Текст книги "Смоленское направление. Книга 2"

Автор книги: Алексей Борисов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Торопа привезли спустя час. Босого, и не очень довольного. Ядвига думала, что отправляет боярина на верную смерть, но желания властителей никогда не учитывают судьбы людей. Княжна, пережившая двух мужей, планировала отмолить все грехи незадолго до своей кончины. Время, как она считала, ещё было, и волновали её только государственные дела.

По прошествии трёх дней русская рать, получив выкуп, отошла от Легницы. Полк двигался к деревне Срода, оттуда вдоль Одера до Вроцлава, и миновав Бжег с Опольем к середине апреля должен был оказаться под Краковым. Как пришли, так и уходили. Тысяча гривен золотом, под пристальным присмотром Торопа тряслась в телеге, похрустывая тяжелыми крупинками в маленьких мешочках.

Глава 10.
Цена предательства

– Возничим проверить колёса! – Трюггви объезжал возки, выстроившиеся в колонну.

Богемцы кряхтя слезали с телег, дёргали рукой за ободы колёс, шёпотом проклиная дотошного датчанина, искоса поглядывая на охранников. Попробуй не выполнить распоряжения, вмиг отведаешь подковы на каблуке, чёрного как смоль сапога.

– Доложить о поломках!

– Колёса и оси целы, упряжь в порядке, – послышалось с первого возка, после чего ответ повторился по цепочке.

Так повторялось каждое утро. Беньямин пробовал как-то поговорить со мной, что такие меры предосторожности излишни, но не найдя понимания, просто махнул рукой. Сетуя на тысячи испытаний, доставшихся его соплеменникам, утреннюю экзекуцию он считал наименьшим из них. Зато, ни одна повозка не развалилась, а поддерживаемый порядок во время движения был идеален. Купеческий поезд не растягивался, ехал как вагончики за паровозом, с одинаковым интервалом между телегами.

Девятнадцатого апреля мы оказались на широкой дороге, ведущей в Краков. И больше всего бросалось в глаза отсутствие деревьев. Лесов в трёх верстах от города не было вовсе, даже захудалого кустарника не найти. Беньямин показал рукой в сторону реки и сказал: – Когда-то здесь росли яблони.

– Ты думаешь, кочевникам было дело до цветущего сада?

– Но ведь красиво же было. Зачем красоту рубить?

– Стой! – Заорал Трюггви. – Телеги в круг!

– Да сколько можно, до города три версты. – Иудей схватился за тюки, удерживая товар от падения. Возок стал круто заворачивать вправо.

– Всем оружаться!

Навстречу скакал датчанин с красным флажком в руке. Это был разведчик, двигавшийся перед караваном в полверсте от головной телеги. В его сумке были три флажка: красный, означавший серьёзную опасность, жёлтый, говоривший о вооружённых путниках, и зелёный. Последний цвет сигнализировал о простых путешественниках.

Полусотня лёгкой конницы Конрада Мазовецкого перегородила дорогу, практически окружив наши возки. За ней уже отчётливо были видны спешащие пехотинцы, числом около сотни, а на холме в шестистах метрах от нас красовалась пятёрка рыцарей.

Всё оказалось сложнее, чем я думал. Когда Конрад занял полуразрушенный Краков, то первым делом князь стал заботиться о доходах области. А в Величках, рядом с которыми мы проезжали, как раз находились соляные копи, одни из крупнейших в Европе. Отряд, посланный на их охрану, и столкнулся с нами. На краковский престол метил пятнадцатилетний князь Болеслав, прозванный спустя время Стыдливым[63]63
  В возрасте 13 лет, в 1239 г., Болеслава женили на 5-летней Кунигунде, дочери венгерского короля Белы IV. По официальной версии, Кунигунда воздерживалась от супружеских отношений. Есть версия, что княжна имела нетрадиционную сексуальную ориентацию. Религиозные же убеждения Болеслава не позволяли ему иметь любовниц, так что потомства у него не было. Именно по этой причине Болеслав получил прозвище 'Стыдливый'. Примечание автора.


[Закрыть], но мало обладать правом. После событий под Легницей только Конрад Мазовецкий имел боеспособную дружину, насчитавшую полторы тысячи человек. Выждав удобный момент, а может и по особой договорённости с монголами, он принял бразды правления на себя.

Впервые за время путешествия, мы столкнулись с реальной угрозой для своей жизни. Если не брать в расчёт богемцев, а воевать они ясно не будут, то выходило шестнадцать против полутора сотен. И противостояли нам не разбойники с большой дороги.

