Текст книги "Бандиты. Красные и Белые"

Автор книги: Алексей Лукьянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

– Так он сейчас утекет.

– Не боись, не утекет. У него тут тоже интерес.

Наконец «казачок» стал уходить. И тут в голове Богдана сложилась интересная комбинация.

– Пошли! – сказал он Сереге.

Гнедок думал, что они отправились в погоню за «казачком», но Богдан привел его обратно в штаб.

– Все сделали? – спросил Ясный.

– Все, – кивнул Богдан. Серега решил, что разумнее будет поддержать вранье.

В подвал накидали тряпок. В четыре часа должна быть смена караула. По плану Ясного, часовой увидит, что штаб заперт на замок, а этого быть не может, потому что все знают: там, в подполе, живет начальник штаба. Начнется переполох. В это время запертый в подполе начальник подожжет тряпки. Все будет выглядеть, будто злоумышленники решили уморить товарища Ночкова, заперев в горящем подполье, а товарищ Ночков пытался спастись от дыма. Угореть он не успеет, потому что тлеть тряпки будут совсем недолго, разве что заполнят подвал дымом.

– А закроем тебя, стало быть, мы, – сказал Богдан.

– Да, – кивнул Ночков.

– Зачем все это? Какой твой интерес?

– Чепаев, – ответил Ночков. – За его голову дают двадцать пять тысяч золотом.

Петух показывал, что Ясный почти не врет. Его интерес действительно был в Чепаеве. Вот только деньги были ни при чем.

Впрочем, тот же петух подсказывал, что держаться Ночкова уже не стоит. Держаться теперь стоило «казачка».

– Погоришь ты, товарищ начальник, – усмехнулся Богдан.

Однако сделал все так, как велел недавний покровитель.

Удивительно, но все произошло именно так, как планировал Ночков, с точностью до минуты. Вот появился караул. Вот солдаты увидели замок и заволновались. Вот один из них побежал за помощью. Богдан какое-то время наблюдал за этим представлением, а потом решил, что надоело и пора заняться более насущными проблемами.

Было ясно, что скоро красные опомнятся, сложат дважды два и кинутся прочесывать всю станицу в поисках исчезнувшего краскома. Начнется проверка документов, обыщут каждую избу, перекопают все огороды, заглянут под каждое полено и неминуемо найдут тайное убежище бандитов, а заодно и «казачка», который оказался таким ловким, что до сих пор на ногах ходит.

Богдан, освободившись от покровителя, вдруг понял, что всегда тяготился компанией своих головорезов. Кроме, разве что, Левки-жиденка, но тот, теперь это ясно как божий день, погиб, пытаясь спасти никчемных Серегу и Алпамыску.

В Ясном Богдан поначалу чувствовал не столько покровителя, сколько равного себе, такого, как дядь-Сила. Петух непрерывно требовал кого-то еще, с кем можно разделить чутье. Может, и дядь– Сила признал в Богдане ровню благодаря своему талисману.

«Казачок» тоже был ровней. Парень явно не нуждался ни в чьем покровительстве, шел по жизни напролом, как и сам Богдан, и умудрялсяспасаться даже тогда, когда все было против него. Именно такой спутник и нужен. С ним можно разделить петуха.

Но сначала придется избавиться от Сереги.

– Пойдем, достанем нашего казачка, – сказал Богдан.

Гнедок поверил. Его не смущало, что они возвращаются во двор, где Ясный убил красноармейца. Он был из тех, кто делает то, что ему говорят.

За что и поплатился.

Богдан ударил Серегу сзади поленом, когда тот закрывал ворота. Пока Гнедок был в отключке, его удалось раздеть и сложить шмотье в сторонке. Очень кстати пришелся опыт Ясного – Богдан тоже разделся и после этого деловито прикончил Серегу, сначала перерезав горло, потом вспоров живот.

Вытащив труп наружу и прислонив к воротам, Богдан окунул руку в кровь и написал над головой бывшего товарища: «Я, бандит Богдан Перетрусов, помер собачьей смертью».

Потом вернулся во двор, вытащил из бочки мертвого красноармейца, отволок к Сереге и бросил рядом. В руки красноармейцу вложил окровавленный нож, в руку Сереге – окровавленный кусок камня.

Кое-как оттерев руки и лицо росистой травой от крови, Богдан оделся, забрал форму Гнедка и отправился на поиски «казачка». Когда поиски увенчались успехом, в станице начался переполох – один из патрульных, отбежавший по нужде в переулок, наткнулся на мертвые тела, живописно разбросанные Перетрусовым.

