Текст книги "Каменный пояс, 1981"

Автор книги: Алексей Горбачев

Соавторы: Владимир Курбатов,Семен Буньков,Феликс Сузин,Владимир Чурилин,Александр Лозневой,Николай Рахвалов,Александр Тавровский,Павел Матвеев,Виталий Понуров,Василий Наумкин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)

Семен Буньков
ВОЖАКИ

В ноябре 1979 года Челябинскому электродному заводу «от роду» стало двадцать пять лет. Многие трудности преодолел за эти годы коллектив предприятия, многие радости трудовых побед испытали его работники. Освоены новые виды продукции, многие изделия отмечены государственным Знаком качества. И на всех этапах развития в авангарде коллектива шла партийная организация.

В первый год работы завода партийная организация насчитывала несколько коммунистов, сегодня в ее рядах – более двухсот пятидесяти членов. Возросли задачи предприятия, более ответственной стала роль партийной организации, каждого коммуниста.

У всякой работы есть свои особенности. А в чем специфика партийной работы на предприятии, в большом коллективе? Эта работа многогранна, она охватывает все стороны жизни – от внедрения новой техники до строительства детских садов и учебы работающих. Ибо обо всем должен заботиться партийный работник, и прежде всего о людях, о их успехах, о душевном настрое. А это верный путь к тому, чтобы создать в коллективе атмосферу доброжелательности, деловитости и ответственности за состояние дел.

РАБОЧАЯ ВЫСОТА КОММУНИСТА ВИДЯКИНА

У коммунистов, как известно, есть только одна привилегия – находиться там, где труднее, быть впереди, вести за собой других.

На заводе Алексей Григорьевич Видякин трудится с 1964 года. В четвертом цехе участвовал в монтаже новых прессов-автоматов. Потом работал старшим прессовщиком, сменным мастером. Дважды, в 1974 и 1976 годах, ему присваивали звание «Победитель соцсоревнования Министерства цветной металлургии СССР», а в 1975 году он стал отличником соцсоревнования.

Когда в партбюро завода ему предложили принять первую бригаду восьмого цеха, сразу понял в чем дело.

Восьмой цех, введенный в эксплуатацию в 1975 году, систематически не справлялся с заданиями. И первая бригада, которую ему предстояло принять, «давала» семьдесят-восемьдесят процентов плана. Конечно, новый мастер терял в заработке, но не это смутило Алексея Григорьевича. Сможет ли он «вытянуть» коллектив до высокой рабочей отметки – вот о чем в первую очередь заботился Видякин.

Работники в бригаде с опытом, добросовестные. В чем же причины отставания? Разобрался: нет должной организованности. На этом и сосредоточил свое внимание, изо дня в день добиваясь четкости и взаимоответственности в работе всех членов бригады.

Результаты пришли как следствие условий, обеспечивающих высокую организацию труда. Четыре раза в течение года бригада занимала в соревновании первые места на заводе, а ему присваивали звание «Лучший мастер». Справился коммунист Видякин со сложной задачей, вывел бригаду в передовые.

А вскоре ему поручили новый участок работы. Руководители цеха пошли навстречу комсомольцам четвертой бригады, и Алексей Григорьевич принял комсомольско-молодежный коллектив. На собрании решили: «Будем работать на совесть».

Опытный наставник коммунист Видякин и здесь сумел организовать дело, помочь молодым энтузиастам. В 1978 году по итогам соревнования бригада заняла первое место среди родственных коллективов предприятий Министерства цветной металлургии СССР, а в первом полугодии 1979 года – первое место среди бригад города Челябинска. Высок авторитет Видякина в коллективе. Его рабочие успехи отмечены орденом «Знак Почета». Он избран депутатом Металлургического районного Совета.

Алексей Григорьевич Видякин – один из многих коммунистов завода, которые личным примером, конкретными делами ведут за собой трудовые коллективы.

В ОДНОМ СТРОЮ

В четвертом цехе в 1979 году коммунисты избрали секретарем партийной организации Николая Федоровича Лахно. Партийный стаж его – около двух десятков лет, и на заводе он не новичок. Партийная работа дала новый импульс для размышлений, поисков эффективных методов труда. В цехе – двести двадцать рабочих, а партийная организация невелика, около двадцати коммунистов. Как добиться, чтобы они уверенно повели за собой весь коллектив?

