Текст книги "Нуониэль. Книга 1 (СИ)"

Автор книги: Алексей Мутовкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)

Закич вернулся к колодцу и посмотрел в него. Там на чёрной воде колебался светлый круг утреннего неба. Из колодца тянуло сырым холодом. Закич снова стал вольным. И первое, что он почувствовал – этот морозный запах подземных вод. В голове кружились обрывки мыслей, и невозможно было остановиться на чём-то одном. Он думал и о трёх серебряниках, лежащих на земле, и о Воське, который может быть и не прочь отправиться с ним, но ни за что не оставит Ломпатри. Ещё постоянно всплывала мысль о том, сколько придётся стоять тут у колодца, чтобы скрипучая телега окончательно скрылась из виду. И нуониэль. Его рана постепенно затягивалась. Признаков мертвянки так и не появилось. Всё же говорить нуониэль не сможет ещё очень долго: дыра от стрелы прошла прямо посередине, и в глубокой дырке, куда можно свободно просунуть палец, Закич хорошо просматривал пробитое горло. Сегодня нуониэль упал, но кровотечения не последовало. Неужели выздоровление этого сказочного существа действительно заслуга Закича?

Ломпатри тем временем приказал Воське двигаться. Слуга, цыкая зубом, повёл лошадей вперёд, похлёстывая животных прутиком. Телега заскрипела и тихо пошла вниз по склону холма, трясясь так, что нуониэль, сундук и пожитки рыцаря подпрыгивали и грохотали. Несмотря на неровную дорогу, нуониэль выглядел спокойнее прочих путников: Воська, запрыгнувший на телегу, продолжал переживать о лошадях, поглядывая то на упряжь, то на копыта, а рыцари погрузились в тяжёлое молчание. Нуониэль присел на телеге, пощупал себя за горло и посмотрел на широкие спины рыцарей. Их качало как игрушки-неваляшки. Это выглядело забавно, но, как заметил нуониэль, никто из крестьян и не думал улыбаться.

Потом на их пути, откуда ни возьмись, появился мальчуган лет четырёх с большущими, ясными глазами. Он стоял у края дороги, держа во рту палец, и с интересом следил за отъезжающими. Когда нуониэль посмотрел на ребёнка, столкнулись два мира. Один был молод и жаждал разобраться в том, что происходит вокруг, а другой – старый, пытался понять, что же случилось где-то внутри. Что заставляет двух рыцарей покидать этого ребёнка и тех, кто сейчас в лапах разбойников?

Нуониэль открыл свой сундук. Там, среди прочего лежала лисья меховая накидка. Возможно, в прошлом, в те времена, о которых он не в состоянии вспомнить, нуониэль и сам сидел в седле с лисьей накидкой на плечах? И его также смешно покачивало из стороны в сторону? Закрыв сундук, нуониэль взял свой меч, берестяной футляр с картами и спрыгнул с телеги. Воська сразу заметил это и страшно забеспокоился. Сначала ему показалось, что нуониэль упал, но, заметив, как уверенно тот стоит на земле, слуга рыцаря сразу понял, в чём дело.

– Господин Ломпатри! – дрожащим голосом позвал он своего хозяина. Но господин Ломпатри не обращал внимания на своего слугу. Воське пришлось спрыгнуть с телеги и подбежать к рыцарю. Только тогда Ломпатри осадил коня и глянул назад, туда, куда встревоженный слуга указал кривым пальцем. Там, на дороге, нуониэль присел рядом с любопытным мальчиком. Тот улыбался сказочному существу, но при этом страшно смущался. Нуониэль взял одну из пожелтевших веточек лиственницы на своей голове и отломил от неё одну иголочку. Он протянул её мальчику, который застенчиво принял подарок. Ломпатри показалось, что в руках ребёнка, пожелтевшая иголочка снова налилась зелёным цветом лета. Но с такого большого расстояния он ничего не мог сказать наверняка.

– Моя Илиана, видела бы ты это болото! – вздыхая, снова прошептал сам себе Ломпатри.

– Что вам за дело до этого недочеловека? – спросил Вандегриф.

– Он спас мне жизнь.

– Вы поклялись следовать за ним, покуда не отплатите ему той же монетой?