Ночков

Свою ошибку Ночков осознал слишком поздно – после того как Чепаев потребовал связаться со Сломихинской по прямому проводу.

Идиот! Надо было сказать Перетрусову, чтобы пост тоже в расход пустили и спалили там все. Теперь уж поздно – записи в журнале проверили и о приезде Тверитинова узнали все, а заодно и о том, куда «Руссо-балт» отправился и с чьей подачи.

Чепаев крайне редко прибегал к прямому проводу: во-первых, мешали постоянные помехи на линии, во-вторых, он предпочитал со своими командирами общаться лично, видеть выражение их глаз, чувствовать их настроение в жестах. Только со штабом армии не считал зазорным говорить через трубку – не видя собеседника, легче скандалить.

Обрыв на линии – счастливая случайность, но надолго ли это счастье?

Конечно, до Сломихинской больше ста верст, Колокольников с Деревянко, будь они живы, могли еще и не доехать. Но если обрыв на линии обнаружат сегодня? Один звонок – и люди Попова прочешут окрестности. Хотя... от сердца у Ночкова отлегло. Кто теперь сбежавшие Колокольников с Деревянко? Предатели и диверсанты. Зачем им ехать в Сломихинскую? Может, они в сторону Гурьева погнали! Убили Тверитинова – и сбежали.

Ждать оставалось менее суток. Если план остался без изменений, уже завтра утром казаки войдут в станицу, и там только не зевай. Нужно как-то выиграть время! Причем не только выиграть, но и оказаться один на один с Чепаем.

Когда вбежал караульный и сказал, что «там такое», Ночков не знал, о чем и думать.

– Что – «такое»? – раздраженно спросил Чепай.

– Сами посмотрите.

Командиры во главе с Чепаевым вышли на крыльцо.

Перед штабом на голой земле лежали два мертвых тела. Одно, уже остывшее, в галифе, сапогах, расхристанной гимнастерке, с автомобильным шлемом на груди и ножом в скрюченных пальцах, с буро-желтой мешаниной вместо волос, принадлежало краскому Тверитинову. Второе, в исподнем, босое, свежевыпотрошенное и еще теплое, с окровавленным камнем в руке, присутствующие не опознали. Патрульные сказали, что на воротах было написано, будто это бандит Богдан Перетрусов.

Чепай смотрел на тела и что-то бормотал под нос.

– Чего? – переспросил Петька.

– Искать, говорю! Всю станицу перерыть, вверх ушами поставить, любитесь вы конем! Тот, кто это сделал, еще здесь, разве не понятно?!

Началась суета, командиры разбежались по подразделениям, Петька помчался руководить прочесыванием, Чепай с Фимой Бронштейном склонились над телом Тверитинова, и в это время один из связистов выскочил из избы и окликнул Ночкова:

– Товарищ начштаба, радиограмма из Сломихинской.

– Что там? – Ночков вбежал в избу и встал рядом со станцией.

– Говорят, что «Руссо-балт» угнан вчера вечером. В станицу пока не возвращался.

Скроив скептическую мину, Ночков сказал:

– Кто бы сомневался.

Слегка воспрянув духом, он вышел на крыльцо и спустился к Чепаеву.

– Из Сломихинской радиограмма. Машину вчера угнали, пока не возвращалась.

Чепаев молчал. Фима Бронштейн ползал перед Тверитиновым на коленях и все пытался придать ему благородный вид.

– Надень ему шлем на голову, – сказал Ночков Фиме. – Смотреть страшно.

Фима взглянул на Чепаева. Василий Иванович кивнул. Фима встал на ноги, снял с груди друга шлем и пошел куда-то в сторону – видимо, отмыть головной убор от крови. Пола куртки распахнулась, и Чепаев увидел распоротую подкладку.

– Ты это видишь? – спросил начдив у Ночкова.

– Вижу.

– Знаешь, что это?

– Видимо, какое-то послание вез. Может, найдут, когда станицу прочешут?

– Хрена они там найдут, – сказал Чепаев. – Да и не надо. Я знаю, что там было.

– Знаешь?

– Слово в слово. Эх, Тверитинов-Тверитинов, что ж ты не мог из Сломихинской радиограмму отправить!

Чепаев опустил голову, и Ночков в бледном утреннем свете разглядел в коротко остриженных волосах седину.