Это стало главной темой разговора с членами партбюро мастером В. Подольским и размольщиком В. Кононцом. После раздумий пришли к выводу, что главное внимание необходимо сосредоточить на делах, которые касались бы каждого. А важнейшим из них, по общему мнению, было качество продукции.

Парторганизация вместе с активистами цеха разработала план повышения качества изделий, который стал ориентиром для всего коллектива. Акцентировали внимание на воспитательной работе и профессиональной подготовке кадров. В цехе открылись школы передового опыта, одну из них возглавил секретарь партийной организации. Учеба принесла ожидаемый результат: качество изделий возросло.

Коммунисты взяли под контроль разработку и внедрение технических мероприятий, предусмотренных планом. В короткий срок ввели в действие систему технологической настройки оборудования на переделе размола. Эта мера повысила качество продукции на последующих переделах. Изменили конструкцию мундштука пресса – повысилась производительность труда и выход продукции. Реконструировали одну из печей и в результате – рост производительности труда и качества, снижение расхода природного газа.

Партийная организация работала в тесном контакте с руководителями цеха, техническими службами. Коммунисты регулярно проверяли, как выполняется намеченный план, информировали партийное бюро, лично возглавляли многие участки работы. Партбюро стало заслушивать отчеты коммунистов – о их роли на производстве, в политико-воспитательной работе.

Слесарь Леонид Васильевич Орлов по стажу уже мог бы выйти на пенсию, но не покидает родной завод. Орлов – активный борец за образцовую дисциплину в труде, за строгое соблюдение правил социалистического общежития вне завода.

Виктор Бурцев начал свою работу с прессовщика, вырос до мастера. Учился у своих более опытных товарищей, а вечерами шел слушать лекции в политехнический институт. Он и завод стали неразлучны, и все, что происходит в цехе, касается лично и коммуниста Бурцева.

Партийная организация умело использует институт наставников, усиливает работу профсоюзных групп, влияние стенной печати, а главное – опирается на конкретный опыт кадровых рабочих, передовиков соревнования. Одним из маяков соревнования стала бригада старшего прессовщика Виктора Щербатенко. Этот передовой рабочий удостоен званий «Почетный металлург», «Победитель социалистического соревнования 1976—1978 годов», «Ударник девятой пятилетки». Дружный коллектив справляется с выпуском любого изделия.

СТИХИ И ПРОЗА

Михаил Аношкин
ТРОЕ С ЕГОЗЫ

1. Находка

На том конце уральского городка Кыштыма, который зовется Егозинским, спешит из леса в заводской пруд речушка Егоза, за нею высится похожая на свернувшегося ежа гора – тоже Егоза. В соседях у нее – островерхая, с непонятным башкирским названием гора Сугомак.

Парни и девки на вечерках, бывало, пели:

 
Егоза, Егоза,
Егоза дурная!
 

А почему дурная? Она красивая, эта Егоза – с дремотным прудом, косогористыми улочками, обширными огородами, которые летом пахнут укропом, с тайгой, придвинувшейся к самой околице.

Жили на Егозе два друга – Степан Мелентьев и Гошка Зотов. Близилась осень девятьсот сорокового, приходила пора идти им на службу в Красную Армию.

В конце августа Степан и Гошка отправились в Урал на охоту. Выражение «пойти в Урал» было местным и обозначало самое обычное – уйти в горы, недалеко – за десяток километров. Кыштым разметал свои каменные и бревенчатые домики, преимущественно одноэтажные, на восточном склоне Каменного Пояса. В сторону Челябинска протянулась всхолмленная лесистая равнина, за Бижеляком переходившая в колковую степь.

В горах тайга угрюмая и дикая. Заблудиться в ней очень просто, но таким ребятам, как Мелентьев и Зотов, тайга – дом родной. Они знали многие потайные уголки. Знали, где в густом малиннике можно встретить медведя и где в беспросветной чащобе прячут свое логово волки, где древний дед Хрисанф ловит кротов и где летом можно, не сходя с места, набрать черники, а по осени – брусники. Они знали, какой осинничек облюбовали глупые и доверчивые рябчики и где по весне отдыхает перелетная утка.

