Текст книги "Нуониэль. Книга 1 (СИ)"

Автор книги: Алексей Мутовкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)

Довольный своей толмачной работой Воська глянул на хозяина белого шатра и на своего господина. Но оба выглядели угрюмо, так что старый слуга расстроился. Гвадемальд опомнился и сказал:

– А вы трошки вспоминаете! Видите, господин Ломпатри, как полезно разговаривать с раненными и больными!

Нуониэль поднялся со стула и откланялся. Гвадемальд и Ломпатри отвесили ему ответные поклоны. Затем нуониэль вместе с Воськой покинули палатку.

– Удивительное существо! – сказал Гвадемальд, то ли разочаровавшись, то ли восхищаясь. – Берегите его, господин Ломпатри. Кто знает, может этому нуониэлю снова выпадет случай спасти вам жизнь.

В этих словах старого рыцаря не было ничего необычного, но Ломпатри понял, что именно хотел сказать Гвадемальд этим «выпадет случай спасти жизнь».

– Этого я не отрицаю, – ответил Ломпатри.

– Тогда, вы могли бы отправиться ко двору Девандина вместе со мною. Нуониэль и моя скромная протекция могли бы совершить то чудо, которое я бы не побоялся снова назвать спасением вашей жизни.

– Для меня великая честь получить вашу протекцию, господин Гвадемальд. Я не верю в сказки и в сказочных существ. В том смысле, что я не верю, будто бы они столь же люди, как и мы с вами. Но всё же, боюсь, данная щекотливая ситуация вновь и вновь приводит меня к размышлениям о чести, достоинстве и благородстве.

– Щекотливая, – повторил Гвадемальд это слово, на котором Ломпатри сделал такой акцент. – И правда. В виду этого, – он похлопал себя по кошельку, куда положил кусок пергамента с всеобщим приветствием, – действительно стоит подойти к этому со всей серьёзностью. Я уверен, что даже если бы вы сдали нуониэля для казни, скажем так, в дополнение к тому, что сожалеете об этом случае с убийством господина Гастии, ваша честь осталась бы незапятнанной, ибо её сияние не способна затмить даже сама Гранёная Луна, будь она неладна. Но, если у вас ещё остались силы терпеть тяготы дорожной жизни – будь по-вашему. Обдумайте эту щекотливую ситуацию.

Время разговоров подходило к концу. Рыцари простились, заключив друг друга в крепкие объятия.

– Я вернусь в Дербены. И довольно скоро, – сказал рыцарь птицы Сирин.

– Если нашим путям суждено будет вновь пересечься, я буду рад, – ответил Ломпатри. – Короли – королями, а дружба – дружбой!

– Раз вы так говорите, – хитро улыбаясь, начала Гвадемальд, – я бы не преминул нынче испробовать вашей баньки.

– Воська! – сразу же окликнул Ломпатри своего слугу. Тот, сразу же откланялся и метнулся прочь подготавливать баню к приходу высокого гостя.

– Эх, удал, старичок у вас, господин Ломпатри! – засмеялся рыцарь птицы Сирин. – И как он только понимает ваше сказочное существо без единого слова?

Утром следующего дня, выйдя из своей палатки, рыцарь Ломпатри увидел, что лагеря, стоявшего здесь ещё ночью, будто и не бывало. Вместо него на лугу стояли готовые отправиться в путь воины. Их командир-рыцарь Гвадемальд, облачённый в своё рваньё, прыгнул в седло и подкатил к Ломпатри, глаза которого ещё не привыкли к яркому утреннему свету.

– Ломпатри, – тихонько обратился к нему Гвадемальд, так, чтобы никто больше их не услышал. – Пойдёшь на полночь по Стольному Волоку и вскоре выйдешь к развилке. Бери вправо и к следующему дню снова окажешься на распутье. Там тоже выбирай стезю, ведущую направо. Всё время иди направо. Через ещё три дня окажешься в долине. Она выведет тебя в Амелинскую пущу. Там кругом болота, но у твоего спутника дельные карты – вы не заплутаете и, надеюсь не потонете. Или иди так, или обратно в наш стольный град тем щекотливым путём, о котором мы толковали давеча. Другого не дано.

