Текст книги "Бандиты. Красные и Белые"

Автор книги: Алексей Лукьянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

В это время на площадь выехал автомобиль «Руссо– балт».

– Кого там еще черт принес?! – Ясный сделал шаг назад.

– Стой, товарищ начальник. Мы не договорили.

– Если не узнаю, кто это, – точно можем не договорить!

– Ладно, – согласился Богдан. – Пеняй на себя. Ясный только усмехнулся – и ушел. Но Богдан

чувствовал – ничего еще не закончилось.

Шпион

Ясный думал, что хуже быть уже не может – бандиты, которых он, казалось, держал на поводке, сейчас держат на поводке его. Но он ошибался – цепь роковых случайностей только начала разматываться.

Водителем «Руссо-балта» оказался Тверити– нов, тот самый, кого приказом Фрунзе и при содействии Чепаева отправили весной на Украину. Все думали, что Тверитинов погиб – ведь он был инструктором красных в банде Махно, когда

Троцкий объявил батьку вне закона. Но вот, оказалось, живой.

– У меня пакет для Чепаева, – сказал Тверити– нов.

– Передать лично?

– Так точно.

Что в пакете? Не может быть, чтобы Тверитинов зазря провел три месяца у батьки Махно, а потом вернулся. Здесь наверняка какая-то комбинация. Времени на размышления было слишком мало. Махно, Махно... что про него в оперативных сводках писали?

– Чепаев сейчас наверняка спит. Будем будить?

– Будем, – твердо ответил Тверитинов.

– Ну тогда пойдем.

Они вышли на улицу. Ясный затылком чувствовал, что бандиты все еще где-то здесь, но сейчас ему было совсем не до них. Махно... Кажется, сегодня попадалось: «...объявил о создании "Революционной повстанческой армии Украины (махновцев)"». То или нет?

– На машине? – спросил Тверитинов.

– Дворами быстрее.

Они пошли дворами. В этом дворе живут. В этом – тоже. Где же не услышат шума?

– Долго еще?

– Через два дома.

Ясный уже догадался, что за пакет у Тверити– нова. Поэтому, когда они вошли в пустой двор, он резко развернулся и ударил краскома в лицо.

Тверитинов удара не ожидал и упал, крепко стукнувшись головой о ворота. Ясному хватило нескольких мгновений, чтобы обезоружить противника.

– Значит, Чепай с Махно все-таки сговорились, да? – спросил он у поверженного врага.

– Да ты что творишь, на...

Удар кованым сапогом в ребра перебил Твери– тинову дыхание.

– А ведь Чепай уже забыл о тебе, со счетов списал, другого гонца отправил. А ты вон какой шустрый оказался. Только везение, видать, все мне досталось. Слышишь, Тверитинов?

Тверитинов, если и слышал, ответить не мог – сломанное ребро проткнуло ему легкое.

– Ты уж извини, Тверитинов, – сказал Ясный, отыскивая во дворе подходящее орудие, потому что стрелять было нельзя. – Хороший ты человек, и не тебя я убиваю, а вредное для моих планов донесение.

Нашелся только кусок жернова от ручной мельницы. Чтобы не испачкать себя кровью, Ясный разделся донага, поудобнее ухватился за камень и несколькими ударами раскроил Тверитинову череп. Убедившись, что враг не дышит, Ясный обыскал его одежду и в подкладке куртки обнаружил пухлый пакет.

Даже не читая, Ясный зажег бумагу и бросил на траву. Отыскал во дворе бочку с дождевой водой, смыл с себя кровь. Потом вылил всю воду и положил в бочку мертвеца, чтобы на него никто случайно не наткнулся.

Ясный оделся, и тут его ошарашила новая мысль – а как же машина, на которой приехал Тверитинов? Как свидетели, которые видели Тверитинова в штабе? Тоже убить?

Решение пришло само по себе.

– Чем ты здесь, товарищ начальник, занимаешься? – спросил Богдан из темноты.

– Что ты здесь делаешь?

– Мне было интересно, куда ты повел этого субчика. Где он, кстати? Под бочкой?

– Некогда болтать. Мне нужна ваша помощь. Машину водить умеете?

Ни Богдан, ни Серега автомобилем управлять не умели. Ясный, впрочем, на это и не надеялся.