– Гюнтер, по-моему, сейчас твой выход. Если не договоримся, бой будет жаркий. Штауфену в это время застёгивали кирасу.

– Воинот, расчехли моё знамя. Поедешь со мной.

Нюра подала мужу шлем, а сама юркнула в крытый возок, где спустя минуту раздался удивлённый возглас Милки: – Откуда это у тебя?

Возничий Ицхака развязал узел верёки, связывающий две телеги, и с помощью иудеев оттянул возок немного внутрь, давая проезд. Гюнтер с Воинотом поскакали к холму. Пятёрка рыцарей двинулась им навстречу. Если отбросить приличия, то со стороны это выглядело так, словно два породистых пса, вышли обсудить вопросы территории с пятью дворнягами. В трёхстах шагах от нашего гуляй-города, рыцари остановились.

Все детали вероломного нападения пятёрка рыцарей из Куявского княжества обсудила ещё до переговоров. Конрад покрывал и не такие безобразия своих любимцев.

– Иш, купчишек развелось. Охрана солидная, значит, добыча будет славной. Ты, Владислав, постарайся выкинуть что-нибудь этакое …, – Лешко запнулся, не найдя подходящего слова, – чтобы внимание отвлечь.

– Сделаю …, смотрите, хоругвь с собой потащили, второй не боец, полегче будет.

– Да не спешите вы, в перестрел попадём. Коней не жалко?

Куявцы сбавили ход. Парламентёры купцов были в шестидесяти аршинах от них и тоже соблюдали расстояние, на которое может полететь стрела со стороны возков. Спустя полминуты представители сторон встретились.

– Я Гюнтер Штауфен Швабский, князь Самолвы. Кто вы такие?

– Лешко, – ответил главный из пятёрки рыцарей, – сокольничий Конрада Мазовецкого князя Кракова.

– Ты, Лешко, преградил дорогу посольскому каравану.

– Может, у посла и грамота соответствующая есть? – Немного с издёвкой спросил рыцарь, находящийся по правую руку от Лешко.

– Уж не тебе ли её показать? Поди, и читать не умеешь?

Воинот чуть не засмеялся. У шибко грамотного рыцаря лошадь была увешена бубенцами, к бармице шишака, тоже были прикручены колокольчики. Чуть-чуть воображения, и вместо встрявшего в разговор можно было вообразить шута с пргремушкой. Каждое его движение сопровождалось звоном.

– Зачем, – рука рыцаря с бубенцами потянулась к мечу, – я другое умею.

– Поединок? – Предложил Гюнтер.

– Нет, вас мало. – Лешко повернул голову налево, незаметно подмигнул, перевёл взгляд на немцев, – никто и не узнает. Бей!

Стопор, фиксирующий забрало шлема Гюнтера, отошёл в сторону, решётка опустилась вниз. Воинот в это время ткнул острием копья со стягом, в голову крайней лошади, до наездника было не дотянуться.

Гюнтер словно ждал, что переговоры закончатся нападением. Не успел Лешко опустить шарик кистеня на голову Штауфена, а Владислав выхватить меч из ножен, как конь швабца подался вперёд, а сам он вмазал латной рукавицей левой руки прямо в лицо сокольничему. Правая же рука обхватила туловище соседа Лешко, а так как жеребец Гюнтера двигался вперёд, то куявец свесился с седла и стал заваливаться набок.

– Воинот, назад!

В этот момент кистень, изменив траекторию удара, опустился на круп лошади, защищённой кольчужной попоной. Почувствовав боль, конь дёрнулся, рванул из всех сил вперёд и лягнул правым задним копытом падавшего соседа Лешко. Подкова чиркнула по спине, выбивая сноп искр, и вроде бы удержавшийся в седле куявец, получив новое поступательное движение, хрюкнул и рухнул на траву. Не давая противнику опомниться, Воинот тоже двинулся вперёд. Но от дротика, пущенного почти в упор, увернуться не смог.

Швабцы мчались в сторону возков во весь опор. Воинот зажимал рану на левой стороне груди, придерживая коленом древко стяга. Гранёный наконечник дротика впритирку прошёл с лепестком плечевого доспеха, пробив кольчугу в месте, где бриганта не защищала тело на какой-то сантиметр. Рана была не столько серьёзная, сколь кровавая. Из куявцев в живых осталось трое: Лешко с разбитым носом, Владислав и ушибленный копытом Седзимир. Ловкого метателя сулиц я застрелил в момент броска. Владелец же на подраненной лошади, сам оказался на линии огня. Добить остальных не получилось. Наши немцы заслонили их, да и дел у нас сразу прибавилось. Полсотни всадников пришли в движение. В сторону возков полетело несколько стрел, иудеи попрятались под телегами, но одной лошадке не повезло. Стрела угодила в шею, и мне пришлось выцеливать стрелков. Датчане стали вкруг, прикрылись щитами. Свиртил остался возле крытого возка, защищая дам.

