Текст книги "Григорий Распутин"

Автор книги: Алексей Варламов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 61 страниц)

«В „Том Деле“ оказались показания „высокопоставленного“ Феофана о первой встрече с Распутиным, совершенно опровергающие его выдумку… На допросе в 13-й части Чрезвычайной комиссии Феофан, епископ Полтавский, 44 лет, показал: „Впервые Григорий Ефимович Распутин прибыл в Петроград зимою во время русско-японской войны из города Казани с рекомендацией ныне умершего Хрисанфа, викария Казанской епархии. Остановился Распутин в Александро-Невской Лавре у ректора Петроградской Духовной академии епископа Сергия“.

Так что – не было «несчастного странника», который униженно молил швейцара «оказать ему милость». Распутин прибыл в Петербург с рекомендательным письмом от одного из могущественных иерархов Церкви и конечно же не только незамедлительно был принят Сергием, но и поселен в Лавре».

Олег Платонов, популярный среди другой части читателей, этот факт в своей книге игнорирует как незначительный либо не бывший. По Платонову и его последователям, все именно так и обстояло, как Распутин писал: с рублем приехал, либо пешком пришел в Петербург и, проявив смирение, удостоился аудиенции у епископа, который духовными очами «прозрел» в убогом мужичке великого христолюбца.

На самом деле тот факт, что Распутин явился к будущему местоблюстителю Патриаршего престола, а впоследствии Патриарху не с улицы, а по рекомендации Хрисанфа, был широко известен очень давно. Хрисанф, правда, не был «могущественным» иерархом, но все же рекомендация казанского викария Распутину помогла. О Хрисанфе упоминал следователь Смиттен, о нем же идет речь в очень авторитетной книге «Путь моей жизни» митрополита Евлогия (Георгиевского).

«Распутина я никогда не видал, хоть и не раз имел возможность с ним встретиться, но от встречи с ним я всячески уклонялся, – вспоминал Евлогий. – Сибирский странник, искавший Бога и подвига и вместе с этим человек распущенный и порочный, натура демонической силы, – он сочетал поначалу в своей душе и жизни трагедию: ревностные религиозные подвиги и стремительные подъемы перемежались у него с падениями в бездну греха. До тех пор, пока он ужас этой трагедии сознавал, не все еще было потеряно; но он впоследствии дошел до оправдания своих падений, – и это был конец. Известность стяжал постепенно. Приехал в Казань к епископу Хрисанфу, тот рекомендовал его пектоцу Петербургской Духовной Академии еп. Сергию, а Сергий познакомил его с архимандритом Феофаном (впоследствии епископом Полтавским) и профессором-стипендиатом молодым иеромонахом Вениамином».

Воспоминания Евлогия очень характерны – значительная часть трезвомыслящих и рассудительных церковных иерархов, к каковым Евлогий несомненно принадлежал, относилась к Распутину осторожно, избегала его и предпочитала не числить себя ни среди его врагов, ни друзей. Но были и другие, видевшие в нем нечто необычное и впоследствии жестоко разочаровавшиеся. Возможно, таким был Хрисанф, миссионер и церковный писатель, один из немногих, кому пережить падение своего протеже не пришлось – Хрисанф умер в 1905 году; точно обманувшимся в Распутине стал епископ Феофан, который сыграл в истории возвышения сибирского крестьянина очень важную роль.

Зинаида Гиппиус, весьма критически отзывавшаяся о клириках своего времени, писала о Феофане, которого знала по петербургским Религиозно-философским собраниям начала века: «Еп. Феофан был монах редкой скромности и тихого, праведного жития. Помню его, маленького, худенького, молчаливого, с темным, строгим личиком, с черными волосами, такими гладкими, точно они были приклеены. Но он смотрел „горе“, поверх человека – где ему было распознать сразу хитрого сибирского мужичонку!»

