Текст книги "Нуониэль. Книга 1 (СИ)"

Автор книги: Алексей Мутовкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)

– Гранёной Луне всё равно, кто во что верит, – наконец сказал Наимир. Голос его звучал теперь спокойно, а в тоне слышались нотки раскаяния. – Вы очень прозорливы, господин Белый Единорог. Что тут сказать! Я даже не упомню, когда всё это началось. В одно мгновение мы перешли границу, после которой всё человеческое стало для нас чуждым. Когда случилось так, что свои собственные интересы стали для нас важнее того, что действительно имеет значение? Сегодня ночь на двадцать первый день месяца листобоя. Сколько мы здесь? Уже более двух лет. А может быть, это началось раньше? Может быть, я стал думать о себе больше, чем о других тогда, когда взялся писать трактат?

Жрец подошёл к столу и снова занял своё место, рядом с Печеком.

– Гранёная Луна, – продолжал жрец, гладя себя по опаленным волосам, – она появляется в начале зимы. Её проклятый свет пугает крестьян дюжину дней и ночей. Много лет назад всё произошло так же как и сейчас. Я сидел во дворике учёного дома. Тучи ползли низко-низко, задевая за крыши домов и верхушки деревьев. От туч отрывались большие куски и туманом оставались на земле. Но внезапно, порыв ветра рассёк это серое марево, и голубые звёзды засияли в тёмной прорехе над головой. Я не успел опомниться, как появилась она – Гранёная Луна, походившая на замок из белого камня, плывший по небесам. Весь дворик залил холодный свет. Не помню, что делал после. Тогда я решил, что никому не скажу, что попал под этот свет. Теперь, двадцать пять лет спустя, в день прихода Гранёной Луны, появляетесь все вы. И я чувствую с вами столь сильное зло, что сама Гранёная Луна кажется мне теперь не такой страшной. Что же это? Ваше прошлое? Ваши намерения? Ваш нелюдь? Не знаю. И не хочу знать. Да, я – жрец, видящий смысл жизни в Учении и получении знаний, не хочу знать о том зле, которое вы принесли с собой! Я расскажу вам всё, что случилось с нашим походом. Возможно, тогда вы оставите нас в покое. Итак, с тех пор, как я прочитал разбойнику приказ похитить этих детей, я не могу найти покоя. Я сижу в руинах дни напролёт и притворяюсь, что работаю. На самом деле я только и делаю, что обдумываю свой поступок. Я жрец и мне не положено верить в сказки и колдовство. Но, возможно, тень Гранёной Луны двадцать пять лет назад наложила на меня проклятье, которое проявилось теперь в том, что мне пришлось стать невольным пособником злого деяния.

– Скажи, куда отправили пленниц, и мы уйдём, а все твои проклятья исчезнут, – сказал Ломпатри.

– Они отвели их в форт «Врата». Это на горной цепи Чнед, – ответил Наимир.

Тут раздался ужасный вой, будто кого-то резали. Это слуга жрецов Ейко взвыл за очагом! Он поднялся с полу и, сжав кулаки, вознёс руки к закопченному потолку. В свете красного пламени силуэт воющего слуги выглядел устрашающе. Через мгновение Ейко сорвался с места и исчез, прыгнув в дверной проём.

– Солдат! Найти! – скомандовал Ломпатри. Крестьянин Навой кинулся в погоню. – Господин Вандегриф – удостовериться в выполнении!

Вандегриф немедленно снялся с места и поспешил за Навоем. Жрец Наимир в этот миг издал протяжный стон и схватился за опалённую голову.

– Какой ужас происходит! Какой ужас! – хныкал жрец. – Кто проклял это место? Кто проклял нас?

– Возьмите себя в руки, уважаемый Наимир, и расскажите всё сначала, – попросил Ломпатри. – Воська, поставь дверь на место!