– Трюггви! Твою …ать, телегу на место! Помоги Снорьке.

Едва швабцы вскочили в гуляй-город, как телега встала на своё место, завершая круг обороны. Воинота положили на траву, сняли доспехи и Пин Янг стал промывать рану. Подстёжка нагрудного щитка была вся в крови.

– Я могу биться, просто перевяжи. – Попросил немец.

– Прижечь надо, – возразил Пин, – ранение неглубокое, но как бы потом жалеть не пришлось.

– Не надо. Заливай йодом и перевязывай. Я дам лекарство.

Противостолбнячная сывротка была вколота, грудь перебинтована, а вскоре, Воинот уже натягивал доспехи, бормоча проклятья в адрес куявцев, прущих на наши телеги.

Четверо кавалеристов, имевших луки были убиты, дистанционного оружия со стороны противника можно было не опасаться. Лешко отозвал свою конницу, дав приказ на штурм пехоте. И тут, дверь возка распахнулась, выпуская наружу Нюру. Дочка Ильича успела полностью облачиться в бронь и даже нацепить кольчужные чулки. За ней высунулась Милка, держа в руках поножи.

– Гюнтик, того пса, что напал на тебя, оставь мне …, хорошо?

Мы на секунду раскрыли рты. И если для Штауфена пристрастия к военному делу жёнушки были хорошо знакомы, то для меня стали полным откровением. Теперь мне было понятно, для чего она выспрашивала книги о полководцах, во время нашего пребывания в Смоленске. Тогда я подарил Пахомовне 'Записки о галльской войне' и брошюрку кавалериста. Нюра полученную литературу проштудировала, а на стоянках сыпала цитатами, поучая вояк, в основном Воинота и Свиртила, как надо воевать.

– Хорошо, – скозь зубы ответил Гюнтер, – только, ты это …, держись за мной.

Куявцы перешли на бег. Без какого-либо строя, как саранча полезла на возки, из-под которых прыснули иудеи. Сама телега имеет высоту с аршин, к этому надо прибавить ещё полтора, которые дают сложенные тюки и прочие предметы обихода. Бой можно вести только на стыках, либо пролезать под дном. Девятнадцать возков, связанные верёвками стояли как шестерёнка. Лошади были обращены головой к центру. Два наших фургона с прицепами и полевая кухня – посередине.

Опыт при штурме вагенбурга, у куявцев скорее всего был. Пехота не стала лезть в промежутки под мечи датчан. Сконцентрировавшись на двух направлениях, противник стал рубить колёса возков, состоявших из сбитых впритык досок. Телега Ицхака хрустнула и накренилась, держась только на связывающих её с другими возками канатах.

– Соболя! Там же мех! – Завизжал иудей, – Сделайте же что-нибудь.

– Гюнтер, сейчас раздастся страшный грохот. Прикройте уши лошадям. Ты, Свиртил, Воинот и Снорька, как только южный возок окончательно завалится – атакуйте. Я наступаю с другого конца. Нюра, охраняй фургоны. Если всё закончится плохо, ахалтекинец уйдёт от любой погони. Раскажешь всё Савелию. Удачи!

– Там ещё полсотни всадников, – возразил швабец, – они этого только и ждут.

– Вы успеете. Убейте как можно больше.

– Лексей, сбереги Милку. – Свиртил опустил забрало.

– Внимание! – Заорал я, – Всем зажмуриться, присесть, закрыть уши руками и орите, что есть мочи.

– Ааа!

– Бабах! Бабах! – за периметром гуляй-города взорвались две гранаты.

Наши тяговые лошади рванули в противоположную сторону от взрыва, окончательно разломал второй возок, возле которого столпился отряд куявцев, наступавших с севера. Коники, как боевые слоны проложили себе дорогу и, сбив наземь противника, помчались прочь. В месте взрывов образовалась куча тел, в основном раненых. Сам Лешко перетрусив, пустился наутёк, увлекая за собой лёгкую конницу. Куявцы побежали, вспоминая проповеди римских священников о конце света.