Словом, знали они явные и потайные тропы. Да что тропы – они никогда не заблудятся, если рванут прямиком через темный сырой бор, куда не проникают даже лучи солнца. Потому что с малых лет им знакома каждая еланка, куст боярки или калины. Они сосны различали одну от другой. Ведь сосны тоже разные, если к ним внимательно приглядеться.

В тот погожий день по сумеречному логу друзья добрались до перевала, что между горами Сугомак и Егоза. Передохнули малость на обомшелом камне. Степан выкурил папиросу, Гошка пожевал травинку. И разошлись в разные стороны.

Степан подался влево, по западному склону Сугомака. Гошка взял вправо, по склону Егозинского пригорка. Условились встретиться, как обычно, возле озерка со странным названием Разрезы. Здесь в кустах прячется от солнца светлая речушка Сугомак и забавно о чем-то лепечет. На дне видны камушки и меленький песочек, снуют в прозрачной воде юркие рыбешки-мальки. Благодатное место.

Степан двигался осторожно, держа тулку двадцатого калибра наизготове. Ходить по лесу нелегко, а так, как шел Степан, и того труднее. Под ноги заглядывать некогда, надо следить за лесом. А под ногами трава, камни, сучки, всякие коряжины. Споткнуться и упасть немудрено. А надо идти бесшумно, чтоб ты видел и слышал все, а тебя, желательно, чтоб никто.

Степан сторонкой обошел загустевший осинник: сквозь него не продраться. Ловко перепрыгнул через ствол сосны, поваленной в прошлом году молнией. И замер. Еще не понял, что там такое, но в траве, возле куста ежевики, кто-то определенно прятался. Под ногами хрустнул сучок, упругий и сухой, и из травы поднялись заячьи уши. Степан улыбнулся. Хитрый зайчишка, а уши-то выдают. Зайцев летом не стреляли. Степан смело шагнул вперед. Зайчишка рванул в гущу леса, лишь белая пуговка хвоста мелькнула среди зелени. Косой отвлек внимание, и Степан пожалел об этом. С брусничника тяжело поднялся большой черный глухарь и, ловко лавируя меж сосен, скрылся в сизом тумане бора. Степан пальнул ему вслед, скорее с досады, чем с надеждой попасть. Упустил такую знатную птицу!

Потом попались рябчики. Он снял трех и на душе повеселело. Все не с пустыми руками!

Степан держал путь параллельно вершине горы, а теперь круто свернул вниз, намереваясь выйти к речушке. Папоротник достигал коленей. Пахло грибной прелью. Ни птицы, ни зверушки. Ничегошеньки! Видно, не на ту тропу свернул. И вдруг – что такое? На бугорке – заросшем травой и кустарником осколке скалы – приметил сучок – не сучок… Не разберешь в этом хаосе ветвей и папоротника. Куропатка! Еле дрогнула головой, огненно сверкнула бусинкой глаза. Степан медленно и осторожно, стараясь не спугнуть птицу, прицелился, нажал спуск. Птица ткнулась грудью в замшелый бугор, распластав темные с белым подбоем изнутри крылья. Степан поспешил к добыче и спрятал ее в рюкзак. И невольно обратил внимание, что камень под ногой сдвинут – или дробью толкнуло его, или сейчас пнул носком сапога. Так или иначе, а камень был сдвинут со своего изначального места и из-под него высовывался краешек серой тряпицы. Сначала-то Степан скользнул по нему равнодушным взглядом, но в сознании зацепилось – а почему тряпица? Откуда ей в глухомани взяться? Да еще под камнем. Степан взял сучок и, сковырнув камень, отбросил в сторону. В углублении лежал прямоугольный предмет. Степан поднял находку, развернул тряпицу и ахнул – то был серебряный портсигар с рубиновой кнопочкой-защелкой. Нажал кнопочку, и портсигар открылся. На вате, почерневшей от влаги, покоился медальон с золотой цепочкой, звенья которой были настолько мелки, что еле различались.

«Вот так фунт изюма! Откуда тут взялась эта штуковина?» Повертев в руках портсигар, Степан сунул его в карман брюк, потоптался на месте, соображая: нет ли тут еще какого-нибудь дива. Сковырнул другой камешек, третий – под ними только жучки да сороконожки. Убедившись, что больше тут ничего не найдет, зашагал к Разрезам. Хватит ему и трех рябчиков с куропаткой!

