Текст книги "Бандиты. Красные и Белые"

Автор книги: Алексей Лукьянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

К сожалению, большую часть следов красноармейцы затоптали. Но и того, что нашли, хватило для нехитрого вывода: злоумышленников было не меньше четырех. Труп, найденный рядом с Твери– тиновым, скорее всего, принадлежал кому-то из них.

– Думаешь? – усомнился Чепаев, когда Петька изложил ему свои соображения. – Может, кого из курсантов пришибли?

– Утром была проверка. Если бы кто пропал – доложили бы в штаб, – ответил Петька.

– Пожалуй. Чем еще обрадуешь?

– Вот чем. Смотри: тот, кто Тверитинова убил, хотел его спрятать, так? Иначе зачем он его в бочку засунул?

– Дальше.

– Другой его из бочки вытащил и всем напоказ положил.

– Думаешь, назло?

– Может, назло, а может, и нет. У меня, Василий Иванович, какая-то нехорошая картинка нарисовалась.

– Говори.

По мнению Петьки, убийца точно знал, кто такой Тверитинов и с чем приехал. Колокольников и Деревянко могли быть заодно с убийцей, но Тверитинова знать не могли. Из того, что эти двое уехали, но не увезли труп, можно заключить только одно – они и понятия не имели об убийстве, иначе бы вывезли из станицы мертвое тело.

Получается, убийца хотел скрыть приезд Тверитинова.

– Погоди, Петька, не срастается что-то. Бронштейн же зафиксировал приезд «Руссо-балта».

– Вот именно. Убийца это тоже понял. И поторопился.

Убийце предстояло избавиться одновременно от свидетелей и от машины.

Проще всего было отправить свидетелей на машине, потому что Колокольников умеет водить. Те двое (или трое) знакомых убийцы должны были покончить с Колокольниковым и Деревянко за пределами станицы. Но злодей не учел, что уничтожать надо было не только машину, но и весь пост, через который проезжал Тверитинов.

– А почему свидетелей должны были убить те двое, а не сам злодей?

– Ты дай мне все рассказать, сам поймешь, что к чему!

Двое – или трое – сделали свое дело, потом вернулись, видимо, за вознаграждением. Вознаграждения могло оказаться недостаточно, поэтому один из сообщников убил другого, чтобы присвоить всю награду, а главному злодею в отместку за жадность решил насолить и вытащил труп из бочки.

– Складно рассказываешь, – похвалил Чепай. – Где это ты так навострился?

– Книжки читал про Шерлока Холмса.

– Кто такой?

– Ну, мужик такой, англичанин, жуликов и душегубов ловит в Англии.

– Смотри-ка, молодец какой. И что же ты, Шерлок Холмс, придумал? Кто наш злодей, любись он конем?

Петька посерьезнел, посмотрел Чепаю прямо в глаза.

– Только ты, Чепай, не того, не смейся.

– Ну, давай, давай, чего тянешь?

Петька глубоко вздохнул, наклонился и прошептал Чепаю на ухо.

Чепай выслушал и, когда Петька выпрямился, спросил:

– Ты с ума съехал? Начальник штаба?!

Петька кивнул:

– Он, Василий Иванович. Больше некому. Слышал же, как он начал ручки умывать: мол, я бланков много выписал, выезжай из станицы по-любому.

– А как ты вину его доказать собираешься?

– Не знаю. Но он это, как бог свят – он.

Чепай молчал. Не то доводы порученца казались

ему неубедительными, не то слишком зловеще звучали обвинения к начальнику штаба, который не только посмел предать командира, но и убил его друга.

– Вот что, Петруха, – сказал Василий Иванович. – Помнишь, я тебе рассказывал, как этого льва добыл на войне?

– Помню, Чепай.

– Остался у меня с тех пор боевой товарищ, а ты мне такое про него рассказываешь.

Петька покраснел и опустил голову.

– И самое хреновое, Петька, что не ты один, – закончил Чепай.