Он пришпорил своего коня, но через миг снова осадил его и глянул на Ломпатри.

– Если же вздумаете идти иным путём, господин, – продолжил Гвадемальд уже громко, – пеняйте на себя. К Сколу советую не приближаться. В форт на перевале тоже не стоить ходить. Тот, кто им руководит – мой и ничей больше. Деревни обходите стороной. Настоящее проклятье Скола – это не разбойничьи набеги. Этой провинцией правит либо безумие, либо волшебство. Упаси вас свет разговаривать с местными жителями. Их рассудок блуждает в лабиринте. Будете с ними общаться – окажетесь там же. Зараза расползается по этой земле, как мыши по кладовой, где нет котов. Если же встречи с местными не избежать, не вздумайте отвечать на их вопросы. Они не имеют смысла.

– Как вопросы могут свести с ума? – спросил Ломпатри.

Гвадемальд не ответил. Он пристально всмотрелся в лицо Ломпатри, будто бы искал в нём признаки какой-то болезни. Отвернувшись, он снова ударил коня по бокам. Его дряхлая кобыла трусцой побежала по едва-заметному волоку, прочь из ненавистных Дербен.

Войско Гвадемальда загремело железом доспехов и заскрипело колёсами тяжёлых обозов. Толпа стала медленно вытягиваться в длинную череду людей, следующую за своим господином. Безмолвно, опустив головы, люди зашагали прочь, оставляя красную палатку на растерзание холодному осеннему ветру.

– Неужели вопросы могут свести человека с ума? – спросил Ломпатри неизвестно кого, глядя на тёмные спины уходящих воинов. – Разве в этом есть хоть какой-то смысл?

Ломпатри с некоторое время думал об этом, но потом, усилием воли, отбросил странные мысли. Никто и ничто не завладеет его рассудком. А нуониэль никогда не вспомнит того, что случилось несколько недель назад.

Перед тем, как вылить на себя традиционный утренний ушат холодной воды, Ломпатри последний раз глянул на вереницу удаляющихся людей. «Караван гробов», – подумал Ломпатри, и направился к своей скрипучей повозке.

Глава 5 «Именем короля»

Пятеро крестьян ползали на карачках по холодной земле, и что-то выискивали среди мшистых кочек. Они аккуратно опускали колени в серый мох, проверяли, во что упираются их локти, перебирали пальцами тугой лишайник и всматривались в землю столь пристально, что даже не заметили скрипучей телеги, подкатившей совсем близко.

Перед путниками раскинулся обычный дербенский вид. Деревенька, рассыпавшая косые хатки на седом холме прямо за ползающими крестьянами, навивала уныние: домишки обветшали, плетни завалились, грядки скрыл зачахший пырей. Крайние срубы осели в землю по самые крыши. Были и пожарища, заставляющие своими чёрными пятнами представлять огонь, ужас, хаос и слёзы. Белые печи, очищенные дождём от гари, как кости сияли на солнце посреди чернеющих обломков прерванной жизни.

Откуда-то появился пастушок в драной рубахе и потёртых лаптях. На голове у него сидела невероятных размеров шляпа из соломы. За собой он вёл корову с торчащими во все стороны костьми и вспучившимся от голода брюхом. Увидев путников, пастушок будто в землю врос. Глядел он на незваных гостей такими пустыми глазами, что казалось, у его коровы во взгляде больше мысли, чем у него самого. Ломпатри и Закич, как обычно, ехали верхом. За ними шли две вьючные лошади и ещё одна, что тянула телегу. Там, среди скарба, расположились Воська и Нуониэль. Все путники устали от холодного ветра и косого солнца, ползущего над горизонтом, и готового вот-вот скрыться за далёкой горной грядой. От земли тянуло предвечерней прохладой. Ноги в стременах мёрзли, а плечи под косыми солнечными лучами покрывались испариной.

Пастушок бросил свою корову и побежал с дороги на луг, где пятеро ползали на карачках в непонятных поисках. Он коснулся одного из крестьян и указал на путников. Уже через миг все крестьяне поднялись с колен и вперили взоры в столь дивное диво: изгнанный рыцарь, его коневод, старый слуга и ветковолосый попутчик.