«Медальон отдам Аленке, – подумал Степан, проникаясь радостью. – Вот она обрадуется!»

…Гошка Зотов охоту не любил, но компанию Степану составлял всегда. Ему нравилось бывать в лесу. Даже в хмурую погоду искал для себя что-нибудь любопытное, удивительное. А в такой погожий день, каким выдался сегодняшний, душа у Гошки пела. Ружье закинул за плечо, дулом вниз.

По земле плыла закатная пора лета. Березы еще в зеленой красе, листва глянцево отсвечивает на полуденном солнце. Ветер притомился и невидимо залег за глыбистым шиханом, только изредка вздрогнет во сне. И тогда ближайшие березки зашуршат листвой, хотя в других местах и былинка не шелохнется. Вроде бы лето еще царствует. А вглядишься – тут и там, где явно, а где прячась, появились желтые осенние косички. Их еще мало, но они есть и сигналят о затяжных дождях и заморозках. Выйдешь на еланку, всмотришься в синеватый застывший воздух – серебристо всплескиваются паутинки. Сверкнут на солнце и исчезнут. Брусничник ковром зеленеет. Листья мелкие, упругие, лаковые, с продольными желобками. Давно ли маленькие белые цветочки высовывались из-под них, солнышку в глаза заглядывали. И не зря заглядывали – вбирали в себя его живительные лучи. Теперь брусничник рдеет гроздьями ягод.

Идет вот так-то Гошка по лесу да еланкам. И все-то его интересует, все-то он подмечает. Радуется новой встрече с лесом. И тут будто кто-то за руку тронул – обожди, лучше глянь на ту сторону еланки. Видишь? Чуть левее… Замер Гошка – дикая козочка! Стоит боком к нему. Молоденькая комолая самочка. Голову подняла, ушами прядет. Мордочка черная вздрагивает, а большой, как слива, глаз подернут светлой, похожей на слезу пленкой. Косуля либо не видит Гошку, либо не боится его. У животных ведь тоже есть нюх на людей. Будь на месте Гошки Степан, она дала бы стрекача. А так стоит, прислушивается к тишине, вроде бы точно знает, что Гошка стрелять в нее не будет.

Козочка нагнула голову, сорвала зеленый листок с кустика и жевала его не торопясь. Но вдруг вздрогнула кисточка хвоста, напряглись уши, вытянулась шея… Тронулась козочка с места тихим шажком и вмиг сделала прыжок. И пошла, пошла прыжками, скрылась в чащобе.

Гошка никогда не расстраивался от того, что возвращался с охоты с пустыми руками. Он и ружье-то брал только для антуража. Пустые руки? А сколько радости душе…

Пересекла путь ромашковая еланка. Цветы росли густо, будто их специально посеяли. Гошка положил на землю ружье, лег на траву. Боже мой! Какая бездонная синь. Ни облачка, ни перистой морщинки!

Гошка наслаждался. Не хотелось ни о чем думать.

…Одолел Гошка десятилетку, но не успел выбрать, по какой дорожке пуститься в жизненную необъятность. Дома дым коромыслом. Отец Гошки, Аверьян Иванович, схватывался с матерью, Екатериной Павловной:

– Учиться и баста! Желаю, чтоб мой сын стал инженером. Я неуч, время такое было. А ему и карты в руки!

– Еще чего! – не сдавалась мать. – Хватит, выучился. Хлебушко пора зарабатывать. У нас две девки – им приданое надо собирать.

А Гошка еще и не ведает, хорошо ему будет инженером или нет. Может, лучше педагогом?

Екатерина Павловна гнет свое:

– Вон Степка Мелентьев – любо-дорого: токарь! И живут-то вдвоем с матерью. Деньжата водятся. И парень хозяйственный. А наш какой-то, прости господи, бестолковый, книжник да мечтатель.

Ездил Гошка в Свердловск, чтоб поступить в индустриальный. Не поступил. Отец огорчился, мать обрадовалась. Да поторопилась – в сентябре Гошке в армию. И Степану тоже. До сентября уже мало осталось.