Гумилев

Письмо из Петрограда настигло Василия Ивановича в Александровой Гае, причем доставил его не кто иной, как комиссар Ёжиков. Он отбывал на Туркестанский фронт, путь его лежал как раз через Алгай. Узнав, что письмо из Петрограда опоздало на день и не застало Чепаева в Самаре, комиссар вызвался доставить его до адресата.

Конверт был настоящий, почтовый, из старых буржуйских запасов, правда, изрядно помятый от частого держания за пазухой.

– Плясать заставлять не буду, – сказал Ёжиков и отдал письмо Чепаеву.

– Читал? – спросил Василий Иванович без обиняков.

– Обижаете, товарищ начдив. Очень хотелось, но барышня, его передавшая, просила быть аккуратнее.

– Барышня?

– Не знаю, кто такая, из столичных, одета по-мещански. Сказалась из Петрограда, просила в Николаевск с оказией письмецо передать. Я ей сказал, что вас уже в Александров Гай отправили, она чуть не в слезы. Ну, я решил последнюю услугу оказать, чтобы лихом вы меня не поминали.

Чепаев уже увидел, от кого письмо, и обрадовался, как ребенок.

– Ну, спасибо тебе, Ёжиков, не забуду.

– Будьте здоровы, товарищ Чепаев, – сказал Ёжиков, уязвленный, что письму обрадовались больше, чем ему. Но что поделаешь, если Василий Иванович не успел как следует соскучиться за эти несколько дней.

Письмо было от Кольки Гумилева, с которым они не виделись почти четыре года. Ночков уже успел рассказать, что Гумилев, будто знаменитый стихоплет, работает в издательстве «Всемирная литература». Сам Ночков устроился туда счетоводом по рекомендации Гумилева, но быстро бросил рутину и махнул на фронт.

Сначала Чепаев хотел дождаться вечера и прочесть письмо от фронтового товарища вместе с Ночковым, но не выдержал, засел в кабинете начальника станции, вскрыл конверт и начал разбирать убористый почерк товарища.

«Здравствуй, дорогой Чепай. Если ты получил это письмо, значит, Бог на свете есть, и Он тебя бережет.

Очень хотел бы написать тебе о своей жизни, но времени мало, поезд на Самару через час, и кузина моя – единственный верный человек, который может тебе эту весточку передать».

Стало быть, девушку Кузиной звать, понял Василий Иванович. Чудные имена у буржуев.

«Недавно были у меня гости из ВЧК. Очень интересовались тобой, даже просили помочь в одном щекотливом деле. Говорили, что ты мало доверяешь незнакомым людям, только с бывшими сослуживцами ласков и находишь общий язык. Меня, как бывшего твоего сослуживца, просили отправиться на фронт и воевать под твоим руководством. Юлили они долго, ничего толком не говоря, но я и без того понял, что ты чем-то им крепко насолил. Я, как ты можешь догадаться, отказался от столь лестного предложения.

Однако я имел глупость рассказать об этой истории Ночкову. Помнишь его? Мы встретились с ним случайно, кто-то на блошином рынке пытался залезть ко мне в карман. Я поймал вора за руку, им и оказался Ночков. Он после войны жутко опустился, стал вором, узнав меня, расплакался, умолял не заявлять в «уголовку». Я человек не злопамятный, извинился, что намял бока, и пригласил в издательство. Ночков пришел, я предложил ему должность счетовода. Не бог весть какие деньги, но концы с концами свести можно, плюс паек от наркомата просвещения.

Ночков старался, часто бывал у меня, иногда работал курьером. Не доверять ему, если не вспоминать случай на рынке, повода не было. И вот я, как последняя баба, разболтал о визите на Гороховую.

Ночков меня выслушал, возмутился наглостью большевиков, и я сразу забыл об этом разговоре. И вдруг Ночков увольняется, говорит, что отправляется на фронт, где ему, как кадровому военному, самое место. Мне это показалось странным. Работой своей он был доволен, и вдруг – такой отчаянный поступок. Вот и возникло у меня тяжелое предчувствие.