– Я сам все улажу. Вы сидите тихо и не рыпайтесь, а лучше – ищите этого вашего гонца. Найдете – беру в долю. Ах, да... вы мне еще понадобитесь сейчас. Отставить поиски, доделаем дело, тогда ими займетесь.

Шпион и бандиты покинули двор. Дрожащий от холода и страха соглядатай, прятавшийся в дровяном сарае, осторожно вылез наружу и пошел за ними следом, прячась в тени.

Казаки

– Господин полковник, есть пленные, – разбудил Бородина Белоножкин.

– Давно взяли?

– Никак нет, полчаса назад доставили.

– В каком направлении двигались?

– Сломихинская. На «Руссо-балте» ехали.

– Ишь ты, богато. Небось двадцатичетырехсильный?

– Так точно, господин полковник!

– Уже допросили?

– Вас ждем.

– Добро, идем скорее.

Для допроса с пристрастием еще в прошлую ночь выкопали блиндаж в одном из амбаров, чтобы криками не смущать бойцов. Допрос на войне – штука грязная и громкая, заплечных дел мастеров не любит никто, думают – ироды они окаянные, креста на них нет. Но кто-то же должен эту работу делать?

Полковник Бородин предпочитал делать ее сам. Не потому, что любил истязать, это ему как раз не нравилось. Полковнику хотелось сохранить душевное спокойствие своих бойцов, чтобы не приходилось им вскакивать ночью от кошмаров, будто кто-то загоняет тебе иголки под ногти, или прижигает порезы окурками, или выдергивает пальцы из суставов.

Пленные в полуподвешенном состоянии, касаясь пола только пальцами ног, раскачивались на крюках, торчащих из накатного потолка.

– Представьте мне наших гостей, – велел полковник подхорунжему.

– Вот этот, – Белоножкин ткнул пальцем в молодого человека с заплывшим глазом и опухшей верхней губой, на которой запеклась сукровица, – заместитель начальника штаба Колокольников Роман Игнатьевич, одна тысяча восемьсот девяносто пятого года, мещанин из Николаевска. Другой, – подхорунжий показал на хмурого усатого мужика средних лет, – Деревянко Денис Дмитриевич, одна тысяча восемьсот семьдесят восьмой, крестьянин Самарской губернии.

– Превосходно. Полагаю, автомобилем управлял молодой человек?

– Так точно, ваше превосходительство.

– Чем его так?

– Это Усатов из пращи метнул. Надо было без выстрела взять, вот он и переборщил.

– Ох уж этот Усатов. А Деревянко, значит, сопротивления не оказал?

– Так точно, смирный.

– Добро, это настраивает на хороший лад. Итак, – полковник снял китель и начал закатывать рукава рубашки, – мы можем значительно ускорить ту неприятную процедуру, к которой должны приступить. Я собираюсь задать вам несколько неудобных вопросов о составе и расположении сил в станице Лбищенской. Я понимаю, что чувство долга и взаимовыручки не велит вам сотрудничать с врагами, предавать своих сослуживцев. Но я предоставлю вам две уважительные причины, которые должны примирить вас с чувством долга. Во-первых, честно отвечая на вопросы, вы сохраните жизни не только себе, но и своим друзьям, потому что количество боеприпасов у нас ограничено и стрельба будет лишнейтратой времени и ресурсов. Мы не собираемся убивать пленных, нам нужен только ваш командир Чепаев, остальных мы согласны с богом отпустить по домам или разрешить присоединиться к белому движению. Во-вторых, добровольное сотрудничество избавит вас от допроса с пристрастием. Уверяю вас, куда лучше и безболезненнее ответить сразу.

– Напугать хочешь, гнида белая? – спросил заместитель начальника штаба.

– Что вы, Роман Игнатьевич, ни в коем разе. Если бы я хотел вас напугать, я бы взял клещи и выдрал зуб вашему товарищу, уверяю, это безотказно действует. Но мне хочется обойтись без этого, поэтому я вас спрашиваю – будете ли вы говорить?

– Иди к черту.

– Вы правы – несомненно, после смерти я отправлюсь в ад. Однако, если верить большевистским догматам, загробной жизни не существует, и я могу избегнуть адских мук, а вот вы просто так не отвертитесь.

– Стойте! – завопил Деревянко, увидев, как полковник берет клещи. – Не трогайте его, я все скажу!

