Текст книги "Бандиты. Красные и Белые"

Автор книги: Алексей Лукьянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

Лёнька нахохлился и принялся ждать. Но чем больше ждал, тем тревожнее становился внутренний голос. Перетрусов – бандит, он мог что-нибудь не то натворить без своего петуха и тогда... тогда дело плохо.

На всякий случай Лёнька выждал еще полчаса, но условного свиста в ночи не прозвучало. Стало понятно: Перетрусов либо сбежал, либо погиб. Это значило, что теперь все зависело только от Лёньки.

Петух подсказывал лишь одно – спускаться к реке, хватать первую попавшуюся лодку и плыть отсюда, покуда весла не сотрутся.

– Железяка хренова, – плюнул Лёнька и положил петуха обратно в карман.

Надо поднимать тревогу. Нужно идти в казарму к курсантам – они в первую очередь пострадают от нападения.

Еще днем Лёнька приметил висящую на цепи рельсу, бой в которую, скорее всего, означал пожар.

Сейчас он дойдет до рельсы и начнет в нее дубасить. Поднимется такая тревога, что любо-дорого. Все проснутся.

Аккуратно, чтобы не поскользнуться, Лёнька начал выбираться из своего убежища.

На улице не было слышно ни чавканья шагов по грязи, ни конского храпа или фырканья, собаки не лаяли. Ночь была совсем глуха и слепа, и Лёнька, стоящий на краю площади, никому не был нужен. Даже свет в штабе не горел. Похоже, несмотря на приказ Чепаева, все расслабились, почувствовав вольницу.

Хлюпая по лужам, Лёнька пошел туда, где, по его мнению, находилась казарма, но шагов через сто уперся в забор. Лёнька принял влево и тоже уткнулся в мокрые доски. Лёнька запаниковал и побрел в обратную сторону, но опять поперек пути встал забор.

Черт, только заблудиться не хватало в такое время.

– Эй, люди, есть кто-нибудь? – позвал Лёнька тихо.

Молчание.

– Эй, живая душа, отзовись! – сказал он чуть громче.

Вновь никакого ответа.

Скоро он орал так, будто его резали.

– Люди! Я здесь! Эге-гей! Помогите! Товарищи!

Хоть бы кто отозвался. Только дождь, как назло,

усилился.

– Ay! Мать вашу, да помогите же мне, куда вы все пропали?!

– Чего орешь, египетский хлопок?

Этот спокойный оклик в ватной тишине напугал Лёньку сильнее, чем мог бы напугать взрыв или выстрел.

В лицо ударил сноп света от электрического фонарика, и тот же спокойный голос спросил:

– Кто такой? Почему не в казарме, египетский хлопок? Чего вынюхиваешь?

– Товарищи, слава богу, вы пришли, – Лёнька пошел было навстречу свету, но щелкнул затвор трехлинейки.

– Стой, где стоишь. Кто такой, спрашиваю? – повторил Египетский Хлопок, как окрестил его Лёнька.

А вдруг это уже белые, похолодел Лёнька. Как назло, понять этого он не мог – петух лежал в кармане гимнастерки, сосланный за панические настроения.

– Я-то... Лёнька.

– Какой еще Лёнька? Пантелеев, из третьей роты? – переспросил другой голос. – Ну-ка, документы засвети свои!

Слава богу, красные, обрадовался Лёнька и полез за пазуху, но тут же снова задрал руки вверх.

– Ты чего, египетский хлопок?

– А вдруг у меня револьвер за пазухой и я вас тут всех положу? – спросил Лёнька.

С той стороны света пошептались.

– Резонно, – похвалил Египетский Хлопок. – Давай очень медленно, двумя пальцами, чтобы я хорошо видел.

Лёнька медленно расстегнул шинель, распахнул полы и аккуратно полез левой рукой в правый карман гимнастерки, где лежала книжка красноармейца.

– Прими-ка у него документ, брат Елдырин.

Брат Елдырин, лица которого Лёнька не видел,

подошел и взял книжку.

– Сэ-е, се, мэ-е, ме, нэ... Семен, – прочитал вслух брат Елдырин.

Лёнька похолодел. Он и забыл, что документы у него на имя Семена Бумбараша.

– Не похоже на Лёньку, египетский хлопок. Ну-ка, чего там дальше.

– Бэ-у, бу, мэ, бум, бэ-а, ба, рэ-а, ра...