Некоторое время обе компании, крестьяне и путники, стояли и глядели друг на друга.

– Это простой народ, – сказал Закич рыцарю. – Чтобы здесь сладить, нужны особые дарования.

Закич выкатил вперёд и, подняв руку, крикнул селянам:

– Сил в помощь!

Те не ответили. Один из них шепнул что-то пастушку, и тот рванул вверх по холму в деревню. Остальные тихонько попятились назад, готовые в любую секунду засверкать пятками.

– Стой уже! – осадил рыцарь Закича. – Твоими дарованиями только посадным девкам головы кружить. Воська, пойди ты.

Воська спрыгнул с телеги и босиком засеменил по острой траве к крестьянам, тихонько отступавшим к деревне. Вероятно, приняв старого слугу за такого же простолюдина как и они, деревенские замешкали и решили всё же дождаться посланника. Несколько минут они толковали. Слуга рыцаря чесал затылок, пожимал плечами и махал в сторону телеги. Тот с кем он вёл беседу, поглаживал бороду и лоб, указывал куда-то далеко на север, потом на юг. Вскоре, на холме появились ещё люди. Они глядели вниз прячась за домами, редкими деревьями и уже потерявшими листву кустами смородины. Переговорщик от крестьян вдруг стал оглядываться по сторонам, как будто бы высматривая кого-то. Заметив пастушка, который оставил корову в поле, а сам стоял теперь наверху на холме у одной из сгоревших хат, крестьянин-бородач выругался. Пастушок спешно спустился к бородачу и получил от того затрещину. Переговорщик отчитал мальца за то, что тот оставил корову без присмотру. Пришлось пастушку отправиться за животным. А Воська перекинулся с крестьянином-бородачом ещё парой слов и засеменил обратно к своему хозяину. Крестьяне же поспешили обратно на холм в деревню.

– Не серчайте, господин, – сказал подбежавший к телеге слуга, тяжело дыша, – простые люди, пугливые. Много бед вытерпели. Не знают, как встречать господ надобно. Растолковал я, что к чему и теперь всё будет в порядке. Поедемте в деревню. Только вы уж с них не взыщите.

– Иметь пункт назначения – это, конечно, хорошо, – сказал Закич, как они тронулись. – Но вот зачем мы здесь?

– Припасов раздобудем, – нехотя ответил Ломпатри.

– Раздобудем или купим? – с подозрением спросил Закич.

– Пошути мне тут, коневод, – нахмурился рыцарь.

– Значит купим! Стало быть, золото у нас есть! А я думал и нету вовсе. Жалования-то уже сколько не получал. Али хищный Сирин дал? – спросил Закич, имея в виду рыцаря Гвадемальда.

– А вот возьму и продам медальон, – странно щурясь одним глазом, сказал Ломпатри.

– Медальон? – удивился коневод, и повернулся к лежащему на телеге нуониэлю. – Слыхал, зверушка! Сподобился! В конец изголодал, господин багородненький! Погоди, Ломпатри, ты что – серьёзно? Да я всё то жалование, что ты мне задолжал, готов на кон поставить против того, что ни в жизни не продашь! Молви! Как воды в рот набрал!

Путники въехали в деревню под пристальными взорами любопытных жителей, высыпавших на улицы, глядящих из окон и прячущихся за срубами. Отсюда, сверху, Дербены выглядели более живописно, нежели с луга у подножья холма. А над темнеющей полоской леса на севере, возвышались сизые скалы странной формы. Они совершенно не походили на те далёкие серые вершины, видневшиеся ещё дальше. То был Дербенский Скол. Сколько до него дней пути, ни Ломпатри, ни Воська, ни Закич прикинуть не смогли. Да и сейчас, среди всех этих незнакомых крестьян, далёкий Скол всё ещё казался небылицей, а не чем-то настоящим, имеющим какое-то существенное значение.