Пока Воська и Мот ремонтировали дверь, Закич, нуониэль и Ломпатри сидели за столом с тремя жрецами и слушали историю об их учёном походе. Жрецы явились в Дербены из стольного града Вирфалии Идрэна два года назад, для того, чтобы изучить Дербенский Скол. Наивные служители Учения полагали, что вернутся домой месяца через три, с наступлением холодов. Но когда выяснилось, что провинция разграблена, деревни опустошены, а леса полны бандитов, вернуться несолоно хлебавши показалось единственным правильным решением. Несмотря на это, жрецы решили остаться верными закону, объясняющему всё и всегда, и который можно проверить везде и всякому. Вместе со своим слугой Челиком, трое жрецов решили перезимовать в Дербенах. Они обустроили забытые всеми руины в нескольких днях пути от Дербенского Скола. Послав весточку в Идрэн, жрецы испросили у касты всё необходимое для жизни в глуши. Каста благосклонно отнеслась к инициативе своих членов. Жрецам выдали всё, что они хотели, включая и голубиную почту. К почте прилагался и простодушный слуга Ейко. Вскоре лагерь жрецов обнаружили бандиты. Каким-то чудом стоянку последователей Учения не разграбили в тот же день, как это сделали со многими деревнями провинции. Разнюхав, кто да что, шайка разбойников ушла, а через дней шесть вернулась с одним странным типом в белой мантии. Этот тип, с двумя мечами на поясе, оказался гораздо умнее прочих головорезов. Он приказал жрецам сдать голубиную почту в его подчинение. В обмен на услуги почты, жрецы получали свободу действий и свободу передвижения по провинции, а так же возможность исследовать Скол. Надеясь, что наместник короля Девандина рыцарь Гвадемальд в скором времени положит конец самоуправству разбойников, Наимир согласился. Тип в белой мантии ушёл, забрав с собой Ейко и несколько клеток с голубями. Простодушный слуга с месяц таскался за разбойниками, обучая голубей новым маршрутам. Он побывал и у осаждённого бандитами форта «Врата», и в лагере рабов у Дербенского Скола и в других важных для разбойников точках. Когда Ейко вернулся, голуби с приказами стали прилетать чуть ли не каждый день. Наимир читал приказы безграмотным гонцам от бандитских шаек, разбросанных по провинции. Все приказы исходили от кого-то, кто подписывался руническим символом, смысл которого Наимир не знал. Но Наимир слышал, что разбойники именуют его не иначе как Великий Господин. Как бы там ни было, Наимир и сам не заметил, как стал координатором полномасштабной войны с армией Гвадемальда. Только вот сделать что-либо жрец уже не мог. Мало-помалу, учение отошло на второй план. Теперь трое жрецов просто боролись за выживание в суровых Дербенах, дрожали от страха перед разбойниками, навещавшими их почти каждый день, а по вечерам обсуждали приказы, которые приносили голуби, гадая, сколько ещё протянет Гвадемальд против этого хитроумного и коварного Великого Господина. Потом, в начале листобоя Форт «Врата» в горах Чнед, разделяющих Сивые Верещатники и Вирфалию, пал, а через несколько дней, из форта пришёл приказ – добыть с десяток деревенских детей и доставить их к Великому Господину.

Выслушав жреца, Ломпатри опустил тяжёлую голову на свои мозолистые ладони и погрузился в мучительные раздумья.

– Детей увели не так давно, – размышлял он. – Зачем им дети?

– А зачем дети двум рыцарям и сказочному существу? – ответил вопросом на вопрос Наимир.

– Я думал, жрецы прозорливее.

– А вы тоже не усложняйте то, что и так ясно, – сказал Наимир. – Разве тут не всё понятно, господин рыцарь?

– Выглядит всё яснее некуда, – ответил Ломпатри. – Но, как говорит мой король – если перед тобой красота без изъян, ты смотришь не в окно, а на картину. А у всякой картины есть автор.

– С такими думами Учением лучше не заниматься, – пробубнил жрец.

Наимир рассказал Ломпатри, что разбойники приходили за приказами по утрам. Рыцарь решил, что следующую шайку необходимо дождаться.

Вернувшийся Вандегриф доложил – слуга Ейко как сквозь землю провалился.

– Крестьяне рвутся вдогонку за своими детьми, – шептал Ломпатри сам себе, потирая ладони. – Нуониэль вот-вот вспомнит былое. Ещё и эта Гранёная Луна пошла, будь она неладна! А приказ короля Хорада лежит сейчас в потайном кармане пурпурного кафтана, накинутого на плечи конокрада. И в каком конце паршивых Дербен скачет этот негодяй?

– Что вы сказали, господин Ломпатри? – поинтересовался Воська у своего хозяина.

– Где у вас тут выпивка? – громко спросил рыцарь.

– Есть ещё бочонок эля, от господина Гвадемальда. Открыть? – спросил его Воська своим весёлым голосом, будто бы всё складывается хорошо.

– Бедная моя Илиана! Открывай! – вздохнув, ответил утомлённый рыцарь.