– Бумбараш? – обалдел Египетский Хлопок. – Ты где нашел документы Бумбараша, египетский хлопок?! Елдырин, ну-ка, дай ему промеж рог!

Началась потасовка. Брат Елдырин, по всей видимости, здоровенный детина, заслонил Лёньку от Египетского Хлопка. Лёнька оказался в тени и получил небольшую фору в маневре и защите. Он скинул с себя шинель, набросил на голову брату Елдырину. Елдырин запаниковал, начал махать руками куда ни попадя.

Египетский Хлопок орал, чтобы Елдырин ушел в сторону. Лёнька, слегка пригнувшись, приблизился к противнику и пару раз болезненно ударил детину под ребра. Тут бы Лёньке отступить и подождать, пока противник окончательно запутается в шинели, но он захотел добить этот ходячий шкаф и оказался неправ, потому что шкаф решил, что если не может попасть кулаком, то проще будет упасть на обидчика, и накрыл Лёньку своей огромной тушей.

Митяй

Лёньку, побитого и вымокшего, доставили в караулку, расположившуюся в хлеву. Несмотря на большой размер помещения и гуляющий по нему ветер, здесь было гораздо теплее, чем на улице. Из освещения в караулке имелся только масленый светильник, сделанный из гильзы снаряда с расплющенной горловиной.

– Кого привел, Очумелов? – спросил красноармеец, гревший руки о коптящее пламя.

– Да вот, египетский хлопок, шастал тут. Никогда такого не встречал. И знаешь, Митяй, чьи у него документы? Семки Бумбараша, египетский хлопок! Помнишь, который пропал месяц назад? Я думал, может, сбежал, он шибко по дому тосковал. А вот, оказывается,не сбежалвовсе, а эта тварь, египетский хлопок, наверное, убила Семку и форму себе забрала! Даже документы не выбросила!

– Кто такой? – спросил Митяй, видимо, главный в карауле.

– Лёнька, – сказал Лёнька. – Времени сколько сейчас?

– Что, торопишься куда-то? – Митяй взял светильник и поднес его к самому лицу задержанного. – Да, на Бумбараша не похож.

– Я не Бумбараш, я Лёнька, Пантелкин.

– Не Пантелкин, а Пантелеев, – вмешался брат Елдырин.

– Почему Пантелеев? – удивился Митяй. – Ты его знаешь, что ли?

– Знаю. Он в третьей роте служит, – ответил Елдырин.

Очумелов раздраженно перебил его:

– Да не слушай ты его, Митяй, голова меньше болеть будет. У Елдырина земляк в третьей роте, Лёнька Пантелеев, а этот – другой, не Пантелеев.

– Да как не Пантелеев? – опять возмутился Елдырин, и Митяй со вздохом приказал ему заткнуться.

Лёньку от тепла разморило. Глаза стали открываться и закрываться с большим интервалом, коптящий светильник навевал какие-то совершенно невоенные мысли.

– Так, Очумелов, у вас еще два часа патрулирования, – сказал Митяй. – Живо пошли и поймали мне еще кого-нибудь. Я пока с этим разберусь.

Пререкаясь из-за Лёньки – то ли Пантелеева, то ли Пантелкина, – Очумелов с Елдыриным ушли в ночь.

– Так откуда ты здесь взялся, Пантелкин? – спросил Митяй. – Да не клюй носом, а то отрежу!

Грубый окрик вернул засыпающего Лёньку к реальности.

– Из Тихвина.

– Это где такое?

– Под Новгородом.

– Здесь как оказался?

Цепь событий, в результате которых Лёнька оказался в Лбищенске, виделась ему сейчас такой запутанной и надуманной, что он решил не мутить воду и ответил коротко:

– Я шпион белоказаков.

– О как! – Митяй крякнул от неожиданности. – Прямо самый настоящий шпион?

– Ага. Сколько сейчас времени?

– Да что тебе сдалось это время? – рассердился Митяй. – Надо будет – еще до рассвета расстреляем. У нас со шпионами строго. И чего шпионишь?

– Про это я только Чепаеву расскажу.

Митяй рассмеялся:

– А ты забавный, шпион Пантелкин. Не слыхал я еще, чтобы белоказаки себя белоказаками называли.

– Товарищ Митяй, не томи, скажи, который час, не то поздно будет!

– Что поздно будет?

– Чепая погубить хотят, тревогу поднимать надо.