В отличие от своих спутников, Ломпатри нисколько не страшился местных. Воська и Закич старались держаться спокойно, но в глубине души им было не по себе. Напутствие Гвадемальда, которое тот дал перед самым отъездом, не давало покоя. Вопросы, сводящие людей с ума, казались коневоду и слуге сродни волшебству, которое нельзя понять простым смертным, но которое столь могущественное, что не подчиняется никаким законам этого мира, в том числе и законам добра и зла. Если на поле перед деревней это волшебство ещё казалось чем-то нереальным, то теперь, въезжая в страшное, обезображенное пожарищами поселение, голос рыцаря Гвадемальда в головах путников повторял своё зловещее напутствие вновь и вновь. А сами слова его приобретали почти что живой смысл, встающий в воображении мрачным чудовищем, тянущим из древней бездны свои противные щупальца. В такой гнетущей атмосфере скалы, рухнувшие с небес и видневшиеся теперь над далёким лесом, не выглядели чем-то зловещим, а оставались просто бездушными камнями.

В том, что Ломпатри не возьмёт два раза вправо и не покинет провинцию, Закич и Воська не сомневались. Лёгкой жизни с этим господином они уже не ждали. Ведь сам рыцарь к прощальным словам Гвадемальда отнёсся как к суеверию моряка, слишком долго бороздившего неспокойные воды Сарварского моря. По разумению Ломпатри, Гвадемальд всего лишь устал. Тяготы походной жизни и постоянное беспокойство за умирающих людей долгое время вели его разум тропой отчаяния и тьмы. Неудивительно, что во всём он стал замечать волшебство, проклятие и безысходность. Эти жалкие, напуганные оборванцы вызывали у Ломпатри только неприязнь. Он мог часами сострадать лишениям Гвадемальда, которые тот терпел по вине разгула войны и беззакония. Сочувствовать же черни изгнанный рыцарь и не думал. Для него эти люди – не больше чем дождевые черви, выползающие после летнего дождя на мощёные дороги в его фамильном замке. По крайней мере, смотрел он на них именно так.

Путники остановились возле колодца, вырытого посередине деревни.

– Баа, – ахнул Воська, спрыгивая с телеги, – Экий умник студенец выкопал на холме!

Местные стали тихонько приближаться к путникам – их любопытство наконец-то победило страх.

– А вот живал у нас такой, – сказал тот, с которым Воська говорил на лугу. – Из смышлёных. Всё Учением интересовался. Он и наказал тут рыть.

– Вот так местечко! – спешиваясь, заметил Закич. – Есть свой собственный мудрец! Постойте, а не тот ли это…

– Помер, – прервал его крестьянин. – Одна хата осталась.

– А как, бишь, его звали? Уж не… – снова заговорил Закич, но на этот раз его прервал Воська.

– Добрый люд! – заорал вдруг старый слуга, чуть не сорвав голос. – Позвольте представить вам моего господина, благородного рыцаря Ломпатри Сельвадо, подданного атарийского короля Хорада и владыку провинции Айну. Мы надеемся на ваше гостеприимство и обещаем, что не побеспокоим вас, и что всё будет в порядке.

По толпе пошли шептания. Люди приближались к путникам всё ближе и ближе и смотрели вовсе не на Ломпатри. Предметом их тихих пересудов стал сидящий на телеге нуониэль и его непокрытая голова. Любопытнее всех оказался малыш в толстой валяной шапке и в огромных лаптях, наверное, перешедших в наследство от старшего брата или от отца. Парнишка, сам не зная как, стоял уже прямо перед нуониэлем и глядел на его желтеющие лиственные веточки. Нуониэль мило улыбался малышу в ответ. Тот хихикал и поглядывал то на нуониэля, то на мать, стоящую с остальными жителями.

Гость сошёл с телеги, наклонился. Веточки ниспали прямо к рукам малыша, и тот не замедлил коснуться их замёрзшими пальцами. На ощупь они оказались холодными и жёсткими. Он отдёрнул руку и громко засмеялся. Трогать веточки оказалось так весело. И вот уже возле нуониэля суетились три карапуза, нежно изучающих странные волосы нежданного гостя. Нуониэль тоже взял в руки волосы маленькой девочки и сделал такое лицо, будто бы в жизни ничего подобного не видел. Это произвело на детей невероятное впечатление, отчего они стали громко визжать и подпрыгивать от радости. Тут подтянулись и взрослые. Они стали успокаивать детей и стараться отвести их в сторонку. Кто-то из взрослых пытался объяснить малышам, что изучать волосы гостей срамно. Однако при этом он сам подступал к нуониэлю всё ближе и ближе, а руки его так и тянулись к лиственным веточкам.