Глава 10 «Скиталец»

Владыка провинции Айну упился до поросячьего визга. Жрецы поставили путникам отменного яблочного сидру, который рыцарь выпил в одно горло. Бочонок гвадемальского эля Воська так и не откупорил: хозяин и без этого был «в полном порядке». Ломпатри потребовал отвести его в развалины храма. Там он сел на принесённые Воськой шкуры и стал созерцать величественную статую женщины с раскинутыми в стороны руками. Глядя на огромное каменное изваяние, освещаемое Гранёной Луной и пламенем от переносных латунных каганцов, Ломпатри рассказывал Вандегрифу, что будет дальше.

– Мой верный Вандегриф, не осталось у нас друзей, – мычал Ломпатри так, что его товарищ едва различал слова. – Не доверяю я в ратном деле ни касте, ни гильдии. Что жрецы, что маги: говорят много и красиво, но их слова меркнут под блеском обнажённых клинков. Колдун из форта ведёт странную игру. Он знает, что Гвадемальд вернётся с новыми силами и попытается отбить твердыню. Как думаете, Вандегриф, возможно ли с маленькими детьми дойти до форта в это время года?

– Не бывал в тамошних землях. Сказать сложно. Одного ребёнка ещё можно доставить. Это если верхом да с подставами. А вот чтоб сразу несколько штук.

– Гвадемальд ещё далеко, – продолжал Ломпатри, уставившись на огромное изваяние девы, – а мы по уши в самых Дербенах.

– Я поговорил с этим Наимиром, – сказал черноволосый рыцарь. – Обычно утром приходит небольшой отряд из пяти – семи человек.

– А что у нас?

– У нас мало припасов, нет коней. Люди устали, из оружия, только два приличных меча, ваш да мой. Остальное – труха.

– Даже меч нуониэля? – спросил хмельной Ломпатри.

– Этот не считается. Никогда не знаешь, против кого этот меч будет направлен. Как я понял, вы с ним были на ножах до того, как он потерял память.

– Этот жрец сказал, что нуониэль – нелюдь, хотя сам поступал совсем не как человек.

– Я видывал сказочных тварей, – сказал Вандегриф. – Не доверял им и доверять не собираюсь. Они – не мы. Следуют порывам чувств без оглядки на разум. У них нет принципов.

– Вандегриф, господин, – рявкнул Ломпатри из последних сил; он сильно захмелел. – Господин нуониэль спас мне жизнь. Да, он не из наших, но пока к нему не вернулась память, я склонен считать его…

– Я понимаю вас, господин. Не уверен, хватило бы у меня благородства и чести поступить так же: заставить себя считать его ровней.

– Какие у нас ещё преимущества перед врагом?

– У нас только один лучник, и тот из охотников. Положение – верная смерть.

– Но? – спросил его Ломпатри. – Вы, господин, хотели сказать ещё что-то.

– Я хотел сказать, что я рыцарь. И на вашей груди тоже золотой медальон. Я свой на тёплую постель в трактире не поменяю.

– Знали бы вы, господин Вандегриф, сколько раз я хотел променять свой медальон на кусок хлеба. Сколько раз я прикидывал количество ночей, и пайков, которое получил бы за него на постоялых дворах. И вот он мой медальон. У меня на груди. Я вам вот как скажу: мародёры ещё морды друг другу бить будут за него, копаясь в моей могиле!

Ломпатри залился диким гоготом. Потом он допил яблочный сидр и занюхал его белым рукавом льняной рубахи.

– Слушайте мою команду, господин рыцарь, – скомандовал Ломпатри. Вандегриф тот час встал по струнке. – Нам нужны лошади и припасы. Берите всех Отцов и Пострела. Устроите разбойникам засаду у разрушенных ворот. Это два столба в чистом поле, за яблоневым садом. Видать, раньше они служили воротами. Теперь забора или стены уже давно нет, но подъезжают к руинам всё равно через эти ворота; я видел, что земля там утоптана подкованными копытами. По ту сторону от этих столбов – огород. Земля там неровная, кустарники, мусор. Там спрячетесь. Пострела посадите дальше, чуть позади остальных. Когда разбойники подойдут к воротам, стрелой убейте последнего. Сами же в этот момент вступайте в схватку. Вы и в одиночку справитесь с этой мразью, но крестьяне всё равно должны сражаться – это их война. Пусть Солдат ведёт Отцов в лобовую. Вы же, верхом, нападайте с фланга. Отцов берегите: накажите не разбегаться перед всадниками, а держаться вместе. Постарайтесь, чтобы без убитых и раненых. Лучник у нас нестреляный, вы с ним перед боем погуторьте, напомните, какие разбойники твари тусветные, и что они могут сделать с похищенными детьми. Приукрасьте так, чтобы он точно выстрели в человека. Но скажите, что если всё же не сможет, пусть бьёт коню в круп, чтоб не убить. В круп, но не в подвздох! Шляпа и Жених пусть сидят с Главарём на голубятне – топоры наготове. Воська и господин нуониэль – при мне. Мы вступим в битву со стороны развалин, одновременно с крестьянами. Жрецов запереть в жилище. У двери поставьте коневода. До приказа не выпускать. Прошу к исполнению!