– Что ты несешь, шпион? – обалдел Митяй.

– Чепая предали, и скоро сюда придут казаки и всех вас вырежут к чертовой матери! – заорал Лёнька. – Не веришь – не верь, но сведи меня к Чепаю, пускай он сам решит, вру я или нет!

Митяй испугался, занервничал. Арестованный имел при себе документы пропавшего без вести красноармейца, и доверия к нему не было никакого. Но страсть и убежденность, с которой он говорил о заговоре, не могли оставить равнодушным. Митяй решил рискнуть.

– Но смотри у меня, шпион Пантелкин, быстрее меня никто из револьвера не стреляет. Попробуешь убежать или финт выкинуть – мозги провентилирую, даже «мама» сказать не успеешь.

Митяй накрыл коптилку консервной банкой:

– На выход.

– А где выход? Не видно ж ни рожна.

– Два шага вперед, поворот налево – дальше прямо.

Послышался звук взводимого курка. Лёнька зажмурился и сделал так, как велел Митяй.

Чепаевец безошибочно ориентировался в темноте. Он вел Лёньку сквозь ночь и дождь, постоянно предупреждая, где прыгнуть, где обойти, где пригнуться, и они довольно быстро дошли до большой избы, окна в которой светились бледным оранжевым светом.

– Вот, – сказал Митяй, – здесь Чепай живет.

– Не спит, что ли?

– У него всегда свет теплится. Это вроде как знак у него такой – заходи, когда захочешь, всегда жду.

– Так что, стучим?

– Какое – стучим! Сразу пойдем.

Они вытерли ноги о положенную на ступеньки мешковину и вошли в избу.

– Василий Иванович, извини, что поздно, – громко сказал Митяй. – Я тут к тебе шпиона белоказаков привел.

В углу избы с койки вскочил взъерошенный человек с наганом в руке. Тут же прочь метнулся здоровенный котяра с голубым и зеленым глазами. Человек обматерил животное и непонимающим взглядом уставился на гостей:

– Чего? Где? Петька?

– Василий Иваныч, это я!

– Митяй? Ты охренел, любись оно конем, посмотри – половина третьего ночи!

– Так я ж шпиона привел!

– Шпиона?!

Глаза Чепаева, только что спросонья узкие, распахнулись.

– Где ты его взял, такого молоденького?

– Очумелов с Елдыриным привели.

Чепаев потянулся, положил наган на подушку и начал натягивать галифе.

– Ну, рассказывай, шпион, зачем пожаловал. И лучше тебе по делу говорить, потому что я,если раньше просыпаюсь, шибко злой.

Лёнька стоял перед начдивом и не знал, с чего начать. То есть сказать-то было что, но вот так оказаться лицом к лицу с легендой...

– Товарищ Чепаев.

– Если ты шпион, никаких «товарищей», только «гражданин», – оборвал Лёньку Чепай.

– Я не шпион.

– Как не шпион? Митяй говорит – шпион, а он врать не будет.

– Да дайте вы мне уже сказать! – заорал Лёнька. – Сейчас здесь будут белые, и они вас убьют!

– Белые? Сколько?

– Чуть больше тысячи, отрядом руководит полковник Бородин, ударной группой – подхорунжий Белоножкин. В отряде девять... нет, уже восемь пулеметов и два противопехотных орудия, штурм начнется в пять часов.

Обилие подробной информации впечатлило начдива. Он намотал портянки, натянул сапоги, накинул френч и начал застегиваться.

– Откуда ж ты все это знаешь, шпион? – спросил Чепаев. – Что еще расскажешь?

– У вас предатель в отряде был, товарищ Чепаев, Ночков. Он и красноармейца того убил...

– Чего?! – не поверил Митяй. – Ночков? Да не может того быть!

Но Чепаев как будто не удивился.

– Так, Митяй, сейчас берешь ноги в руки и вместе со своими оболтусами по казармам, всех в ружье, но тихо, без суеты. Хотя... это им Петька сообщит. Погоди...

Чепаев застегнулся на всепуговицы, нацепил портупею, пристегнул шашку, прошел к койке, снял с подушки револьвер и засунул в кобуру. Попытался подкрутить усы, но усов не было. С досады начдив сплюнул и нахлобучил папаху.

– Ну что, окропим красненьким? – подмигнул он Митяю.

– Окро...