Рыцарь наблюдал за нуониэлем и детьми не так, как все окружающие. Деревенские, слуга Воська и коневод Закич сияли улыбками, глядя на то, как смеются дети и как горит добротой чудное морщинистое лицо сказочного существа. Ломпатри хмурился. Он думал о той ситуации, которую несколько дней назад, находясь в шатре рыцаря Гвадемальда, обозвал «щекотливой». Выходов из этой ситуации существовало множество, и каждый вёл в неизвестность. На кону стояло всё: и сам нуониэль, и рыцарская честь и жизнь Ломпатри. И, по правде сказать, жизнь заботила Белого Единорога меньше всего.

Крестьяне решили принять гостей в общем доме – длинном срубе, где жил староста деревни Бедагост. Воську, Ломпатри и нуониэля сразу проводили внутрь. Закичу показали конюшни, где он мог оставить лошадей и телегу. Он, и ещё несколько крестьян отвели коней в загоны, дали им сена и воды, распрягли, оставили ночевать. Закичу конюшни понравились: тут было тепло и просторно, сено не прело по углам, а сушилось на вéшалах. Глядя на тот уют, который жители деревни создали для животных, Закич подумал, что эти люди не так уж и плохи и, вероятно, действительно добры, безобидны и ничего коварного не замышляют. Он уже представлял себе тёплый очаг и сушёное мясо, которым жители деревни поделятся с ним и его спутниками в общем доме. Крестьяне, помогавшие ему с лошадьми, уже вышли из конюшен, и Закич вдруг вспомнил о колодце и том мудром человеке, который приказал строить его прямо на холме.

– Эй, братцы! Так что за старик тот был, который колодец приказал строить на холму? – спросил Закич. Но мужики уже не слышали его снаружи. Коневод кинулся, было, вдогонку, но тут же замер: краем глаза он приметил одного коня, отдыхавшего в самом дальнем стойле. Там стояла не какая-то хромая, деревенская кобыла, которую запрягали в плуг по весне, а на праздники давали покататься местным ребятишкам. Закич смотрел на огромного, мощного коня, выше прочих. Истинного тяжеловоза. Подойдя ближе, коневод рыцаря Ломпатри не поверил своим глазам: в загоне стоял статный, ухоженный караковый дэстрини. Упряжи рядом с конём не было. Откуда у крестьян такое животное, Закич даже думать не стал. Жеребец такой породы по карману немногим даже из благородных сословий. Пегие лошади, доставившие компанию в Дербены, уходили на рынке меньше чем за двадцать серебряников. Дэстрини на рынках вообще не продавали. Таких тяжёлых и сильных лошадей вообще невозможно получить за золото. Закич не был настоящим коневодом, но слышал рассказы тех, кто посвятил этому делу всю жизнь. Они говаривали, что дэстрини можно только получить в дар от короля или же обменять на него нечто ценное – например деревню или даже замок. Мысль, о том, что кроме крестьян в деревне есть кто-то ещё, тяжёлым камнем легла Закичу на душу. Что-то подсказывало ему – таинственный постоялец деревни вряд ли будет столь же любезен как Гвадемальд Буртуазье из Кихона.

Пройдя в сени общего дома, Закич оказался в кромешной тьме. Сразу за ним внутрь протиснулись ещё двое крестьян и затворили дверь. Подбадривая гостя, местные подтолкнули коневода вперёд. Закич поддался. Его руки коснулись стены.

– Отворяй, не робей, – сказал один из крестьян.

Гость налёг на стену, и та поддалась. Это оказалась дверь в горницу. Здесь тоже было темно, но совсем не так, как в сенях. Низенькие, узкие оконца слева и справа освещали просторное помещение с большим столом посередине. За самим столом, у противоположной стены, от пола до потолка возвышалась печь. Белая громадина, с узорами на щеках и на своде над горнилом. Красавица дышала алым пламенем топки и теплом печурок. Котелки и горшки, стоявшие на шестке, разливали по комнате приятные ароматы.