– Сочту за честь! – ответил Вандегриф по форме. – Это будет бой не из лёгких. Точное количество разбойников неизвестно. В отряде только один знаком с военным ремеслом. Если цель разбить врага и сберечь крестьянин, мы могли бы сначала заманить…

– Прошу к исполнению, господин Вандегриф, – приказным тоном повторил Ломпатри. – Делайте, как я велю, и учитесь. У меня были сотни подобных ситуаций, сотни засад, десятки переправ и бесчисленное множество сражений. Беречь крестьян – не цель. Это способ ведения боя.

– И всё же терять людей сейчас… – начал Вандегриф, но Ломпатри тот час перебил его.

– Я был командующим целого войска! – крикнул захмелевший рыцарь. – Девять из десяти солдат под моим началом умирали! При этом я считался лучшим. В Троецарствии люди умирают! Так что спуститесь с облаков и возьмите в руки меч; вы становитесь мягким.

Вандегриф, не ответив, откланялся. Когда он был уже у портала, Ломпатри снова обратился к нему.

– Господин рыцарь, что вы думаете об этом типе, в белой мантии и с двумя мечами на поясе, о котором говорил жрец Наимир?

– Сдаётся мне, господин Ломпатри, это один из Белых Саванов, воинов из Варварии.

– Мой прадед рассказывал о них, – ответил Ломпатри, не отрывая взгляда от скульптуры.

– Значит, вашему прадеду Геринелю Сельвадо очень повезло, – произнёс Вандегриф.

– Я не позволяю никому предполагать, что победы моего деда – это всего лишь везение: мой прадед – великий воин. Но здесь я с вами не поспорю – ему очень повезло. Всем, кто пережил те нашествия, повезло несказанно. Завтра нам тоже пригодится везение. Бандитов может статься гораздо больше, чем говорили жрецы. Да, господин, всё хотел узнать у вас: что здесь начертано? – спросил Ломпатри, указывая на замшелую руническую надпись под статуей.

– Письмена старые, господин рыцарь. Узнаем, – пообещал Вандегриф, с грустью вздохнул и скрылся за дверью.

Предрассветная мгла только-только начала редеть, а все приготовления к бою уже завершились. Отцы – крестьяне Мот, Кер и Влок – мёрзли в заиндевелой траве, сразу за распаханными делянками жрецов. Чуть поодаль от них за деревянными бочками для навоза прятались Вандегриф и Навой. Лучник Атей тоже схоронился так, что никто его не видел. Но каждый из отряда знал – парнишка где-то рядом и держит свой лук наготове. Вандегриф, как и наказал командир, всё растолковал молодому стрелку. Тот слушал рыцаря молча, а потом обещал всё сделать правильно. Молнезар, которого теперь все кликали Женихом, охранял калеку Акоша. Вместе с сыном Навоя Еленей, они мёрзли на башне, не спуская глаз с Главаря. Только пламя из железных корзин спасало их от холодного ветра, властвующего на такой высоте, откуда были видны горная цепь Чнед и силуэт самого Дербенского Скола. Нуониэль с Воськой коротали время в разрушенном храме. Воське пришлось развести костёр возле своего господина: Ломпатри, несмотря на холод, продолжал сидеть возле огромного изваяния и рассматривать каменную плиту с рунической надписью. Нуониэль расположился возле входа – огромной арки, заколоченной дубовыми брусьями. Оттуда он наблюдал за двумя каменными столбами – развалинами врат; они хорошо просматривались сквозь потерявший листву яблочный садик. Отсюда виднелся и теплящийся костерок Закича, который мёрзнущий коневод развёл прямо у крыльца жилища жрецов. Коневод сидел у двери запертой на засов, подложив под мягкое место потрёпанных соболиных шкур Кера, которые тот уже и не думал продавать жрецам. Сами жрецы со слугой Челиком, грустили взаперти, ожидая своей участи. Настроение у служителей Учения было скверным. Только пухлый жрец Бова старался не унывать. Он сидел поодаль от всех, прислонившись спиной к входной двери, за которой в такой же позе расположился коневод.

