стал свободен, чем и воспользовались его друзья другого лагеря.

Распутин стал пить и напиваться. К нему на квартиру стали приезжать его друзья, дамы и мужчины с запасами вина, с закусками, с гитарами, гармошками… Пили, ели, пели, танцевали, безобразничали. Веселясь с дамами общества, Распутин не чуждался и проституток. Все около него спуталось в один клубок, в котором имена дам общества переплетались с именами падших созданий. Когда старца спрашивали, почему он стал так кутить, он, смеясь, отвечал: «Скучно, затравили, чую беду»».

Сообщенное Спиридовичем подтверждала в своих показаниях и дочь Распутина Матрена:

«…уходя странствовать, он бросил пить. Но в Петрограде снова вернулся к вину и пил много. Больше всего он любил мадеру и красное вино. Пил он дома, но больше в ресторанах и у знакомых. Царская Семья знала, что он пьет, и осуждала его за это. Говорили ему об этом и мы. Всегда для всех у него был один ответ: „Не могу запить того, что будет после“. Мысль его заключалась в том, что он ждал чего-то худого для родины в будущем и хотел потопить в вине горькое чувство от сознания нехорошего будущего.

Пьяный он любил плясать русскую и плясал замечательно хорошо».

«Распутин, добившись запрещения продажи спиртного, сам начал пить, и притом так, что вошел в историю с репутацией пьяницы», – заключил Андрей Амальрик. И вся дальнейшая судьба опытного странника была тому подтверждением.

«25 марта Распутин выехал в Москву, где у него было немало поклонниц. В один из ближайших дней Распутин закутил с небольшой компанией у Яра. Напился он почти до потери рассудка, – писал Спиридович. – Говорил всякий вздор, хвастался знакомством с высокопоставленными лицами, плясал непристойно, полуразделся и стал бросаться на хористок. Картина получилась настолько непристойная и возмутительная, что администрация обратилась к полиции. Бывшие с Распутиным дамы поспешили уехать. Сам он, как бы протрезвев, обругал полицию и уехал, и в тот же день выехал обратно в Петербург. Скандал получил такую громкую огласку в Москве, что растерявшийся Градоначальник, Свиты Его Величества, генерал-майор Адрианов, друживший с Распутиным, выехал также в Петербург с докладом о случившемся».

«Вообще вино на него действовало не так, как на других. Он не терял разума, не делался от вина грубым, злым, а делался как бы более одухотворенным», – косвенно возражала на этот раз Спиридовичу Матрена Распутина.

Однако обратимся к документам.

«5 июня 1915 г. №291834

Совершенно секретно. Лично

Его превосходительству г-ну товарищу министра внутренних дел, командующему отдельным корпусом жандармов (Джунковскому).

По сведениям Пристава 2 уч. Сущевской части г. Москвы полковника Семенова, 26 марта сего года, около 11 час. вечера, в ресторан «Яр» прибыл известный Григорий Распутин вместе с вдовой потомственного почетного гражданина Анисьей Ивановной Решетниковой, сотрудником московских и петроградских газет Николаем Никитичем Соедовым и неустановленной молодой женщиной. Вся компания была уже навеселе. Заняв кабинет, приехавшие вызвали к себе по телефону редактора-издателя московской газеты «Новости сезона», потомственного почетного гражданина Семена Лазаревича Кугульского и пригласили женский хор, который исполнил несколько песен и протанцевал «матчиш» и «кэк-уок». По-видимому, компания имела возможность и здесь пить вино, так как опьяневший еще больше Распутин плясал впоследствии «Русскую», а затем начал откровенничать с певичками в таком роде: «Этот кафтан подарила мне 'старуха', она его и сшила», а после «Русской»: «Эх, что бы 'сама' сказала, если бы меня сейчас здесь увидела». Далее поведение Распутина приняло совершенно безобразный характер какой-то половой психопатии: он будто бы обнажил свои половые органы и в таком виде продолжал вести разговоры с певичками, раздавая некоторым из них собственноручные записки с надписями вроде «люби бескорыстно», прочие наставления в памяти получивших их не сохранились. На замечания заведующей хором о непристойности такого поведения в присутствии женщин Распутин возразил, что он всегда так держит себя пред женщинами, и продолжал сидеть в том же виде. Некоторым из певичек Распутин дал по 10—15 руб., беря деньги у своей молодой спутницы, которая затем оплатила и все прочие расходы по «Яру». Около 2 часов ночи компания разъехалась.