– Нет.

– В таком случае, вам нет причин беспокоиться. Если вы не клялись честью служить вашему спасителю, то вы вправе покинуть его по желанию.

– Так-то оно так, господин Вандегриф, да только не всё оно эдак, – загадочно произнёс Ломпатри и пришпорил коня.

Поравнявшись с нуониэлем, рыцарь спешился.

– Господин нуониэль, – обратился к нему Ломпатри, – я настоятельно рекомендую вам продолжить путь с нами. Затея моего глупого слуги не стоит внимания. Я понимаю ваш порыв: это стремление к участию в благородных стяжаниях. Но это вирфалийские крестьяне; в помощи им нет славы атарийским рыцарям. Вам – прибывшему из совсем далёких краёв – и подавно. Если вы желаете помочь этим людям, то я готов сделать вам разумное предложение. Вы отправитесь со мною в Атарию, и там я щедро отблагодарю вас за спасение моей жизни. Золота, которое вы получите от меня, хватит, чтобы снарядить отряд, по меньшей мере, в полсотни наёмников. Так, вы поквитаетесь со здешними бандитами вволю.

Нуониэль положил руку на плечо Ломпатри и посмотрел ему прямо в глаза. Затем, он показал свою перевязанную шею и поклонился, выражая тем самым благодарность рыцарю за то, что тот его выходил. Это означало расставание.

– Воська! – позвал слугу Ломпатри. Тот спешно подбежал к говорящим.

– Господин нуониэль говорит, что благодарен вам за уход, – протараторил Воська.

– Это понятно и без тебя, дурень, – буркнул Ломпатри. – Господин нуониэль, оставить вас здесь, было бы с моей стороны верхом безрассудства. Однако, на родине у меня неотложные дела.

Ломпатри хотел сказать что-то ещё, но нуониэль сделал несколько знаков, показывая то на себя, то на рыцаря, то на Воську.

– Что он говорит? – спросил Ломпатри.

– И не разобрать, господин, – чеша затылок, ответил Воська. – Мы все должны делать что-то. Не могу только разобрать что именно. Мы должны делать то, что мы должны делать. Нет. Не понимаю!

Нуониэль глубоко поклонился рыцарю. Он направился обратно в деревню вверх по холму. Ломпатри вернулся в седло, и вместе со своим слугою и Вандегрифом, неспешно продолжил путь. Ломпатри надеялся, что путь пройдёт в беседе, но его новый спутник молчал. Ломпатри и сам заговорил бы, но никак не мог придумать, о чём же поведать товарищу. Бедного рыцаря не покидала странная мысль, которой он никак не мог придать словесную форму. Наконец, безмолвие стало невыносимым.

– Чего же ты молчишь, Вандегриф? – спросил Ломпатри.

При других обстоятельствах Вандегриф очень удивился бы тону рыцаря и той форме, в которой он обратился к нему. Но на душе у этого статного, черноволосого мужчины было также тревожно.

– Разве тут что скажешь? – ответил он.

Некоторое время они шли молча. Ломпатри оглянулся на дорогу, ведущую в деревню. Там, где они разошлись со сказочным существом, продолжала стоять одинокая фигурка маленького мальчика. Его лицо всё ещё можно было различить под нестрижеными волосам. Крестьянский ребёнок, в тревожимых ветром рваных одеждах, провожал взглядом уходящего домой Ломпатри. Маленький человечек застыл в той позе, которая говорила, что он уже сейчас, вот-вот, через мгновение сорвётся с места и побежит куда-то по своим детским делам. Одна нога касалась земли лишь носком, а вся фигура чуть наклонилась в сторону. Казалось, не начни он движение – завалится набок. И если для прочего соглядатая подобная картина не имела бы решительно никакого значения, то для Ломпатри этот миг оказался волшебным. Много лет назад, ещё до войны он видел то же самое. Именно такой же мальчик в таких же грубых одеждах провожал его взглядом. Тогда, в день страшной скорби, рыцарь также оглянулся на дорогу, по которой только что прошла мрачная процессия с невероятно длинными чёрными хоругвями, развивающимися на сильном осеннем ветре – траур по Илиане. Тот далёкий мальчик словно звал Ломпатри в давно забытое прошлое, где нет этих ужасных, хлопающих на ветру чёрных тканей, где тепло, уютно и сердце дышит радостью каждый день и каждую минуту. Там, в этом добром прошлом, разум видел в окружающем мире источник нескончаемого света, жизни и чего-то ещё. Чего-то особенного и столь важного, что без этого невозможно существовать. Но вспять уже не повернуть. Прошлое вместе с грязным мальчиком оставалось далеко позади, и ни один конь в мире не смог бы доставить туда владыку провинции Айну и хозяина Бирюзового Всхолмья. И теперь, в Дербенах, Ломпатри снова увидел на дороге ребёнка, готового убежать в любое мгновение и стать прошлым, также как и нуониэль, деревня и вся провинция. Всё исчезнет так же, как исчезло для Ломпатри тогда, много лет назад, то огромное, без чего жизнь его стала и не жизнь вовсе. И упусти он сейчас это крестьянское дитя так же, как упустил тогда…