Василий Иванович постоял минуту молча, потом нахлобучил папаху на затылок и снова стал самим собой – собранным, резким, целеустремленным:

– Иди в штаб, радируй в Сломихинскую, чтобы прочесывали окрестности. Может, эти идиоты все же

ломанулись в ту сторону, хотя вряд ли. Второе: передай приказ о немедленной переброске всей группы сюда, в Лбищенск. Прибыть должны не позднее восьмого числа, ясно? Знаю я Попова, собирается в час по чайной ложке. Приказы из Уральска игнорировать, посыльных задерживать всеми правдами и неправдами. Так, что еще... – Чепаев хотел подкрутить ус, но вспомнил, что вчера его пышные усы сгорели, и махнул рукой. – Ладно, это уже с Петькой решу. Дуй в штаб! Петька! Петька, любись ты конем!..

Ночков в растерянности стоял над трупами и глядел вслед Чепаеву. Перетрусов, тварь такая! Подставил! Обманул, как ребенка! Значит, Колокольников и Деревянко могут еще приехать в Сломихинскую, и тогда вообще – конец всему!

Пришел Фима, кое-как нахлобучил мокрый шлем на голову мертвому другу. Вынул из руки Тверитинова нож и вложил вместо него мятую шоколадную плитку.

Ночков на ватных ногах вернулся в штаб. Отступать было некуда – он продиктовал радиограмму Попову в Сломихинскую. Тотчас пришел ответ: принято, выдвигаемся пятого. Значит, время еще есть. Главное – контролировать поступление радиограмм.

На улице горн заиграл общее построение. Ночков выглянул в окно. Конник с горном кружил в центре площади и трубил почти без перерыва.

– Эй, чего шумишь? – Ночков вышел на крыльцо.

– Приказано шуметь – вот и шумлю, – ответил горнист и снова затрубил.

Ночков дождался перерыва и снова спросил:

– Кем приказано?

– Начальником дивизии.

– Общий сбор? На площади?

– Так точно!

Ночков снова задумался и пробормотал себе под нос:

– Что ты опять задумал, мерзавец?

Перетрусов

– Зовут-то тебя как? – спросил Богдан.

– В книжке записано – Семен Бумбараш.

– А по-настоящему?

– Не скажу.

– Че? – не понял Богдан.

– Через плечо, – ответил «казачок» слишком дерзко для безоружного человека. – Думаешь, если ты такой душегуб, то я тебя испугаюсь?

Они остановились в узком проходе меж двумя хлевами. Пахло навозом, вдоль стен густо разросся бурьян, лопухи и крапива.

– С чего вдруг так осмелел? – беззлобно спросил Богдан.

– Ас того. Сейчас пойду к Чепаеву и все, как есть, ему расскажу.

– А как есть?

– А так. Что ты бандит и головорез, а я к нему от самой Астрахани пробираюсь.

– С казаками?

– Хоть бы и с казаками. Тебе-то зачем знать?

– Мне все равно, а вот Чепаю интересно будет, что ты за фраер такой и откуда выпал посреди степи.

– Чепаев – не ты, он не упырь, своего сразу узнает.

– Так и я в тебе своего узнал, выходит, ты тоже упырь, – улыбнулся Богдан.

– Я людей не убивал.

– А Чепаев убивал, да еще и тысячами.

– Он врагов убивал!

– Я тоже врагов.

У «казачка» даже дыхание перехватило от такой риторики.

– Ты!.. Да как ты смеешь!

– Ну, ладно, ладно. Придешь ты к Чепаю, скажешь – я свой, возьми меня, Чепай, к себе, буржуев бить. А Чепай тебя примет, за стол посадит, скажет: как же тебя зовут? И что ты ему ответишь?

Где-то невдалеке горнист сыграл общее построение.

– Что надо, то и отвечу.

– Значит, правду скажешь? – спросил Богдан.

– Правду.

– А он тебя спросит: откуда же у тебя документы Семена Бумбараша? Знаешь ли ты, что Семен

Бумбараш пропал, когда защищал обоз от бандитов? Мы-то думали, Семена схватили, живьем в землю закопали. А ты, видимо, видел, как Семена в землю закопали, вот и решил с него, мертвого, форму снять.

«Казачок» смотрел на Богдана с отвращением, будто на дохлую кошку.

– Живьем?! Ты человека живьем закопал?