Об изложенном, вследствие телеграфного приказания от 31 минувшего мая за № 1330 имею честь донести Вашему Превосходительству.

Полковник Мартынов».

«Затем я написал Государю, что принимая во внимание, что Распутин бывает в царском дворце, я счел долгом осветить картину поведения этого человека и обратил внимание, что это уже не первый случай и это налагает некрасивую тень. Я лично отдал записку Государю», – показывал на допросе следственной комиссии Временного правительства товарищ министра внутренних дел В. Ф. Джунковский, к которому рапорт полковника Мартынова был адресован двумя месяцами спустя после происшествия.

Вопрос о том, почему это произошло не по горячим следам, а с большим опозданием, сильно запутан. А. Амальрик прокомментировал ситуацию с «Яром» следующим образом:

«Этот полицейский отчет отчасти совпадает с рассказами о проповедях в бане или с „Исповедью“ Хионии Берландской, где она пишет, что Распутин „и в поле на работе соберет всех и заставит иногда кого-нибудь обнажить его. Сестры видели в этом блаженство его и детство – невинность“. Полиция в этом невинности не увидела. Но я склонен отнестись с осторожностью как к показаниям разочарованных „сестер“, так и – в большей степени – к полицейским отчетам.

Настораживает уже то, что отчет о событиях в марте был составлен только в июне. Московский градоначальник генерал-майор Адрианов говорил и даже писал впоследствии, что «никакой неблагопристойности» Распутин в «Яре» не сделал. Осенью 1916 года добивался он свидания с Распутиным, но тот его не принял, сказав, что хотя он «и дал другое показание, но все-таки ему нужно было в свое время, когда он был градоначальником, посмотреть, что такое полиция писала Джунковскому». Когда Распутин снова кутил в «Яре» в мае 1916 года, цыганский хор жался, боясь скандала и допросов, а градоначальство сразу же командировало двух чиновников «для охраны».

Если Адрианов изменил позицию потому, что противники Распутина Щербатов и Джунковский были уволены с постов министра и его товарища, то можно предположить, что и рапорт о событиях в «Яре» составлялся в угоду только что назначенному Щербатову, Джунковскому и поддерживавшей их сестре царицы Елизавете Федоровне. Любой знакомый с методами русской полиции знает, что то или иное происшествие может она раздувать или сжимать – в зависимости от того, что требуется начальству».

Понятно, что диссиденту Амальрику было приятно отождествлять русскую полицию с советской и оставаться во всегдашней оппозиции к любым властям. Но дело в том, что об изменении позиции Адрианова и о том, что он «говорил и даже писал впоследствии», будто в «Яре» «неблагопристойности Распутин не производил», известно не от самого Адрианова, но из показаний С. П. Белецкого. Белецкий же с Джунковским друг друга сильно недолюбливали, охотно писали взаимные нелицеприятные вещи, так что сомнительность их показаний и воспоминаний относительно друг друга увеличивается вдвойне.

Джунковский считал, что причиной промедления с докладом была трусость Адрианова.

«В последнем донесении из Москвы я обратил внимание на недостаточное освещение поведения Распутина в загородном московском ресторане „Яр“ и потому приказал Департаменту полиции затребовать от Московского охранного отделения по сему поводу более подробные сведения.

Это, очевидно, встревожило градоначальника Адрианова, который приехал ко мне в Петроград, кажется, 15 или 16 мая, чтобы лично доложить о поведении Распутина в ресторане «Яр», не решаясь это изложить письменно. Такое малодушие с его стороны меня крайне неприятно поразило. Выслушав его подробный доклад о возмутительном, непристойном поведении Распутина, и при этом в весьма подозрительной компании, я предложил Адрианову, приехав в Москву, письменно изложить мне все доложенное и прислать при письме. Это ему не особенно понравилось, но возражать он мне не мог и обещал исполнить. После этого прошла неделя, а от Адрианова никакого донесения не поступало. Я послал тогда депешу с предложением немедленно прислать требуемое по делу Распутина. Наконец, я вынужден был командировать в Москву особое лицо с письмом, с тем, чтобы градоначальник препроводил мне свой ответ с этим лицом, и только тогда я получил требуемое. Это было 27 мая. При этом Адрианов все же не решился написать что-либо от себя, а препроводил мне только подлинный рапорт пристава 2 участка Сущевской части подполковника Семенова о происшествии в «Яре», без номера и без числа».