Очень не хочется мне думать плохо о своем командире, даст Бог – он действительно почувствовал тягу к оружию и сейчас где-то храбро сражается, неважно, на чьей стороне. Но если вдруг попутает черт и окажется Ночков у тебя в дивизии – гони его в три шеи, потому что не может это быть совпадением.

Надеюсь, служба твоя тебе не в тягость. Если будешь жив-здоров – пиши на этот адрес.

Твой Николай».

Такой черной злобы и кипучего желания убить Чепаев не испытывал даже в том бою с австрийцами, когда с ним бок о бок бились только Ночков и Гумилев. Василий Иванович смял письмо, засунул в карман и пошел искать предателя.

Но в толпе Ночкова найти было трудно. Чепай, пока шатался по вокзалу, поостыл, и к нему вернулась способность трезво соображать.

«Вот избавлюсь сейчас от Ночкова, любись он конем, – думал начдив. – Мне вместо него дадут кого-нибудь другого, кого – я даже знать не буду. Пусть лучше под боком ползает, змея подколодная».

Трудно было терпеть предателя, но Чепай справился. Поначалу виделся с начальником штаба реже, только по делу, а как совсем сердце остыло, так и до дружеских бесед дошло, до воспоминаний общих. В боевом планировании и в самом бою Ночков был хорош, как и прежде, а что «стучит» он в штаб армии или в ЧК – пусть стучит, лишний повод проверить, чего же он вынюхивает.

– Василий Иванович, может, пойдем уже и спросим, чего ему надо? – спросил Петька.

Чепай хлопнул себя по ногам:

– Давай!

Время было вечернее. Василий Иванович с Петькой дворами вышли к штабу, поднялись на крыльцо.

На штабе опять висел замок, и Ночкова внутри не было.

Талисман

Одно дело – обнести продовольственный склад или стащить котелок у ротозея-курсанта, хотя и там имеются некоторые тонкости; но умыкнуть из штаба дивизии начальника этого самого штаба – настоящее искусство.

Особенно когда действуешь почти в одиночку и на подхвате у тебя фраер ушастый.

Но Богдан справился. Не без помощи петуха – именно он подсказал, где Ночкова проще всего застать врасплох. Две задние доски сортира, в котором начштаба на пару минут оставался в одиночестве, они с Лёнькой аккуратно расшатали и, как только Ночков раскорячился в неудобной позе, выдернули его в глухой тупик, куда заезжали только повозки золотарей.

– На брюхо ему шибко не дави, – шепотом ругался Богдан на напарника. – Обгадится еще.

Лёнька послушно убрал колено с живота Ночкова, но при этом надавил на ребра, отчего начштаба сдавленно хрюкнул и громко замычал.

– Так у нас дело не пойдет, – рассердился Богдан и как следует огрел Ночкова по затылку сложенными в замок руками. Пленник тотчас обмяк и замолк. – Так-то лучше.

Ночкова уложили на носилки, укрыли одеялом до самого носа, Богдан встал спереди, а Лёнька сзади.

– Только не болтай, пока я говорить буду, – предупредил Богдан. – Лучше мычи, будто зуб у тебя болит. Поехали.

Они бегом, пока никто не видел, покинули тупик и по улице, удаляющейся от площади, понесли «больного» в сторону лазарета.

Таких носилок они сегодня видели предостаточно – тиф косил бойцов десятками. Оставалось только улучить момент, чтобы спереть носилки с одеялом, пару грязных халатов и отправиться на дело.

Перед лазаретом располагалась широкая карантинная полоса, которую посыпали негашеной известью. Здесь, как правило, не было ни души, только изредка патруль пробегал – быстро, чтобы заразой не дышать.

Богдан сдернул с Ночкова одеяло и целиком накрыл грязной простыней.

– Вы чего это здесь? – послышался строгий девичий голос.