– Проснулись голуби, – сказал Закич, не зная, что уши Бовы находились в двух вершках от его собственных ушей.

– Аж но проснулись? – спросил его Бова из-за двери.

– Воркуют, – ответил Закич, не удивившись, а даже обрадовавшись, что в утреннем морозце он оказался не так одинок, как думал.

– Это с прохлады. Звукам на прохладе вольнó. Летят быстро и далёко, – мечтательно отвечал Бова.

– Отколь знаешь?

– Был у нас в граде стольном Идрэне жрец один. Трактат – три сотни листов! И всё о звуках да о голосах. Писал, что по холодам звуки далече слышны, а по зною наоборот, где рождаются, там и мрут. Никуда не летят. Наши его Ушаком прозвали.

– С чего же они его так?

– Видать с того, что об ушах всё писал, – рассмеялся Бова. – А у нас в касте у каждого своя кличка была.

– Тебя-то как кликали? – спросил Закич.

– Ан сам не смекнёшь! – усмехнулся Бова.

– Бовка-толстяк? – предположил Закич.

– Угадал! Бова Пухлый. Злой ходил! Аж самому теперь страшно. Нынче как вспомню – даже совестно.

– Чего же тут совестного? Тебя мать как нарекла? Бовий или Бова, если кратко. Так что же тут совестного, если тебя прочие зовут не по правде, а по прихоти своей?

– Да в том-то и дело, брат, что человек не таков, каким его родные прозвали, а таков, каким его кличут чужие люди, – сказал Бова.

– Эк ты сказал, – удивился Закич.

– Как трактат закончил и «жреца» получил, зараз перестали «пухлым» величать, – продолжил Бова.

– Как озаглавил?

– Трактат Бовия Базиля «Свет и Цвет», – гордо произнёс Бова, улыбаясь, как ребёнок, при виде мамы. – Ты уж не серчай за то, что я на тебя так кинулся из-за мирафимовой книги. Уж очень хочу прочесть эти «Размышления о перенаправлении солнечных лучей». Хоть одним глазочком!

– И то верно! Звездочёт Мирафим хорош, – согласился Закич. – Даже в переводе Вессибини Тучо.

– Перевод был всего в одном экземпляре. Жаль, что пропал. Всё бы отдал, чтобы сравнить его записи с моим трактатом.

– Помню там одно такое место, – начал Закич, – где Мирафим описывает чудо-устройство-приспособление. Назвал он вещицу ту «Дальнозор». С помощью того устройства увидеть можно всё, что пожелаешь. Слушай как! Мирафим брал чистый горный снег и превращал его в пар на огромном очаге. Затем пар тот, неким образом собирал в бочку. В бочке пар превращался в воду. Воду эту чистую-пречистую Мирафим разливал в несколько тарелок, разных форм. Тарелки те ставил на мороз до тех пор, пока вода не обернётся льдом. Лёд у звездочёта выходил прозрачный, как сам воздух. Позже, он этот лёд из тарелок доставал. Получались у него экие выпуклые ледяные блины. Расставлял он их на ребро в одну линию и накрывал чёрной материей. Выходила, значит, у Мирафима некая труба, в которой сидели эти ледяные блины. На обоих концах трубы – дырочки. Так вот если в такую трубу с одного конца поглядеть, то всё, что с другой стороны трубы будет – всё видать. Направишь на лес, который за версту – каждое деревце разглядишь. Поставишь трубу эту столбом, ляжешь под неё и смотри на голубые звёзды. Только они не далёкими точками окажутся, а огромными блинами с луну размером!

– Ай, беда! – простонал Бова. – Чувствую, что дельно говоришь, но ничего не ясно. И представить себе не могу ни трубу, ни блины ледяные, ни тарелки. И это токмо трошки ты рассказал. А сколько там Учения во всей книге! Найти надо книгу! На словах такое и не объяснишь!

– Особенно если это слова Вессибини Тучо! – заметил Закич. Бова тут же засмеялся.

– Книга Мирафима, – мечтательно произнёс Бова. – Она ведь ценой тысячи три золотом. Если не четыре. Или даже четыре двести. Коневод, молви, ты книгу умыкнул?