– Я же бандит, душегуб. Мне положено, – Богдан сделал вид, что брезгливость «казачка» его не задевает.

– К стенке тебе положено встать, ирод, – сплюнул «казачок».

– А сам? Сам чистенький, да? – зашипел Перетрусов. – Думаешь, сбежал с хутора, увел коня – и все?

«Казачок» смотрел, ничего не понимая. Горн продолжал надрываться. Земля начала гудеть от топота ног и копыт.

– Что, не понимаешь? – у Богдана от ярости задергалась щека. – Ты-то сбежал, а они вместе с нами остались. Ты думал, что им все с рук сойдет, да? Думал, за такое прощают?

– За что?

– За предательство! Их предупреждали – сидите тихо, и все нормально будет. А они решили, что слишком умные. Вот и получили! И ты в этом виноват! Ты!

– Что ты сделал? – спросил «казачок». Он уже понял, о каком хуторе идет речь.

– Я?! Я сделал?! Нет, я ничего не сделал. Я только проучил. А сделал – ты.

– Ты их убил, – понял «казачок».

– Не я!

– Чтоб ты сдох, ирод, – «казачок» повернулся спиной и пошел прочь.

– Стой! – закричал Богдан. – Стой, это ты виноват!

Горн надрывался, уже не переставая. «Казачок» шел на этот хриплый требовательный звук и совсем не обращал внимания на Богдана.

– Стой, говорю! – голос Богдана сорвался на визг, и он неожиданно для себя разревелся. – Стой! Это не я! Я не мог! Я не ирод! Я не хотел! Это не я!

Он упал на колени и зарыдал так сильно, как не ревел даже в детстве.

– А кто? – услышал он голос «казачка» прямо над собой.

Богдан протер глаза. «Казачок» стоял над Богданом и смотрел сверху вниз.

– Встань. И бритву свою спрячь.

Богдан встал. Сложил бритву и бросил в нагрудный карман, туда, где лежал билет красноармейца Якова Курнакова – Алпамыс ему горло перерезал, когда они обносили склад с продовольствием.

– Не по пути мне с тобой. Ты счастья только для себя загрести хочешь, а я – для всех и даром, и чтобы никого не обидеть. Потому и шел к Чепаеву. Зачем я тебе дался? Были у тебя друзья, ты их

всех погубил. Теперь меня загубить хочешь? Нет уж, я лучше в бою погибну, чем ты мне кишки выпустишь в подворотне или в сортире утопишь.

– Вы чего здесь делаете оба, а? – послышался суровый голос.

Молодые люди обернулись. Над ними возвышался здоровенный красноармеец, явно командир отделения или даже взвода.

– Мы... – промямлил «казачок».

– Вижу, что вы! Думаете, раз курсанты, так с вас и спросу никакого? Марш на построение! Скажите спасибо, что не спрашиваю, с какого взвода! Ишь, удумали – прятаться! Я вам покажу! Марш, марш!

Он взял Богдана и «казачка» за шкирки и пребольно пнул. Переглянувшись, парни нехотя потрусили вперед и вскоре увидели, как ручейки красноармейцев сливаются в реки, а реки выплескиваются на площадь перед штабом и там выстраиваются в шеренги. Народу было уже очень много, Богдана и «казачка» стиснули, толкнули и поставили во второй ряд рядом друг с другом. Богдан полез в карман штанов, нащупал талисман и стиснул в ладони.

Лёнька

Странным оказался этот Богдан Перетрусов. На лицо – ребенок ребенком, ему бы в ризе на клиросе петь, ангела изображать. При этом не душегуб даже, а зверь какой-то, ни жалости, ни чести. Лёнька думал: зарежет сейчас, ни за понюшку табаку! Не успел Лёнька с жизнью попрощаться, как опять удивление – разрыдался бандит, словно барышня кисейная. Читал Лёнька все эти сопливые истории, как заскорузлый преступник в святую ночь забрался в сиротский дом, усовестился и посвятил себя богоугодным делам. Не верилось ему в эти умильные сказочки. А тут прямо у ног злодей каяться начал. И, что самое удивительное, Лёнька ему почти поверил.

Однако в безопасности себя не чувствовал. Даже когда красный командир отправил на общее построение. Даже оказавшись в строю настоящей Рабоче-крестьянской Красной Армии, не чувствовал Лёнька спокойствия, потому что рядом находился бандит.