– В одном могу вас заверить, – произнёс внезапно Вандегриф, оборвав переживания Ломпатри, – вы можете рассчитывать на меня, как на самого себя, где бы мы ни оказались.

– Скажите мне, господин Вандегриф, – сказал Ломпатри, осадив лошадь и развернув её обратно на деревню, – вы верите в то, что можно вернуться в прошлое?

– Я верю лишь в то, что это огромная удача, получить ещё раз от судьбы испытание, которое когда-то не смог пройти, – отвечал Вандегриф, как бы угадав, что именно хочет от него услышать его новый друг. – И тот, кто откажется от второго шанса, так же как от первого – умрёт для самого себя.

– Воська! – звонко крикнул Ломпатри. – Поворачивай назад!

Владыка провинции Айну резво повёл коня вверх по склону. За ним, не отставая, направился и Вандегриф. Воська же, ещё долго разворачивал старую телегу на узкой дороге с глубокой колеёй.

Когда Ломпатри поравнялся с мальчиком, который так никуда и не убежал, рыцарь посмотрел ему прямо в глаза. Несмышлёный мальчуган видел перед собою страшного рыцаря со шрамом на правой брови, которого, непонятно почему, боялась вся деревня. Ломпатри увидел в глазах ребёнка своё спасение. Пусть это неразумно, по-детски, глупо и наивно. Но всё же, Ломпатри был рыцарь, а значит, каким бы расчётливым, сильным и воинственным не казался, он не мог противиться зову своего большого и чистого сердца.

Через некоторое время, уже на вершине холма, Ломпатри и Вандегриф поравнялись с нуониэлем.

– Господин нуониэль, похоже, что честь не позволяет мне расстаться с вами нынче, – поклонившись сказочному существу, сказал Ломпатри. Он сиял улыбкой и дышал полной грудью. Когда нуониэль поклонился рыцарю в ответ, Ломпатри спешился, и они вместе подошли к колодцу в центре деревни.

– Так, так, – сказал Закич, уткнув руки в боки и оглядывая с ног до головы нуониэля и двух рыцарей, стоящих рядом.

– И какими же словами тебе, зверушка, удалось их уговорить? – спросил нуониэля Закич.

– Тебе стоит выказывать нашему благородному спутнику больше уважения, – сказал Ломпатри, – он привёл в твой отряд двух рыцарей. А пара рыцарей, это лучше, чем необученные ратному делу простолюдины. Или ты собирался справиться одними крестьянами с вилами?

– Значит теперь это вы в моём отряде, так? – спросил Закич.

– И не надейся, деревенщина! – отрезал Ломпатри. – Будешь выполнять мои приказы как раньше. Найдём детей – можешь идти на все четыре стороны.

К колодцу подошёл крестьянин Мот. В руках он держал глиняную бутылочку. Он приблизился к нуониэлю и виновато опустил глаза.

– Вы уж, того, – начал запинаясь Мот, – не серчайте зело. Тёмные меня попутали. Здесь ваша ископыть.

Он протянул бутылочку нуониэлю. Тот любезно принял её и поклонился в знак благодарности.