Богдан встал как вкопанный.

– Сестричка, мы сегодня первый день. У нас там окочурился один, куда его теперь?

– Не туда, яма в другой стороне, – сказала маленькая девушка в сестринской форме и показала, куда уносили всех, кто не справился с болезнью.

– Говорил я тебе, балда стоеросовая! – ругнулся Богдан на Лёньку, и они побежали в противоположную сторону.

У края ямы они остановились.

Лёнька против желания заглянул в огромную братскую могилу, в которую сваливали погибших солдат, тех, кого смерть встретила не в бою, а в станице, кому просто не повезло выпить некипяченой воды. Тел было много, но различить под слоем негашеной извести лица или просто очертания было невозможно.

Богдан опустил носилки рядом с бочкой, из которой лопатой загребали известь, чтобы присыпать очередного покойника.

– Ладно, сторожи тело, я за лошадью, – сказал Богдан. – Маши лопатой на всякий случай, пусть видят, что ты не зря здесь околачиваешься.

– Ты что, совсем не боишься? – спросил Лёнька, хватаясь за деревянную лопату.

– Не-а, – ухмыльнулся Перетрусов. – Я же бандит.

Пока новый товарищ добывал транспорт, Лёнька кидал известь в яму, стараясь больше туда не заглядывать и вообще ни о чем, кроме лопаты, не думать.

Богдан появился минут через пять на белой неподкованной кобыле без седла.

– Во! Конь блед! – похвастался он.

– Как мы на ней поедем? – испугался Лёнька.

– А ты и не поедешь, ты меня здесь, в станице, ждать будешь. Нас троих эта кляча точно не довезет, к тому же ты даже в седле держаться не можешь, не то что без седла. Заныкайся где-нибудь поближе к штабу, хоть бы и там, за сортирами. Я ночью вернусь.

– Да меня поймают в два счета!

– До сих пор же не поймали. На вот, держи.

Перетрусов снял с шеи кожаный шнурок, на котором висел сверкающий в заходящем солнце петушок.

– Накось, зажми в ладони. Не бойся, он всегда холодный. Чувствуешь – зудит? Это хорошо, он тебя признал. Если почувствуешь, что нужно что-то делать, – делай первое, что придет на ум. Это моя чуйка.

– Это петух.

– Пусть петух. Смотри, потом вернешь, в нем вся моя удача.

– Как же ты без удачи-то?

Богдан пожал плечами:

– Раньше же обходился. Ну, помоги мне его на лошадь забросить.

Вдвоем они перекинули мычащего – очнулся! – Ночкова через хребет лошади, и Богдан лихо заскочил на нее сзади, через круп.

– Не геройствуй без меня! Если не вернусь – тикай отсюда куда подальше. Помяни мое слово – скоро здесь таких ям будет штук сто, и то не хватит.

С этими словами Богдан чмокнул губами, легонько ткнул клячу пятками в бока и резво поскакал в степь.

Верст на двенадцать ее должно было хватить.

Перетрусов

План у Лёньки был простой, поэтому Богдан им так и восхитился: сам он до этого не догадался, но, как только Лёнька намекнул, петух в один момент обрисовал всю картину.

Сейчас во всей дивизии на Чепаева походил только Ночков – тоже худой, загорелый, с усами,

недаром Лёнька его сначала за начдива принял. Сам же Чепай зачем-то постригся-побрился и стал похож на политработника, а не на бравого полководца.

Если не все новобранцы узнавали в Чепаеве командира, виденного только в газетах, то уж казаки всяко усача примут за Чепая (если, конечно, целью их дерзкого похода былименно он). Пока разберутся, что это не он, глядишь, и время упустят для нападения, а там Чепаев просто ускачет на запад – и поминай, как звали.

Богдану заранее было смешно, как Ночков будет объяснять белым, что он – не Чепай. Из всех документов – только усы!