– Заткнись, Деревянко, я тебе приказываю! – обернулся к товарищу Колокольников.

– Данил Наумович, заглушите Романа Игнатьевича.

Белоножкин заткнул молодому пленнику рот кляпом и надел на голову мешок.

– Я вас слушаю, Денис Дмитриевич.

– Христом богом прошу, не мучайте нас! Все расскажу, только не мучайте.

– Данил Наумович, спрячьте инструменты.

Пока подхорунжий убирал пыточные инструменты в сумку, красноармеец Деревянко следил за ним. Потом перевел взгляд на полковника:

– Спрашивайте.

– Вот это дело. Итак, братец, расскажи нам – куда вы ехали в столь поздний час?

– В Сломихинскую ехали.

– Вот так, с бухты-барахты? Что-то ты, братец, утаить пытаешься...

– Мы люди служивые, приказ получили – выполняем. Ваше высоко... велите спустить меня вниз, затек я совсем. Вы не сомневайтесь, я не убегу, Христом богом клянусь.

– Отвечай, зачем ехали в Сломихинскую?

– Говорю же – приказ получили. Велели перегнать автомобиль в Сломихинскую и ждать дальнейших распоряжений.

– Кто велел?

– Начальник штаба, вестимо.

– Прямо так и велел – перегнать автомобиль среди ночи?

– Мне-то он ничего не говорил. Просто пришел ночью человек, сказал – донесение из Уральска принес, а у самого мандата нету. Я его, конечно, к начальству. Начальство его выслушало и убежало куда-то. Потом приехал на автомобиле другой человек и тоже, говорит, донесение. Но у него мандат был, хоть и старый, Тверитинов фамилия. Начальство вернулось, повело Тверитинова к Чепаю, потом возвращается и говорит: «Срочно вернуть автомобиль в Сломихинскую и ждать там до особого распоряжения».

Полковник непонимающе посмотрел на Бело– ножкина.

– Подхорунжий, вы хоть что-то поняли?

– Ни слова, господин полковник. Достать инструменты?

– Нет! – заорал Деревянко. – Я правду говорю! Так и было!

Бородину не требовались инструменты, чтобы проверить искренность красноармейца, тот явно говорил правду и готов был говорить еще. Но какой смысл в этом ночном рейсе?

– Ни пакета, ни устного поручения не было?

– Нет, ничего.

– Ничего глупее не слышал. Хорошо, допустим, ваш начальник идиот. Можешь ты сказать, сколько сейчас бойцов в гарнизоне?

– С точностью до человека не скажу, но тысячи четыре точно.

– Конников?

– Две тысячи лошадей, фуражу едва хватает.

– Добро. На карте можешь дислокацию показать?

– Могу.

– Хорошо. Подхорунжий, снимите его и запишите все показания.

– А с этим что? – спросил Белоножкин, показывая на Колокольникова.

Полковник спросил у Деревянко:

– Как вы думаете, Денис Дмитриевич, что делать с вашим товарищем? Сами понимаете, он для нас ресурс бесполезный.

В глазах Деревянко стояли слезы. Он все рассказал, чтобы их не мучили и не убивали. Колоколь– никову что, он молодой дурак. Думает, если ему полноги оттяпают или глаз выколют, сразу героем станет. Того не понимает, что, когда тебя режут, все разболтаешь, даже какого цвета рейтузы мама носит. И что, получается, все это было зря, все равно в итоге лютую смерть принимать?

Бородин прочел эту тоску в глазах солдата и сказал:

– Хорошо, решим этот вопрос утром. Возможно, если вы и дальше будете сотрудничать, мы сохраним жизнь вашему другу.

Белоножкин увел Деревянко изучать карты, а полковник остался.

– Вы еще здесь, Колокольников Роман Игнатьевич, одна тысяча восемьсот девяносто пятого года? – спросил он. – Не бойтесь, я не буду вас истязать, я хотел поговорить. Знаете, иногда полезно свои соображения высказывать противной стороне, особенно если та ответить не может.

Полковник надел китель и стал застегиваться.