Вокруг стола на длинных лавках сидели люди. Ломпатри и Воську с нуониэлем посадили на правую сторону. Напротив них сидели деревенские мужики. Во главе стола, спиной к печке сидел староста Бедагост – лохматый, седой старик с деревянной клюкой. Веяло от него чем-то холодным и неприятным. Людей в горнице набралось порядочно: все лавки и табуреты ушли в пользование. Те, кому не досталось седалищ, остались стоять. Сидящих подальше, на лавках в красном уголке и в женском, было не различить. Последние лучи косого солнца ярко били через два левых оконца, пронзая густую тьму горницы. Пылинки, парившие в воздухе, блестели на холодном солнечном свете, превращая два одиноких луча в нечто вязкое, как кисель. Кроме этих лучей во тьме виднелись только силуэты грубых мужских лиц, отражающих красный печной огонь.

Закич сел со своими. Он хотел громко заявить, что конюшни здесь отличные, но, вспомнив, что разговоры с местными у него не выходят, решил промолчать. Молчали и крестьяне – глядели на гостей и на старосту Бедагоста. Староста наклонился к одному из мужиков, сидевших рядом с ним и что-то шепнул тому. Мужик кивнул, тихонько встал и махнул рукою ещё кое-кому. Поднялись двое и юркнули в комнату за печкой. Пробыли они там минуты две, а потом вернулись, ведя под руки седого старца в длинных белых одеждах. Такого старого человека Закичу ещё не доводилось видывать. Длинные волосы падали прямо на худое лицо, кожа которого напоминала по цвету пшеничную муку. Старца усадили на лавку. Он стал мотать головой из стороны в сторону. Он уже давным-давно ослеп. Потом старец остановил свой потухший взгляд на ребятишках, сидящих с женщинами возле веретена. Закич подумал, что старец обратил внимание на детей, только потому, что те ёрзали, а старец, как человек слепой, сориентировался по слуху. Рука старца поднялась и поманила детей. Два мальчугана неторопливо подошли к этому белому человеку. Он обнял одного из них и указал своим кривым пальцем на нуониэля.

– Гляньте-ка, – хриплым голосом сказал этот обесцвеченный временем человек. – Экий гость у нас. Запомните! В старости, правнукам расскажете, что ходили ещё в ваше время по земле дивные люди.

Нуониэль тревожно посмотрел на Воську. Слуга всё понял и обратился к старцу:

– Никак доводилось вам знавать нуониэлей? – спросил он.

– Не ели? – переспросил старец. – Кого не ели?

– Нуониэлей, – ещё чётче проговорил старый слуга.

– Нет, я таких не видал. По молодости, слышал о дивных людях, кто вовсе и не люди, а вроде звери. В те времена охотники ходили шире. Не жило народу столько. Не городили границ столько. От пустошей до пущи ходили. И на полдень, аж до песков больших. Видывали чуда чудные. И зверушек вот таких как ты, – он протянул руку к нуониэлю.

Нуониэль подошёл и коснулся руки старца.

– Что ты ищешь, воин? – спросил белый старик, ощупывая ладонь гостя.

Нуониэль молчал. Ответил бы он что-нибудь, если мог говорить? Понимал ли он слова старика?

– У тебя руки воина. Хорошего воина. Но ты очень много потерял, – продолжал старик. – Очень давно ты бродишь по свету.

Он замолчал и посмотрел на красный уголок, где под расписными рушниками ловили отблески печного огня резные пенаты.

– Я старый дурак, – снова заговорил старец. – Скоро идти мне к пращурам. Допрежь повидал жизнь.

Старец замолк, отпустил руку нуониэля и вроде как заснул. Мужики переглянулись, ласково разбудили его, взяли под руки и увели в комнату за печку.

– Мот! – вскрикну вдруг староста Бедагост.

– Тут я, – отозвался один из крестьян – тот самый бородач, лет чуть более тридцати с которым Воська давеча вёл беседу в поле. Лицо Мота украшала рыжая бородка и порция морщин под щёками и возле глаз под косматыми бровями.

– Гостей наших отведи в мирафимову избу. Пущай отдыхают. Да принеси им поесть. А затем, коль будет на то их воля, ждём снова к нам сюда. Мы гостям ночлег, а гости нам сказ.

