Текст книги "Нуониэль. Книга 1 (СИ)"

Автор книги: Алексей Мутовкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 20 страниц)

– Послание! – приказал Вандегриф, вытянув вперёд ладонь.

Ейко стал снимать с лапки свёрток.

– Вы башню спалили? – обратился Вандегриф к Молнезару и Елене, которые с любопытством ожидали чтения письма. Услышав вопрос, они опустили глаза и словно воды в рот набрали.

– Ну, хорошо! – мягко сказал Вандегриф и похлопал Молнезара по плечу. – Молодец, что не смолчал про голубя. Это может быть важно.

Черноволосый рыцарь взял маленький свёрток из рук Ейко и аккуратно развернул его. Вчитываясь в мелкий, неразборчивый почерк, он произнёс:

– Последнее письмо – ложь: Гвадемальда не видать. Единорог идёт в форт. При нём рыцарь и чернь.

Глянув на Ломпатри, Вандегриф нашёл его в том же состоянии, в котором рыцарь пребывал и до чтения записки. Владыка провинции Айну неподвижно стоял и глядел вдаль на пустой луг уже подёрнутый едва-заметными сумерками.

– Скоро стемнеет, и можно будет выступать, – сказал Закич, глядя вверх на небо, сквозь голые ветви берёз.

– Куда теперь выступать? – спросил Мот. – Откуда мы знаем, кому можно доверять? Этому парнишке, или тому, что говорил жрец?

– Уважаемый жрец сказал неправду! – продолжал настаивать на своём Ейко.

Крепким подзатыльником Вандегриф осёк юнца: рыцарю уже опостыло, что тот беспрерывно твердит о лжи Наимира. Затем, подойдя к Ломпатри, черноволосый рыцарь спросил у предводителя, что им теперь делать. Но Белый Единорог продолжал молча смотреть вперёд. Сначала Вандегриф подумал, что там, на лугу, что-то есть, и сам начал рассматривать открытое пространство, но скоро стало понятно, что Ломпатри просто находится в каком-то оцепенении, в плену своих воспоминаний и дум. Черноволосому рыцарю оставалось надеяться, что размышлял их командир об этой записке в форт, а не о своей горькой доле, как он обычно делал, после кружки-другой браги. Как бы там ни было, Вандегриф решил перестраховаться и сам начал обдумывать план действий. Рыцарь собрал всех у костра, где Лорни всё ещё колдовал над отваром из Идэминеля. Снова с надеждой взглянув на Ломпатри, Вандегриф понял, что помощи от опытного воеводы сейчас не будет.

– Такое бывает на войне, – начал черноволосый рыцарь, слегка переживая за то, что люди не послушаются его так, как слушались опытного лидера Ломпатри. – Навой не даст соврать. Часто сведения о противнике приходят от разных гонцов, и ещё чаще эти сведения противоречат друг другу. Один говорит, что врагов сто человек, а другой сообщает, что тысяча. А затем появляется третий, и сообщает, что враг – это тысяча всадников и сотня лучников. Если такое происходит, то стоит опасаться подобного врага. Но не потому, что у него много войск: в таких ситуациях понятно, что враг сражается сведениями, а значит, он мудр и хитёр. Очевидно – разбойники хотят сбить нас с пути.

– Если так, то чему же верить? – спросил обеспокоенный Мот. – Парнишка твердит одно, Наимир – другое. А мы сидим в глуши и не знаем, что теперь делать!

– Первое, что надо сделать – не суетиться, – ответил Навой. – А ещё, хорошо бы выяснить, кто говорит правду, а кто нет.

– Это в данной ситуации самое сложное, – снова заговорил Вандегриф. – Придётся вернуться в самое начало и хорошенько подумать. А начать надо будет с того, что ваш, будь он неладен, староста, мутил воду с разбойниками задолго до того, как объявился господин Ломпатри.

– Вот те на! – рассмеялся Лорни, протиравший баночки из-под чернил, куда собирался разлить отвар из волшебного цветка. – Сам старик вась-васькался с отребьем, а голову открутить за предательство мне хотели! Господин рыцарь, вы не расскажете охотливому до новостей скитальцу, как именно степковые хотели старосту Бедагоста наказать?

– А это к делу не относится, – буркнул молодой Молнезар, который был уже на грани; столько переживаний и столько сомнений в том, что происходит, ещё никогда не случалось в его жизни.