«Великий постник, молитвенник, человек той особой духовной жизни, уже увидевший те высоты и лазурные, светлые дали, которые видимы им, этим полуземным людям, этим ангелам во плоти, уже живущим не здесь», – отзывался о нем иеромонах Киприан в книге «Сосуд молитвы».

Епископ Феофан был, по преданию, тем самым человеком, который однажды спорил о монашестве с В. В. Розановым. Точнее спорил Розанов, а Феофан молчал. Розанов говорил, горячился, а потом вдруг сказал: «А может быть, вы и правы».

О Феофане, как раз в пору его знакомства с Распутиным, существуют воспоминания родственницы Феофана (сестры жены его брата) М. Белевской-Летягиной:

«Я была на Высших Женских Курсах в Петербурге и меньше всего думала об Арх. Феофане. Но как-то весной приехала моя сестра и сказала, что Арх. Феофан хочет меня видеть.

Я решительно ничего общего с религией и монахами тогда не имела и меня совсем не обрадовало это свидание. Я знала, что он порвал с внешним миром и со своей семьей, которой совершенно не помогает, а все деньги, получаемые им, как ректором Петербургской Академии, раздает по Церквам.

Не понимая, что ему от меня надо, и не желая огорчать сестры – пошла. В Академии нас провели в какую-то неуютную комнату с массой стульев и попросили обождать. Через несколько минут в комнату вошли 3 студента и, не здороваясь с нами, сели против нас. Сестра мне шепнула, что Арх. Феофан никогда ни с кем один не остается… Через некоторое время вошел Арх. Феофан, в черном клобуке, с четками в руках, низко опустив голову и смотря в пол. Во время беседы он ни разу не поднял глаз. Сестра начала передавать ему бесконечные поклоны и родственные приветствия, но о. Феофан сидел молча, не проявляя никакого интереса к словам сестры, потом встал и предложил нам пойти в академический сад. Мы с сестрой поняли, что он хочет остаться с нами и что-то сказать без свидетелей. В саду он сразу же начал говорить нам о необыкновенном старце-крестьянине, который недавно приехал из Сибири и часто у него бывает. По словам о. Феофана, этот старец был необыкновенной святости и прозорливости. «Такой молитвы я ни у кого не встречал», сказал он, «и вот я вспомнил о Тебе», повернулся он в мою сторону, «и хочу, чтобы Ты пришла вместе помолиться со старцем. Ты увидишь, как тебе легко будет жить после этой молитвы и какой ясной покажется вся жизнь. Государыня, у которой я бываю, также заинтересовалась старцем, и скоро он будет введен во дворец. А потом, прибавил он, улыбаясь, ты же интересуешься своей жизнью, все ведь девушки хотят знать будущее – он тебе его предскажет. Он знает все и читает по лицам прошлое и будущее каждого человека. Этого он достиг постами и молитвой. Его зовут Распутин, вот приходи и познакомься с ним».

Я с недоумением слушала слова Архиепископа; в те времена меня совершенно никакие старцы не интересовали, и моего будущего узнавать мне не хотелось. Удивила меня только фамилия святого старца, очень не подходящая к тому облику, который был мне только что нарисован.

Само собой разумеется, что я не пошла на свиданье с Распутиным».

Вообще, надо сказать, ситуация с Феофаном непроста. Принято считать, что именно Феофан ввел Распутина в императорский дворец и когда бы не он, Россия не узнала бы человека, из-за которого впоследствии столько было сломано копий.

«Надо иметь в виду, что Распутина ввел во дворец весьма умный иерарх Церкви епископ Феофан», – писал известный государственный деятель камергер Вл. И. Гурко.

«Личность преосвященного Феофана стяжала себе всеобщее уважение своими прекрасными душевными качествами. Это был чистый, твердый и христианской веры в духе истого православия и христианского смирения человек. Двух мнений о нем не было. Вокруг него низкие интриги и происки иметь места не могли бы, ибо это был нравственный и убежденный служитель алтаря Господня, чуждый политики и честолюбивых запросов.