Далее в мемуарах Джунковского следует текст доклада подполковника Семенова, на основе которого другой подполковник, начальник охранного отделения в Москве Мартынов и составил вышеприведенный доклад. Помимо этого Мартынов провел собственное расследование, и Джунковский решил, что пора идти ва-банк.

«Все эти факты, собранные о Распутине, показались мне вполне достаточными, чтобы составить на основании их докладную записку и представить ее Государю, так как не высказать своему монарху правду о Распутине я считал для себя нарушением присяги, и мысль эта меня давно преследовала, я только ждал, когда накопится достаточный материал и представится случай для личного доклада, каковой, благодаря возникшим в Москве беспорядкам, представился очень скоро», – писал Джунковский в мемуарах.

Мотивы настойчивых действий Джунковского толкуются по-разному. Сторонники Распутина объясняют всю эту историю тем, что масон Джунковский выполнял заказ рвавшегося к власти масона Великого Князя Николая Николаевича. А. Л. Панина (автор предисловия к мемуарам Джунковского) называет командующего корпусом жандармов монархистом и патриотом, и надо признать, что по крайней мере монархической риторикой мемуары Джунковского переполнены как никакие другие, а масонство его не доказано. Зато можно легко доказать его «московство» – силу, ничуть не меньшую.

«Джунковский, состоя в правительстве и в свите Государя, по существу оставался москвичом, принадлежавшим кружку Вел. Кн. Елизаветы Федоровны, – писал Спиридович. – Там были все его воспоминания по приятной службе при Вел. Кн. Сергее Александровиче, по губернаторству, по его личным, общественным и сердечным симпатиям. Оставшаяся при Елизавете Федоровне его сестра Евдокия Федоровна являлась его живою, физическою связью с Москвой.

И вот, теперь, действуя в полном идейном согласии с главными Московскими антираспутинскими кружками с одной стороны, с другой же стороны, не будучи связан с Маклаковым, который ушел, и поддавшись вновь (как в 1905 году) поднимающейся волне общественного движения, главный исток которой опять-таки Москва, Джунковский решил выступить против Распутина»".

Известно, что Джунковский пользовался репутацией либерала, ему приписывали симпатию к освободительному движению в 1905 году, за ним числилось разоблачение члена ЦК партии большевиков тайного агента Малиновского, и, наконец, еще одно «прегрешение» Джунковского, касавшееся на сей раз непосредственно Распутина, заключалось в том, что в 1914 году он не дал вовремя разрешения на обыск гражданской жены Илиодора, которая с обширным архивом, где могли быть материалы, относящиеся как к Распутину, так и к его окружению, выехала из России. Возможно, именно в связи с этим Новоселов, к тому времени от борьбы с Распутиным отошедший, но не переставший за ее перипетиями следить, писал о. Павлу Флоренскому: «Слух, что тов. м. вн. д. Джунковский заушил Григ. Распутина, подтверждается».

Тогда заушить Распутина Джунковскому не удалось, но летом 1915 года история с ресторанной попойкой оказалась замечательным средством нанести решающий удар, тем более что в ней имелись отягчающие обстоятельства.

«Об этом приключении у Яра в Москве ходили разные слухи. Одним из членов Государственной Думы было высказано даже, что во время этого кутежа Распутин позволил себе отзываться о своих отношениях к императрице в оскорбительной для нее форме. Это обстоятельство тоже было упомянуто в вашем докладе?» – задали Джунковскому вопрос на следствии.

«Да, было», – лаконично ответил генерал.

«Не помню, какого числа это было, – рассказывал он тогда же. – Государь принял меня в 10 часов вечера, отнесся очень хорошо, слушал очень внимательно, но не проронил ни одного слова во время моего доклада. Затем протянул руку и спрашивает: „У вас все это написано?“ Я вынул записку из портфеля, государь взял ее, открыл письменный стол и положил. Тогда я сказал государю, что ввиду серьезности вопроса и ввиду того, что я считаю деятельность Распутина крайне опасною и полагаю, что он должен являться орудием какого-нибудь сообщества, которое хочет повлечь Россию к гибели, я просил бы разрешения государя продолжать мои обследования о деятельности Распутина и докладывать ему. На это государь сказал: „Я вам не только разрешаю, но я вас даже прошу сделать это. Но пожалуйста, чтобы все эти доклады знал я и вы – это будет между нами“ <…> Было, должно быть, 12 с половиной ночи, когда я вышел от Государя».