– Ошибаешься, мой маленький друг, – вступил в разговор Закич. – Если кто-то говорит неправду, то к делу относится всё. Этому старому деду из Степков не сделали абсолютно ничего. Да и что с ним сделаешь! Он и сам рассыплется в ближайшее время; пусть уж доживает свой век. Тем более, старик поступил верно – если бы он стал противиться во время переговоров с разбойниками, они бы вырезали всю деревню. Моё мнение такое: староста хоть и глуп, слаб и с заскоком, но честен.

– Хорошо, дело не в старосте, – заключил Вандегриф. Но вернёмся к жрецу и его парнишке. Наимир пишет: «Единорог идёт в форт». Это значит, что в предыдущих письмах тоже говорилось о рыцаре Ломпатри. Иначе, никто бы не понял, что значит «Единорог». Если бы это был первый раз, когда Наимир пишет о рыцаре Ломпатри, он написал бы полное прозвище «Белый Единорог», или же полное имя «Ломпатри Сельвадо, владыка провинции Айну». Вопрос – с каких пор в форте знают о господине Ломпатри?

– Господин Вандегриф, – робко заговорил Воська, – позвольте заметить, что господин Ломпатри каждый вечер выставляет рядом с палаткой свой стяг, который в здешний просторных краях видать за версту.

– Тогда Наимир, когда увидел Ломпатри в первый раз, уже знал о его прибытии в Дербены, – сказал Вандегриф. – Выходит, жрец притворялся.

– Вернее, лгал, – поправил Закич.

– Жрецы не лгут! – буркнул Вандегриф.

– Твоя вера в праведность этих зазнаек, воистину безгранична! – сказал Закич.

– Должна быть причина. Он не мог врать, потому что хотел. Его заставили. Или же он вовсе не врёт. Возможно, он сказал правду. А этот слуга, – и Вандегриф указал на Ейко, – обычный пластун.

– Я нет, – замотал головой Ейко, который не смог повторить этого странного для него слова «пластун». – Я не тот. Я слуга уважаемого Наимира. Но я говорю только правду.

– А что если ты утёк от руин храма и связался со своими дружками-бандитами? – продолжал Вандегриф, медленно приближаясь к Ейко, который от страха перед фигурой рыцаря, пятился назад и мотал головой на всякое слово против себя. – Затем они написали эту записку. Потом ты выследил нас и выкинул весь этот фокус с голубем. И зачем тебе всё это делать? Ну конечно! Чтобы заманить нас в штольни. То-то ты так распереживался, когда в первый раз увидел господина Ломпатри! За голову Ломпатри – убийцы вирфалийского рыцаря – кого-то из бандитов ожидало бы помилование и тяжёленькая мошна золотых. Ну а тебе? Тебе достаточно насолить своему хозяину жрецу, которого ты явно терпеть не можешь.

Тут Ейко, пятившийся перед Вандегрифом, упёрся в старую берёзу. Душа паренька ушла в пятки, когда громила рыцарь встал к нему вплотную и злобно посмотрел в глаза.

– Хорошо, – хлопнув в ладоши, сказал Закич, который тоже начал опасаться, что Вандегриф сейчас разорвёт этого парня. – По этому разумению выходит, что детки всё же в форте, а не в штольнях. То есть, мы пришли к тому, откуда начали.

– А давайте отпилим этому предателю ногу, – злобно проговорил сквозь зубы Вандегриф, пожирая взглядом Ейко, который чуть не плакал от страха. – И он всё нам скажет!

– Не надо никому отпиливать ноги! – сказал Закич, вскочив.

– Они забрали мою жену! – закричал Молнезар. – Отпилим ему обе ноги! Мы должны знать, куда нам идти! Сколько можно ждать!

Вандегриф схватил Ейко за горло. Навой достал свой боевой топор. Тут даже Лорни, поглощённый своим отваром, оторопел и, открыв рот, стал наблюдать за происходящим, позабыв про бурлящий котелок, крышка на котором уже позвякивала от вырывающегося из-под неё пара.

Мот и Молнезар приблизились к Ейко и взяли его за руки. Воська, предвидя то ужасное, что вот-вот должно случиться, выпучил глаза и закрыл ладонью рот, как обычно делают женщины, когда роняют на пол тарелку.