Дверь распахнулась и снова захлопнулась. В избу ворвался мокрый босой парень в исподнем. Вид у него был испуганный, в правой руке он сжимал узду – с такой силой,что костяшки на пальцах превратились в белые пятна:

– Чепай, беда!

– Что такое?

Петька бросил уздечку и метнулся к керосиновой лампе. Сразу стало темно.

– Нас предали!

Бойня

Своим последним дежурством караул Фимы Бронштейна был недоволен. Красноармейцы Теплов и Сухов ругались, не переставая, и изрядно допекли старшего.

– Ты нас спросил? – говорил Сухов Бронштейну. – Если нужны были добровольцы, то это всяко не я. Крайнего нашли, что ли?

– Выходит, что нашли, – раздраженно ответил Фима. – Сам же видел – никто в караул не хочет, все будто к походу готовятся.

– А нам не надо, что ли, готовиться? – возмутился Теплов. – Я, между прочим, нынче даже не поспал.

– Я тоже! – голос Фимы стал холодным. – Я сегодня друга хоронил второй раз!

– Так какого, спрашивается, ты нас подписал на второе дежурство подряд?

– А кого еще? У меня остались только...

Два раза что-то просвистело, и Сухов с Тепловым, пытаясь достать из своих шей метательные ножи, завалились набок.

– .. .только вы, – охнул Фима.

В отличие от товарищей, Фиме достался не нож, а камень из пращи казака Усатова. Фима не мучился.

В это время Очумелов с Елдыриным шли под дождем и ожесточенно спорили.

– Дурак стоеросовый, – ругался Очумелов. – Никто не говорит, что твой Пантелеев – шпион.

– Сам только что...

– Ты что меня, египетский хлопок, с ума свести хочешь? Ты что, думаешь, кроме твоего Пантелеева в мире больше Лёнек не осталось?!

По жестокой иронии судьбы, люди, неслышно подкравшиеся к Очумелову и Елдырину со спины и перерезавшие им глотки, оба носили фамилию Пантелеевы – братья Пров и Николай. Тела убитых караульных братья сбросили в нужник, из которого накануне похитили начальника штаба Ночкова.

Сводную караульную команду из десяти курсантов никто не резал и не колол штыками. Курсанты заснули возле костра, который развели неподалеку от казармы, и не слышали, как к ним подошел человек в форме красного командира. Он подкрался к одному из спящих и быстрым отработанным движением свернул ему шею. Потом второму, третьему. Это было несложно, курсантов никто не контролировал (их командира только что зарезали в караулке), и поэтому с заданием вполне мог справиться один профессионал. Сильные руки резко вытягивали голову вверх, потом быстро поворачивали против часовой стрелки на сто градусов. Голова с легким хрустом отделялась от позвоночника и повисала на тонкой мальчишечьей шее. Работа спорилась.

Спорилась она и в лазарете, где орудовали десятеро. Сначала они убрали охрану, затем, по молчаливому согласию, отправились проверить больных. Медсестер резали с сожалением, но быстро, чтобы не мучились, фельдшер умер во сне. Больных и раненых били торопливо, в горло, чтобы не поднимали шума. За пятнадцать минут лазарет превратился в кладбище.

Не повезло и пилотам чепаевской дивизии, юным Садовскому и Сладковскому. Они услышали звуки потасовки на улице и через окно увидели, как казаки закололи бойцов патруля. Молодые люди растолкали своих старших товарищей и предложили проникнуть на аэродром, чтобы угнать аэропланы в Уральск и вызвать подмогу. Ларионов и Кутько, не сговариваясь, напали на молодых людей и задушили голыми руками.

Ларионов и Кутько справедливо полагали, что пилоты колчаковцам пригодятся, и оказались правы – когда все закончилось, их записали в Особую эскадрилью Уральского войска.

На всякий случай диверсанты ударной группы Белоножкина были одеты в форму красноармейцев. Чтобы случайно не напасть друг на друга, на левые рукава они повязали белые ленты.

В станицу казаки вошли одновременно с севера и запада, откуда красные в принципе не ждали нападения.

Полтора десятка маленьких – по три человека – команд были заняты атакой на караульные помещения и стационарные посты. Казаки внезапно появлялись из мокрой тьмы перед ничего не подозревающими чепаевцами, которые мыслями были уже в походе на Украину, и кололи штыками, чтобы не производить лишнего шума. Большая часть караульных помещений станицы Лбищен– ская оказалась под контролем белых за десять минут операции.