– За что это ты, крестьянин, извинения просишь? Что я пропустил? – грозно спросил Мота Ломпатри. Но Мот только ещё больше ссутулился и, не ответив, поспешил прочь, спрятавшись за остальными крестьянами, стоящими вдоль своих хат.

– Ну, ничего; я вам языки поразвязываю, – сказал Ломпатри, улыбаясь так, будто не было ни изгнания, ни Дербен, ни осени, а лето всё ещё продолжалось и дарило миру своё бесконечное тепло, свой свет, жизнь и то наиважнейшее, без чего не смогли бы существовать ни деревья, ни звери, ни другие существа, населяющие Эританию.

Глава 7 «Рыцарь защищает обездоленных»

Вот она – башня из чёрного камня. Я снова стою на стене, упирающейся в холодную, высокую громадину, нависшую над долиной покрытой мраком. Лунный свет блестит на каменной кладке мокрой от дождя. Это гроза. Она закончилась, и на мир опустился мрак. Тучи, гонимые холодным северным ветром, уступили небо голубым звёздам и полной луне. Теперь, ветер рисует волны на бескрайних лугах долины, покрытых высокой травою, влажной, блещущей в свете необычно-яркой луны. Блеск травяных волн разрезает ночную тьму то там, то здесь. Волны разбиваются об основание башни и стены, на которой я стою в ожидании судьбы. И судьба моя в руках странного существа, таящегося в лунной тени от этой страшной, пугающей своей чернотой башни. Маленькая чёрная фигурка стоит у бойницы спиной ко мне, взирая на равнину там внизу. В здешнем мире тьмы, где чёрный камень сияет лунным светом, мне не разобрать очертаний этого создания. Я вижу плащ на его плечах, но темнота не позволяет мне полностью доверять своим глазам. Возможно, это и не плащ, а часть самого существа – тонкая, мягкая часть, стелящаяся по камням, как полы длинного плаща или подол праздничного платья. Холод, тьма и неизвестное мне создание, очертания которого я не могу уловить, наводят на меня нерешительность и даже страх. Я знаю, что как только признаюсь себе в том, что боюсь, ужас охватит меня с ног до головы и спасения уже не будет. Я пытаюсь совладать собой, но чувствую, что опасение моё усиливается. Я приближаюсь к тёмному существу. Я не шагаю по стене: некая сила моего сновидения толкает меня вперёд. Мои ноги скользят в персте от мокрых чёрных камней. Вот мёртвое существо уже так близко, что я могу коснуться его длинных волос. И тут во мне рождается новое ощущение. Несмотря на луну, которая режет глаз своим холодным сиянием, ослепляя и лишая меня возможности видеть иное, я понимаю, что рядом находится тёплый огонь, рождающий жизнь, свет и силу, имя которой лишний раз не стоит произносить даже в мыслях. Мне видима только часть лица этого давно умершего существа. Но я вижу, как из глазниц, по бархатной щеке сочится свет, яркость которого несравнима ни с чем в этом мире. Красота сияния глаз неописуема и, кажется, удалось бы мне заглянуть в эти дивные очи, не смог бы отвести взгляда. Потому что, видя лишь отблеск этого света, и как тьма разбивается перед ним словно стекло, меня укрывает тёплое одеяло спокойствия и блаженства. Волны тьмы накатывают на свет, и рушатся так же, как мой страх. И стоит мёртвому существу обернуться в мою сторону – я просыпаюсь.

А в этом мире дождь ещё не закончился: он барабанил в окно из рыбьего паюса, а ветер сорвал со щеколды ставни и хлопал ими, словно он пьяница, скучающий в ночи оттого, что все вокруг уже пошли спать, а ему подавай ещё веселья. Наверное, от одного из хлопков ставен я и проснулся. Воська и Закич только ворочались, от шалостей ночного ветра, перечмокивая свой храп. Захотелось подняться и закрыть ставни. Я всегда делаю то, что надо делать. Не помню, почему, но, кажется, у меня нет другого выбора. Утром, когда я слез с повозки, удаляющейся от Степков, я точно знал, что остаться здесь и помочь крестьянам вернуть детей – это правильно. Может быть, нуониэли всегда поступают правильно? Хотелось бы в это верить. Одно то, что Ломпатри и Вандегриф видели выбор в этой ситуации, казалось мне странным.