– Отлично же ты придумал, рыцарь! – крикнул Закич весёлым голосом, хотя внутри, ему было совершенно не до смеха. – Тебе не понравилось, что паренёк оскорбил твоих любимых жрецов, и ты подговорил крестьян отрезать парню ноги, оставив тут на съеденье волкам. Ведь тут водятся волки, так?

– Ещё как, – ответил ему Лорни.

– Что значит подговорил? Не забывайся, коневод! – сказал Вандегриф, поворачиваясь к Закичу.

Тут нуониэль повернулся к Воське и стал жестами что-то показывать и объяснять.

– И то верно! – сказал, через мгновение Воська. – Вот даже господин нуониэль заметил, что мы уже спорим не о том, куда идти, а о том, кому верить – жрецу, который много ведает или слуге, который ничего не знает.

– Это самый распространённый спор в Троецарствии, – заявил Лорни, совсем забыв про свой отвар и тоже переживавший, что сейчас невинному слуге оттяпают обе ноги. – На чьей ты стороне: на стороне жрецов, которые говорят, что ничего не знают и постоянно что-то узнают, или же ты на стороне магов, которые говорят, что знают всё, но ничего не пытаются выяснить?

– Вот только не сходится! – сказал Вандегриф. – Парнишка этот – вовсе не маг, а холоп, предавший своего хозяина.

– Он похож на мага! – вступился за парня Лорни. – Так же как маги верят в чудеса, этот Ейко верит в рыцарей. Он считает таких как вы – лучшим, что может быть на свете. Посмотрите на него! Неужели вы думаете, что этот простак осмелился бы выступить против ваших сияющих доспехов! По мне, так этот бедолага всего лишь пытался выслужиться перед господином Ломпатри и вами, господин Вандегриф.

– Я, правда, очень люблю рыцарей, – захныкал Ейко. – Я, правда, не вру!

В этот момент раздался злобный и противный хохот, глубокий и полный ненависти. Отвратительный звук, гаже которого сложно вообразить. Это злорадствовал Акош, привязанный к дереву между костром и тем местом, где оставили лошадей. Смех пленного привлёк всеобщее внимание.

– Недоделанный скиталец, – хриплым голосом, начал Акош. – имеет наглость советовать атарийскому рыцарю, как поступать с предателем! Хотя доказать свои собственные слова тебе нечем!

– Опять меня подозревать во всяком! – озлобился Лорни на привязанного к берёзе Акоша.

– Мы не подозреваем, а сомневаемся, – сказал Навой, и подошёл к Лорни, похлопывая себя по ноге топориком. – Главное правило рыцарей-воевод – сомневаться во всём. Ты десять лет шастаешь по лесам кишащим бандитами. Мы не знаем, можно ли тебе доверять.

– Можно ли мне доверять? – удивился Лорни. – Я занимался своими делами, а вы пришли и втянули меня в ваши поиски! Я согласился помочь только потому, что мы земляки. И ещё, потому что я не одобряю все эти разбойничьи налёты на простых людей, грабёж и безвластие.

– Именно поэтому ты так любезно принимаешь шайку бандитов у себя в землянке, – засмеялся Акош, припомнив Лорни его собственные слова.

– Ах так! – разозлился Лорни. – Тогда подумай своими солдатскими мозгами, Навой, кто знал о том, что этот ваш великий Единорог в Дербенах! Об этом знали только его коневод со слугою, пара наших степковых и вот этот черныш.

Лорни указал пальцем на Вандегрифа.

– Ты, холоп, заката не увидишь! – сказал Вандегриф и, достав мизерикорд, пошёл к Лорни.

Акош залился хриплым смехом:

– Обрубить этому скитальцу руки до культяшек! – сопел он сквозь хохот. – Я этого пройдоху знаю! Его не трогали, а он – раз – и к рыцарям перебежал!

Лорни хотел подбежать к Акошу и растерзать его, но тут, не пойми откуда, возле пленного оказался Ломпатри. Лорни, Вандегриф, Навой и все остальные замерли. Главарь бандитов злобно глянул на рыцаря.

– Пригрел ты у себя на груди гадюк! – сказал ему Акош. – Скиталец и рыцарь сдадут тебя, а потом перегрызут глотки за полученное золото.

Ломпатри с размаху врезал по челюсти Акоша своим крепким рыцарским кулаком. Звук раздался такой, будто дровосек, мощным ударом топора попытался расколоть тугую вязовую чурку, но не смог.