Тем более непонятным и странным покажется то обстоятельство, что к императорскому Двору именно им был введен Распутин», – утверждал председатель Государственной думы М. В. Родзянко.

«Сам человек глубоко религиозного настроения, широко известный своей аскетическою жизнью и строгостью к себе и к людям, Епископ Феофан принадлежал к тому разряду русского монашества, около которого быстро сложился обширный круг людей, искавших в беседах с ним разрешения многих вопросов их внутренней жизни и потом громко говоривших о его молитвенности и каком-то особенном умении его подойти к человеку в минуту горя и сомнения, – писал в своих мемуарах занимавший в 1911—1914 годах пост премьер-министра В. Н. Коковцов.

Он долго присматривался к Распутину и вынес затем убеждение, что он имеет перед собой, во всяком случае, незаурядного представителя нашего простонародья, который достоин того, чтобы о нем услышала Императрица, всегда интересовавшаяся людьми, сумевшими подняться до высоты молитвенного настроения.

Впоследствии Преосвященный Феофан глубоко разочаровался в Распутине и до самого последнего времени искренно скорбит об оказании ему поддержки.

Императрица разрешила Епископу Феофану привезти Распутина в Царское Село и, после краткой с ним беседы, пожелала не ограничиться этим первым свиданием, а захотела ближе узнать, что это за человек».

«Архимандриту Феофану, человеку высокой подвижнической жизни, Распутин показался религиозно значительной, духовно настроенной личностью, и он вовлек в знакомство с ним Саратовского епископа Гермогена, который с ним и подружился. Архимандрит Феофан был духовником великих княгинь Милицы Николаевны и Анастасии Николаевны („черногорок“); к ним Распутина он и привел, а они ввели его в царскую семью», – вспоминал митрополит Евлогий.

«Но, к несчастию царицы, этот ученый аскет оказался на практике совершенно неопытным в духовной жизни. Он не умел познавать подлинное состояние души человеческой. Он сам долгое время верил в Г. Е. Распутина как истинного подвижника, молитвенника и прозорливца. Это первая ошибка епископа Феофана. После такой рекомендации не малообразованного духовника, а магистра богословия, епископа и духовника, которому верили, как же было не поверить, особенно Императрице, так жаждавшей истинного духовного утешения после перенесенных безпримерных скорбей. Первое время епископ Феофан бывал во Дворце вместе с рекомендованным им старцем из крестьян, который загадочными словами сумел произвести хорошее впечатление», – писал игумен Серафим (Кузнецов).

«В сферу личной жизни Императрицы вошел Распутин. Она не искала его. Он был введен к Ней архиепископом Феофаном, указавшим на него, как на „старца“, на котором почиет благодать Божия», – вынес свое суждение саратовский губернатор П. П. Стремоухое.

«…несчастного еп. Феофана… толкнул злой дух направить сибирского „старца“ в дом Романовых», – кратко подытожила Гиппиус.

Однако сам Феофан позднее все это отрицал. «Каким образом Распутин познакомился с семьей бывшего императора, мне совершенно не известно. И я решительно утверждаю, что в этом я никогда ему ничем не содействовал. Догадываюсь, что Распутин проник в царскую семью не совсем прямым путем… Сам Распутин об этом не говорил никогда, несмотря на то, что он вообще достаточно разговорчив… Я замечал, что у Распутина было сильное желание попасть в дом бывшего императора, и что проник он туда против воли великой княгини Милицы Николаевны. Сам Распутин сознавался мне, что он скрывает от Милицы Николаевны знакомство свое с царской семьей».

Примерно о том же говорится и в книге схимонаха Епифания (А. А. Чернова) «Жизнь святителя», посвященной епископу Феофану:

«По одной лживой версии, Распутина „ввел“ архимандрит и инспектор С.-Петербургской Духовной Академии, а по другой – Епископ и ректор той же Академии, Преосвященный Феофан. И обе эти версии напечатаны в книгах официального советского государственного издательства. А чтобы эта неправда больше походила на правду, добавляют при этом, что „теперь“ Архиепископ „мучится“ и „очень страдает“, так как „считает себя виновником гибели Православной Российской Империи“.