Примерно о том же, но более литературно, используя романтические штампы, сообщал Джунковский и в мемуарах:

«…я не без волнения приступил ко второй части моего доклада… Государь несколько изменился в лице, принял серьезное выражение и, пристально посмотрев на меня, сказал: „Пожалуйста, говорите“.

Сначала, как мне показалось, несвязно, очевидно от волнения, начал я докладывать Государю, как проводит Распутин время вне Царского Села, но потом мало-помалу воодушевляясь и видя, что Государь внимательно слушает меня и не останавливает, я все смелее и убедительнее стал доказывать все то зло, которое Распутин приносит династии, а этим самым и России. Государь не проронил ни слова, все время пристально смотрел мне прямо в глаза и очень внимательно слушал, только бледность выдавала его волнение. Когда я кончил, Государь тихим голосом меня спросил: «У вас это все изложено, у вас есть памятная записка?» Я ответил утвердительно. «Дайте мне ее» <…> Наступило небольшое молчание, которое я прервал, сказав Государю, что эту записку я позволил составить себе лично как Джунковский, что она ни в каких делах министерства никогда не будет значиться и копии с нее не имеется, так как черновик мною уничтожен. Государь сказал: «Благодарю вас». Эти слова меня обрадовали и подбодрили – многие до меня, не исключая и лиц императорской фамилии, начинали говорить не раз о Распутине, но я был первый, которому Государь дал все высказать, которому не сказал: «Прошу не вмешиваться в мои личные семейные дела».

Ободренный, я стал высказывать Государю мои предположения, не является ли Распутин объектом, которым пользуются враги государства для гибели России и династии, и потому я прошу разрешения установить строжайшее наблюдение за всеми лицами, посещающими Распутина и кого он посещает, а особенно за лицами, подающими ему прошения для передачи на высочайшее имя. Государь на это сказал приблизительно следующее: «Я вас даже прошу это выполнять, но все, что вы будете замечать, вы будете говорить мне непосредственно, это все будет между нами, я вас очень благодарю»…

Я вышел от Государя счастливый и довольный. Меня ожидал в приемной Свечин, который был очень заинтригован такой длинной аудиенцией. Я сказал, что доклад касался исключительно московского погрома. Разговорившись с Свечиным, я несколько задержался, вдруг открылась дверь в кабинет Государя, и его величество с фуражкой и палкой в руке вошел в приемную. Увидя меня, Государь опять подал мне руку и, сказав: «Хочу немного пройтись, ночь чудная», – прошел через приемную в переднюю и вышел в сад».

«7-го июня. Понедельник. День простоял холодный и несмотря на это около 12 час. была гроза. До докладов погулял. Завтракала тетя Ольга. Сделали небольшую [прогулку] – Алике в шарабанчике и затем с Алексеем на прудах. Занимался спокойно после чая. В 10 час. принял Джунковского по возвращении его из командировки в Москву по случаю беспорядков и погромов. Вечером посидел еще недолго у Ани», – по обыкновению лаконично записал в дневнике Государь. И здесь возникает логичный вопрос: случайно или нет зашел Император к Вырубовой в очень поздний час, обсуждалось ли между двумя собеседниками происшествие в «Яре» и какие аргументы могла привести Анна Александровна в защиту своего благодетеля и целителя. Примечательно и то, что накануне разговора с Джунковским, 31 мая, в дневнике Государя появилась запись: «Видели Григория вечером».

«Недавно, по словам моих собеседников, после доклада Джунковского о деяниях Распутина, Государь взял доклад себе и передал его Вырубовой со словами: „Возьмите, прочитайте и полюбуйтесь на своего кумира“», – рассказывал А. Д. Самарин.