– Постойте, – сказал вдруг Закич, когда все уже приготовились встать из-за стола. – Вы сказали мирафимова изба? Не о Мирафиме Звездочёте вы говорите?

– Лет десять как помер, – буркнул Мот. – Тихий старик был. Бед не приносил, но и толку с него, как с козла молока.

– Невероятно! – воскликнул Закич. Восторга коневода не понял никто из присутствующих. И не удивительно, ведь они не ведали того, что знал сам Закич. За то время, которое он провёл в касте жрецов на обучении, нынешний помощник рыцаря Ломпатри полностью поменял своё мещанское отношение к тем, кто посвятил свою жизнь изучению неизведанного. В гильдии магов, насквозь пропитанной жаждой власти и корыстолюбием, даже не пытались постичь природу явлений. Жрецы наоборот, изучали всё с дотошной скрупулёзностью. Изучаемые явления отходили при этом на второй план, а Учение, как называли это жрецы, становилось самоцелью. Но знаний и пользы от всего этого Учения выходило немного. Зачастую библиотеки касты жрецов пополнялись такими бесполезными трактатами, как например «Наставления тем, кто выращивает мох» или «Принципы движения мухи в закрытых помещениях». Что до звездочётов, то эти люди были особого склада. Для этих, зачастую отшельников или невменяемых изгоев, заглядывать за грань неизведанного мнилось главным смыслом жизни. Они не верили ни Учению жрецов, ни догмам магов и не принадлежали ни к одному из сословий. Им не было дела до власти, денег, славы и положения в обществе. Но именно звездочёты, а не жрецы или маги, делали больше всего открытий. Эти причудковатые люди строили лаборатории, писали книги и устраивали настоящие экспедиции; они добивались того, что некогда тайное, становилось обычным и понятным каждому явлением. Так прожил жизнь и звездочёт Мирафим. Его громозвучной славе позавидовал бы любой из королей от начала времён. Но слава эта выглядела особо. Произнеси имя Мирафим где-нибудь в таверне иного городка, скажем, в Сарварии – никто и носом не поведёт. Но, прошептав «Мирафим» в одном из домов гильдии магов или касты жрецов – в каком бы из шести государств людей в Эритании, он не находился – на тебя сразу же обратят взгляды все присутствующие и потребуют объяснений. Ведь негоже просто так вспоминать столь выдающегося человека.

Когда Закич вместе с остальными вышел из общего дома, его глаза горели от предвкушения грядущего. Путников повели вверх по улице к большому заброшенному дому. Под окнами рос бурьян, а тропинка к двери исчезла под сплетениями старых, давно неплодоносящих яблонь. В сенях стояла та непроницаемая тьма, которая бывает только в старых домах, куда не заглядывали уже много лет. Компания прошла далее в горницу. Снаружи крестьяне отворили ставни и, через ссохшийся рыбий паюс на окнах, в дом проник вечерний свет. Пыль, казалось, лежала не только на лавках вдоль стен и на полу, но и заполняла собою всё пространство до самого потолка. Компания вошла в эту кашу из серой пыли и, раздвигая руками пелену перед глазами, стала осваиваться. Белобокая печь выдавалась далеко вперёд и занимала чуть ли не половину комнаты. Остальное пространство занимали лавки, сваленная в угол утварь и тяжёлый слой пыли. На столе, под этой пылью находился ещё более толстый слой воска растаявших свечей. Давно застывший воск скрывал столешницу, будто ситцевая скатерть, тоненькими нитками свисавшая по краям. В середине стола башенками возвышались ещё не растаявшие до конца свечи разной величины. Пол горницы от влаги поднялся на дыбы, а стены со временем так почернели, что стало сложно разбирать, есть они там за пеленой мрака или их там вовсе нет.

Воська принялся растапливать печь. Ломпатри сел за стол и погрузился в раздумья. Закич стал изучать дом, шастая из комнаты в комнату и вглядываясь в затянутую паутиной утварь. Нуониэль встал столбом у входа и не решался пройти дальше.

– В ногах правды нет, господин нуониэль, – сказал ему нахмурившийся Ломпатри.