– То, что рассказал этот ваш Деревянко, – крайне занимательно и глупо. Я хочу понять: почему мы, кадровые офицеры, прошедшие войну, побеждавшие немцев и австрийцев с их военным умением и мощью, пасуем перед вашим братом? Мне точно известно, что процент дезертиров в вашей армии куда выше, чем у нас. У вас идейных и фанатиков ровно столько же, сколько у нас. Вы тупее и беднее нас. Но почему вы побеждаете? Не отвечайте, это риторический вопрос. Прежде чем убить вас, я хочу сказать, что уверен в победе вашей чумазой орды. Она не за горами, но завтрашнее сражение выиграем мы.

Полковник взял кортик и воткнул клинок в мычащее существо, висящее на крюке, точно в сердце.

Красноармеец Деревянко о смерти товарища не подозревал, сидел на импровизированной скамье, сколоченной казаками, держал на коленях карту и показывал, где именно расположены самые крупные по численности соединения красных.

Белоножкин внимательно слушал и отмечал карандашом места скопления противника. Особо интересовала подхорунжего изба, в которой квартировал Чепаев. Деревянко уверенно указал улицу и дом, не забыв упомянуть, что прошлой ночью там был пожар, так что рядом имеется верная примета.

– Только встает Чепаев рано, – предупредил Деревянко. – Если врасплох не застигнете, он вас и с сотней бойцов в капусту изрубит, уж будьте покойны.

– Пугаешь?

– Ни боже мой, ваше благородие. Но уж как ни пытались ваши Чепая поймать, а все он сухим из воды выходил. Только пьяным да связанным одолеете его, иначе никак.

– Что-то еще?

– Никак нет, ваше благородие, все рассказал, что знал.

Белоножкин вызвал конвой, и Деревянко увели, чтобы на улице, истыкав штыками, сбросить в яму. В отряде каждый человек на счету, охранять пленных некому. Операция сложная, тут не до милосердия.

С полученными сведениями подхорунжий отправился к полковнику.

Бородин уже вернулся.

– Как наши успехи?

– Разведданные подтверждаются, с некоторой поправкой на время – за последнюю неделю обострилась эпидемия тифа, в карантине еще две роты красных. В целом позиции красных не изменились, фортификационные сооружения оставлены там, где были до штурма.

– Полагаете, справимся?

– Бесспорно. Но операцию нужно перенести.

– С пяти часов пополуночи? И на сколько?

– Думаю, нужно начать в три часа.

– Объясните.

– Лбищенск живет по чепаевскому времени, а Чепаев просыпается чуть раньше пяти утра. Чепаев чрезвычайно мобилен, если мы не захватим его врасплох и он успеет мобилизовать хотя бы сотню бойцов – нам придется худо. Он никогда не дерется в обороне, всегда атакует, местность, в которой находится или воюет, знает досконально. У нас просто не будет шансов.

Бородин задумался. Насчет личного времени Чепаева до сих пор не говорил ни один из участников или разработчиков операции. Агент в штабе красных тоже не упоминал об этой особенности начдива, а должен был. Может, не придавал этому значения, но почему тогда на это обращает внимание простой боец?

– Добро, вы меня убедили, – сказал полковник. – Но вопрос штурма и пленения Чепаева отнюдь не самый главный. Я не сомневаюсь, что ваши башибузуки обеспечат успех операции. Меня больше беспокоит, что мы станем делать потом.

– Отправим Чепаева в Ставку.

– Через территории, занятые большевиками? На аэроплане? Давайте будем реалистами: наш рейд – отчаянная бравада. В нескольких десятках километров от нас сосредоточены основные силы красных, и то, что этот бок обнажен, ничего не значит – нас выбьют из Лбищенска через день-два, максимум – через неделю.

Подхорунжий удивленно посмотрел на полковника.

– Не нужно так на меня смотреть, вы сами должны понимать суть происходящего. Надеюсь, вы согласитесь со мной, что после завершения операции основная часть отряда должна немедленно отступить обратно в Каленый. На арьергард возложим тотальное уничтожение складов...

– У нас приказ держать оборону до подхода армии.

– Вы понимаете, что это напрасная трата сил и времени? Не удержит наша «армия» красных. Толстов – прекрасный стратег, но ему достались жалкие остатки войска. Нас сомнут, и ладно, если заставят отступить, а не раздавят.

– Вы так говорите, будто не будете принимать участия в штурме.

Бородин вздохнул.

– Я еще достаточно молод и полон сил, но посмотрите на меня: я развалина. Потому что в победу не верю, а мщение, которое движет вами, мне не понятно. Я в каждый бой иду как в последний. Так вот: возможно, в этом бою меня не станет. Я хотел

бы, чтобы вы наплевали на белое движение и уводили людей за кордон.