А вот как вспоминал эту историю Спиридович: «У нас, в Царском, шла горячка с приготовлением к отъезду Его Величества в Ставку, когда мне доложили о приезде генерала Адрианова. Генерал был в полной парадной свитской форме. Вид у него был озабоченный. На мой вопрос о столь неожиданном его приезде, генерал рассказал, что он сделал уже доклад министру Маклакову, его товарищу Джунковскому и что оба посоветовали ему ехать в Царское, добиться, по его положению в Свите, приема у Его Величества и доложить о случившемся.

Вот он и приехал, но прежде чем идти к Дворцовому коменданту, зашел ко мне посоветоваться. Мы были с ним в хороших простых отношениях. Я был очень поражен оборотом, который придали делу Маклаков и Джунковский. Последний, по словам генерала, особенно настаивал на необходимости доложить о случившемся Государю. Я высказал генералу, что скандал, устроенный мужиком в публичном месте, не является обстоятельством, которое бы позволяло ему, градоначальнику, делать личный доклад Государю. Наскандалил мужик в ресторане – ну и привлекай его к ответственности. При чем же тут Государь? Если же посмотреть на дело так, что Распутин нечто большее, чем простой мужик, если смотреть на него, как на фигуру политическую, тогда доклад должен быть сделан или министром Маклаковым или его помощником Джунковским. Затем очень странно, что его начальники советуют ему добиться аудиенции как генералу Свиты Его Величества. При чем тут Свита, когда в градоначальстве произошел скандал по пьяному делу?

Мы обменялись еще несколькими фразами, и генерал поехал к ген. Воейкову. Видимо, Дворцовый комендант не посоветовал Адрианову просить аудиенции и тот вернулся в Москву, предоставив министру самому доложить Государю о случившемся, если тот придает этому делу политическое значение. Маклаков сделал Его Величеству доклад и даже оставил его написанным. Государь сказал, что он сам переговорит с Распутиным. Государь сделал старцу весьма строгое внушение и тот должен был уехать к себе в Покровское. <…>»

«Распутин уехал к себе на родину, в село Покровское около Тюмени, в Тобольской губернии. Его приятельницы, „распутники“, как их называют, утверждают, что он отправился отдохнуть немного „по совету своего врача“, и скоро вернется. Истина же в том, что император повелел ему удалиться», – записывал у себя в дневнике и Морис Палеолог.

«Генерал Джунковский… воспользовавшись полученными им из Москвы сведениями о недостойном в опьянении поведении Распутина в ложе ресторана „Яр“, докладывал их государю в связи с общей его характеристикой; это, как мне сам говорил Распутин, вызвало сильный на него гнев государя; таким он никогда не видел государя; но, по словам Распутина, он в свое оправдание говорил, что он, как и все люди – грешный, а не святой. По словам Распутина, Государь после этого его долго не пускал к себе на глаза и поэтому Распутин не мог слышать или говорить спокойно о генерале Джунковском до конца жизни», – показывал на следствии С. П. Белецкий. В другом же месте он прибавил, что «Распутин добродушно сознался, что был грех (но в чем именно, не сказал, я понял, что в опьянении), но затем уже гневно закончил: „Я ему этого не прощу“».

«После этого в течение двух месяцев Государь не пускал к себе Распутина», – вспоминал Джунковский. Однако об одной существенной вещи генерал умолчал. Джунковский в мемуарах особо подчеркивал, что по договоренности с Императором все касающееся Распутина останется между ним и Государем. Но, судя по всему, это оказалось не так.

«Ах, дружок, он нечестный человек, он показал эту гадкую грязную бумагу (против нашего Друга) Дмитрию, который рассказал про это Павлу и Але. – Это такой грех, и будто бы ты сказал, что тебе надоели эти грязные истории, и желаешь, чтобы Он был строго наказан, – писала Императрица мужу 22 июня 1915 года. – Видишь, как он перевирает твои слова и приказания – клеветники должны быть наказаны, а не Он. В ставке хотят отделаться от Него (этому я верю), – ах, это все так омерзительно! – Всюду враги, ложь. Я давно знала, что Дж. ненавидит Григория и что Преображ. клика потому меня ненавидит, что чрез меня и Аню Он проникает к нам в дом.

Зимою Дж. показал эту бумагу Войек., прося передать ее тебе, но тот отказался поступить так подло, за это он ненавидит Воейк. и спелся с Дрент. – Мне тяжело писать все это, но это горькая истина. – А теперь Самарин к ним присоединился – ничего доброго из этого выйти не может.