– Спаситель мой! Ты положил за нас душу Свою, чтобы спасти нас, – во весь голос читал на распев молитву, идя по проложенной табуном лошадей дорогой, – Ты заповедал и нам полагать души своя за друзей наших, за близких нам. Радостно иду я исполнить святую волю Твою и положить жизнь свою за Русь родимую. – Тук, тук, – лязгал затвор, выбрасывая гильзы.

– Вооружи меня крепостию и мужеством на одоление врагов наших и даруй мне умереть с твёрдой верою и надеждою вечной блаженной жизни в Твоём царстве. Верую, что по неизреченной милости Твоей Ты простишь прегрешения наши и гнев Твой праведный претворишь в милость и святой вере нашей Христовой не дашь погибнуть от казней антихриста и возвеличишь ее по всей земле. Мати Божия! Сохрани меня под кровом твоим.[64]64
  Приведён текст Православной молитвы сибирского казачества перед боем.


[Закрыть]

Взрывов испугались все. Иудеи пролежали на земле до окончания боя. Датчане радовались помощи Тора, не оставившего своих детей в беде. Воинот на мгновение обозрел светящийся крест, поднимающийся со стороны речки и, неистово крестился. Лишь только Пин Янг, с бледным лицом осматривал неглубокие воронки, принюхиваясь к земле.

– Не то. Не тот запах, – повторял скороговоркой китаец.

Тридцать восемь трупов куявцев мы сложили на левой стороне дороги. Пятеро пленных и четырнадцать раненых. Остальные разбежались. Караван потерял всех тяговых лошадей, за исключением наших, и шесть возничих иудеев получили ушибы, когда обезумевший табун рвался на свободу. Возоки Хаима и Ицхака ремонту не подлежали. Только на дрова.

Мы оставались под Краковом, не имея возможности двигаться вперёд. Куявцы в любую минуту могли вернуться, но уже с подкреплением. Пленные поведали о тысячах латников, квартировавших в городе, но на вопрос, сколько будет, если сложить два двухзначных числа – ответить не могли. Оставалось ориентироваться по количеству сотников, коих назвали аж пятнадцать человек.

Свиртил поскакал искать сбежавший табун. Лошадь – очень умное животное, но есть в ней одно качество, которым можно одновременно восхищаться и сожалеть. Конь способен скакать, пока не упадёт замертво. Сильно испуганные, они могли упереть в такую даль, что литвин будет их искать до следующего утра, и не факт, что найдёт здоровыми. Однако попытаться стоило.

К нашему счастью и вздохам облегчения иудеев, Свиртил пригнал десяток к вечеру.

– Четверо пали, остальных не нашёл.

Переложив рассыпанный груз с разбитых повозок на оставшиеся целыми, ко мне подошёл Беньямин.

– В Краков нельзя. Я слышал, что говорили пленные.

– Сам знаю. Надо обойти город, либо форсировать Вислу. Если ты знаешь, где есть брод, то говори.

– Есть …, тут невдалеке, обитель святого Августина. Якса из Мехова её основал. Лет восемьдесят назад. Там деревушка, Звеженец называется. Вот в ней, на той стороне Вислы, паромщики и обитают. Более нигде реку перейти нельзя.

– Это ж почти под Краковом.

– Тогда только в Тынец.

Оставив раненых куявцев в трёх самых раздолбанных повзках и нагрузив пленных тяжестями, мы сделали крюк в пятнадцать вёрст. Ехали в сумерках, опасаясь ночевать на месте сражения с отрядом Лешко. Уже ночью, при свете луны и факелов караван вышел к деревушке. Беспокоить жителей не стали, разбив лагерь на опушке леса.

Утром, я, Снорька и Беньямин посетили Тынец. Возле лодочной переправы стояла харчевня, рассчитанная человек на десять, не более. За столом, положивши голову на руку, посапывал мужичок, с взлохмаченными седыми волосами. Шаровары с кожаными вставками на ляжках, короткие сапоги без каблуков и грязно-жёлтая рубаха с бурым, вероятно от крови, пятном на спине, с отчётливо видной дыркой. Но мой интерес вызвал другой предмет. На широкой лавке, подле спящего, лежала сабля. И судя по ножнам, обитым сверкающей медью, рукояти в виде головы змеи, представляла немалую ценность. А в этом захолустье, возможно, расценивалась как целое состояние.

– День добрый. Жарко сегодня будет, квасу с ледника хотите? – поприветствовал нас хозяин харчевни, – Меня Родослав звать.

– Можно и квасу. А кто это спит?

– Герой наш. Янек из Бенджинец.