– Да что же вы меня с этой книгой! – прокричал Закич, а потом сам испугался тому, насколько громко прозвучал его голос в предрассветном морозце.

– Полно! Более не стану, – пообещал Бова. – Коневод, ты не взыщи; позабыл, как звать тебя.

– Закичем.

– А чужие люди как прозвали?

– Колбасником, – махнув рукою, ответил Закич, стеснительно ухмыльнувшись.

– Закич Колбасник? – не на шутку удивился Бова. Закичу даже показалось, что он там за дверью встал и повернулся в его сторону.

– Эх! – снова махнул рукою Закич. Внезапно, у него на душе стало легко как никогда ранее, при упоминании этого обидного прозвища. – Рассказать – не поверишь! Жил у нас мясник – колбасных дел мастер. А дочка у него росла, ммм…

Ночь незаметно превратилась в утро. Небо скрывала пелена белёсой дымки, подёрнутая далёким и остывающим солнцем. На землю сошёл густой туман, а ледяная инеевая корочка, покрывавшая чернозём, потемнела и начала оттаивать. Сделалось теплее, но от сырости, пришедшей с туманом, людям стало зябко. Вандегриф и Навой, сидевшие за бочками, продрогли до костей. Тогда Вандегриф увидел, как из травы за делянками поднимается пар – дыхание крестьян. Опытный глаз мог бы заметить их с дороги даже в таком тумане. Вандегриф в полном боевом облачении попытался встать. Но доспех оказался очень тяжёлым, поэтому Навою пришлось помочь рыцарю подняться. Они пошли к Отцам, и Вандегриф приказал всем придумать себе повязки на лицо, чтобы сдерживать пар. После этого рыцарь направился к стойлам, где Навой помог ему водрузиться в седло. Теперь Вандегриф, закованный в броню, восседал на верном коне, а в руках держал свой длинный меч.

В это время парнишка Атей спокойно лежал под кустом на всхолмьи, укутанный шкурами так, что из меха торчал только нос. Стрелы и лук, без тетивы лежали перед ним. Тетиву он держал в руках под шкурами. Он щупал её пальцами и мял. Ужасы, о которых ему рассказал рыцарь Вандегриф, забылись. Теперь остались только он – молодой парень из Степков и дорога за белой пеленой тумана.

Сначала Атей услышал мерный стук копыт. И только через некоторое время из тумана стали выплывать чёрные силуэты всадников. Лучник оставался спокойным как никогда. Он продолжал лежать под шкурами и смотреть за появляющимися из тумана врагами. «Один, два, три, четыре», – считал Атей, глядя на всадников. Он аккуратно откинул шкуры и принялся натягивать тетиву на лук. «Пять, шесть, семь, восемь, – считал он, глядя на дорогу, пока его руки сами выполняли работу по приладке тетивы. Приготовив лук, Атей провёл ладонью по рукояти топора – вытер росу, выступившую на ней. «Девять, десять», – продолжал он шёпотом. Атей тихонько приладил один колчан себе на спину, а другой положил у ног. Затем он сел, опустив на землю одно колено, и наложил стрелу на тетиву. «Одиннадцать, двенадцать, трин… – считал Атей и вдруг остановился. Казалось, веренице разбойников не будет конца. Тот, что шёл первым, поравнялся с воротами. Ещё чуть-чуть, и он подъедет к дому жрецов, где сидит Закич. Внезапно первый всадник остановился у двух каменных столбов, как бы не решаясь проехать сквозь эти древние ворота. Остальные продолжали движение, но натыкались на тех, кто остановился перед ними. «Двадцать пять, – прошептал лучник. – Ох, Атейка! Ох, быть беде. Так они всех одолеют. Текать надобно. Коль сразу рванёте, братцы, то до леска-березняка успеете. Атейку молодца лихом не поминайте». Встав во весь рост, Атей прицелился в последнего двадцать пятого всадника и выпустил стрелу. Она просвистела в вершке от разбойника. Тот очень удивился странному звуку, стал озираться по сторонам, как внезапно проснувшийся человек, у которого домашний кот свернул со стола кружку. Но лучник уже пустил следующую стрелу, которая угодила разбойнику прямо в грудь. Некоторые всадники в конце колонны, тоже услышавшие первую стрелу, заметили Атея и двинулись на него.

– Эх, братцы! Ножки быстрые, пяточки белые! – закричал Атей, попятившись назад и снова прицеливаясь в разбойников.