Архиепископ Феофан неоднократно заявлял, что он не имеет никакого отношения к этому вопросу. Живя в Софии, он в 1930 году дал интервью редактору местной русской газеты Глебу Волошину. И Волошин, знавший Архиепископа еще в бытность свою кадетом Полтавского кадетского корпуса, напечатал в своей газете это интервью. Оно стало опровержением на клевету, появившуюся на страницах официального печатного органа Ватикана. Отвечая на вопросы редактора, Архиепископ Феофан сказал, что он совсем не «переживает» и не «страдает» уже хотя бы потому, что совершенно не причастен к этому делу, так как Распутина ввели во Дворец черногорские княгини, Милица Николаевна и Анастасия Николаевна, бывшие в большой близости к Государыне. И он был приглашен как лечитель или даже как целитель к опасно больному Наследнику Цесаревичу Алексею. Сам он, в ту пору архимандрит Феофан, Инспектор С.-Петербургской Духовной Академии, впервые увидал Распутина у черногорских княгинь, но последний имел уже доступ во Дворец к постели больного Цесаревича. Архиепископ Феофан подчеркнул, что он не считает роль Распутина столь великой, чтобы расценивать его как «причину гибели Православной Российской Империи».

Милица Николаевна и Анастасия Николаевна впервые встретили Распутина ранее, в Киеве, в Киево-Печерской Лавре. Он первый заговорил с ними и поразил их своей речью, своим умом и благочестием. Они назвали себя и пригласили его приехать к ним в Петербург. Он приехал. Здесь они уже основательней познакомились со своим сибирским гостем. Но все это делалось не случайно. Они были близки с Государыней. Она глубоко переживала, что родившийся Наследник Престола болен гемофилией, перед которой современная медицина была бессильна, но верила слову одной прозорливой, что не наука, а простой, неученый человек поможет ее горю. Это было сказано Государыне, когда о болезни Наследника никто не знал. И Государыня искала этого «простого человека». Когда же Милица Николаевна рассказала ей о сибирском крестьянине Распутине, то убитая горем Государыня с великой надеждой пожелала видеть Григория Ефимовича».

Версия о том, что Распутин впервые познакомился с высшим светом в Киеве, высказывалась также секретарем Распутина Ароном Симановичем в его книге «Распутин и евреи».

«Распутин появился за девять лет до начала великой войны, и дальнейшие события я буду передавать по рассказам самого Распутина.

Великая княгиня Анастасия, супруга Николая Николаевича, и ее сестра Милица отправились на богомолье в Киев.

Они остановились в подворье Михайловского монастыря. Однажды утром они на дворе монастыря заметили обыкновенного странника, занятого колкой дров. Он работал для добывания себе пропитания. Это был Распутин. Он уже посетил много святых мест и монастырей и находился на обратном пути своего второго путешествия в Иерусалим. Распутин пристально посмотрел на дам и почтительно им поклонился. Они задали ему несколько вопросов, и таким образом завязался разговор. Незнакомый странник показался дамам очень интересным <…> Распутин сообщил дамам, что он обладает способностью излечивать все болезни, никого не боится, может предсказать будущее и отвести предстоящее несчастье. В его рассказах было много огня и убедительности, и его серые пронизывающие глаза блестели так суггестивно, что его слушательниц охватывало какое-то восхищение перед ним. Они проявляли перед ним какое-то мистическое поклонение. Легко подвергающиеся суеверию, они были убеждены, что перед ними чудотворец, которого искали их сердца. Одна из них спросила его как-то вечером, может ли он излечить гемофилию. Ответ Распутина был утвердительным, причем он пояснил, что болезнь эта ему хорошо известна, и описал ее симптомы с изумительной точностью. Нарисованная картина болезни вполне соответствовала страданиям цесаревича. Еще большее впечатление оставило его заявление, что он уже излечил несколько лиц от этой болезни. Он называл также травы, которые для этого применялись им. Дамы были счастливы, что им представляется возможность оказать царской чете громадную услугу излечением ее сына. Они поведали Распутину о болезни наследника, о которой в то время в обществе еще ничего не было известно, и он предложил излечить его. Таким образом завязался узел, развязка которого последовала лишь убийством чудотворца и бурями второй революции».