– Солдат Навой, ты не прав, – сказал Ломпатри тем своим спокойным голосом, которым он всегда говорил в самых неспокойных ситуациях. – Главное правило рыцаря-воеводы заключается вовсе не в том, чтобы сомневаться во всём. Главное правило рыцаря – верить своему брату рыцарю. Ибо честь обязывает ему говорить правду и действовать открыто. А если рыцарь поступил не по чести и обманул тебя, завёл в западню, то можешь даже не сражаться, а умирать со спокойной совестью; ибо в мире, где нет чести и жить незачем. Должен сказать, Акош, что твой хозяин умён. Он знает, что дом, расколотый изнутри, не устоит. Вот он и попытался расколоть наш отряд. Только хозяин твой, как и жрец Наимир, плохо знает рыцарей.

Ломпатри повернулся к своему отряду. В сумерках лица лишились своих черт и походили одно на другое. Только пламя догорающего костра иногда выхватывало из темноты знакомые линии бровей или определённые впадины скул.

– Ты, Лорни, думаешь, что господин Вандегриф лукавит, – продолжил Ломпатри. – Господин Вандегриф предполагает, что лукавит слуга жреца. Солдат, хватаясь за свой топор, явно даёт понять всем, что ты Лорни, таишь кинжал за пазухой. Но дайте я расскажу вам кое-что о чести и благородстве. Господин Вандегриф отправился на край света, во всеми забытую провинцию Дербены, потому что получил приказ, который он – рыцарь – не мог выполнить: доставить мою голову своему сюзерену. Но судьба всё же свела нас вместе. Рыцарская честь – основа Троецарствия. Даже, несмотря на ту глупую войну. Сейчас мы с господином Вандегрифом идём плечом к плечу, чтобы вытащить из разбойничьих лап ваших детей. А господин нуониэль? Он не рыцарь. Но любой, кто посмотрит на него, увидит перед собою благородное существо. Господин нуониэль не помнит, кто он и как оказался в наших краях. Но знает, что даже если останется в живых после нашего похода, всё равно будет казнён. И он не бежит. Он не бросает наш отряд. Он помнит своё благородство. Куда нам теперь идти? Это важно, да. Но гораздо важнее помнить, кто мы такие. Помнить, что мы отряд. Что каждый из нас может положиться на товарища. Мы должны помнить, что те, кто рядом с нами, рассчитывают на нас. Что когда станет совсем плохо, мы не опустим оружия, и будем биться. Если мы – просто кучка людей – мы погибнем. А если мы сейчас все заткнёмся, спрячем оружие и начнём думать не по отдельности, а вместе, как отряд – то ни один волшебник или великий властелин не сокрушит нас.

Вандегриф вздохнул и спрятал свой мизерикорд за пояс. Навой молча выкинул топор в общую кучу оружия, лежавшую у костра. Повисла тишина, в которой дребезжание крышки на котелке снова дало о себе знать. Лорни всплеснул руками и побежал снимать отвар с огня. Воська кинулся помогать скитальцу.

– Мы можем тут каждому по ноге отрезать, но где дети, не узнаем, – продолжил Ломпатри.

– Что же нам, разделиться? – спросил Мот.

– Отряд, отец! Отряд! Не забывай, – повторил Ломпатри.

Лорни заполнил одну баночку из-под чернил своим отваром и отдал остальные Воське, чтобы тот всё доделал.

– Вообще-то, – сказал Лорни, подавая тёплую бутылочку нуониэлю, – мы могли бы выяснить некоторые детали. Видите ли, дети могут быть либо в форте, либо в селении возле Скола, где устроили штольни. Есть место в горах, откуда можно увидеть форт. Но также оттуда можно увидеть, что происходит возле штолен. Оттуда видать и то и другое.

– Милейший, судя по картам, от гор до Скола два или три дня пути! – сказал Вандегриф. – Что там можно увидеть?

Лорни склонился перед сидящим у костра нуониэлем и показал жестами, что, если выпить отвар, речь вернётся.

– Всё верно, но есть один способ, – сказал он, обращаясь снова к Ломпатри. Лорни поднял с земли свою сумку и достал оттуда книгу звездочёта. – С помощью этого, вы сможете увидеть и форт и штольни, не сходя с места.