Лошадку Перетрусов решил приберечь: кто знает, вдруг придется стрекача давать. Без талисмана он чувствовал себя голым и беззащитным. Ведь любой, даже самый плюгавый и неопытный сосунок с трехлинейкой или наганом мог отправить Богдана на тот свет, но отчего-то страшно все равно не было. Возможно, потому, что у Перетрусова появились кое-какие планы на жизнь.

– Стой, стрелять буду! – окликнул Богдана мужской голос.

– Тпру! – Перетрусов остановил лошадь и завертел головой: откуда окликнули?

Мужик, одетый так бедно, что Богдану захотелось плакать, стоял посреди степи и целился в Перетрусова из какой-то палки.

– Ты чего, дядя? – удивился Богдан.

– Стой, стрелять буду!

– Так у тебя же палка в руках, дурила!

– Раз в год и палка стреляет, а ты стой, где стоишь. Чего надо?!

– Мне чего надо?! Да я тебя сейчас!

– Стой, где стоишь, стрелять буду!

Мужик явно рехнулся. Богдан неспешно подъехал к нему.

– Бдыщь! Бдыщь! – несколько раз крикнул мужик, бросил палку и припустил прочь.

– Стой, дурила! Стой!

Богдан легко догнал бродягу и ухватил его за шею, тощую, как у куренка.

– Стой, говорю, не обижу!

Мужик послушно остановился.

– Куда идешь? – спросил Богдан и протянул бродяге спертый в лазарете ржаной сухарь.

Бродяга вгрызся в сухарь, будто ничего слаще в жизни не видел, и принялся мусолить.

– Идешь куда, спрашиваю? – прикрикнул Богдан.

– К Ленину иду, жаловаться.

– Чего? – округлил глаза бандит.

– К Ленину иду, жаловаться, – повторил сумасшедший. – Пускай мне новое хозяйство выдаст. И жену. И сына. Жаловаться иду, говорю.

– Ну, иди, иди, – согласился Богдан и слегка пришпорил кобылу.

Через минуту сзади опять раздалось:

– Стой, стрелять буду!

– Вот настырный, – усмехнулся Богдан.

– Стой! Бдыщь! Стрелять буду! Бдыщь!

Богдан оглянулся через плечо. Мужик бежал,

ковыляя, умудряясь стрелять на ходу одной рукой, другой держа во рту сухарь.

– Бдыщь! Падай, ты убит! Падай! Дальше я поеду!

Богдан остановил лошадь. Как ни странно, а этот мужик вполне мог пригодиться.

– Падай! Падай! Бдыщь!

Богдан спрыгнул с лошади.

Мужичонка, пока догнал его, весь выдохся, дышал с присвистом, и слов, которые он говорил, было почти не разобрать.

– Вот что, мужик, – сказал ему Богдан. – Я как раз в Москву сейчас. Садись, подвезу до Ленина.

С этими словами он взгромоздил мужика вместо себя на лошадь, словно ребенка маленького. Сумасшедший сразу без сил повалился на куль с «Чепаевым», и тот снова замычал.

– Спокойно, Василий Иванович, – сказал Богдан. – Кремль уже близко.

На горизонте показались крыши старых амбаров.

Голова Богдана буквально раскалывалась. Оттого ли, что не было больше петуха, или от извести, но ломота в висках настолько измучила, что впору

было сдаться белым и рассказать им, что он в последние несколько месяцев творил с их братом.

Впрочем, и рассказывать не придется. Богдан имени своего не скрывал и всем охотно его сообщал.

Ничего. Ждать осталось немного – только ночь продержаться.

Казаки

За день казаки захватили несколько подвод, два патруля и трех дезертиров. Все говорили одно и то же: Чепай послал большевиков подальше и собирается идти на Украину. Полковника Бородина эта новость ничуть не удивила.

– Чепаевцы всегда были дикой бандой, – сказал он. – Большевики хоть и хамы, но преследуют определенную цель, насаждают извращенный, но порядок и требуют дисциплины. Чепаеву дисциплина чужда. Вот он и нашел себе компанию. Жаль, что ночью его вольнице придет конец. Крайне любопытно было бы узнать, как он собирался пересечь пол-России, оказавшись вне закона, да еще и со своей ордой.