Нащупав свои красные сапоги, я направился к выходу. Ломпатри, выпивший с Вандегрифом полбочки браги, которую Воська притащил от крестьян, спал на лавке у стола. Свечи уже давно погасли. Свет давал только теплящейся в глубине печки огонь, бросающий на деревянный пол тонкую оранжевую полоску через едва-прикрытую дверцу поддувала. Я зажёг лучину и вышел из избы звездочета. Лил холодный осенний дождь, ветер срывал с яблонь коричневые листья, а ставни громко хлопали у половины деревни. Плотно закрыв наши, я уже собрался возвращаться, как увидел, что в конюшне светло. Мне сразу вспомнилась повозка, с которой я спрыгнул этим утром. Мои вещи сейчас лежали там – меч, футляр с картами, сундук с одеждой. Под дождём мне снова захотелось в путь. Чтобы мы снова колесили куда-то вперёд, преследуя цель, которая мне совершенно неизвестна. И чтобы эта цель была далеко-далеко. Настолько, чтобы путешествие к ней заняло всю жизнь. Я коснулся своей перевязанной шеи и попытался произнести хоть слово. Получилось только выдохнуть, да так, что всё тело пронзила жуткая боль. Я поперхнулся и закашлял. Но хорошо откашляться мне тоже не удалось. Вместо этого, я чуть не задохнулся от удушья и не чуть не упал от боли, сковавшей мне шею, грудь и плечи. В этот момент мне захотелось вернуться в избу звездочёта, подкинуть в печь к тлеющим уголькам сухое полено и спрятаться под одеяло, которое только-только начало терять тот запах сырости, который присущ вещам в домах, где никто долго не живёт. Появилось желание свернуться в клубок и затаить дыхание настолько, чтобы биение сердца стало едва различимым в теле. Ощутить тишину, тепло и то неопределённое состояние покоя и безмятежности, которое часто называют уютом. От этих желаний забиться в норку меня передёрнуло. Кровь вскипела и потекла по жилам ко всем частям моего тела. Голова стала тяжёлой, а в ушах зашумело. Меня охватила ярость оттого, что я возжелал найти себя под старым, недосохшим одеялом, наполненным клопами и запахом подгоревших пирогов. Быть на грани – вот что я вспомнил о себе в этот момент. Я из тех, кто предпочитал спешить вперёд, требовал действий, первый шёл навстречу неизведанному и заканчивал дело ещё тогда, когда остальные только раздумывали с чего стоит подобное дело начинать. Эта черта характера была моей с самого начала жизненного пути. И даже забыв всё, что я когда-либо делал или говорил, я смог сохранить нечто, составляющее неотъемлемую часть меня. Я, сказочное существо нуониэль – не старик с ветками на голове. Я – решимость и презрение к уюту.

Осмыслив то, что пришло мне на ум, я с ненавистью отпрянул от стены избушки, к которой припал в момент бессилия. Поборов головокружение, я сделал несколько глубоких вдохов и отправился прочь от ненавистного мне теперь дома звездочёта. Вскоре я оказался на конюшнях.

В столь суровую непогоду тепло и чистота стойл воспринималась ещё лучше, чем в погожий день. Сухие опилки на земляном полу ещё пахли хвоей и берёзой. Свет давали висевшие на столбах между загонами каганцы. Это были закрытые слюдяные светильники, в которых горело масло. Телега стояла в дальнем углу, рядом со стойлом, где спал породистый конь Вандегрифа. Тут же расположился и хозяин дивного зверя. Черноволосый рыцарь развалился на связке сена и потягивал из глиняного кувшина остатки браги, закусывал сыром и бубнил себе под нос пошлую кабацкую песенку. Под его левой рукой лежал резной рог с медными оковками. Рыцарь сразу заметил меня, но виду не подал. Когда я подошёл к телеге, он выставил передо мной ногу, преграждая путь.

– Не спится, полено? – спросил он у меня. – А меня тоже в сон не клонит! Только посмотри вокруг: тихо, сухо, тепло. Брага и еда! – воскликнул он, подымая вверх кувшин и кусок сыра. – Не подстать домишке почившего звездочёта. Ветер уже, поди, всю паклю из-под брёвен повыбивал да свищет там по комнатам. Немудрено, что вас всех сюда потянуло. Ну, тебя, зверушку, видать, как самого чуткого, первым непогода доняла. Только меч я тебе не дам. И не потому что я тебя так обожаю.