Горн стих. У штаба стоял караул со знаменем дивизии, рядом еще какие-то люди и среди них – вот тут Лёнька испытал настоящий ужас! – он, Чепаев. Тот, кто ночью убил красноармейца и о чем-то договаривался с бандитами, был Чепаевым, по крайней мере он был единственным похожим на портрет, который Лёнька видел в газетах: тараканьи усы, подкрученные вверх, узкое лицо, прямой взгляд.

Лёнька опасливо посмотрел на Перетрусова. Тот, почувствовав внимание Лёньки, повернулся лицом, и стало понятно, что в нем так настораживало.

Глаза.

В сарае, когда Перетрусов приволок форму, его глаза были разного цвета – голубой и зеленый. В проходе между сараями глаза были серыми с коричневыми звездочками, а сейчас – снова разные. Колдун он, что ли? Или оборотень?

Гул голосов над площадью стих, от группы людей, стоящих подле знамени, отделился какой-то чернявый парень.

– Товарищи бойцы! Чепаевцы! Сейчас перед вами выступит начальник дивизии Василий Иванович Чепаев.

Вопреки ожиданиям Лёньки, усатый продолжал стоять на месте. На середину площади порывистым шагом прошел, придерживая шашку, гладко выбритый худощавый человек в папахе с красным околышем, во френче и галифе, заправленных в слегка запылившиеся сапоги.

– Товарищи! – сказал Чепаев, и по спине у Лёньки пробежали мурашки – настоящий Чепаев! С ним сейчас говорит настоящий герой!

– Товарищи! – говорил начдив. – Вы меня давно знаете, я вас никогда не подводил. Ведь не подводил?

– Никак нет, Василий Иваныч! – в один голос рявкнула дивизия.

Лёнька испытал непередаваемое чувство единения с этим могучим муравейником. Он умудрился рявкнуть «никак нет» одновременно со всеми.

– Много мы с вами успели пройти, и никто... повторяю – никто не может сказать, будто Чепай прятался за спины или отдал несправедливый приказ. Все всегда было по чести: голодали поровну и пировали поровну. Так?

– Так точно, Василий Иваныч!

– Так вот, бойцы. Никогда и никого я не неволил и себя неволить не позволял. Но чем дальше мы с вами воюем, тем больше у меня сомнений, – Чепаев взял паузу и осмотрел своих солдат.

Все молчали. Ни шепота, ни чиха, ни покашливаний. Все ждали, что командир скажет дальше.

– За что же мы с вами воюем, братцы?! – громко спросил Чепай.

Бойцы молчали.

– Все помнят, что в марте нас собирались отправить воевать с кулацкой будто бы сволочью. Было такое?

– Так точно!

– Пошли мы воевать?!

– Никак нет!

– А почему?!

Молчание.

– Я вам скажу, почему, товарищи бойцы. Потому что восстала там не кулацкая сволочь, а такая же, как мы с вами, крестьянская беднота. Что им обещали большевики? Что всем нам обещали?! Земля – крестьянам! Фабрики – рабочим! Хлеб – голодным! А что получилось?!

В воцарившейся тишине чей-то голос звонко выкрикнул:

– Нае... ловка!

Толпа засмеялась.

– Именно! – сказал Чепаев, и все снова смолкли. – Нас подло нае... ли, не при барышнях будет сказано! Нас заставляют обирать и грабить самих себя! Большевики учат нас, что мы освобождаем мир от гнета буржуев, а сами тем временем хотят закабалить нас точно так же, как это делали баре и капиталисты. Они, как и капиталисты, пришли ограбить нас, бедноту, нашими же руками. А если мы откажемся, они нас нашими же руками и убивают. Вы думаете, нас здесь ненавидят и боятся, потому что мы пришли дать свободу? Дудки! Нас боятся, потому что большевики не платят нам жалованье, а мы, чтоб не подохнуть с голоду, обираем баб, стариков и детишек малых! Прав я?!

– Прав, Василий Иванович!

– Хватит ползать на брюхе! Мы не большевистские псы, мы армия! Рабоче-крестьянская Красная Армия, и мы будем защищать интересы рабочих и крестьян, а не кучки болтунов, которые говорят о диктатуре пролетариата!

– Ура! – заорала дивизия.

– Отставить! – Чепай поднял руку вверх. – Я собрал вас не для того, чтобы горланить. У меня есть конкретное предложение, а если вы меня поддержите – то и конкретный приказ. Говорить?