Если к воспоминаниям Симановича следует относиться с очень большой долей осторожности, хотя бы потому, что не вполне ясно, кто был их подлинным автором, то епископ Феофан – человек, безусловно пользующийся огромным уважением и доверием. Такого же уважения заслуживает и автор книги о Феофане иеросхимонах Епифаний.

И тем не менее в позднем рассказе Феофана, сообщенном Епифанием (равно как и в мемуарах Симановича), много хронологических нестыковок. Болезнь наследника всерьез проявилась после того, как Распутин был введен во дворец, и совершенно очевидно, что не она была причиной первых встреч крестьянина с августейшей четой. Цесаревича Распутин впервые увидел только через год после первой встречи с Государем. А знакомство Распутина с Великими княгинями Милицей Николаевной и Анастасией Николаевной на богомолье в Киеве и вовсе из разряда мифических.

Точно так же ошибался и священник Лев Лебедев, автор книги «Великороссия: Жизненный путь», когда писал: «Распутин появился около Царского Двора в октябре-ноябре 1905 г. Его рекомендовали Государю и Государыне как уже признанного целителя для помощи больному Цесаревичу Алексею». Все было совсем не так, хотя надо признать, что суждения о появлении Распутина во Двору только по причине болезни наследника в качестве целителя встречались и в показаниях близких к Государыне людей.

«Распутин попал к Царской Семье впервые, как мне помнится, в Спаде. Тогда вся Царская Семья жила там и с Алексеем Николаевичем произошло несчастье. Он резвился в бассейне и ушибся. У него отнялась тогда одна нога и Ему было очень худо. Его тогда лечили профессор Федоров, доктор Острогорский, доктор Боткин и доктор Деревенько. Ему было настолько худо, что у Него очень плохо работало сердце и был плохой пульс. Все опасались за Его жизнь, и Алексей Николаевич страдал ужасно; сильно кричал.

Тогда супруга Великого Князя Николая Николаевича Анастасия Николаевна указала Ее Величеству на Распутина как на человека, имеющего особую силу – его молитва исцеляет. Ее Величество, как человек глубоко верующий, как Мать, страшно любившая сына, пожелала тогда видеть Распутина», – рассказывала на следствии камер-юнгфера Государыни Мария Густавовна Тутельберг, прослужившая при Александре Федоровне с года ее замужества и до екатеринбургского заключения.

Заблуждалась она или, что более вероятно, стремилась к тому, чтобы ничто не оскорбляло памяти ее Государыни, и сознательно нарушала последовательность событий, но только Распутин появился во дворце намного раньше (упомянутый М. Г. Тутельберг эпизод относится к 1912 году). Другое дело, что именно болезнь наследника закрепила его положение и стала одной из основных причин длительного нахождения при Царской Семье. Об этом чуть позже, а пока вернемся к Феофану. Если верить тому, что Э. Радзинский действительно имел доступ к неопубликованным материалам допроса епископа в 1917 году и без искажений воспроизвел их в своей книге, то на следствии Феофан говорил: «Как-то он (епископ Сергий. – А. В.) пригласил нас к себе пить чай и познакомил впервые меня, нескольких монахов и студентов с прибывшим к нему Божьим человеком или «братом Григорием», как мы тогда называли Распутина… Он поразил всех нас психологической проникновенностью. Лицо у него было бледное, глаза необыкновенно проницательные, вид постника. И впечатление производил сильное».