Если мы дадим преследовать нашего Друга, то мы и наша страна пострадаем за это. – Год тому назад уже было покушение на Него, и Его уже достаточно оклеветали. – Как будто бы не могли призвать полицию немедленно и схватить Его на месте преступления – такой ужас! Поговори, прошу тебя, с Воейковым об этом, – я желаю, чтобы он знал о поведении Джунк., и о том, как он извращает смысл твоих слов. <…> Не смеют об этом говорить! – Не знаю, как Щерб. будет действовать – очевидно, тоже против нашего Друга, следовательно, и против нас. Дума не смеет касаться этого вопроса, когда она соберется; Ломан говорит, что они намерены это сделать, чтобы отделаться от Гр. и А. – Я так разбита, такие боли в сердце от всего этого! – Я больна от мысли, что опять закидывают грязью человека, которого мы все уважаем, – это более чем ужасно.

Ах, мой дружок, когда же наконец ты ударишь кулаком по столу и прикрикнешь на Дж. и других, которые поступают неправильно? Никто тебя не боится, а они должны дрожать перед тобой, иначе все будут на нас наседать, – и теперь этому надо положить конец. Довольно, мой дорогой, не заставляй меня попусту тратить слова. Если Дж. с тобою, призови его к себе, скажи ему, что ты знаешь (не называя имен), что он показывал по городу эту бумагу и что ты ему приказываешь разорвать ее и не сметь говорить о Гр. так, как он это делает, он поступает, как изменник, а не как верноподанный, который должен защищать друга своего Государя, как это делается во всякой другой стране».

«…а ко мне <Государь> все время был более милостив, чем когда-либо, очевидно, моя записка произвела впечатление», – констатировал тем не менее Джунковский, хотя на следствии именно об Александре Федоровне отзывался с большой неприязнью: «Я думаю, что императрица была настолько ослеплена, настолько все у нее было заволочено, если так можно выразиться, влиянием Распутина, что она не сознавала, что делает», и объяснял такое поведение «психозом на почве истерии».

И все же именно из писем Императрицы следует, что Государь в какой-то момент сочувствовал попыткам Джунковского удалить Распутина или, по меньшей мере, им не препятствовал.

Но важно отметить и другое. Именно тревога за Григория Распутина вынуждала Александру Федоровну написать следующие хорошо известные строки: «О, мой мальчик, заставь всех дрожать перед тобой – любить тебя недостаточно. Ты слишком добр, и все этим пользуются».

В наши дни сторонники Распутина скандал в «Яре» стремятся преподать либо как полностью искаженный – ничего и близко к подобному не было, все от начала до конца выдумано злодеем Джунковским, либо – как происходивший с участием не Распутина, но его двойника. Первой версии придерживаются историки О. А. Платонов и А. Н. Боханов, второй – доктор филологических наук Татьяна Миронова. Вот что она пишет:

«Первые догадки о том, что Царскую Семью компрометировали через двойника Григория Ефимовича, появились вскоре после убийства Старца. Одно из свидетельств тому – рассказ атамана Войска Донского графа Д. М. Граббе о том, как вскоре после убийства Распутина его „пригласил к завтраку известный князь Андронников, якобы обделывавший дела через Распутина. Войдя в столовую, Граббе был поражен, увидев в соседней комнате Распутина. Недалеко от стола стоял человек, похожий как две капли воды на Распутина. Андронников пытливо посмотрел на своего гостя. Граббе сделал вид, что вовсе не поражен. Человек постоял, постоял, вышел из комнаты и больше не появлялся“. Надо ли говорить, что подобный „двойник“ мог появляться при жизни Григория Ефимовича в любом „злачном“ месте, мог напиваться, скандалить, обнимать женщин, о чем составлялись ежедневные репортажи охочих до грязи газетчиков, мог выходить из подъезда дома на Гороховой и шествовать на квартиру к проститутке, о чем составлялись ежедневные рапорты агентов охранного отделения. Ю. А. Ден вспоминает с недоумением: „Доходило до того, что заявляли, будто бы Распутин развратничает в столице, в то время как на самом деле он находился в Сибири“».