Большинство задержанных были жалкими ничтожными людишками, обмочившими штаны, едва заметив казачий разъезд. Все задирали руки вверх, умоляли не убивать, обещали рассказать все-все и безропотно умирали. Из-за жесткой экономии боеприпасов их кололи штыками.

Однако под конец дня жизнь вдруг закипела.

С наступлением темноты подхорунжему Бело– ножкину доложили, что два странных человека привезли Чепаева и хотят награду.

Белоножкин был чрезвычайно хладнокровным казаком. Несмотря на невысокое звание, должность его в походе была второй после полковника; должность выборная, что многое говорило о подхорунжем.

– Нас обнаружили? – уточнил он у рапортующего.

Казак почесал голову.

– Наверное, нет, – сказал он.

– Как же нас нашли?

– Они, ваше благородие, точно знали, где мы есть.

– Ну, пойдем, посмотрим, что там за Чепаева привезли.

Задержанные оказались колоритной компанией. Убогий мужичок, явно скорбный умом; молоденький красноармеец с большими ясными глазами и милым детским лицом и связанный по рукам и ногам мужчина, ухоженный, с бравыми фельдфебельскими усами, лежащий без чувств у красноармейца в ногах.

Скорбный умом мужичок держал на вытянутых руках обломок оглобли. К оглобле на манер белого флага был привязан грязный медицинский халат.

– Ведите меня к Ленину, – сказал он неожиданно.

– Чего? – растерялись казаки.

– К Ленину меня ведите, говорю!

– Зачем тебе Ленин, милый? – невозмутимо поинтересовался подхорунжий.

– Умом он тронулся, ваше благородие, – заступился за умалишенного красноармеец. – Отпустили бы вы его, не со мной он.

– А ты кто таков?

– Курнаков Яшка.

– Документы есть?

– Только книжка красноармейца.

– Покажи.

Красноармеец вынул из нагрудного кармана книжку, протянул Белоножкину. Подхорунжий без интереса пролистал документ и спросил, кивая на бесчувственное тело:

– А этого зачем приволок?

– Это, ваше благородие, Чепаев, вы не видите, что ли?

– Не вижу. У него документы имеются?

– Не знаю.

– Обыскать, – велел Белоножкин, и казаки в несколько секунд выпотрошили содержимое карманов «Чепаева».

Документов при усатом не оказалось. В карманах лежали коробка с леденцами, расческа, лупа и карандаш.

– Как же я узнаю, что это Чепаев? – удивился Белоножкин. – Ты его не убил случайно? Что-то он попахивать начал.

– Нет, ваше благородие, я его из сортира умыкнул, он, кажись, в штаны нагадил.

Белоножкин посмотрел на красноармейца.

– А ты, значит, лихой, да? Как же ты узнал, где нас искать?

– Не знал я, ваше благородие! Ехал себе на юг, думал, до Гурьева дотяну, там отдам Чепая, а мне заплатят за него.

– Складно рассказываешь.

Обернувшись к казакам, подхорунжий спросил:

– С ними кто-нибудь еще был?

– Никак нет, ваше благородие, никого. Все кругом обшарили.

– Продолжать наблюдение.

– Есть. А с этими что?

– Дурачка в расход. Этого болтуна – на допрос. Усатого привести в себя и отмыть. Потом разберемся, что это за «Чепаев» такой.

Белоножкин не верил в случайности. Не обращая внимания на возражения молоденького красноармейца и мольбы убогого, подхорунжий отправился будить полковника Бородина. Через час – начало операции, нужно успеть допросить подозрительных гостей.

Правильнее было бы пустить в расход всех, но тогда полковник будет недоволен.

Допрос

Бородин с Белоножкиным спустились в блиндаж через пятнадцать минут.