– Что ж такого совершил герой, – Снорька обошёл стол вокруг спящего, – Может, всех мужиков в деревне перепил?

– Не, это он только три дня такой.

Родослав пригласил нас к столу, принёс здоровенную, литра на три, крынку кваса и, поставив деревянные ковшики, принялся рассказывать.

– Янек великий воин. Не так давно, восемнадцать дней назад, перед Страстной пятницей, на их деревню напали проклятые кочевники. Нас Бог миловал, стороной обошли, а вот им, досталось.

Корчмарь отпил кваса, посмотрел, как и мы сделали по глотку, покачав головой в сторону Беньямина. Иудей хоть и присел за стол, но пить не стал.

– Шалят степняки, – поддержал разговор, – Дальше что было?

– Янек собрал сельчан, и перебил целую сотню нехристей. Хотя, я думаю, их было гораздо больше.

– Силён. – Сквозь улыбку сказал Снорри.

– Но это не всё. После боя, Янек, кстати, он староста в Бенджинцах, выследил сбежавшего князя кочевников и собственноручно оторвал уши его телохранителям, после чего, тела утопил.

За соседним столом зашевелился герой, что-то пробормотал спросонья и захрапел.

– После этого подвига он не остановился. С десятком самых храбрых, он преследовал князя до самых Звеженец и, настигнув …, – трактирщик перешёл на шёпот, – сам не видал, но говорят, нехорошо с ним поступили. Иной пастух и с овцой такого не сделает, как эти паромщики. Родослав подлил кваску из крынки и продолжил пафосный рассказ.

– Затем Янек переодел в одежду убитых им кочевников паромщиков и отправился в Краков, попугать народ, да подвигами похвастать. – Корчмарь рассмеялся. – Горожане попрятались, кто куда мог, решив, что степняки вернулись.[65]65
  Одна из живописных традиций Кракова – шествие звежинского конника, так называемого 'лайконика'. От норбертанского монастыря в город отправляется красочный кортеж, возглавляемый одетым по-татарски, с куклой лошади, привязанной к бедрам, и танцующим под громкую музыку. 'Скача' на своей лошадке он бьет булавой зрителей 'на счастье'. За конницей следуют музыканты, танцоры и те, кто рассчитывает дотронуться до лошадок. Если верить преданиям, одно прикосновение к ним гарантирует удачу на весь год. Поход заканчивается у Сукениц; одновременно это является открытием ежегодного фестиваля Дни Кракова Фестиваль 'Lajkonik' 1 мая. По преданию, члены цеха паромщиков, неожиданно напав на отряд оставивших город кочевников, убили их нойона и триумфально вошли в Краков с трофеями, переодевшись в татарское платье. – Примечание автора.


[Закрыть]

Из дальнейшего повествования выходило, что ест и пьёт Янек в долг, так как в Краков пришла новая власть, и каждый должен заниматься своим делом. Кривой меч – последнее, что осталось у проявившего незаурядные способности на геройском поприще старосты.

– Прогнал бы его, да сейчас … народу вера нужна. Везде степняк одолел, а Янек, он как символ. На его примере старосты отряды создают, ополчение собирают. Знать-то под Легницей повырезали, командовать некому. Мы кивнули головами, соглашаясь с Родославом.

– Монахи говорят, Болеслав наш князь, а сунься в Краков …, Конрад сидит. Вот и сбиваются люди в ватажки.

– Свято место пусто не бывает. Было б княжество, властитель завсегда сыщется. – Подал голос Беньямин.

– А вы как, надолго здесь?

– В Оломоуц едем, вот, переправу ищем.

– Зачем? Отсель до Освенцима[66]66
  В то время, городок назывался Ощфенчим, но для удобства восприятия, использовано современное название. примечание автора.


[Закрыть] два дня пути. Вдоль Вислы идите, как только на Солу выйдете, сразу городишко будет. Пожгли его правда …, что б стенякам в аду гореть, – Родослав перекрестился, – а там до Оломоуца рукой подать. На лодке, оно конечно быстрее будет.

– Пива мне! – Пробурчал проснувшийся Янек.

Бендженец посмотрел в нашу сторону, подвинул поближе к себе саблю, попробовал подставить под свой подбородок ладонь и, не выполнив задуманного, снова уснул.

– Сейчас, как раз холодненькое есть. – Корчмарь встал из-за стола, разводя руками в стороны, мол, извините за прерванную беседу, сами понимаете, клиент и, вразвалку отправился на кухню, видимо, выполнять прихоть героя.