Отдельная группа из десяти казаков окружила курсантские казармы. Казаки бесшумно забаррикадировали все выходы и заняли огневые позиции с таким расчетом, чтобы легко можно было снимать вылезающих через окна людей. Над окнами подвесили емкости с керосином – на случай, если красные начнут вылезать слишком ретиво.

Дольше всего пришлось возиться с красноармейцами, которые не грелись в теплых караулках, а следовали по обычным маршрутам, однако и их казаки сняли без каких-либо осложнений. Ровно в половине четвертого с северного поста в степь с помощью электрического фонарика был подан сигнал «Улицы свободны», и в Лбищенск втянулась основная группа захвата, возглавляемая подхорунжим Белоножкиным. Рядом с ним на белой кляче без седла ехал Богдан Перетрусов.

– Дурак ты, Белоножкин, —негромко бухтел бандит. – С твоими бы орлами поезда грабить, а не всякой ерундой заниматься.

– Заткнись, – флегматично предложил подхорунжий.

Богдан решил, что пока не стоит раздражать Белоножкина, и послушно закрыл рот.

В основной группе было не менее двухсот бойцов. Конная кавалькада спокойно двигалась по главной улице, и от нее по дворам неслышно разбредались казаки. Все заранее знали, у кого какой сектор обстрела. Белоножкин не отвлекался на приказы, – все они были отданы заранее, теперь пришло время их выполнять.

Значительно поредевшая группа вышла на площадь. Дождь закончился полчаса назад, луна вновь залила все бледным светом, но и это было хорошо. Самая грязная работа сделана, осталось взять Чепаева.

Теперь все зависело от Перетрусова.

– Показывай, куда дальше, – велел Белоножкин.

– Вперед.

Богдан знал, что Чепаев никуда не переезжал, но искренне надеялся, что Лёнька воспользовался петухом и придумал, как выдернуть Богдана из лап подхорунжего. Судьба Ночкова ему никак не улыбалась.

Вот и дом Чепая. У Перетрусова зачесалась шея и предплечья: он вспомнил последний миг жизни Ночкова. Черт, куда бы, куда ткнуть пальцем, чтобы отвлечь этого мясника Белоножкина?! Впрочем, и пальцем ткнуть не удастся – руки-то сзади связаны.

Они выехали на перекресток, подхорунжий поднял ладонь. Конники остановились.

Понятно, почему – вот оно, пожарище. Богдан тотчас вспомнил сон с ребенком, кружащим вокруг печной трубы.

– Это не дом Чепаева, – негромко сказал Белоножкин, глядя на остов избы.

Перетрусов решил, что его разоблачили, и приготовился принять смерть, страшную и лютую, какую сам недавно напророчил Ночкову. Но острая жажда жизни взяла свое.

– Вестимо, не дом. Сгорело же все, – сказал Богдан.

– Это по карте не тот дом, который красные и Ночков отмечали!

– Так они врали!

– Они?! – Белоножкин выхватил шашку, и Перетрусов зажмурился.

Однако, не услышав характерного звука, с которым шашка рассекает воздух, Богдан приоткрыл сначала один, потом другой глаз и только тогда обратил внимание на то, что смутило подхорунжего и заставило принять навязанные ему правила игры. У Богдана отлегло от сердца – Лёнька научился использовать петуха по назначению.

На крыльце дома, занимавшего противоположную чепаевской (настоящей чепаевской!) избе сторону улицы, стоял конь. Животное топталось, пряло ушами и сыпало «яблоками» на две нижние ступеньки. Передние ноги стояли на самой высокой ступеньке, голова была притянута к двери, узда зажата между дверью и косяком.

Белоножкин не обращал на Богдана ни малейшего внимания, не ждал от бандита никаких объяснений и лишь с досадой подумал, что Чепаев почувствовал-таки опасность и приготовился бежать.

Не знай Богдан, что дом с конем на крыльце пустует, тоже легко бы поддался на уловку и поверил, что именно там обитает Чепай. Ну кому еще взбредет в голову ставить коня на крыльцо, когда за тобой ведет охоту Уральское казачье войско?

Казаки неслышно окружили дом. Лошадей, чтобы случайно не попали на линию огня, укрыли за сараями, сами залегли в поленнице, у забора, на овине и в хлеву, приготовившись поддерживать штурм огнем.

Пора было делать ноги, но вот куда, Богдан пока понять не мог.