О мече я тогда думал меньше всего. Вернувшись в постель, я тут же забыл обидные слова Вандегрифа: до самого утра меня посещали думы о чёрной башне и мёртвом существе, являвшемся мне во сне. Не смотря на страх, я надеялся заснуть и снова увидеть тот странный сон. Но попасть в страну тьмы, где стоит чёрная башня, мне не случилось. Ночь напролёт я ворочался с боку на бок и слушал дождь. Лишь к утру я забылся пустым сном. А утром меня снова ждал наш странный подвиг – спасение крестьянских детей. Странным он казался потому, что шёл уже второй день нашего великого, добродетельного похода, а мы всё ещё сидели в Степках. Вчера утром, когда мы решили помочь местным, Ломпатри и Вандегриф оседлали коней и отправились с несколькими крестьянами по окрестностям. Ломпатри хотел знать, что за земли окружают деревню. У Воськи дел было невпроворот, и где он бегал с утра до ночи я не уследил. А вот Закич, похоже, не знал, куда себя деть. Целый день он шатался от избы звездочёта к конюшне и обратно, точил лясы с местными и пытался обучить меня военному ремеслу. Выглядело это достаточно забавно, так как сам Закич владел мечом совершенно никчёмно. Однако у него был превосходный план: Закич никак не мог забыть тот финт, который я сделал, когда мы стояли лагерем с разбойниками. Тогда, в полной неразберихе, Воська кинул мне мой изогнутый меч. Плохо соображая, что происходит, я поймал оружие. Моё тело помнило движения, которые забыл разум. Помнило настолько ясно, что безошибочно повторило то, что я, скорее всего, делал раньше много раз и делал превосходно. Закич решил, что, ловя меч, который он будет мне внезапно бросать, я вспомню свою былую прыть. Из его затеи ничего не вышло. Я ловил меч через раз, и ловкостью мои движения не отличались. Хотя, стоит признать, что разумное зерно в этих упражнениях имелось. Иногда Закич кидал меч так быстро, что я ничего не успевал сообразить и двигался по наитию. И всё же это не особо помогало. В перерывах между занятиями, к которым Закич отнёсся очень серьёзно, я отдыхал в саду звездочёта. В центре садика, среди подгнивших скамеечек, окружённых кустами и старыми яблонями, рос каштан. У корней, в увядшей осоке были воткнуты две доски, перевязанные друг с другом ещё одной поперечной. На ней, едва виднелась надпись: «звездочёт Мирафим Дербенский, 2422–2508». Тут я и проводил большую часть дня. Большие жёлтые листья мерно падали с каштана по одному. Они опускались в зыбкой испарине, рисуя в солнечных лучах длинные, колеблющиеся тени.

Я сидел на земле, поджав ноги под себя, и наблюдал за движением испарины и листьев в ослепляющих лучах низкого солнца. Молодой мужичёк, лет двадцати трёх, с жиденькими волосами и жилистыми тоненькими руками даже не заметил меня, в этом зелёном плаще. А может быть, его взор обманули мои локоны, созданные по прихоти природы из веточек лиственницы? Это подошёл Молнезар, убитый горем крестьянин, скорбящий по своей юной жене Всенеже. Он прошёл в садик и сел на покосившуюся скамейку, пропитанную влагой. Только когда я чуть пошевелился, он перевёл свой взор от могилы звездочёта на меня. Паренёк вздрогнул от неожиданности, будто бы увидел духа.

– Ах, вы это, – произнёс он тревожно. – Тут обычно никого не бывает.

Затем он снова стал глядеть на могилу. На душе у крестьянина лежал тяжёлый камень. Все жители деревни потеряли кого-то родного в это смутное время, но Молнезар, обретший первое в жизни счастье столь недавно, переживал свою трагедию так сильно, как никто из селян. По-крайней мере, самому Молнезару так казалось.