– Это измена.

– Так расстреляйте меня.

Белоножкин опустил глаза.

– Ладно, бог с ним, с этим разговором, – махнул рукой Бородин. – Вы правы – не время для болтовни. Там, в блиндаже... я немного наследил. Прикажите убрать.

Диверсия

Сначала разбудили Петьку.

Взволнованный красноармеец из караула стоял перед заспанным Петькой, пучил глаза и громко шептал:

– Товарищ Исаев! Там такое! Там, в штабу...

– Что в штабу?

– Не знаю.

– Что – не знаешь?

– Что делать, не знаю.

– А старший караула?

– И старший не знает.

– Черт знает что! А от меня чего надо?

– Штаб заперт.

– В смысле – заперт?

– На замок заперт, а ключа у нас нет. В четыре утра смена караула, а Дениса Деревянки на посту нет.

– А кто есть?

– Никого.

– А старший почему сам не пришел с докладом?

– Боится.

– А ты, значит, не боишься.

– Я тоже боюсь, но я отважный.

– Ладно, отважный, пошли.

Штабная изба оказалась заперта, но не опечатана. Более ничего необычного не было. Петька посмотрел на часы – через десять минут пора будить Василия Ивановича, а тут такая ситуация непонятная. Старший караула стоял в стороне и нервно курил.

– Ключ есть у кого-нибудь? – спросил Петька.

– На гвоздике висит.

– Да вы что, нарочно, что ли?! Я вас под трибунал отдам! – гаркнул Петька. – Развели, понимаешь, не знаю что!

Он вбежал на крыльцо, сорвал с гвоздика ключ и открыл дверь.

Из избы потянуло дымком.

– Мать вашу, опять пожар, что ли? – Петька нюхнул воздух. – Будто тряпками горелыми пахнет. Ну-ка, сюда идите оба!

Караульные подбежали.

– Фонарик есть?

Старший достал карманный фонарик. Все трое вошли в избу. Зажгли керосинку, осмотрелись. Все, вроде, стояло на своих местах. В печке ничего не

горело, и откуда шел запах, понять было невозможно.

Молодой красноармеец с выпученными глазами вдруг плюхнулся на четвереньки иначал водить носом, будто поросенок, который ищет корыто с помоями.

– Ты чего?

– Из подпола тянет, – сказал красноармеец.

Петька со старшим переглянулись и в один голос выкрикнули:

– Ночков!

Перестановка в штабе все же была: стол с радиостанцией, печатными машинками и прочей требухой стоял аккурат на люке, ведущем в подпол, в каморку начальника штаба. Стол втроем оттащили к окну, и старший караула открыл люк. Ночков сидел в исподнем, скрюченный, бездыханный, на верхней ступеньке, прильнув к щели между люком и полом. Весь подвал тонул в дыму.

Мужчины вытащили начальника штаба на улицу. Петька надавал Ночкову пощечин, старший караула принес воды и окатил начальника из ведра. Грудь Ночкова шевельнулась, и он, хрипя, вдохнул, после чего тяжело и продолжительно закашлялся.

– Живой! – обрадовался Петька. – Живой! Ладно, смотрите тут за ним, а я побежал Чепаю докладывать.

Василий Иванович таким новостям не обрадовался. Он быстро встал, собрался, велел Петьке

позвать Батурина и прочих командиров, потому что покушение на начальника – это не какой– нибудь пожар, это диверсией попахивает, а то и хуже – предательством. Удивительно, как до Чепая не добрались, его-то изба вовсе не охраняется. До рассвета было еще часа два, но дело важное и отлагательств не терпит, будить всех немедля!

Ночков уже оправился, почти не кашлял и смог рассказать, что произошло. Проснулся от запаха дыма, кругом темно, горло дерет от кашля. На ощупь, потому что от дыма резало глаза, добрался до лестницы и хотел выйти, но люк не поддавался. Пытался дышать через щель, потом потерял сознание.

– Во сколько? – спросил Чепаев.

– Часы внизу остались. Да и не мог я на них посмотреть, дым глаза ел.

– Спать, любись ты конем, во сколько лег?

– В одиннадцать, как обычно.

– Кто наверху дежурил?