– Так точно, Василий Иваныч!

– Так слушайте все!

Снова все стихли.

– Никого силой я нарушать присягу не заставляю. Кто считает, что я призываю к контрреволюции и собираюсь переметнуться на сторону белых, может прямо сейчас выйти из строя. Я не заберу у вас ни оружие, ни форму, ни лошадей, если кто лошадный. Можете собираться и уходить в Уральск, в штаб армии, либо оставаться здесь и держать плацдарм, мы все равно отбудем в течение нескольких дней. Даю честное свое чепаевское слово – никто вас и пальцем не тронет. Остальным, кто решит пойти за мной, предлагаю пройти маршем до Гуляйполя и объединиться с войском Нестора Ивановича Махно.

– Ура! – закричала дивизия, и вверх полетели шапки.

– Отставить! Есть те, кто против? Я знаю, что у нас сейчас курсантов много. Курсантам разрешаю вернуться, мне в походе нужны опытные бойцы, а не сопляки.

Строй курсантов, в котором стояли Лёнька и Богдан, заволновался, зашептался, но командиры быстро пресекли волнения, и из строя вышел тот самый рослый красноармеец, который загнал Лёньку и Перетрусова на всеобщее построение.

– Они сегодня подумают. Кто захочет, тот уйдет.

– Вот и ладно, – согласился Чепай. – Все, кто решил остаться под моим командованием и продолжать сражаться за свободу рабочих и крестьян против белогвардейцев и большевиков, слушай мой приказ! Устав и распорядок дня остаются прежними. Мародеров и грабителей расстреливаем, как и раньше, по решению революционного трибунала. Все свободны, разойдись!

С этими словами Чепаев развернулся и порывистым шагом ушел обратно к штабу. Красноармейцы повзводно начали освобождать площадь.

В Лёнькином строю раздавались противоречивые реплики:

– Во дает Чепай!

– Да какой это Чепай? У Чепая – усы!

– Тебе он что – таракан? Сбрить не может?!

– Так что теперь – по домам, что ли?

– Как знаете, а это контрреволюция! Вот не ожидал от Чепая!

– Да какой это Чепай, у Чепая усы!

– АясЧепаем...

– Разговорчики в строю! Нале... во! Шаго... м-марш! Держать строй! Левое плечо вперед! Прямо!

Не обращая внимания, куда его влечет строй, Лёнька маршировал, и в голове его, как горошина в горшке, перекатывалась и гремела одна мысль: как же так? Герой, пламенный ленинец – и пошел на поводу у анархиста Махно? Получается, Чепаев не за революцию, а наоборот?

Второе острое разочарование за одно утро.

– Ну что? – спросил марширующий рядом Перетрусов. – Вот он, твой Чепаев. Ты-то думал, он за красных, а оказалось, что он вовсе даже не за, а против.

– Заткнись.

– Да ты что, не понимаешь? Это судьба! Она тебя ни к белым, ни к красным, ни к Чепаю не пускает. Каждый сейчас сам за себя. Нельзя счастье всем дать, тем более —даром, иначе это не счастье.

– А что – счастье?

– Счастье – это когда у тебя есть, а у других – нет.

– Отстань, это только буржуи так думают.

– Что ж ты несговорчивый такой?

– Вот и найди себе сговорчивого.

– Не могу. Мой талисман на тебя указывает.

– Засунь себе этот талисман куда-нибудь поглубже!

В общем галдеже было не разобрать их разговора. И если на улице стоял гул, то в казарме и вовсе гвалт, как на вороньей свадьбе. Насколько понял Лёнька, курсанты недавно прибыли из Уральска в качестве подкрепления и толком не успели познакомиться, так что затеряться среди них было несложно.

– Я от тебя не отстану, – сказал Богдан.

– Сгинь, без тебя тошно.

– Обед!

Богдан тотчас исчез. Видимо, он тоже весь вчерашний день был голодным.

Чепаев

После выступления из Чепаева будто все силы улетучились. До знамени он прошел бодро и подразделения проводил, отдав честь, но едва они разошлись, Василий Иванович в изнеможении сел на крыльцо и уставился перед собой.

– Чепай, ну ты!.. – восхитился Петька, но начдив перебил его:

– Устал я что-то, Петр Семенович, – тихо сказал он. – Сердцу холодно.

– Ты чего? Ты ж этот, как его... лев! Вон какую речугу задвинул, ажно небесам жарко стало. То-то всех завел!