– Всю дорогу сидели, господин рыцарь. Отсиделись все, – заметил Воська, дуя в печь на занимающиеся пламенем лучины.

– Тебя не спросили, – рявкнул на него Ломпатри. – И охота вам, черни, языком мести. Люди с дороги, а вы их сразу на смотрины.

Он осёкся, хлопнул ладонью по столу и тяжело вздохнул.

– Не серчай, рыцарь, – донёсся из другой комнаты голос Закича. Коневод говорил скоро, будто бы куда-то торопился. Он гремел разными вещами и, такое чувство, искал что-то в этом старом доме. – Так бывает, когда по миру идёшь. Это ты дома был знатным. А тут ты странный. Странный – от слова странствовать. Человек пути. К тому же, за что ты на них сердишься? Откуда им знать о твоём благородстве? Для них ты один из тех надменных придворных петухов, которые только и делают, что пьют вино за чужой счёт.

– Коневод, ты меня разъярить вздумал? – спросил Ломпатри.

– Ничего нету, – сказал Закич, охлопывая ладоши, чтобы сбить с них пыль. – Ни единой книжечки!

Он вышел из соседней комнаты и облокотился на дверной косяк. Коневод приготовился рассказать рыцарю о дэстрини в стойлах, но это Ломпатринское «разъярить вздумал» так сильно задело за живое, что с вестями о прекрасном и таинственном звере Закич решил повременить.

– А может, и вздумал! – заявил он. – Ты, господин рыцарь, на меня мало серчаешь последнее время. А про недельную плату и вовсе позабыл. К тому же, не совсем ясно, с чего бы это нам бродить по здешним краям, где нет ничего, кроме полупустых деревень и полуголодных разбойников. Ты уж реши, или уходим или остаёмся. Не очень приятно будет, если они нас своими вопросами с умов посводют!

– Полно тебе, – сказал Воська, закончивший с печкой. – Не такие эти крестьяне и страшные. Господин Гвадемальд, вероятно пошутил и на счёт зловещих вопросов. А Господин Ломпатри устали и голодны. Сейчас отужинаем, и всё будет в порядке. Полно!

– А что «полно»? Наш господин рыцарь чуть головы им всем не отрубил за то, что они его, как он сам говорит, на смотрины привели. Не так разве?

– Что тебе дурню толковать! – ответил Ломпатри. – Где тебе знать о приличиях и приёме гостей.

– Ах да! Как же так! Наше благородие оставили без должного внимания! Все глядели на нуониэля, а про великого рыцаря Ломпатри как-то позабыли. Не то, что убегающий от разбойников Гвадемальд.

– Господин Гвадемальд передал в ваше распоряжение одну бочку своего чудесного эля, – весело напомнил Воська о подарке вирфалийского рыцаря, чтобы разрядить обстановку. – Он замечательный человек. Надеюсь, у него всё будет в порядке.

Закич подошёл к столу и сел напротив Ломпатри.

– Я всё пойму, господин рыцарь, – ехидно начал Закич, – ты только скажи мне, за что ненавидишь простого мужика.

– Дал бы я тебе кулаком по шапке, да розгой по мягкому месту, – ответил Ломпатри. – Твоё дело – за конями ходить! Что же ты думаешь, Закич, это сюзерены виноваты в том, что вы – мужики – по скотски живёте? Короли повинны в том, что бьёте жён, напиваетесь до полусмерти, дерётесь из-за денег ни на жизнь, а на смерть? Неужто, рыцарей вина в вашей глупости и нежелании постигать неизведанное, расти над собой? Вы же сами предпочитаете грязь и разврат. Гвадемальд вызывает у меня уважение, потому что поднялся над тленным, и посвятил себя стяжению славы и благочестия.

– Кому, господин рыцарь, ты предлагаешь хлеб сеять, коль все стяжать будут?

– В чём же ещё благочестие, если не в честной работе на земле?

– А может, мы это у Воськи спросим? – предложил в ответ Закич. – Что скажешь, слуга рыцаря?

Воська пожал плечами. Он глянул на нуониэля скромно стоящего у двери. Сказочное существо сделало несколько знаков Воське.