– Эй, Белоножкин, ты видишь, что я не обманул, – прошептал он на ухо командиру. – Дай хоть знак другу подать, чтобы он в сторонку отошел, под обстрел не попал.

Подхорунжий все еще не верил Перетрусову. Ему не хотелось давать бандиту хоть малейший шанс обмануть, однако все выглядело так, будто Перетрусов выполнил свою часть обязательств: свежее пожарище, рядом – дом, на крыльце – че– паевский конь, готовый унести хозяина. Эх, зарубить бы Перетрусова прямо сейчас, но вдруг Чепаев в доме не один, и как его тогда опознать?

– Только один раз, – сказал Белоножкин Перетрусову. – И без фокусов.

– Если я филином ухать начну, это будет фокус или как? – спросил Перетрусов.

Подхорунжий махнул рукой – делай, как нужно. Богдан два раза ухнул филином. Тотчас отозвался другой филин, совсем рядом, не то сзади, не то справа. Черт, да где же он?! Куда бежать, когда начнется заваруха?

Белоножкин откашлялся и приступил к исполнению задания, к которому уже давно готовился. В руке подхорунжего появился жестяной рупор.

– Чепаев, дом окружен, – громко и отчетливо произнес Белоножкин. – Выходи с поднятыми руками, если не хочешь, чтобы мы тебя поджарили!

Из избы ответили практически сразу:

– Кто это там гавкает?

Да, Чепаев уже не спал и был готов действовать. В том числе – хамить превосходящим силам противника. Белоножкин поиграл желваками и твердо поставил Чепаева на место:

– С тобой, свинья, не гавкает, а разговаривает подхорунжий Белоножкин. Слыхал о таком?!

Если Чепаев и слышал о Белоножкине, то не хотел это обсуждать. В самом деле, у него были куда более насущные проблемы. Например, придумать, как вырваться из окружения.

– Ну так я пойду? – спросил Богдан.

– Сиди, где сидишь, – сказалБелоножкин. – С тобой еще полковник расплатиться должен.

– Я передумал, мне эти деньги не нужны. Мне обещали жизнь, меня это вполне устраивает.

– Договор заключен с полковником, – повторил подхорунжий и снова поднес ко рту рупор. – Считаю до трех. Раз!

Богдан напрягся. Сейчас могло начаться его последнее приключение.

– Два!

И все-таки – откуда Лёнька подал сигнал? Дело уже пахло керосином. Надо понять, где пройдет линия огня. Эх, петух был бы сейчас очень кстати...

– Три!

Перетрусов понял, что Лёнька стоит за дверью и держит лошадь.

Петька

Петька не боялся тифа, говорил «Зараза к заразе не липнет» и время от времени заглядывал по вечерам в лазарет, к медсестре Маняше, где неминуемо задерживался до ночи.

Маняша отвечать Петьке взаимностью не торопилась. Знаки внимания принимала благосклонно, но чтобы там за ручку подержаться или поцеловаться «хошамо в шшочку» – ни-ни. Петька изнывал от любви и готов был часами сидеть и смотреть на миленькое личико Маняши в сестринском чепце.

Сегодня Петька не думал навещать зазнобу – ведь у Маняши ночное дежурство, а в это время к ней вообще бесполезно соваться, выгнала бы и несколько дней к себе не подпускала.

Но Петьке не спалось. Он думал: вот не завтра, так послезавтра уйдем в поход. Лазарет Чепай с собой тащить не будет, сказал – отправимся налегке, больных и раненых оставляем, демобилизация им пришла. Получается, больше никогда Петька Маняшу не увидит. И оттого на сердце сделалось так больно и тоскливо, что Петька решил – сейчас или никогда.

Он даже одеваться не стал, как был – в кальсонах и фуфайке, – так и выскочил на улицу, под дождь. Решил пойти пешком и сказать Маняше, что любит ее. Не каменная же она...

Петьке не удалось дойти до лазарета и увидеть мертвое тело любимой девушки, потому что, добежав до ворот, он услышал чью-то раздраженную тираду:

– Ты что меня, египетский хлопок, с ума свести хочешь? Ты что, думаешь, кроме твоего Пантелеева в мире больше Лёнек не осталось?!

Это был голос Юрки Очумелова. Опять, наверное, спорит со своим тупым напарником Елдыри– ным. Петька решил, что надо бы пропустить их мимо, не хотелось выглядеть перед сослуживцами полным дураком. Сейчас они пройдут и...