Засиживаться у разговорчивого трактирщика не имело смысла. Навряд ли Конрад оставил без внимания разгром одного из своих отрядов. Тем более, что Гюнтер обозначил наш караван как посольский, следовательно, у князя было только два выхода из сложившейся ситуации: с оказией принести извинения, что маловероятно; либо скрыть факт нападения, уничтожив нас всех, до единого человека. Репутация князя в таких делах, если в дальнейшем властитель собирается вести внешнюю политику, играет серьёзную роль.

– Родослав, постой! – трактирщик обернулся, – Где нам лодочников найти? Не пойдём мы в Освенцем, раз городок сгорел, что нам там делать?

– Да не надо искать. У зятя моего лодка есть, недорого возьмёт. А к Тадеушу не ходите, мало того, что дерёт с пассажиров втридорога, так ещё и утопит.

– Зови зятя, да побыстрее.

Вскоре нам представили коренастого, немного сутулившего, среднего роста мужчину, с платком, скрученным в косичку на голове. На ногах лодочника заячьи карбатины, в которые были заправлены чистые, парадные холщёвые штаны. Завязки обуви оканчивались двумя пушистыми хвостиками – пумпонами. Рубахи на нём не было.

– Иван, – лодочник улыбнулся, слегка поклонившись.

Долгое время, Ваня был грозой местных барышень, слыл завидным женихом, пока не был пойман на сеновале Родославом. Молодым досталось на орехи, а вскоре, в Тынце сыграли свадьбу. С тех пор, Иван находился при харчевне, выполнял мелкие поручения, но чаще, оказывал услуги по перевозке людей до Кракова, особенно, во время ярмарок. Его лодка-долблёнка могла вместить десять человек, либо три десятка пудов груза. Парусного оснащения не было. Отойдя в сторонку от корчмы, я поговорил с Иваном.

– Мне нужны две одинаковые лодки и доски. Необходимо сделать паром и переправить на тот берег несколько возков.

– Переправа в Звеженце, тут нельзя, река слишком быстра.

– Вон там, – показал рукой в сторону Кракова, – побочень, где дуб растёт, видишь? Судя по барашкам на воде, в том месте перекаты. Если протянем верёвку по плесу,[67]67
  Перекат – устойчивое наносное образование, имеющее вид поперечного вала во всю ширину реки, который пересекает русло под углом к общему направлению течения и вызывает отклонение течения от одного берега к другому. Участок реки между двумя перекатами в лоции называют плесом. Побочень – это подводное массивное песчаное отложение у берега, обычно вогнутого. Побочень сильно вдается в русло, его длина по течению обычно мало превышает ширину. В межень прибрежная часть побочня может обсыхать.


[Закрыть] то паром спокойно может ходить.

– Может, и сможет, да только нельзя, – стоял на своём Иван, – я лодочник, а паромщики в Звеженце. Узнают, голову оторвут.

– Во-первых, никто не узнает. Мы пришлые, а тебе болтать – резона нет. Во-вторых, как переправимся, паром можешь разобрать, ну а в-третьих, – я достал из кошелька четверть гривны, крутя серебряным прутиком у носа лодочника, – оплата будет очень щедрой.

– Плата действительно высока, только всё равно, ничего не выйдет. У меня всего одна лодка.

– Одолжи вторую у Тадеуша, заплати ему. Если до полудня мы будем на другом берегу, получишь ещё столько же.

Местные плотники за час сделали настил из необструганных досок, положив его на две долблёнки. За четыре трофейных топора возвели убогий причал, и когда солнце подходило к зениту, два возка забитые мешками с разнообразным мусором, оказались на правом берегу Вислы.

Основной караван уже давно двигался по направлению к Освенциму, когда связанные пленные куявцы провожали взглядами полными благодарности шестерых охранников Трюггви, разместившихся на пароме.

После переправы, средневековый катамаран вновь разобрали на составляющие. Родослав отвязал канат и, Висла в районе Тынца снова стала доступна только для лодок. Освобождённые пленники со всех ног помчались в Краков, а Иван изъявил желание прокатиться вниз по течению, оставляя Тадеушу две куны серебром.