– Что за запах? – поморщился Бородин.

– Вот этот, – Белоножкин ткнул пальцем в молодого красноармейца, безмятежно раскачивающегося на крюке и будто не подозревающего о том, что его ожидает, – говорит, что умыкнул этого, – подхорунжий показал на безумно озирающегося мужчину во френче и в подштанниках, – со спущенными штанами. Это еще терпимо, ваше превосходительство, ребята его отмыли, кальсоны дали.

– Глупо, молодой человек, – попенял Бородин красноармейцу. – Самому-то приятно было?

Красноармеец виновато улыбнулся.

– Ты что, совсем меня не боишься? – удивился полковник.

– Чего вас бояться? Чай, не упырь.

– Посмотрим, посмотрим, – взгляд полковника переместился на «Чепаева». – Стало быть, вы и есть тот самый Чепаев? Странно видеть вас таким... мягко говоря, запачкавшимся.

– Я не Чепаев, – сказал пленник.

– А кто же вы?

– Я... – пленник замолчал, не зная, что ответить.

Полковник немного подождал, хмыкнул и вновь обратился к молодому:

– Как тебя зовут, бесстрашный юноша?

– Яшка. Курнаков.

– Скажи мне, Яшка Курнаков: зачем ты выкрал Чепаева?

– Награду хочу.

– Награду? Значит, деньги любишь?

– Кто же их не любит?

– Зачем же тебе деньги? И какие ты предпочитаешь? Сейчас денег много разных ходит, выбирай, какие хочешь.

– Я бы золотом хотел. Ваше высокоблагородие, отпустите меня, пожалуйста, руки затекли.

Полковник рассмеялся:

– Юноша, ты мне определенно нравишься. Только я не «высокоблагородие», а «превосходительство», запомнил? Я тебя отпущу, но позже. Видишь ли – получить награду можно, и даже золотом, но как ты докажешь, что это – Чепаев, враг уральского казачьего войска? Сам ведь слышал: товарищ говорит, что он не Чепаев.

– Так это само собой, ваше высоко... превосходительство. Будь я Чепаевым, тоже ни за что не признался бы.

– Чем же ты докажешь, что этот грязный человек – в самом деле Чепаев?

– А вы что же, и портрета его в газете не видели? Как он боком сидит, с папахой на голове? Вы гляньте, одно лицо – с усами, худой, френч на нем. Чепаев это, не сомневайтесь!

– Видишь ли, милый Яшка Курнаков, сильно ты ему внешний вид подпортил. Да они все на одно лицо – и Чепаев, и Буденный, и Фрунзе. Ты видел сотника Мамаева там, наверху? Он тоже похож на Чепаева, мы же его за это не арестовываем.

– Я его из штаба умыкнул, ваше высоко... превосходительство! Я там всех знаю, я сегодня на митинге был – нету там больше похожих, этот один! Не мог я ошибиться!

– Охотно верю и надеюсь, что ты не ошибаешься. Но проверить тебя мы сможем только в Лби– щенске. Нам нужен человек, который сможет подтвердить твои слова, понимаешь?

– Как не понять, понимаю. Деньги зажилить хотите. Сами, небось, пристрелите меня здесь, а этого увезете и денежки прикарманите.

Белоножкин ударил дерзкого юнца по губам, вроде несильно, но тут же брызнула кровь.

– Грубо, Яшка Курнаков, – покачал головой Бородин. – Я офицер, кадровый военный...

– А кадровым военным будто деньги не нужны, – перебил полковника Яшка. – Ну, стреляй, стреляй, благородие, что я, не понимаю: у вас кость белая, кровь голубая, вам нужнее. Что вы, что красные – все твари жадные! Ох...

На этот раз подхорунжий приложил разболтавшегося красноармейца посильнее.

– Значит, ты упорствуешь в том, что этот обгадившийся комиссарик – настоящий Чепаев? —

спросил Бородин. —Ладно. Ваше слово,товарищ... как вас там?