Тем временем братцы уже высыпали из своего укрытия и понеслись сломя голову на врага.

– Куда! Куда! – кричал Атей, продолжая стрелять. – Уходите, окаянные!

К этому моменту ещё три стрелы лишили разбойничьих коней седоков. Колонна разделилась надвое: одни выступили на Атея, а передняя часть осталась у ворот и приготовилась контратаковать наступающих на них крестьян. Ещё мгновение и разбойники направили бы коней прямо на пеших воинов с топорами, растоптав их прямо на делянках жрецов. Но к воротам уже подоспел Вандегриф на своём родовитом коне. Этот конь был не подстать тем, на которых восседали властители этой всеми забытой провинции. Грифа – верный друг атарийского черноволосого рыцаря бил копытами по земле так яро, что дрожало всё вокруг. Нашлось ещё пыли да песка, что за тысячу лет не осыпался с древних развалин. Попадали в яблоневом саду примёрзшие к веткам яблоки. Дрогнули и кони разбойников, завидев свою стремительную погибель. Грифа летел сквозь белый туман чёрной стрелой, поднимая за собою вихрь сухой дорожной пыли, что ещё с лета лежала где-то там внизу под заиндевелой осенней листвой. Вандегриф держал свой тяжёлый меч за гарду. Рукоять он ремешком привязал к запястью. Так, его длинный меч стал смертельным продолжением руки.

– Акир за Атарию! – протяжно кричал Вандегриф, приближаясь к стану врага. Но разъярённые бандиты не знали, что в соседнем государстве была такая маленькая провинция Акир, и что отец Вандегрифа придумал этот боевой клич, чтобы прославить свои обретённые тяжёлой службой владения на всё Троецарствие. Бандиты, настигнутые врасплох, не растерялись. Привыкшие жить одним днём, эти кавалеры злодейки-судьбы воспылали яростью; в их сонных глазах сверкнула жизнь. Та самая жизнь, которой придаёт сладость его величество случай. Кровь забурлила, мечи блеснули, кони встревожились. Теперь – вперёд! В бой! В неизвестность, где жизнь – это богатство, а смерть – нищета. Однако то, что бандитам виделось как славная перебранка, на деле обернулось тяжёлым испытанием. Авангард колонны из шести всадников уже подошёл к самым воротам. В этот момент в разрушенные ворота из тумана влетел Вандегриф. Первый всадник из разбойничьей колонны стоял поодаль от остальных пяти воинов. Не успели те пятеро моргнуть, как грудь их товарища пронзил длинный рыцарский меч. Несчастный вылетел из седла, так и оставшись висеть на мече, словно кусок мяса на палочке, который сейчас поднесут к костру, чтобы прожарить до хрустящей корочки. Второй разбойник тоже не успел ничего предпринять: Вандегриф приподнялся в седле, а его Грифа взмыл в воздух. Конь с облачённым в доспех рыцарем, у которого на мече наколот взрослый мужик, с лёгкостью перемахнул через разбойничью лошадь, сбив всадника. Бандит получил мощный удар запястными суставами статного жеребца прямо в грудь и оказался на земле. Там, его глаза застлала чья-то кровь, и через миг, когда Грифа наступил задней ногою на его шею, бандит испустил дух. Когда Вандегриф пронзил грудь ещё одного противника, руку рыцаря повело назад: конь продолжал скакать, а второй труп крепко сидел в седле своей кобылы. Вандегриф изо всех сил дёрнул руку, и высвободил меч из власти насаженных на него разбойников. Так случилось, что в это время рыцарь находился среди врагов и один из них очень удачно попал прямо под рывок меча. Он уже занёс над Вандегрифом свой полуржавый стальной обрубок, когда рыцарь, продолжив движение, снёс врагу и руку с мечом, и плечо, и голову один махом. Крови хлынуло – будто взорвалась бочка избродившего красного вина. Куски разбойника попадали на окровавленную листву, вселив своим видом ужас в сердца оставшихся бандитов. Рыцарь, с наезду убивший четырёх, помчался дальше в поле. Вся ярость безраздельных хозяев Дербен обратилась теперь против Отцов, наступавших с грядок.

– Пора! – сказал Воська, глядя на сражение из-за приоткрытых дверей храма. Он глянул на нуониэля, стоявшего рядом – тот был готов. Но Ломпатри продолжал сидеть перед статуей, глядя на холодный каменный лик.