Закич подошёл к Лорни, взял у него из рук книгу и стал листать. Он повернул книгу к костру, чтобы пламя осветило страницы в наступающей темноте. Остановившись на странице с изображением какого-то устройства, Закич глянул на Лорни.

– Он сделал его на самом деле? – спросил коневод. – Он смастерил рабочий дальнозор?

– Я думаю, что смогу сделать так, чтобы всё это снова заработало, – ответил Лорни.

– Он не врёт, – уверенно заявил Закич, закрывая книгу и передавая её обратно скитальцу. – Звездочёт Мирафим действительно знал, как видеть то, что находится за много дней пути. Он писал об этом. Это возможно!

– Сколько туда добираться? – спросил Ломпатри.

– Если сейчас выступим, завтра к ночи поспеем, – ответил скиталец.

– В таком случае, в путь! – сказал рыцарь. – Но всё делаем тихо – возможно, нас до сих пор никто не обнаружил.

Только Ломпатри произнёс это, как нуониэль закашлял. В руках сказочное существо держало пустую бутылочку из-под отвара. Нуониэль кашлял всё громче и громче, скрючиваясь к самой земле. Лорни и Закич подскочили к нему, стали бить по спине, чтобы кашель прошёл и поддерживать, чтобы тот не свалился в костёр. Наконец, кашель отступил. Сам нуониэль выпрямился, взглянул на Ломпатри влажными от слёз глазами и глубоко вздохнул. С этим вздохом он издал и звук, которого раньше никто не слышал. Сам нуониэль, услышав своё дыхание, заулыбался, а потом и засмеялся в голос. Он залился добрым и счастливым смехом, заражая своей радостью остальных. Похоже, отвар из идэминеля помог: голос вернулся к сказочному существу. На мгновение все даже позабыли о скрытности своего предприятия. Но вот нуониэль перестал смеяться, продолжая лишь вдыхать и выдыхать воздух.

– Не переживай, – успокоил его Лорни, хлопая по плечу. – Завтра выпьешь ещё одну порцию, и голос вернётся на подольше. Успеешь не только порадоваться, но и нам пару слов сказать. А пока больше отвара не пей. Много – вредно! Лечение дело неспешное.

– Это он верно говорит, – согласился Закич. – А сколько отвара-то?

Воська сложил шесть полных бутылочек с отваром в наплечную сумку и передал всё это нуониэлю. Взяв у сказочного существа пустую бутылочку, он заполнил и её, положив к остальным.

– Нашёл бы больше ископыти, я бы тебе отвару сделал столько – на всю зиму бы хватило! Но теперь уже не сыщешь ничего. Будущим годом насобирай, и я тебе сварю хоть сколько! – сказал Лорни, всё хлопая по плечу нуониэля, который сидел и счастливый, что речь к нему возвращается и огорчённый, что так и не успел сказать ни слова.

Спешно стали сниматься с места. К тому времени, как над Дербенами нависла мгла, путники уже выступали на луг. Впереди их ждала переправа, потом всхолмье, а дальше горные тропы, усыпанные острыми камнями. На лугу гулял холодный ветер. Мокрая трава неприятно холодила ноги сквозь сапоги и штаны. Кони двигались вяло, часто путаясь в длинных, увядших травах. Небо, весь день затянутое серыми тучами, теперь то там, то тут, глядело на отряд чёрными дырами, где горели голубые звёзды. Через эти дыры на луг падал блеклый свет луны, которая взошла где-то там, за серыми тучами. Иногда свет луны попадал прямо на отряд, заставляя сиять их влажные одежды.

Шли парами. Первыми, чуть впереди от остальных, восседали на своих конях Навой и Мот. За ними, Еленя и Молнезар. Скитальца Лорни посадили на одну лошадь с парнишкой Молнезаром. Потом шли Воська и Закич, который вёл за поводья лошадь Акоша. За спиной главаря бандитской шайки пристроили слугу Ейко. В паре с ними следовал нуониэль. Заключали строй рыцари.

– Возможно ли доверять этому Ейко полностью? – тихо спросил Вандегриф у своего друга.

– Если учесть, что вы, господин, рассуждаете об этом после того, как всё решено, то у вас есть своё разумение на этот счёт, – ответил Ломпатри.