–Аргх! – раздалось во тьме, и Петька услышал, как что-то упало на землю.

Два раза. Разговор между Очумеловым и Елды– риным оборвался на полуслове.

Осторожно приоткрыв калитку, Петька выглянул на улицу. Он разглядел в нескольких десятках шагов от себя две незнакомые фигуры с белыми повязками на рукавах.

Дождь стих так же внезапно, как и начался. В просвете, образовавшемся в тучах, показалась луна.

Незнакомцы выпрямились и поволокли по грязи два каких-то мешка. До Петьки не сразу дошло, что они тащат. Мешками были мертвые Очумелов с Елдыриным.

Петька понял, отчего они с Чепаем вчера не смогли найти Ночкова. Предатель сбежал, а сейчас, видимо, вернулся со своими дружками из чрезвычайки. А что, если не вернулся, а так и остался здесь? Что, если новоприбывшие курсанты на самом деле не курсанты вовсе, а каратели и теперь режут старых чепаевцев по всей станице?!

Главное – не поднимать шума. Петька тихо прошел через двор, вывел из конюшни своего Чалого, поставил коня на крыльцо чепаевской избы. Чтобы лишний раз не привязывать, Петька вошел в дом с поводьями и зажал их дверью.

– Чепай, беда! – громко прошептал он и вдруг увидел, что Чепай не один. Кроме него в избе были Митяй из караула и какой-то незнакомый парень, совсем молодой, как бы тоже не из курсантов.

– Что случилось? – спросил Чепай. Он был встревожен и уже одет, несмотря на столь ранний час.

Петька метнулся к керосинке, затушил ее.

– Нас предали! Ночков своих чекистов привел!

Митяй и незнакомец переглянулись.

– Чекистов? Ночков белых привел, – сказал парень.

– Погоди, – перебил его Чепай. – Говори, Петька, что видел.

Петька торопливо рассказал. Митяй, услышав о смерти Очумелова и Елдырина, коротко выматерился. Незнакомец растерянно посмотрел на Петьку:

– Но они должны были начать позже! В пять утра! Перетрусов специально к ним Ночкова повез.

– Ты что, заодно с Перетрусовым? – посуровел Чепаев. – Я думал, ты шпион, а ты...

– Да нет же! – сказал незнакомец. – Я свой, наш, пролетарий! Все случайно получилось! Я помочь хотел!

– Помог, любись ты конем.

– Да погодите же! – незнакомец чуть не плакал. – Перетрусов сказал, что, если не сумеет выдать Ночкова за Чепаева, нужно из дома срочно уходить, потому что белые специально за Чепаем идут!

– Всем Чепай нужен, – усмехнулся Василий Иванович. – Просто нарасхват.

Тут незнакомец подпрыгнул на месте:

– Придумал! Конь!

Петька, Чепаев и Митяй посмотрели на «шпиона».

– Нужно коня привязать к другому дому, понятно? Чтобы его с улицы видно было.

Мысль была дельная. Отвлекающий маневр поручили незнакомцу и Митяю. Петька с Чепаем должны были открыть огонь по белым, когда они начнут штурм пустого дома.

– Не страшно, шпион? – спросил Чепаев, когда Митяй с незнакомцем осторожно выводили Чалого со двора.

– Страшно, – кивнул «шпион».

Лицо у него было абсолютно счастливое.

Чепаев

Василий Иванович никогда не думал, что станковый пулемет, поднятый на голубятню, когда– нибудь пригодится. Просто на всякий случай он каждый раз устанавливал «максима» на ключевую позицию. Как правило, пулемет стоял без дела, накрытый брезентом, пока дивизия не снималась с места и не занимала новый плацдарм.

Но вот – пригодился.

Голубятня возвышалась прямо на крыше штаба, днем с нее открывался отличный вид и простреливался весь центр станицы. Чепай с Петькой прекрасно понимали, что в темноте стрельба будет неэффективной, но выбирать было не из чего.

Главное – добраться туда раньше, чем белые закончат зачищать станицу.

Чепаев оглянулся. Все тихо, хвоста, вроде, нет.

Шли черным ходом – мимо колодца и овощной ямы к лестнице, ведущей на чердак. Из удушливого чердачного мрака можно было попасть на гремящую под ногами, обитую прохудившимся железом крышу, и вот она, голубятня.

– Чепай, а голуби?