Армию Гошка представить не мог, вернее, себя в ней. Многие сверстники в военные училища подались. Гошка не решился. Хорошо ли ему будет командиром? Может, в геологи? Нет, ничего еще не выбрал Гошка. Вот отслужит, тогда видно будет.

А небо-то! Коршун в нем плавает, парит на широких крыльях, будто на месте висит. Рядом бы с ним! Поглядеть на землю с высоты!

Где-то каркнула ворона. Гошка ловко вскочил на ноги, закинул ружье на плечо и заторопился к месту встречи. Степан уже поджидал его. Сидел на камушке возле речки и закусывал. Рюкзак валялся рядом. Гошка на взгляд определил – не пустой. Опустился на землю, обхватил колени руками. Степан уминал пирожок, запивая речной водой из кружки. Только похрустывало.

– Хошь пирожка с грибами?

Когда закусили. Мелентьев вытащил пачку папирос и протянул Гошке.

– Ошалел? – удивился тот.

– А, младенец, – усмехнулся Степан. Затянулся всласть дымом – после еды приятно курится. Гошка спросил:

– С удачей?

– Не то чтобы, но есть. Тебя не спрашиваю.

– И то, – согласился Гошка. – Косулю видел.

– И не вдарил?

– Я ж не такой трехнутый, как ты.

– Охотничек! – презрительно сплюнул Степан. – От меня бы не ускакала. Гляди-ко, что мне привалило.

Степан протянул Гошке портсигар. Тот стрельнул глазами на друга, словно бы сомневаясь – не розыгрыш ли? Но взял находку, повертел в руках, вглядываясь в замысловатые завитушки на крышке. Опасливо надавил на рубиновую кнопочку, и верхняя крышка откинулась. Внутри царственно покоился медальон, золотая цепочка обвивала его. Гошка присвистнул от удивления. Взглядом спросил Степана, откуда у него такое сокровище. Рассказ Мелентьева ввел Гошку в задумчивость. Проснулась фантазия. Не иначе, в гражданскую войну это случилось. И замешаны в этом молодой белогвардейский офицер и бедная девушка. Степан слушал Гошку усмешливо, грубовато вернул его на берег речушки Сугомак:

– Брось сказку сочинять. Откуда здесь белогвардейскому чудику взяться. Партизаны тут прятались. Аленка говорила, что ее отец здесь тоже был.

– Хорошо, пусть будут партизаны. Но это еще интереснее. Представь, поймали беляка…

– Ладно-ладно, тебя не переслушаешь, – сказал Степан, пряча портсигар в карман. – Айда по домам. Солнышко на уклон, а нам шагать да шагать.

2. Аленка

С Аленой Головинцевой Степан учился в семилетке. В первом классе была конопатенькой невеличкой, косички с бантиками в разные стороны, носик пуговкой. К шестому вытянулась. Худющая, угловатая, ноги длинные, как тычинки. А косички все так же вразлет. Носик чуть заострился. Степан на нее и внимания не обращал, разве что дергал за косички. Да ведь все дергали.

Кончив седьмой, Степан поступил в ФЗУ. Новые интересы, новые знакомые обрелись. Уж как-то так случилось, что два года, а то и больше Аленку не видел, забыл о ее существовании.

А прошлым летом Гошка повел Степана в городской сад на танцы. Повел, потому что Степан руками и ногами отбрыкивался – какой он, к чомору, танцор? Отмахать десяток километров без роздыха – это, пожалуйста, а танцевать? Самое пустое занятие! Но уступил другу – пойдем и посмотрим, как там подошвами шаркают, обувь не берегут.

В легкой ажурной раковине играл духовой оркестр. На деревянном кругу топтались пары. По периметру – скамейки, садись и отдыхай. Или ожидай кого надо. Тополя, березы, кусты акации, сирени. Даже дуб матерел в сторонке – единственный во всей округе. Известно же, не растут здесь дубы. А этот наособинку. Сквозь зелень исходит рябью заводской пруд.

Сел Степан на скамейку, глядит на танцующих и скучает. Топчутся и топчутся на деревянном кругу, как на сковородке. Трутся друг о друга. Парни подметают широченными брюками клеш дощатый пол. Выгибаются, выпендриваются. И Гошка не лучше всех. Брюнеточку подхватил с кудряшками. Что-то шепчет ей на ухо, она кокетливо улыбается. Ох и Гошка – гужеед! Брюки широченные, по полу волочатся. Пиджак в обтяжку. Узел галстука величиной с кулак. Пижон!