Сама по себе идея наличия у Распутина двойника оказалась весьма продуктивной, ибо на двойника можно было списать все неугодное. Более того, если смотреть на вещи глубже, о «двойничестве» Распутина, то есть о двух его ликах еще до Татьяны Мироновой писали многие его современники: Шульгин, Жевахов, Гурко. Говорил об этом в наши дни и протоиерей Александр Шаргунов: «Дело не в том, что у Распутина были двойники, а в том, что он был двуликий. Самое ужасное – ложь, смешанная с правдой. На этом смешении построены все ереси, древние и новые. Хуже всего (об этом постоянно говорит слово Божие), когда человек называет себя верующим, а ведет себя как неверующий. Он был благочестив, но пал. И стал искать своему падению оправдание. Подводить под него своеобразное богословие: „Не согрешишь – не покаешься“».

Однако понимать двойственность Распутина буквально, как наличие двух Распутиных, один из которых грешил и пьянствовал, а другой молился и постился, никому из серьезных исследователей еще в голову не приходило. Нынешняя научная филологическая мысль до такого «открытия» дошла.

В двенадцатой главе этой книги речь шла о мемуаре Надежды Тэффи, описавшей две своих встречи с Распутиным (на которых был и Василий Розанов). Татьяна Миронова уверенно пишет о том, что писательница присутствовала на встрече не с Распутиным, но с его двойником, с «Распутиным», а организовал все это Манасевич-Мануйлов.

То же, как пишет исследовательница, произошло и в «Яре», где «гулял „двойник“ Распутина с подставной компанией, и все разыгрывалось по обыкновению: пьянство, приставания к дамам, упоминания о Царской Семье, хлыстовская пляска. И если бы полиция была вызвана тогда же – открылось бы, что Распутин – ненастоящий, и Анисья Решетникова, благочестивая купеческая вдова 76-ти лет, никогда не была в ресторане. А вот еврей-газетчик Семен Лазаревич Кугульский был личностью подлинной и скорее всего являлся антрепренером „оргии“. Это он постарался, чтобы дело о кутеже в „Яре“ попало в печать еще до расследования и обросло непристойными подробностями. Вслед за этим Государственная Дума подготовила запрос о событиях в ресторане „Яр“, потом не дала ему хода, намеренно распространяя вымысел, что Думе запрещено делать этот запрос, так как Царская Семья „боится правды“. И пошла-поехала злословить досужая чернь – пьяный, развратный мужик – любимец Царской Семьи!

Вот так, обдуманно и нагло, был введен в общество двойник Григория Ефимовича Распутина. И хотя поступки двойника, его слова, записки, сама внешность – длинный мясистый нос, жидкая бороденка, беспокойные, бегающие глаза – весьма отличались от благообразного облика Григория Ефимовича, но двойник настойчиво выдавался и, главное, охотно принимался за Молитвенника и Друга Царской Семьи <…>».

Справедливость требует признать, что копирайт этой версии принадлежит не современной исследовательнице, а хозяину «Яра» Судакову, который, как писал в своих мемуарах Джунковский, «желая избежать неприятностей и излишнего любопытства, стал уверять, что это не настоящий Распутин, а кто-то другой, кто нарочно себя им назвал. Когда, однако, это дошло до Распутина, то он уже стал доказывать, что он настоящий Распутин, и доказывал это самым циничным образом, перемешивая в фразах безобразные намеки на свои близкие отношения к самым высоким особам».

Но вернемся к размышлениям Татьяны Мироновой:

«Именно благодаря существованию двойника со страниц отчетов охранного отделения предстают два Распутиных: один – благочестив, благолепен, богомолен, ходит в храмы, отстаивает литургии, ставит свечи, ездит на квартиры исцелять больных, принимает просителей, духовных детей, трапезует с ними, причем, как отмечают все действительно близкие ему люди, ни вина, ни мяса, ни сладкого отец Григорий в рот не берет. Строжайшее воздержание. Деньги, пожертвованные просителями, тут же раздает другим просителям. И, главное, к Императорской Семье почтителен до благоговения. Другой „Распутин“ – неделями пьян, посещает блудниц, берет взятки за протекции, скандалит в ресторанах, бьет там посуду и зеркала, говорит дурное о Царской Семье. Придет время, и откроются новые документы, которые окончательно докажут нам, что темную личность, внешне напоминавшую Григория Ефимовича Распутина, создали враги Самодержавного Русского Царства».