– Вы правы, господин, я считаю, что этот юнец бесконечно обожает вас. Его светлые глаза горят огнём служения, а все его помыслы выглядят чистыми. То, на что он решился, покинув своего хозяина – это ли не самопожертвование во имя того, в кого веришь?

– Ваша любовь к простолюдинам сравнима с вашим обожанием жрецов. Этот парень, всего лишь сбежавший слуга. Что значит его жизнь, в сравнении с жизнью рыцаря? Предположим, всё, что он говорит – правда. Тогда выходит, что он поступил в высшей степени разумно, кинувшись вслед за нашим отрядом с известием, что нас хотят заманить в ловушку. Это мудрое, расчётливое решение. А там, где есть расчёт, может ли быть благородный порыв и самопожертвование? Вспомните войну – там самопожертвование и расчёт всегда под разными флагами. На войне принципам не место. Принципы проигрывают, расчёт берёт верх.

– Но он, возможно, спас вашу жизнь, господин Ломпатри.

– Вы хотите умножить его заслуги не потому что вам видимо то, что не вижу я. В вас говорят ваши убеждения.

– Разве худо убеждение в том, что крестьяне имеют право владеть землёй наряду с благородными?

– Не возьмусь судить, друг мой. Замечу лишь, что там, где дружба и убеждения оказываются на разных чашах весов, перевешивают всегда убеждения.

– В этом вы меня не убедите, друг мой.

– Эх, господин Вандегриф, – вздохнул Ломпатри, – Я сам хотел бы ошибаться. Но в Троецарствии не все рыцари.

– Однако к скитальцу вы напротив проявили не дюжее гостеприимство, – заметил Вандегриф. – А по мне, так этот парень куда опаснее, чем кажется.

– Вертепы! – донёсся откуда-то спереди голос Навоя.

Путники осадили коней. Вандегриф, объехав строй, поравнялся с Навоем, чтобы выяснить, что же произошло. Когда он остановил своего верного Грифу, рыцарь увидел то, что заставило выругаться бывшего солдата. Они остановились там, где луг переходил в каменистый берег. Впереди раскинулась река Волчья во всей своей прыти. Холодные воды рябились от накатившего на пригорье ветра, вода журчала сильным холодным течением. Рябь блестела в свете лунных лучей, падающих сквозь бреши в плывущих по ветру тучах.

– Просто превосходно! – разведя руками, сказал Вандегриф.

– И так морозно, а тут ещё в воду лезть! – буркнул Акош, подкатив к берегу.

– А там что такое? – спросил Закич, указывая вправо.

В потёмках, путники различили странные силуэты, рыскающие у кромки воды.

– Волки! – тихо произнёс Лорни, но его услышали абсолютно все. В тот же миг кони забеспокоились.

– Это ты нас сюда завёл! – гневно произнёс Вандегриф, обнажая свой длинный меч. – Говорил я вам, господин Ломпатри, что этому плуту нельзя доверять! Нет тут броду!

Ломпатри хотел что-то ответить, но его конь резко дёрнулся, испугавшись мелькнувшего совсем близко волка. Этот зверь оказался не из маленьких: он мог бы вцепиться в ногу всаднику, не вставая на задние лапы. Беспокойство коней передалось и путникам. Навой обнажил топор, Воська подъехал ближе к своему хозяину, и стал возиться с рыцарским щитом.

– Какая прелесть! – сказал Мот голосом, полным отчаяния. Крестьянин смотрел не на волков, заметивших путников и снующих вокруг на расстоянии. Мот глядел в небеса, где сквозь тонкую пелену бегущих облаков виднелось тусклое сияние Гранёной Луны.

– Всем к воде! – командирским тоном прокричал Ломпатри. – Приготовиться к переправе!

Но было уже поздно: кони путников, испугавшиеся диких волков, обезумели от страха и не слушались своих наездников. Волки стали сновать всё ближе и ближе. Они рычали, норовили подобраться к коням и кого-нибудь съесть. Лошадь Закича встала на дыбы и скинула коневода на каменистый берег. Благо, Закич уже успел схватиться за своё копьё и теперь, лежал на холодных камнях, вцепившись в древко оружия. Только звери пока не спешили подходить к своей жертве; они всё ещё опасались коней и лишь делали нерешительные набеги, постепенно смелея.