– Колокольников, а на карауле – этот, как его... Деревяшка?

– Деревянко, – поправил Петька.

Чепаев повернулся к нему.

– Петька, ты вот что. Сгоняй по постам, спроси, не видел ли кто Колокольникова с Деревянкой.

– Есть.

Петька убежал. Чепай посмотрел на командиров.

– Ну и что делать будем?

Командиры хмурились, чесали затылки, но ничего не говорили. А чего говорить – случай такой впервые.

– Давно у нас Колокольников в штабе? – спросил Батурин.

– С мая, – ответил Ночков.

– А до этого где был?

– По документам – из Самары...

– Документы! – заорал Батурин. —Документы проверяем! Ничего не пропало?

Все, включая Чепая, стали шарить по шкафам, по ящикам, проверяя документацию. Ночков тоже было начал, но быстро пришел в себя:

– Отбой! Вся секретная документация с донесениями и шифровками у меня в подполе, в сейфе.

– Пошли проверять! – приказал Чепаев.

В подвале уже можно было дышать. На полу валялись прогоревшие до пепла тряпки, очевидно, сброшенные злоумышленниками вниз. Сейф открыли, выгрузили бумаги, пошли проверять. Пока проверяли, рассвело.

Тем временем Петька обскакал все посты. На северном старший караула Данщин сказал, будто в смену Бронштейна была зафиксирована активность. В журнале Бронштейн записал: «Время: 12 ч. 03 мин., со стороны ст. Сломихинской приб. маш. «Руссо-балт», водит. – краском Тверитинов. Куда: штаб див.».

Петька даже обалдел. Тверитинов? Вернулся? Да еще на «Руссо-балте»?

Следующая запись оказалась еще интереснее: «Время: 1 ч. 27 мин., из штаба див. уб. маш. «Рус– со-балт», водит. – зам. нач. шт. Колокольников, сопр. – кр-ц Деревянко. Куда: ст. Сломихинская».

– Где Бронштейн? – спросил Петька.

– В казарме, отсыпается, – ответил Данщин.

Петька вскочил на коня и помчался в казарму.

Фима Бронштейн не спал, сидел в караулке

и ждал, когда к нему приедет друг – пить чай с настоящим шоколадом. Когда в караулку ворвался порученец Чепаева, Бронштейн слегка перетрусил.

– Ты ночью дежурил на северном въезде?

– Ну, я, – ответил Бронштейн.

– Кого видел?

– Арканю Тверитинова.

– Точно его?

– Я Арканю с гимназии знаю, он это. Вот, шоколад мне привез, – Фима повертел перед носом Петьки измятой плиткой.

– А потом?

– Потом замначштаба с часовым зачем-то в Сломихинскую среди ночи поперлись.

– И ты отпустил?

– Так у них записка была от начштаба.

– Где записка?!

Бронштейн побледнел. Выражение его лица было столь красноречивым, что Петька сказал:

– Это трибунал, боец. Собирайся, едем в штаб.

Через десять минут Фима Бронштейн с поникшей головой стоял перед командирами подразделений.

Расспрашивал его Чепай – мягко, без привычной запальчивости. Бронштейн отвечал коротко и по делу.

– Значит, получается, ты впустил Тверитинова в станицу и указал дорогу до штаба?

– Так точно, товарищ начдив. Вы же сами знаете – от нас только прямо до площади.

– Знаю, Фима, знаю. А ничего необычного не заметил?

– Чего уж необычного – Арканю три месяца погибшим считали, а он вдруг как с неба упал. Ну вот разве что на машине приехал. Это ж «Рус– со-балт», на котором Попов ездит, правильно? Но я так понял, что ему лично Попов отдал машину, Арканя ведь сам на ней раньше ездил.

– Со Сломихинской связались? – спросил Чепай у связистов.

– Не получается. Похоже, где-то обрыв на линии.

– Когда восстановите?

– Как только обрыв найдем – так и восстановим.

Чепаев почесал небритое лицо. Как-то все одно к одному: исчезновение Тверитинова, покушение на начштаба, бегство подозреваемых. Но куда они целого краскома подевали?

– Колокольников и Деревянко в машине ничего не везли? – спросил Чепаев.