В это время Лешко был в половине пути до Тынца. Полсотни всадников сопровождал священник вооружённый бурдюками с освящённой водой. Ехал он верхом на осле, отмахивался веткой от надоедливых мух, бурчал и нередко слезал с животного, отходя в кустики, чем изрядно тормозил преследование. Похороны павших заняли слишком много времени, сокольничий нервничал, периодически прикладывая холодную свинчатку к распухшему носу. Бросить служителя церкви и мчаться вдоль чёткого следа, оставленного тяжёлыми телегами, Лешко боялся. С колдовством, а иначе и быть не может, пусть разбираются специально подготовленные люди. Ему одному Конрад бы не поверил, но сокольничий привел побитый отряд, хором заявивший, что врата ада существуют. Для вновь образовавшейся власти, это было весьма некстати. Экономику княжества надо было поднимать, снаряжать соляные караваны, да ещё выставить огромный объём продовольствия для новых союзников, столь щедро отдавших Краков. Так что, в приватной беседе Конрад приказал разобраться с инцендентом в один день, а священника придал для поднятия боевого духа, да павших похронить.

– Святой отец, может, пересядете на лошадь? Мы еле плетёмся.

– Иисус въехал на осле в Иерусалим … Дальнейшее повествование Лешко не интересовало.

– Иисус никуда не торопился, посему и ехал на осле,[68]68
  Спустя годы, инквизиция при аутодафе будет применять осла для перевозки осуждённых от трибуны до костра. Поездка на животном, воплощавшем собою упрямство и глупость, аллегорически выражала жизненный путь осужденного, бессмысленно прожитые годы и бесцельность бытия.


[Закрыть] – размышлял куявец, – а может, просто коня не было.

Как бы там ни было, но именно самое медленное животного, определяло скорость преследователей. К трём часам дня, Лешко столкнулся нос к носу со своими пехотинцами, брошенными им на произвол судьбы во время вчерашнего разбоя. Босые (чтобы медленнее шли), в одних штанах, пятеро куявцев совсем огорчили своего командира.

– Посольский караван переправился через Вислу и по разговору, направился к Легнице, жаловаться на Конрада жене покойного Генриха. – Рассказал старший, из бывших пленных.

– А вы, скоты, наверное, помогали?

– А куда деваться было? Аккурат последние два возка на плот затаскивали.

Впрочем, для Лешко плохие новости не закончились. Выйдя к Тынцу, парома сокольничий уже не застал. Отдыхавший в таверне Тадеуш пропивал одну из двух кун и уже двух слов связать не мог, найдя в Яныке великолепного собутыльника. Лодочник спустил бы на пиво и две, да к несчастью, дочка доложила матери, что у отца завелись деньги. Родослав же, только подтвердил, что послы направлялись в Освенцим, но узнав о его разорении, изменили маршрут. Перебраться на тот берег с пьяным лодочником, когда не умеешь плавать – было опасно. Пришлось поворачивать назад. В итоге бестолковой погони за послами, Лешко оказался на правом берегу Вислы лишь к закату.

Высыпав по дороге мусор из мешков, и спрятав возки в лесу, мы свтретились с Иваном в пяти верстах ниже Тынца.

– Ты Вань, не обижайся, но денёк тебе придется провести с нами. Вот твоя четверть гривны, как и договаривались.

– А может, я тут, на речке пересижу. – Стал упрашивать лодочник.

– Можешь и здесь, только уже в речке, на дне. Сам решай, нельзя тебе сейчас домой …, мало ли кто расспрашивать будет, да так, что рассказать придётся.

От возможной перспективы кормить рыб Иван совсем поник, давая себе слово больше никогда не ввязываться в авантюры с возможностью лёгкого заработка. Окажись на моём месте настоящий посол, лодочника бы убили. Но лишать жизни человека, доверившегося мне, было не в моих правилах. Ваню отпустили утром, подарив на память меховую безрукавку, снятую с пленного куявца. Ночевать в лесу было холодно, так она на нём и осталась.

Через два дня мы оказались в месте слияния устьев речек Сола и Пшемпша. Городок Освенцим напоминал большую деревню, сократившуюся впятеро после пожара. Предместье и центр полностью выгорели. Целыми остались только дома на юго-западе и те, что спускались к самой воде. От пепелища их отделял овраг, что, видимо, и спасло строения от огня. Жители столпились у кузницы, обсуждая какие-то новости. Вдруг, словно по команде, все замолчали, оборачиваясь в нашу сторону.

– Ну наконец-то, хоть кто-то посетил нас. Люди! Видите, нет смысла уходить. Нас не забыли, купцы снова станут возить янтарь, и мы отстроимся. Божидар откроет новую харчевню, не ту, в которой, и продохнуть от дыма нельзя было, – народ захихикал, вспоминая годы мирной жизни,– а побольше, посветлее. Марыська станет печь блины, а Стась, как его отец, приносить свежую рыбу. Верьте, люди, не может быть всё время худо.