Таким образом, Феофан впервые увидел Распутина не у черногорок, а у Сергия. Это же подтверждает ближайший сподвижник архимандрита, в ту пору стипендиат (то есть, говоря современным языком, аспирант) Духовной академии, будущий митрополит Вениамин (Федченков), которого упоминал митрополит Евлогий. «В некоторых кругах думали, будто архимандрит Феофан сам провел Распутина в царский дворец. Это неверно. Он познакомил его, разумеется, как человека Божия, с одной великокняжеской семьей, ему близко знакомой духовно. А оттуда его уже познакомили со дворцом царя».

Вениамин впоследствии был хорошо знаком с Григорием Распутиным. Он оставил, пожалуй, одно из самых убедительных о нем свидетельств и сделал едва ли не самый глубокий и объективный анализ тех причин, по которым и стал возможен сам распутинский феномен:

«Мне пришлось знать его лично года три-четыре. Через это знакомство мне немного приоткрылась придворная и аристократическая жизнь.

Ему приписывается большое влияние на назначение государственных деятелей. Его появление характерно и с точки зрения церковно-религиозной. Его имя, несомненно, дало материал и для революции. Но, конечно, я запишу лишь немногое.

Тяжело это воспоминание. И обычно я не люблю рассказывать о нем. Просил меня один писатель дать ему материал о Распутине, я тоже отказался. И теперь пишу лишь для целости исторического материала, и то далеко не все.

Мне о нем довольно достаточно известно, потому что я знал его с первых дней появления в Санкт-Петербурге в течение нескольких лет. Кроме того, в моих руках оказалась его краткая автобиография, записанная с его слов для государыни, а так как там было много просторечивых выражений и вульгаризма, то по поручению царицы я и должен был в той же желтой сафьяновой тетради изложить все литературно. Но до конца не довелось мне довести этой работы; времена переменились…

Григорий Ефимович Распутин (другая, добавочная, фамилия его была Новых) пришел из сибирского с. Покровского Тюменского уезда Тобольской губернии.

Если верить его рассказам и записям в сафьяновой тетради, то он сначала вел жизнь греховную. Но потом пришел в раскаяние и решил перемениться. Для этого он, между прочим, выкопал где-то там пещеру и стал молиться, поститься, бить поклоны, спасаться. В таких подвигах он дошел будто бы до того, что получил дар даже чудотворения. Его жена, которую я тоже видел в Петербурге вместе с ним, простая, но умная женщина, не верила в святость мужа. Тогда он предложил ей доказательство: сели в лодку на местной реке, и она будто бы поплыла сама вверх без весел.

После этого Григорий Ефимович (так обычно звали его) решил «ходить по святым местам», как это широко практиковалось обычно среди богомольных крестьян, паломников, странников. Между другими святынями он особенно часто посещал Верхотурский монастырь Пермской губернии, как ближайший к Сибири».

Далее митрополит Вениамин пишет о том, как Распутин добрался до Казани, получил рекомендательное письмо к ректору Духовной академии Сергию. На квартире у Сергия Вениамин впервые его и увидел:

«Распутин сразу произвел на меня сильное впечатление, как необычайной напряженностью своей личности (он был точно натянутый лук или пружина), так и острым пониманием души: например, мне он тут же строго задал вопрос: „Что же? Чиновник или монах будешь?“ Об этом моем тайном намерении знал только один о. Феофан, никто другой. При таком „прозорливом“ вопросе гостя он так и засиял. О. Феофан всегда искал „Божиих людей“ в натуре. Были и другие примеры в его жизни до и после Распутина. Другим студентам Распутин не сказал ничего особого… Знаю я другие факты его глубокого зрения. И конечно, он этим производил большое впечатление на людей. Епископ Сергий, однако, не сделался его почитателем. И, кажется, Распутин никогда больше не посещал его. Будущий Патриарший Местоблюститель был человек трезвого духа, ровного настроения и спокойно-критического ума. Но зато о. Феофан всецело увлекся пришельцем, увидев в нем конкретный образ „раба Божия“, „святого человека“. И Распутин расположился к нему особенно. Начались частые свидания их. Я, как один из близких почитателей о. Феофана, тоже уверовал в святость „старца“ и был постоянным слушателем бесед его с моим инспектором. А говорил он всегда очень остроумно. Вообще, Распутин был человек совершенно незаурядный и по острому уму, и по религиозной направленности. Нужно было видеть его, как он молился в храме: стоит точно натянутая струна, лицом обращен к высоте, потом начнет быстро-быстро креститься и кланяться.

И думаю, что именно в этой исключительной энергии его религиозности и заключалось главное условие влияния на верующих людей <…> Как-то все у нас «опреснилось», или, по выражению Спасителя, соль в нас потеряла свою силу, мы перестали быть «солью земли и светом мира» <…> Было общее охлаждение в нас…

И вдруг появляется горящий факел.

Какого он духа, качества, мы не хотели, да и не умели разбираться, не имея для этого собственного опыта. А блеск новой кометы, естественно, привлек внимание».

Примечательно, что схожую мысль, хотя и в более жесткой форме, позднее, независимо от Вениамина, выразил в своих мемуарах и Сергей Иосифович Фудель, церковный писатель, сын известного московского священника Иосифа Фуделя:

«Зрение у христиан уже давно ослабло. Причем особенно важно заметить, что слабость духовного зрения иногда сочетается с личной высокой нравственностью.

В 1923 году мне рассказывал в тюрьме архиепископ Фаддей Астраханский, человек строгой монашеской жизни, человек кроткий и чистый, о том, с каким наивным доверием принимали в дореволюционной России Распутина именно такие, как он, хорошие архиереи. Ему, в частности, каялся в этом тот архиерей (кажется, Феофан Полтавский), который был сначала ректором Петербургской духовной академии и с именем которого связан момент «оседания» Распутина в столице. Такова была эпоха

Апостольское «различение духов», святоотеческий духовный вкус, зоркость, мудрость и мужество все больше терялись в общей массе священства».

Эпоха действительно несла в себе много соблазнов, а пастыри не всегда оказывались на высоте, но важно подчеркнуть, что здесь мы имеем дело с ретроспективной оценкой Распутина, и даже не самого Распутина, но его феномена. Реальная же личность опытного странника из села Покровского и связанная с ним история была, по-видимому, все же сложнее. Когда председатель Государственной думы М. В. Родзянко, занимавшийся по поручению Государя исследованием личности Распутина, писал: «Это был, еще до появления его в Петербурге, субъект, совершенно свободный от всякой нравственной этики, чуждый добросовестности, алчный до материальной наживы, смелый до нахальства и не стесняющийся в выборе средств для достижения намеченной цели», – то он явно упрощал духовный и житейский путь и облик Распутина. Да и едва ли могли столько человек ошибиться сразу: Хрисанф, Гавриил, Феофан, Вениамин…

«Мне кажется, что раньше у Распутина была искра Божий. Он обладал известной внутренней чуткостью, умел проявить участие и, скажу откровенно, я это испытал на себе: он не раз отвечал на мои сердечные скорби. Этим он покорил меня, этим же, – по крайней мере, в начале своей карьеры, – покорял и других», – написал несколько дней спустя после известия об убийстве Распутина познакомившийся с ним в первые годы его пребывания в Петербурге и впоследствии ставший одним из самых яростных его врагов епископ Гермоген (Долганев), а в опубликованной в «Тобольских епархиальных ведомостях» беседе с корреспондентом уже после мученической смерти владыки эта мысль получила свое подтверждение: «В первое, особенно, время в нем было много хороших задатков, недаром к нему тяготели и в нем заблуждались такие искренние и широкообразованные люди, как епископ Феофан. Потом он несколько изменился и определился, и тогда уже его нетрудно было разгадать. Я и сам заблуждался, но, слава Богу, потом понял его».