– Никак нет, – ответил Бронштейн. – Виноват я, товарищ начдив. Они мне записку под нос сунули, Колокольников сказал – срочно. Гляжу – вроде подпись начштаба, печать. Что я, разбираться буду, раз срочно?

– Не виноват он, Василий Иванович, если кого и винить – так меня, – сказал Ночков. – Я этих бланков с пропусками заранее наготовил штук сто, чтоб не отвлекаться, они в ящике стола лежат. Там пустая форма, только печать и подпись. Вписываешь потом, что надо, и никакой волокиты.

– В благородство, любись оно конем, поиграть хочешь?! – взорвался Чепай. – Добренький какой, заступился за рядового! А ты, щучий сын, сам же его и подставил! Развели тут, понимаешь! Я скажу тебе, зачем ты этих бумажек наготовил заранее. Чтобы тебе со всякой мелочью не возиться, перепоручил ее заму, мол, большого ума не надо, так сойдет. А если бы он тебя в постели пришпокнул и вывез бы все документы дивизии? По твоей же рукой подписанным бланкам?! Молчишь?! Да я сейчас выведу Фиму на улицу, соберу дивизию и скажу: начальник штаба у нас кретин, и за это я расстреляю бойца, потому что сам кретин, раз такого начальника штаба держу! И мы все здесь кретины, потому что не знаем, что у нас под носом творится! Что сейчас делать прикажете, а?!

Все молчали и чувствовали себя виноватыми.

Голос подал Петька:

– Надо бы Тверитинова поискать. Вдруг он чего скажет?

Чепаев тяжело вздохнул.

– Вряд ли. Чует мое сердце – пустили Арканю в расход. Но все равно – ищите.

Словно в ответ на это «ищите» в штаб ворвался красноармеец с выпученными глазами, который сообщил о запертом на замок штабе.

– Товарищи командиры! – задыхаясь, сказал он. – Там такое!

Лёнька

Проснулся Лёнька от того, что кто-то зажал ему рот ладонью.

– Цыть, казачок, а то располосую, – услышал он хриплый шепот у самого уха.

Кроме потной руки на лице Лёнька почувствовал что-то холодное и острое на горле.

– Сейчас я тебя отпущу. Не рыпайся, если жить хочешь.

Холодное и острое перестало касаться горла, ладонь убрали от лица. Лёнька смог дышать.

– Повернись, – сказал незнакомец.

Лёнька повернулся.

– Не узнаешь?

...То, что произошло ночью, до сих пор не укладывалось у Лёньки в голове. Он проснулся от каких-то странных звуков. Выглянув через щель в стене, увидел, как какой-то голый человек бьет красноармейца камнем по голове.

Потом убийца обыскал труп, достал большой конверт и поджег. Не обращая внимания на огонь, голый вымылся, слил воду из бочки, запихнул туда мертвого красноармейца. Вскоре во дворе появились еще двое, видимо – знакомые убийцы. Они явно не доверяли злодею, но были с ним заодно. Убийца велел им искать какого-то гонца, а потом все трое ушли.

Лёньке бы убежать, но вместо этого он проследил за троицей.

Они пробрались к площади. Убийца оставил спутников на улице, вошел в большую избу, перед которой стоял автомобиль, а у дверей нес караул боец с винтовкой. Спустя несколько минут дверь распахнулась, из избы выбежал молодой красноармеец. Часовой спустился вслед за ним с крыльца, они сели в машину и уехали.

Замирая от страха, Лёнька прокрался к избе и только тогда разглядел надпись на картонке, приколоченной к двери: «Штаб 25-й стрелковой дивизии Р.С.Ф.С.Р.».

В одно из окон Лёнька рассмотрел убийцу. Усы, фуражка, смуглое худое лицо. Этот портрет Лёнька неоднократно видел в газетах.

Воздуха в легких стало не хватать. Как же так, человек, которого Лёнька буквально боготворил, оказался душегубом, крадущимся в ночи татем! И это к нему он пробивался с такими трудностями, под его командованием готовился идти на смерть за победу революции во всем мире?! Такого чудовищного обмана не могли предположить, наверное, и сами казаки.

Лёнька отошел от штаба на почтенное расстояние. Что делать? Бегать по домам и кричать: «Измена!»? Бросить все и возвращаться к казакам, которые хоть и за буржуев, но зато по-честному?