Местный кузнец, чудом уцелевший после резни, устроенной Байдаром призывал освенцичан не покидать насиженных мест. Наш караван оказался первым посетивший городок с момента разорения. Горожане обступили нас, жадно вопрошая об известиях.

– Под Легницей была битва. Город устоял, но князя Генриха убили. – Рассказывал я Бронеславу.

– Вот беда-то. А моравцы, они ж помочь обещали.

– Многие обещали, да мало кто пришёл. Конрад Мазовецкий, например, в Кракове княжить сел. Под Легницей его не было.

– А в Сандомире были? Дочка у меня там, Добромила, – с надеждой в голосе, – может, встречали? За Данилой-бронником замужем. Доспехи он знатные куёт, его все знают, только на одном месте усидеться никак не может. Шесть годов, как вестей нет.

– Не встречал. Мы город стороной обошли. А Данилу-бронника я знаю, и жена у него Добромила и сын Пётр. Только в Смоленске они живут.

– Родинка у неё на правой щеке, вот здесь. – Кузнец показал пальцем на своём лице.

– За дочку твою сказать ничего не могу, а про Данилу …, зубы у него передние, как у зайца, длинные и шепелявит немного.

– Он! – Бронеслав всплеснул руками. – Точно он. Данила пояс постоянно трогает, словно кошель там висит. По молодости, мошну у него на ярмарке срезали, с тех пор привычка осталась.

Я вспомнил, как при первой нашей встрече, когда лечил Петра, кузнец действительно хлопал себя по поясу. Об этом ли человеке шла речь, сказать было трудно, но оставить надежду… Бронеславу шёл шестой десятк, но какой родитель не вспоминает с любовью своих детей?

– Летом в Смоленске буду, может, передать что?

Кузнец пригладил опалённую с левой стороны бороду, задумался. Пожелтевшие глаза заполнились влагой.

– Расскажи лучше, как там мой внук, Пётр.

– Подожди, я тебе кое-что покажу. Трюггви! Подойди сюда, дело есть.

Прервав ухаживание молоденькой девушки, строившей ему глазки, к нам подошёл датчанин.

– Эту кольчугу, что на Трюггви, твой внук и ковал. Но, это для него так, мелочи. Шеломы он делает – загляденье. Великий князь Ярослав Всеволдович шишак его работы носит.

Бронеслав потрогал пальцами кольца клёпаного кольчужного полотна и присвистнул.

– Проволока ровненькая, колечки один к одному, тонкая работа. Мастер. А тут что? Не разглядеть, глаза уже не те.

Кузнец стал присматриваться к приделанным медным пластинкам. Начищенный металл шёл по воротнику, словно ожерелье. На каждой из них были выгравированы две или три буковки, составляющие единую надпись. Так сказать, оберег для владельца. Кольчуга на Трюггви тем и отличалась от остальных, носимых датчанами его отряда, что имела подобное украшение.

Вскоре, полторы сотни жителей Освенцима знали, что в караване находятся земляки внука Бронеслава, а от датчан не отходили женщины, стараясь зазвать их в свои дома и землянки, дабы получше рассмотреть кольчуги, выкованные Петром. Мужского населения в городке, после разорения, осталось всего с десяток, четыре старика и шесть юношей.

Обменявшись новостями, кузнец осмотрел подковы на лошадях, и указал на пяток коников, которым требовалась замена железных приспособлений[69]69
  Обычный срок перековки лошади около шести недель. В то время, в основном подковывались только боевые кони. Тяговые лошадки бегали так, неподкованными.  Примечание автора


[Закрыть]. В горне запылал огонь и вскоре раздался звон молота по наковальне. Запасные подковы у нас были, но берегли мы их только для наших лошадей. Богемцам пришлось раскошелиться. Стоит заметить, что подкову в то время, изготовляли из очень плохого железа, она чаще не стиралась, а трескалась. В результате, с копыта лошади слетала либо отходила в сторону, что причиняло животному массу беспокойства. И если автолюбитель проверяет давление в шинах раз в неделю, то здесь, осмотр производился каждый день.

По окончании работы, Бронеслав поводил лошадей проверяя, сохранилась ли прямолинейность оси пальца и хорошо ли легли подковы. Оставшись довольным, за ужином поведал как пал Освенцим.

– Воскресенье было. С Кракова прискакал гонец, сообщив, что город в осаде. Княжичу нашему шестнадцать годков всего исполнилось, воев три десятка. Что он мог сделать?