Оркестр выводил вальс, да утробно так, что у Степана зазвенело в правом ухе.

Вальс кончился. Гошка подвел остроглазую брюнеточку к Степану и сказал:

– Прошу любить и жаловать – Алена Головинцева!

Головинцева?! Та самая? Она что, заново родилась? Или еще какая-то Головинцева отыскалась на белом свете? Косичек и в помине нет, кудряшки колечками волнуются. В карих глазах искристый свет.

– Чего мычишь? – улыбнулся Гошка. – Испугался, что ли?

– Ха, – усмехнулся Степан, чтобы скрыть растерянность. – Наше вам! – кивнул головой Алене.

Оркестр заиграл фокстрот. Гошка дурашливо раскланялся:

– Всего! Повеление твое, Алена, выполнил. Улетаю!

Алена, светясь улыбкой, спросила Степана:

– Почему не приглашаешь?

Мелентьев замялся. Неловко сознаться, что не танцует, потому что презирает танцы. И так обидеть девушку отказом? А отказать, хочешь не хочешь, придется. Но отпускать Алену от себя не хотелось. Что-то в нем незнакомое зажглось. Алена, весело поглядев на него, сказала:

– Ай, какой ты! Пошли!

Степан робко положил ей на спину ручищу. Она доверчиво вложила в его широкую ладонь свою, теплую и трепетную, и они влились в круг танцующих. Степан запинался, не улавливая ритма фокстрота, налетал на другие пары. Алена ободряла его улыбкой, хотя он успел наступить ей на ногу. Она мужественно перенесла боль – ничего себе, наступил такой медведь. На них обращали внимание, посмеивались. Степан обливался потом: легче кубометр дров расколоть, чем вынести эту танцевальную муку. Наконец, не выдержал и попросил Алену умоляюще:

– Выйдем, а?

Алена не стала капризничать, кажется, поняла его терзания. Покинув танцевальную площадку, медленно побрели по затененной аллее. Разговор не клеился. Степан никогда речистым не был, болтать о том о сем, как другие, не умел. И Алена притихла. Недоуменно поглядывала на Мелентьева. Почему молчит? Попросила:

– Расскажи что-нибудь.

– Что?

– Как живешь, например…

– Ничего живу. Роблю…

– Давно тебя не видела. Вон как ты вымахал. Илья Муромец!

– А, ерунда. Тебя-то сразу и не признал.

– Дурнушка? – кокетливо улыбнулась Алена.

– Да пошто же? – бурно удивился Степан и даже испугался своего порыва. У Алены щеки порозовели от удовольствия. Вот так, сначала на ходулях, потом окрепнув, полилась у них беседа. Исчезла скованность. Степан на удивление самому себе разговорился. В неподходящий момент принесло Сеньку Бекетова.

– Пардон! – ощерил он в улыбке белые зубы. – Не помешал? – и пристроился к Аленке с другого боку. Степан кисло поморщился. Откуда этот обормот взялся, весь вечер может испортить. Алена малость построжала, попритушила в глазах свет и сказала:

– Сень, глянь Люська с Макуровым танцуют.

– Наплевать!

– Ой, Сеня, проплюешься. Старые-то люди что толкуют?

– А чего путного они могут толковать?

– Эх ты! Они говорят: не плюй в колодец. Беги к Люське, беги. Макуров – парень не промах!

Бекетов посмеивался. Дают ему от ворот поворот, а он не собирается отлипать от Головинцевой. Мелентьев ему не конкурент. Медведь и медведь, да еще молчун несусветный. А девки говорунов любят. Степан угрюмо обронил:

– Беги, коль просят…

Бекетов стер ухмылочку с лица, лоб наморщил, пронзил Степана недобрым взглядом. И враз расслабился, простецки улыбнулся:

– А ить ты права, Алена. Старые-то люди, они всякую дурость молоть не будут. А Кешка Макуров – это еще тот…

Снова ожег Степана недобрым взглядом и наладился к танцевальной площадке.