– Вы сильный, – сказал крестьянин, обращаясь ко мне, но продолжая смотреть на могилу звездочёта. – Вам не понять того, что чувствовал я в тот день. Они въехали на холм на своих конях, спешились и стали бесчинствовать, как обычно. Мы заметили их ещё на подходе и попрятали всё, что только успели. Всенежу я прятал в подполе сгоревшей избы, что рядом с нашим домом. Бандиты вырывали детей из рук матерей и отцов. Навой, он самый опытный из нас – служивый – всегда говорит, что нельзя сопротивляться. Он держал Кера и даже бил его, чтобы тот не набросился на бандита, который забрал у него дочь. Мот, он кинулся на разбойников, когда они вырвали у его жены маленькую Унди. Как же ему вдарили по голове! Мот сразу отключился и пролежал на земле до тех пор, пока всё не закончилось. Атей взбесился. Если бы не приказ Навоя, то паренёк взял бы свой охотничий лук и прострели пару шей.

Молнезар хотел продолжить, но внезапно замолчал и посмотрел на меня. Я уловил его замешательство и всем своим видом показал, что слушаю его рассказ с большим интересом, и нисколько не обиделся на то, что в этой истории говорилось о простреленных шеях, таких как моя.

– Атей рванул к рыцарю, – продолжил парень, глядя мне прямо в глаза. – Только этот Вандегриф, прятавшийся на конюшнях не посмел выйти. Я не знаю, почему рыцарь так поступил. Ведь он мог справится с ними! Все знают, что рыцари сильные и у них хорошие мечи. Но две дюжины бандитов – это много. Может быть, этот чёрный Вандегриф правильно сделал, что скрутил Атея и забил ему рот соломой, чтоб не орал? Идара вот никто не смог удержать. Как они взяли Драгу, так его будто подменили. Идар всегда спокоен, а тут кинулся на них, словно бешеная собака. Он любил дочь больше жизни. Бандиты убили его очень быстро. А те сволочи, у кого были луки, ради забавы стреляли в его мёртвое тело. А потом они открыли подпол. Меня тогда Влок удержал. У Влока у самого Квету и Долину забрали, а он стоял и рыдал. А как увидел, что Всенежу за косу тащат, как кинется на меня. И бил меня он, бил! А я себя не помнил. Боли не чувствовал совсем; землю царапал и кричал что было силы! Хотел, чтоб челюсти мои разломались, лишь бы ещё громче орать.

Молнезар вздохнул и отвернулся. Ему стало совестно за то, как он себя вёл и за то, что рассказал мне об этом. Паренёк снова глянул на могилу звездочёта.

– Вот Мирафим говорил, что надо жить будущим, – сказал крестьянин. – Я ещё мал был, несмышлён, но эти слова его запомнил. Когда всё это случилось, мы решили, что отправимся на выручку. Не будем сразу, давать бой, когда бандиты готовы ко всему, а мы застигнуты врасплох. Мы потом с ними сойдёмся! И мы будем готовы, а они нет! Вот и получается, что жить стали с того дня будущим. Как Мирафим старый и наказывал. И мы своё заберём – не важно, поможете вы нам или нет.

Сказав это, Молнезар поднялся и тихо покинул сад, затворив за собою калитку, скрип которой напомнил мне скрип колеса старой телеги.

Утро следующего дня уже не обещало красивой осенней погоды. Небо затянули плотные облака, моросил мелкий дождь. Озноб пронимал до костей. Противная сырость просачивалась отовсюду внутрь тела, вызывая уныние и леность. Но на планы Ломпатри погода не повлияла: рыцарь продолжил защищать обездоленных. Сперва, он проинспектировал все кладовые Степков. Затем, послал местных мужиков на охоту, а старым бабкам приказал готовиться к обеду в Общем Доме. Потом состоялся напряжённый разговор со старостой Бедагостом. Тот предполагал, что ради спасения детей придётся пожертвовать всем, однако новость о том, что придётся отдать два последних бочонка браги, для деда оказалась неожиданностью. Дед не жадничал только-только дошедшим пойлом. Староста просто никак не мог понять, когда же рыцарь собирается спасать детей, если следующие две недели он намерен, как говорили в Дербенах, «давить муху».