Слуга Ейко, увидев упавшего Закича, слез с лошади и кинулся к нему. Он помог коневоду подняться, а затем стал швырять в темноту камни, надеясь отогнать хищников. Акош, оказавшись один на лошади, не преминул воспользоваться суматохой и рванул прочь от отряда. Но, не проскакав и нескольких метров, главарь бандитской шайки наткнулся на рычащих волков. Его конь встал на дыбы, и Акош рухнул наземь.

Затем случилась полная неразбериха. Кони сбрасывали ездоков и сбивались в кучу возле тех, кто ещё сидел верхом. Хищники подбирались ближе и ближе, начиная открыто бросаться на своих жертв. Ломпатри выкрикивал приказы, тщетно пытаясь наладить переправу. Во всём этом хаосе вдруг выделилась фигура Вандегрифа. Его верный конь Грифа заржал и стал гарцевать. Черноволосый рыцарь воздел к небесам сияющий меч и прокричал свой боевой клич:

– Акир за Атарию!

Затем он направил своего тяжёлого дэстрини во мглу, кишащую волками, и стал размахивать мечом. Рык и лай усилились. Но на фоне этого шума легко выделился звук, совмещающий в себе удар, скулёж одного из волков и хруст костей. Вандегриф снова появился из темноты. Он проскакал мимо разрозненного отряда, с окровавленным мечом, преследуемый теперь несколькими особо-крупными волками.

Ломпатри воспользовался отвлекающим манёвром своего товарища и погнал всех через реку. Но в седле остались только Навой и Мот. Крестьяне направили своих коней в воду, а остальные не знали, лезть им в холодную реку так или вначале садиться в седло.

Вандегриф, убивший к этому времени уже несколько волков, повёл своего коня в очередную атаку. Но, внезапно, под ноги Грифе выскочило сразу несколько хищников. Черноволосый рыцарь не удержался в седле и рухнул на спину. На него сразу же накинулись волки. Загнав в первого налетевшего на него зверя меч по самый эфес, Вандегриф остался без оружия: влажная от крови рукоять выскользнула из рук рыцаря. Быстро схватив мизерикорд, Вандегриф вонзил его в следующего волка, так и не успев подняться на ноги. Защищаясь от остальных тварей дёргающимся в предсмертной агонии волком, Вандегриф отбивался локтями и ногами, но хищников оказалось слишком много. Когда рыцарю в ногу вцепился зверь, Вандегриф заорал от боли так, что на мгновение отпугнул тех волков, что кружили вокруг. Именно в это мгновение пелена туч подёрнулась и в прорехе засияла Гранёная Луна. Сотни пар глаз лютых волков засияло по всему лугу от реки до березняка. Сотни пастей разом взвыли, оглушая растерявшихся путников. Последнее, что увидел Вандегриф – это как нуониэль прыгает на своего коня и мчится прочь от реки, в самую гущу сияющих волчьих глаз.

Глава 13 «Когда он всё вспомнит…»