Он заметил, что к штабу приближаются двое, судя по походке – те самые, с которыми разговаривал злодей. Они скрылись в избе, потом вышли, заперли штаб на замок и повесили ключ на гвоздь. Один из них оглянулся и посмотрел прямо туда, где прятался Лёнька.

Лёнька испугался, бросился бежать. Назад возвращаться смысла не было: во-первых, под боком покойник, во-вторых, если его действительно заметили, то легко могли догадаться, откуда он взялся. Покружив в потемках вокруг штаба, Лёнька влез в какой-то бесхозный сарай. Дав себе слово не спать, он минут десять таращил глаза в ночь, а потом отключился...

И вот теперь тот, кто обернулся на Лёньку возле штаба, парень с ангельским лицом и девичьими глазами разного цвета, стоит здесь, и деваться от него некуда. И где Лёнька наследил?

– А ты шустрый, – похвалил «ангел». – Ты мне нравишься.

– Чего тебе надо?

– Мне-то? Да, в общем, ничего особенного. Я тебя сначала просто убить хотел, а сейчас гляжу – нет, ты еще пригодишься.

– А ты кто?

– Я-то? Богдан Перетрусов. Слышал?

– Бандит?

– Бандит.

– Не подходи, закричу.

– Не закричишь.

– Почему?

– Потому что ты сейчас снимешь свои шмотки белогвардейские и переоденешься вот в это, – Богдан пнул Лёньке под ноги сверток, перетянутый ремнем.

– Что это?

– Не стой, как истукан, уходить надо, сейчас здесь от красных будет не протолкнуться, – поторопил бандит.

В свертке были штаны, гимнастерка, картуз, ботинки и обмотки – форма красноармейца.

– Как ты меня нашел?

– По следам.

– А где тот... другой?

– Я его убил. Переодевайся быстрее, времени мало.

Выбора у Лёньки не было. Перетрусов стоял рядом и поигрывал бритвой. «Зачем я ему? – думал

Лёнька. – Денег у меня нет, оружия тоже, воняет от меня хуже, чем от свиньи».

Тем не менее он быстро переоделся. Несмотря на то что форма была немного великовата, Перетрусов оказался вполне доволен. В нагрудном кармане даже нашлась книжка красноармейца на имя какого-то Семена Бумбараша.

– Идем. И не вздумай бежать. Веди себя, как ни в чем не бывало.

Перетрусов

Убитый водитель «Руссо-балта» чем-то Ясному мешал, потому и лежал сейчас в бочке. Богдан знал, что спрятать труп не так уж сложно. Труднее объяснить исчезновение человека остальным.

С заместителем и часовым Ясный поступил просто: сказал, что Чепаев велел немедленно отогнать автомобиль обратно в Сломихинскую, откуда приехал ночной гость. На это ушло несколько минут. Теперь оставалось сделать так, чтобы исчезновение гостя казалось виной уехавших.

– Догоните машину, в живых никого не оставлять. Машину как-то замаскируйте, чтобы ее сразу не нашли. Потом вернетесь. Я залезу в подпол, а вы поставите стол на люк, понятно? – объяснил Ясный.

– Зачем? – не понял Серега.

– Утром все подумают, что эти двое своего начальника заперли в подполе, а сами сбежали, – объяснил Богдан.

Петух подсказывал, что план идиотский, но он хотя бы высвобождал немного времени для маневра. Вот только какие маневры были на уме у Ясного, Богдан не знал.

Он не собирался догонять автомобиль и убивать пассажиров, это были не его проблемы. Богдана больше занимал тот самый «казачок», которого они преследовали весь день, да так и не поймали. По занятному совпадению, «казачок» оказался свидетелем убийства. И вместо того чтобы схорониться или убежать, пошел, дурачок, следом за душегубами. Всю дорогу до штаба Богдан чувствовал, что кто-то ему затылок взглядом сверлит, а потом догадался, кто это. Вместе с Серегой Богдан сделал вид, что отправился в погоню за автомобилем, а сам остался наблюдать за «казачком».

«Казачок» подсматривал тайком в окно штаба, пытаясь разглядеть злодея. Когда разглядел, несказанно испугался, будто привидение увидел. Не то узнал начальника штаба, не то принял за кого-то другого. Богдану это казалось забавным, и он все время одергивал Гнедка, который порывался нагнать «казачка» да задушить его же кишками.

– Не лезь поперек батьки в пекло!