– Тише! Пусть спокойно сидят, не враги.

Вот он, тайник. Чепай с Петькой осторожно выкатили «максим» из укрытия, сняли брезент, протерли оружие ветошью, проверили затвор, заправили ленту.

– Слышь, Чепай, а ведь совсем развиднелось. Я коня хорошо вижу.

– Подвинься, мне пристреляться нужно.

Чепай посмотрел в прорезь прицела. А ведь

и впрямь – развиднелось.

Внизу послышались шаги. Петька аккуратно выглянул наружу и тут же спрятался в тени голубятни:

– Отряд. Белые.

Эх, если бы тут была пара «льюисов», а не один «максим», который никак не развернуть под таким углом...Черт, да хватило бы пары гранат, чтобы накрыть вон того казачка в бурке; он, судя по всему, командир.

Отряд прошел по улице и оказался прямо на линии огня.

– Стреляй, Василий Иванович! Уйдут, проклятые.

– Сиди тихо! – прошипел Чепаев. – Они и так у меня на мушке.

Белые не могли решить, какой дом принадлежит Чепаеву, потом заметили лошадь на крыльце – и началось.

– Кто там за тебя отвечает? – спросил Петька, услышав неразборчивый крик из дома.

– Митяй, наверное. У мальчишки голос еще не переломался.

– Раз! – послышалось с улицы.

– Ну, с богом, – сказал Чепай и повесил на грудь льва. Поменяли глаза цвет или нет, Петька не разглядел – в голубятне было слишком темно.

– Два!

– Петька, смотри в оба. Как нас заметят, попытаются влезть.

– Не учи ученого!

– Три!

Лёнька

Дом был выстывший, пустой, хотя ушли из него, судя по всему, совсем недавно. Может, месяц назад, может, раньше.

Митяй открыл подпол, чтобы сигануть туда, когда в избу начнут стрелять. Лёнька стоял в темноте, у двери. Дверь до конца не закрывалась, поэтому, чтобы конь не ушел, Лёньке пришлось держать узду в руке.

– Главное, – говорил Митяй, – как стрельба начнется, опусти поводья и тоже в подпол ныряй. Иначе – в решето.

Лёнька прикинул расстояние. Нырнуть не получится – шею свернешь. А вот проползти...

– Чепаев, дом окружен, – донеслось с улицы. – Выходи с поднятыми руками, если не хочешь, чтобы мы тебя поджарили!

У Лёньки душа ушла в пятки. Он не ожидал, что все начнется так скоро.

Митяй хмыкнул и проорал так, что стекла зазвенели:

– Кто это там гавкает?

Пока белые разбирали его слова, Митяй шепотом окликнул Лёньку:

– Эй, шпион! Ты стрелять умеешь?

– Ага, – обрадовался Лёнька.

– Держи.

Лёнька придавил поводья ногой и поймал небольшой дамский пистолетик с перламутровой рукояткой.

– С предохранителя снять не забудь.

– С тобой, свинья, не гавкает, а разговаривает подхорунжий Белоножкин. Слыхал о таком?! – донеслось снаружи.

«Эх, Белоножкин, – подумал Лёнька. – Хороший ты мужик. И почему мы не на одной стороне?»

– Считаю до трех. Раз!

«Все-таки давать такой пистолет – насмешка. Этой пукалкой только ворон пугать!»

– Два!

– Готовься, шпион, сейчас кэ-эк...

– Три!

Снаружи что-то негромко чихнуло, и всю комнату залило красивым красным светом. Потом разорвалась граната, стекла в окнах вылетели, и Лёнька едва не погиб.

Поводья, пока он разбирался с пистолетиком, захлестнули ступню, а Чалый, испугавшись взрыва, рванул и потащил за собой Лёньку.

Двери и крыльцо Лёнька преодолел на удивление легко и безболезненно – потому что порожка не было, и, распахнув дверь ногами, слетел с крыльца, как на лыжах слетают со снежной горки.

Над собой в небе он увидел красную сигнальную ракету, странно вывернутый мир, переливающийся оттенками рубина, траву, крыши, стены... и тут он пребольно стукнулся.

Чалый метался по двору, Лёнька волочился за ним, словно кукла. Копыта ударяли в опасной близости от глаз, рук, паха. Началась беспорядочная стрельба, неподалеку деловито застучал пулемет, а Лёнька, совершенно ничего не боясь, пытался выскользнуть из захвата.