Обед, для захолустного селения, получился более чем праздничный. Ломпатри и Вандегрифу удалось выудить у крестьян всё то, что они скрыли от бандитов. Здесь нашлись овощи на любой вкус, соленья, вяленая рыба, орехи, масло, сыр. Охотники принесли с дюжину куропаток и косулю. К четырём часам дня стало смеркаться, в Общем Доме зажгли печь, камин и жировые горелки, на стол подали дичь, брагу и всё остальное. Второй день опасной погони за разбойниками-похитителями обещал закончиться весело и вкусно.

– Первый бокал я предлагаю осушить за выздоровление нашего общего друга господина нуониэля, – торжественно сказал Ломпатри, поднимая вверх деревянную кружку с брагой. Спутники и крестьяне тоже взялись за выпивку. – Благодаря его доблести и несравненному искусству владения мечом, я сейчас сижу за этим столом и вкушаю угощения хозяев деревни.

Как странно прозвучали эти слова ввиду моих ночных похождений! Видать, тогда на перекрёстке дело вышло серьёзное. И сделал я нечто невероятное, судя по тому, как рассказывает рыцарь. Это точно сыграла моя прыть, решительность, презрение! Вот в чём залог моего успеха в прошлом. А поездка на телеге в течение нескольких недель меня серьёзно вывела из равновесия. Именно поездка. Теперь я знаю это наверняка: никакие ранения и никакие стрелы не смогут отнять у меня ничего кроме жизни. Моя суть – это порыв. И порыв этот угасал из-за томного скрипа несмазанных колёс.

Пировали все. Во главе стола в своём пурпурном кафтане с золотыми узорами восседал Ломпатри. Рядом с ним Вандегриф и я. Сначала черноволосый рыцарь ни в какую не хотел сидеть рядом с «поленом», но Ломпатри уговорил его. Воська и Закич отделяли собой господ от крестьян, расположившихся дальше вплоть до самого конца длинного стола. Шёл третий час застолья. Всё это время кусок не лез мне в горло, если так можно выразиться в моём положении. И не из-за стрелы, пробившей мне шею, а из-за моего ночного визита на конюшню. Вандегриф сидел там не просто так – скорее всего Ломпатри назначил его сторожить телегу и отдельно наказал не давать мне трогать изогнутый меч. Выходит, рыцарь боится меча не меньше чем Воська. Или он боится меня с мечом? Почему тогда он так заботится обо мне?

– Господин Ломпатри, – донёсся вдруг голос с противоположного конца стола. Это юный Молнезар перестал робеть, – разрешите мне спросить.

– Разрешаю, – отозвался Ломпатри, который от браги стал уже очень добрым или хотел казаться веселее и беззаботнее.

– Мой покойный дед служил в королевском войске во время той Старой Войны. Он рассказывал мне об опытном атарийском стратеге, который в свои малые годы проявлял такую военную смекалку, что ни один генерал наших сил не мог с ним сравниться. Никто не мог победить его на поле битвы.

– Послушай меня, малец, – заголосил вдруг Вандегриф. – Короли Атарии издревле советовались с домом Сельвадо из Айну. А когда дело касалось войны, то в замок Айну летели почтовые голуби не только из стольного града Анарона, но изо всех крепостей, где стояло больше дюжины солдат. Тебе рассказывали о господине Лере Сельвадо. У этого покойного мужа помощи в ратном деле искали даже правители безнадёжного королевства Имурад Гумэ, что на полдень от наших земель. От тех краёв остались одни пески; не прислушались тамошние господа к верным советам! Так вот. Сын же покойного Лера Сельвадо, зовётся господином Ломпатри. И о его военной смекалке ещё напишут не одну песню, потому что… – тут Вандегриф замялся, так как брага сильно вязала ему язык.

– Как тебя звать? – спросил Ломпатри у крестьянина.

– Меня зовут Молнезар. Я сын Ивола. Мою молодую жену Всенежу похитили с остальными детьми. И я пойду с вами спасать их, потому что с таким рыцарем…

– Молнезар, – перебил его Ломпатри, – я не люблю хвастаться ни перед знатью, ни перед простолюдинами. Не думаю, что у меня есть особый дар. Я просто стараюсь не упускать ничего из виду. Стараюсь почувствовать обстановку.