– Чего же он тянет? – спросил Воська в нетерпении. В этот момент нуониэль обнажил свой тонкий изогнутый меч. Сделал он это не так грациозно, как тогда, в поле, когда путники делили ночлег с разбойниками. Сейчас нуониэль держал клинок неуверенно, близко к телу, как будто первый раз взял его в руки. Воська испугался. Слуге показалось, что нуониэль хочет зарезать его. Но сказочное существо распахнуло двери и выбежало в поле, навстречу битве крестьян с разбойниками. Воська мешкал, глядя то на нуониэля, то на сидящего во тьме рыцаря. Собравшись, наконец, с силами, старый слуга кинулся на помощь сражающимся.

Тем временем Вандегриф спешил в поле, туда, где бежал парнишка лучник. Его преследовали трое. Рыцарь находился ещё далеко, когда один из всадников нагнал Атея и, ударом меча по спине, сбил его с ног. Вандегриф поднял свой меч как можно выше и заорал во всё горло, пытаясь привлечь внимание врага. Те сразу же бросили лучника и разделились, рассчитывая, что Вандегриф погонится за одним из них, а остальные зайдут к нему сзади и, видимо, повторят свой трюк с ударом по спине. Но Вандегриф направил своего коня к лежащему на земле пареньку. Рыцарь заметил, что тот ещё двигается, но долго наблюдать за парнем сейчас нельзя – приходилось следить за тройкой лихих наездников. Вандегриф осадил коня, спешился и, сняв ремень с запястья, взял меч как полагается – обеими руками. Всадники развернулись и повели своих коней на рыцаря с трёх сторон. Черноволосый рыцарь сразу понял, что эти трое – тёртые калачи и не раз сражались вместе: они вели коней с разной скоростью, так, чтобы сначала нанёс удар один из них, потом сразу же подоспел другой и атаковал с другой стороны, и в заключении, чтобы подоспел третий, нанеся ещё один удар оттуда, откуда не ждали. Вандегриф поднял Атея, посадил его на Грифу и дал в руки поводья.

– Господин… – заговорил парнишка, еле шевеля языком, как если бы он был пьян.

– А ну пошёл! – рявкнул рыцарь, и хлопнул коня по крупу. Затем он поднял меч над головой и снова прокричал боевой клич:

– Акир за Атарию!

Возле развалин в эти минуты шла ожесточённая битва. Пятеро всадников из середины колонны прорвались вперёд к яблоневому саду и жилищу жрецов. Там, с мечом наголо, их ждал Закич. Всадники заметили обороняющегося и на миг остановились. Один из них – усатый, в остроконечном латунном шлеме, подбитом мехом, скомандовал остальным прочесать все руины. Те мгновенно кинулись в разные стороны. Усатый помчал коня на Закича. Но на полпути перед ним вырос Ломпатри со щитом и мечом. Рыцарь стоял без доспеха – золотой медальон сиял поверх белой рубахи. Всадник не успел отвести коня, и тот налетел на рыцаря со всей своей прытью. Ломпатри только этого и ждал: он поднял щит и ударил им по коню, надеясь свалить животину. Но, то ли рыцарь вчера перебрал яблочного сидру, то ли годы лишили его ног былой стойкости: от столкновения Ломпатри откинуло на спину. Конь встал на дыбы прямо над рыцарем. Когда Ломпатри понял, что происходит, железные подковы уже летели ему в лицо. В последний миг рыцарь успел закрыться щитом. Удар! Звук раздался такой, будто старую иссохшую сосну сгибали-сгибали, а она возьми и лопни прямо посередине. Но то был лишь звук: добротная вещь, созданная лучшими мастерами Атарии, устояла, оставив на нарисованном белом единороге вмятины от копыт. Конь пошатнулся и Ломпатри вонзил свой меч прямо ему под локоть. Животное слегло, придавив усачу правую ногу. Рыцарь поднялся, еле сдерживая боль в левой руке, выкинул прочь щит и подошёл к поверженному врагу. Тот, придавленный конём, пытался дотянуться до своего меча, лежавшего совсем близко. Ломпатри сначала хотел пронзить разбойника своим мечом, и уже занёс клинок, но потом передумал. Он подобрал подржавевший меч врага и загнал его в плечо усачу по самую рукоять, пригвоздив павшего всадника к земле. Разбойник заорал во всё горло, но Ломпатри плевать хотел на эти воззвания о помощи: рыцарь уже направлялся в туман, туда, где кипела схватка крестьян и бандитов.