– Это, Петька, не лев, это я сам. На такое дело людей надо честно звать, а не прикрываться волшебной цацкой.

– Неужто сам?

– А ты думал, зря я Фурману в рот заглядывал? Учиться, брат, никогда не поздно.

– Как же ты решился, Чепай? Не хотел ведь.

– Уйди, Петька, не мешай. Я думаю.

Подумать было о чем.

Если бы не Тверитинов, ни за что бы Василий Иванович не решился на этот шаг. Возвращение Аркани говорило об одном – он уговорил Махно и вез от него пакет. Хотя зачем был нужен пакет? Хватило бы самого Тверитинова.

Отказаться от запланированного еще весной означало предать Арканю, да и самого себя.

Это же означало и другое. Бойцы верят Чепаеву, и не потому, что он в руке льва сжимает, а потому, что заслужил доверие. Но одно дело – выступать против большевиков самому, а другое – людей за собой вести. Против белых воевать – это одно, это хлам из дома на помойку выбрасывать. С большевиками труднее будет. Чепай новой власти присягу давал. Теперь, обманувшись ее посулами, он восстал.

А бойцы – бойцы же не против власти идут, они за Чепаем идут. Значит, он один за них отвечает. Если ошибется и проиграет – всех бойцов под удар поставит, сам будет виноват в их гибели. Как такие вопросы решаются, Василий Иванович не знал. До сих пор он только в атаку ходил, политикой не занимался. Грязное дело оказалось – политика. Одному за всех решать.

Рядом присел Ночков:

– Ты понимаешь, на что дивизию подписал?

– Уйди, самому тошно.

– Это называется – государственная измена. Ты почему не сказал эти слова?

– Мне снова митинг собрать?! Сами не дураки, понимают, небось. А кто не понял, я им повторю, когда все в поход готовы будут. Ты со мной?

Ночков молчал.

– Помнишь, ты говорил, будто Колька Гумилев сейчас не воюет, а книжки издает? – спросил Чепаев. – Знал бы ты, как я ему завидую.

Ночков продолжал молчать.

– Да я понимаю – ты офицер, белая кость, ты к присяге серьезно относишься, а я чуваш безродный: хочу – даю слово, хочу – обратно беру. Я не против присяги иду, я против людей, которые от собственного народа этой присягой отгородились. Не пойдешь со мной – любись ты конем, не обижусь. Только не смей потом за моей спиной про меня гадости говорить, понял?

Чепаев встал со ступеньки, отряхнулся:

– Холодно становится. Пора уже теплые вещи примерять.

Перетрусов

«Казачок» сиротливо слонялся вокруг деловито жующих курсантов, видимо, так и не сумев отыскать себе ни котелка, ни ложки.

– Эй, пролетарий, иди сюда! – позвал Богдан. Он-то успел урвать кем-то опрометчиво оставленную без присмотра посуду и даже получить двойную порцию у кашевара.

Голод не тетка, и «казачок», хоть и не особо радостно, подсел к Богдану.

– На, пошамай немного, – бандит вытер ложку об штанину и протянул «казачку». – Не давись, не отниму, – сказал Богдан, когда «казачок» без благодарности начал жадно уплетать перловку.

Стук ложки о край котелка наконец стал пореже.

– Ну что, решил уже, с кем останешься?

– Отстань. Не с тобой, – с набитым ртом ответил «казачок».

– Вот никакой в тебе благодарности нет. Я тебя одел, накормил, в люди вывел, а ты со мной как с врагом. Даже как зовут тебя – и то не говоришь.

«Казачок» продолжал молотить челюстями, не обращая внимания на Богдана.

– Все на самом деле просто. Если я правильно понимаю, тот отряд казаков, от которого ты отбился, собирается напасть на Чепаева. Чепаев же собирается отсюда уйти. Ты можешь пойти с ним против советской власти, можешь остаться здесь и ждать, пока казачки тебя порубят в капусту вместе с этими жел– торотиками, а можешь уйти со мной. Между прочим, того усатого хмыря видел рядом со знаменем?

Впервые за последний час Богдан привлек внимание «казачка».

– Ага, вижу, что заметил. Так вот – он и нашим, и вашим.

– В смысле?