Степан проводил Алену до дома, но встречу не назначил, постеснялся. А вдруг Алене не захочется с ним видеться. Возьмет да откажет. Мол, у меня дела, меня приглашали… Мало ли что выдумать можно. На душе было хорошо, и отказ ее испортил бы настроение. Нахально лезть в друзья, как это у Бекетова получается, он не умеет. И Алена не затевала разговора о встрече.

Утром, едва продрав глаза, Степан вспомнил, как провожал Алену, как она улыбалась ему на прощанье, а в глазах искорки мерцали.

Отстоял смену у станка, вытачивая одну деталь за другой, невидяще смотрел на темно-сизую вьющуюся стружку, машинально складывал готовые светлые детали в горку и терзался из-за того, что вчера свалял дурака. Ему же непременно надо увидеть Алену сегодня. Ломал голову, какой найти выход, как все поправить. Пойти к ней домой? Сам оконфузишься и Алену подведешь. Нельзя переступать обычай. К девушке домой наведываться не возбраняется лишь тогда, когда дело пахнет свадьбой. А у него с Аленой и была-то всего одна нечаянная встреча.

Со взъерошенными чувствами Мелентьев сдал контролеру детали, закрыл наряд и побрел домой. На худой конец, пойдет в горсад на танцы, авось, и Алена догадается туда прийти. У проходной его поджидал Зотов. Степан шагал крупно, и Гошка не поспевал за ним. Взмолился:

– Вот расшагался обормот! У меня штаны трещат!

– На танцы пойдем? – огорошил его Мелентьев, останавливаясь. Гошка глаза округлил:

– Ты?! На танцы?!

– Я. На танцы.

– Ну, Степан, ну, Степан, – удивился Зотов. – Отколол! Такую дивчину с первого раза сразил и сам намертво готов.

– Говори, что знаешь!

– Так и быть! Давеча Головинцеву встретил. Иду, понимаешь, задумался, что-то на стихи потянуло. Слышу, вроде кто кличет меня. Поднял очи – ба! Алена. Ну тары-бары, слово за слово, обо всем и ни о чем. Только вижу – мнется, что-то хочет сказать и стесняется. Я, конечно, сразу допер, в чем дело, и так это издалека о тебе речь завожу.

– Покороче можешь?

– Могу. Приглашала на танцы. Я ей говорю – какие танцы? У него к ним фамильное отвращение.

Вечером на танцевальную площадку густо повалила молодежь. Степан нашел Алену в соседстве все того же Сеньки Бекетова. Тот опять зло сощурил глаза. А Степану хоть бы что – щурь их сколько влезет, можешь хоть на бровях ходить.

Танцевать они сегодня и не пытались. Алена безропотно подчинилась Степану, непривычно чувствуя, что это ей даже нравится. Степан просунул свою ручищу под теплый и нежный ее локоток и повел девушку по аллее. Свернул на тропку, которая продиралась сквозь заросли акации. Вышли на берег спящего пруда. Степан обнял Алену за плечи, тихонечко, боясь обидеть ненароком, притянул к себе. Она не оттолкнула его, а только спросила:

– У вас с Бекетом было что-то?

Степан подивился – откуда знает? Неужели Семен трепанулся? Нет, это ему не выгодно. Может, Гошка?

– Что молчишь?

– Всякое было, – наконец отозвался он. – Но откуда ты-то знаешь?

– Догадалась.

– Ревнует, – улыбнулся Степан.

– Да какой он кавалер? – отмахнулась Алена. – Малахольный приставала, его девчонки всерьез не принимают. Балабол.

Мелентьев к Семену никаких чувств не питал – ни дружеских, ни враждебных. Вполне мог прожить без Сеньки и, пожалуй, было бы лучше, если бы их дороги не пересекались. Но это от них не зависело.

Семен фрезеровал в инструментальном цехе, Степан токарил в механическом. Цехи прижимались друг к другу боками. Семен частенько забегал в механический, кореши у него тут водились. А потом зачастил и по другой причине – приметил нормировщицу, толстушку Нинку Ахмину и принялся ее обхаживать. Она поначалу таяла от его внимания: Сенька парень видный, одна шевелюра чего стоит – русая и завитая, как у молоденького барашка.

Однажды, кончив смену, Степан убрал стружку, обтер станок, сдал детали. Блаженное состояние охватило его – норму одолел, контролер к деталям не придрался, в теле приятная усталость, а впереди целый свободный вечер. Не жизнь, а красотища!