Смешная эта штука – память. Меня не перестаёт мучить вопрос: отчего я дивлюсь тому, что у меня на голове вместо волос веточки, но не дивлюсь тому, что на голове Ломпатри вместо веточек волосы. Почему я помню, как ходить на двух ногах, но не помню, где я бывал до Дербен? Почему слова Ломпатри этим утром не тронули меня так, как могли бы тронуть? Ведь на самом деле, Ломпатри сообщил мне, что обменяет мою жизнь на свою, когда придёт время. Отчего я не сбежал? Зачем я продолжаю следовать за отрядом? У меня такой характер? Ведь у каждого из этих людей свой характер, и каждый из них следует за Ломпатри по своим собственным разумениям. Однако мне кажется, что почти каждый из тех, кто есть в отряде, с радостью отправился бы своей дорогой. Закич недолюбливает рыцаря, и говорит с ним, как с обычным крестьянином. Этот коневод наверняка жаждет путешествовать сам по себе. На первый взгляд может показаться, что Воська любит своего господина и служит ему верой и правдой. Всё же, если присмотреться, этот старый слуга тяготится службой. Походная жизнь даётся этому дряхлеющему человеку всё тяжелее и тяжелее. Скиталец Лорни с десяток лет мотался по лесам в поисках ответов на свои нелепые юношеские вопросы о правде жизни. Он и рад бы пойти своей дорогой, но вот своей дороги у него нет. Когда-то давным-давно этот Лорни сбился с пути и до сих пор ищет свою жизненную стезю. Но он ходит по кругу, мечась от крестьян к бандитам, а от бандитов к рыцарям. Слуга жрецов Ейко сходит с ума от одного слова «рыцарь». Естественно этот мальчик рано или поздно побежал бы за кем угодно, у кого на шее висит золотой рыцарский медальон. Нравится ли этому Ейко Белый Единорог? Конечно нравится, как понравился бы всякий иной рыцарь. Нет, слуга Ейко идёт не за Ломпатри, а за золотым медальоном. И готов поспорить, что если Ломпатри оставит свой медальон на земле и отправится дальше без этого рыцарского атрибута, бедный Ейко не последует за рыцарем. Парень сядет возле лежащего на земле золотого украшения, и будет сидеть подле него восхищаясь, покуда не умрёт с голоду. Можно подумать, что крестьяне следуют за Ломпатри, но это не так. Они идут за своими детьми. Не будет рыцаря, они продолжат свой путь. Почему я иду за Ломпатри? Знал бы я свой путь до Дербен, ответил бы на такой вопрос. А раз память подвела меня, то и смысла отвечать на такую ерунду нет. Убегающий из этой провинции рыцарь Гвадемальд предупреждал, что в Дербенах часто можно услышать странные вопросы, на которые нельзя дать ответы. Возможно, это один из подобных вопросов. Вандегриф? Этот черноволосый рыцарь много говорит о доблести, чести и преданности Белому Единорогу. Но так ли чисты его мотивы? Ведь, если копнуть глубже, предан Вандегриф не Ломпатри, а своим собственным идеалам. Своему пониманию добра и зла. Своей идее служению. И для этого неискушенного в благородстве мужа служение как таковое гораздо важнее того явного образа господина, которого преподносит ему жизнь. Однако, что ни говори, этот Вандегриф – славный парень. Может показаться, что я ему не нравлюсь, но это не так. Он боится меня, потому что я – сказочное существо. Во мне он видит отражение тех человеческих страхов, которыми пропитан каждый в этом Троецарствии. Моему сознанию хватило недели, чтобы увидеть эти страхи. Да и страхи эти в сущности следствия одного большого страха. Это страх воли. Я не помню, кто такие нуониэли и не могу сказать ничего о том, как мы воспринимаем мир и жизнь, но кое-что в происходящем вокруг сейчас, здесь – в мире людей – заставляет меня дивиться, задумываться и вопрошать о целесообразности принимаемых решений. Именно в страхе перед волей, размахом, открытостью пасуют эти удивительные существа люди. Каждую ночь, разбивая лагерь, они ставят палатку, чтобы спать в ней, а не под звёздами. Они застёгивают свои плащи, затрапезки и зипуны даже тогда, когда холодным ветром и не пахнет. Они хранят свои мечи в ножнах, которые скрывают клинок от эфеса до самого конца. Когда Воська сделал мне ножны из бересты, в голове у меня закралась мысль, что подобные ножны совершенно ничего не напоминают мне о прошлой жизни. И даже, несмотря на то, что среди обрывков памяти я отыскал тот, что сказал мне, будто нуониэли мастерят ножны для мечей из бересты – те ножны, что смастерил мне слуга рыцаря, не родили во мне никакого чувства чего-то тёплого, родного и знакомого. Возможно, нуониэли и делают ножны, но только не такие, которые скрывают весь клинок? Ведь только люди могут так бояться воли и открытости, что постоянно прячут себя и всё своё добро от жизни. Из разговоров, которые я услышал за время похода, мне стало ясно, что когда человек становится богатым и важным, он непременно строит себе большой и крепкий замок из камня и железа. Но почему же чем знатнее и богаче человек, тем толще стены, которыми он ограждает себя от жизни? И почему крестьяне, не имеющие ничего, так яро завидуют тем, кто может спрятаться от мира за каменными стенами? Черноволосый рыцарь Вандегриф гнушается не мною, а тем, что я не застёгиваю свой плащ, чтобы ветер обдувал меня, как можно больше. Он ненавидит моё равнодушие к проливному дождю, из-за которого все намокают и падают духом, ропща на небеса и худую долю. И каждый раз, когда я вынимаю меч, Вандегриф напрягает всё своё естество, чтобы только не испугаться возможного размаха и той воли, которую я могу вложить в своё оружие, направив его против тех, против кого посчитаю нужным.