«Распутин не был авантюристом, это был человек действительно наделенный особым мироощущением и особыми духовными способностями», – охарактеризовал сибирского крестьянина уже в наши дни историк Церкви, протоиерей Георгий Митрофанов.

В Распутине и в самом деле несомненно что-то было, помимо алчности и нахальства. И не до Петербурга, а в Петербурге проявились те качества, которые его погубили. Сибирский странник сильно изменился, попав в столицу. В уже цитировавшихся свидетельских показаниях Матрены Распутиной самая важная и точная часть – та, где Матрена не выдумывает, не домысливает, а пишет о том, что видела: мама не узнала мужа после его возвращения домой из Петербурга.

Человек, вернувшийся в Покровское зимой 1904/05 года, больше не был простым паломником и местным законоучителем, хотя и играл эту роль до конца своих дней. Он прикоснулся к иной жизни, с которой обыкновенно мужики и странники не сталкиваются, был ею заворожен и отныне только с нею связан. Столица отравила его. Попав в нее раз, он больше никогда не странствовал в безвестности пешком, потеряв тем самым едва ли не самое главное, что в нем было: личную независимость и непричастность к сильным мира сего. Прав оказался казанский старец Гавриил: лучше б было ему не ходить в Петербург. И тогда, быть может, вся история нашей страны сложилась бы иначе. Но он пришел и с самого начала попал в исключительное положение.

Часто пишут о том, что Распутин был не единственным странником, которого привечали в столице и при дворе. Это верно: был и Митя Козельский, была Матрена-босоножка, были другие прорицатели и юродивые, но никто из них не стяжал той славы, о которой сам ее герой надиктовывал своим приверженцам:

«Много, много я кое-где был, бывал у сановников и офицеров и князей даже, пришлось Романовское поколение видеть и быть в покоях Батюшки Царя. Везде нужна подготовка и смирение, и любовь. Вот и я ценю, что в любви пребывает Христос, то есть неотходно есть на тебя благодать – только бы не искоренилась любовь, а она никогда не искоренится, если ставить себя невысоко, а любить побольше. Все ученые и знатные бояре и князья слушают от любви слово правды, потому что, если в тебе любовь есть, – ложь не приблизится.

Не так как пишется, но на деле-то попасть к Высокопоставленным нужно быть очень осторожным и приготовленным ко всему, тогда от веры твоей повлияет на них Господь своею красотой. Они встрепещут и твое простое слово примут за самое высокое образование, потому что в них скажется особенно чего не опишешь, то есть повлияет Сам Господь своею благодатью. Я грешный тут бывал, то высказать не могу, у всех и вся и много кое-чего видел. Одно главное: кто живет со Христом нищий и убогий, у того радость больше его хаты, а и во дворцах и у Высокопоставленных, как Бога нет, уныние больше хижин. Действительно, много и среди аристократов таких, что благодати выше дворцов и умению к благочестию. Которые умеют себя унизить, у тех и благодать выше дворцов, не добиваются сей славы, а добиваются высшей благодати им и скорби как овсянна плева для ветра. А которые ждут от царя почестей и награды, а сами не заслужили – у них фундамент-то на песке. Вода пришла, и все унесло, то есть маленькая ошибка, а они уже то давятся, то стреляются, то напиваются, потому что они не искали небесной славы, а искали земного удовольствия. Бога и то купили в магазине – изумруд. А он-то, изумруд, у них заржавел и ржавчина послужила свидетелем. Кто Богу Царю служил и не искал славы, трудился – заслуга, не спал день и ночь, делал правду, служил Богу и уноровлял Батюшке Царю, на того и гора упадет – его не задавит, перенесет все с радостию и получит наслаждение даже больше старого».