– Он же давно меня прикрывает. Так вот, он и красным гадит, и белым. Ты, небось, думал, что он только Чепаева предает? Так я тебе скажу – отряд,

с которым ты скакал, по его наводке сюда направляется. Бьюсь об заклад – когда белые начнут ночью красных резать, он тревогу поднимет. Все всех перережут, а Ночков сам-герой возьмет, что ему надо, и поминай как звали.

– А что ему надо?

– Давай баш на баш?

– А чего тебе?

– Имя свое скажи?

– Тьфу, пропасть, – рассердился «казачок», – я тебе девка красная, что ли? Имя он спрашивает!

– Я ж тебе назвался. Справедливо будет.

«Казачок» помялся немного:

– Ну, Лёнька Пантелкин.

– Вроде не врешь.

– Не вру. Ну, чего надо тому типу?

– Да бог его знает. Он не говорил. Вернее, говорил, но как-то так, неконкретно. Вроде нужен ему сам Чепай, за голову которого белые обещали двадцать пять тыщ золотом.

– Ни хрена у него не выйдет, – сказал Лёнька и снова принялся за еду.

– Почему?

– Потому что этот... как его?

– Ночков. Начальник штаба, между прочим.

– Вот тварь двуличная... – Лёнька на мгновение задумался. – А, вспомнил. Голова этого Ночкова сейчас больше на голову Чепая походит, чем у самого Чепая. Ты видел, какой он?

Богдан ухмыльнулся.

– Так что, ты со мной?

– Душегубствовать? Нет уж, это без меня.

– А если не душегубствовать?

– Тогда что? Замуж меня позовешь?

– Дурак!

– Еще бы не дурак, если сижу тут и с тобой разговариваю.

– Я говорю – тут скоро такая мясорубка будет, что я просто агнцем божьим покажусь...

– Не покажешься. Тут все умирать готовы, сами знали, на что идут. А ты безвинных людей жизни лишал.

– Не бывает безвинных, все в чем-нибудь виноваты.

– Ты, значит, судья?

– Ну, ладно, ну, виноват я. Что мне сделать, чтоб отмыться?

– Почем я знаю?

– А что делать собираешься?

Лёнька вздохнул:

– И этого тоже не знаю.

Богдан смотрел на Лёньку разными глазами, а потом вдруг спросил:

– А давай подвиг совершим?!

– Подвиг?

– Ну, если мы Чепаю про предателя расскажем, это же будет подвиг?

– Кто нам поверит? Наше слово против этого Ночкова. Чепай, поди, Ночкова давно знает, а нас впервые увидит. Документы чужие, форма чужая. Не поверит.

Молодые люди вновь погрузились в невеселые мысли. Бывает же так: решишь изменить жизнь, а так все запутал, что дальше – только еще запутанней получается.

– Черт усатый! – в сердцах сказал Богдан.

Лёнька удивленно поднял на него глаза:

– Точно!

– Что точно?

– Черт усатый. То самое, что нужно.

До Богдана дошло, что имеет в виду Лёнька.

– Да ты рехнулся! – заржал бандит. – Даже мне такое в голову не пришло.

– Ты со мной?

– Шутишь? Ты без меня и пикнуть не успеешь, как тебя повяжут.

Они ударили по рукам. Богдан решил, что нашел подход к этому чистоплюю, а Лёнька думал, что иногда добро приходится делать из зла, потому что больше ничего под руками нет.

Петька

В станице творилось что-то невероятное – все со всеми братались, пели песни, будто Чепаев объявил не об открытой конфронтации с большевиками, а об окончательной победе мировой

революции. Казалось, что в дивизии каждый первый ненавидит большевиков.

Бойцы чистили оружие, чинили одежду, в походных кузницах шумно дышали горны, звенели наковальни и тревожно всхрапывали лошади. Все бывалые чепаевцы готовились в поход.

Петьке было не до того.

Он не собирался оставлять Чепая, уже давно решил – идти с командиром до конца, даже на смерть. Но как-то легко после митинга все позабыли, что по гарнизону бродит диверсант или даже диверсанты. Поэтому Петька отобрал десяток проверенных ребят и методично, двор за двором, прочесывал станицу от площади к окраинам, постепенно расширяя радиус поиска.

Удалось выяснить, что Тверитинова убили не в переулке, а во дворе и сначала тело прятали в бочке. Выяснилось также, что убивал один, а как минимум трое – наблюдали. Один наблюдатель прятался в пустом сарае, двое других, судя по следам, были знакомы с убийцей, что косвенно подтверждали два коня, стреноженные в сарае одного из брошенных домов.