Возле широких входных дверей, и справа и слева, имелись глухие закутки, куда прятали лопаты, метлы и всякую мелочь, чтобы не мешалась под ногами. Степан уже подходил к двери, когда услышал в правом закутке возню и слабый женский вскрик, а затем звук пощечины.

Творилось неладное: Бекетов припер Нинку Ахмину к стене.

– Сеня, друг, убирайся-ка ты отседова поскорее! Слышь?

Разгоряченный Бекетов даже не оглянулся. Тогда Степан схватил его за шиворот, оторвал от Ахминой и пустил винтом к воротам. Сенька летел, кувыркаясь, как акробат, и приземлился у самой калитки. Вскочил разъяренный, схватил подвернувшуюся под руку железяку и двинулся на Мелентьева на полусогнутых, широко расставленных ногах, медленно, упрямо, зло. Степан спокойно ждал, что будет дальше. Нинка убежала. Спокойствие Мелентьева охладило пыл Семена. Он бросил железяку в угол, вытер кулаком под носом, пообещал:

– Тебе это ишшо зачтется, – и выскочил из цеха.

Степан уж и забыл эту историю, но Бекетов напомнил о ней сам. Как-то возвращались Мелентьев с Гошкой из кино и неожиданно дорогу им перекрыла ватажка нижнезаводских парней, которыми верховодил Сенька. Из Верхнего-то ребята стенкой на Мелентьева не пойдут.

– Сеня, добром прошу, очисти тропку.

– Поговорить бы.

– Интереса нет.

– У тебя нет, а у нас есть. Верно, братва?

Вперед выступил Гошка:

– Сень, у тебя тут шурупит? – покрутил рукой у виска.

– Ты, шавка, не мельтеши!

– Гоша, погоди, не горячись, – сказал Степан. – Ну, что, поиграть хотите? Давайте, поиграем!

Гошка и глазом не успел моргнуть, как ватага разлетелась в разные стороны. Кому пинка досталось, кому оплеуха выпала на долю. А Сеньку Степан приподнял над землей, потряс и спросил:

– Понял, гужеед?

Сенькина ватага позорно разбежалась, и сам он сник. Мелентьев швырнул Семена в кювет. Тот поднялся, отряхнулся и сказал:

– С тобой только связываться.

– Во, золотые слова, Сеня. Лучше не связывайся.

Гошка с восхищением смотрел на друга: ну, Степан, дает прикурить. Прямо купец Калашников.

– Чего рот разинул? – улыбнулся Степан. – Ворона залетит.

– Ну ты и силен!

Степан рассказал эту историю Алене, конечно, без красочных подробностей, но Алена и сама представила себе, как это было, и теснее прижалась к нему. А Степан таял от блаженства. Вознамерился было поцеловать ее, но Алена решительно отодвинулась и погрозила пальчиком:

– Ойе, ойе! Не будем забегать вперед, Степан!

С тех пор и закрутилась-завихрилась у них непробудная любовь. Дня не могли прожить друг без друга.

Головинцевы жили вчетвером. Мать, Мария Ивановна, мучилась желудком, но врачей не признавала, боялась их. Травами пользовалась. Старшая Аленкина сестра Фрося была парикмахером, единственным на весь Верхний завод. Мужики подстригались у нее охотно. И красива, и умна. Но странно – жених что-то долго не объявлялся. Повяжется какой-нибудь, вот-вот руки попросит и вдруг нос в сторону, ручкой помашет и поминай как звали. Один парень как-то сказал о ней: «Ничего не скажу, девка хороша, хоть картину малюй. Но ведьма!»

А младшая Люська бегала в пятый класс. Степан ей пришелся по душе. Когда впервые появился у Головинцевых, от смущения неловко двинул табуретку и та дважды перевернулась. Тронул посудный шкаф плечом и тот чуть не грохнулся на пол. Вот было бы звону и урону! У Фроськи даже губы побелели. А Люська рот разинула – это да! Это дядя!

Познакомил и Степан Алену с матерью. Авдотья Матвеевна приняла девушку уважительно, напоила чаем с земляничным вареньем. После, когда Степан проводил гостью домой, Авдотья Матвеевна призналась: