Текст книги "Бандиты. Красные и Белые"

Автор книги: Алексей Лукьянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

Чепай отодвинул заслонку и крикнул в печь:

– Вылезайте быстрей, окаянные!

Первым вытолкали совсем маленького карапуза, не больше года. Потом выкарабкался малец постарше, его Чепай часто видел скачущим без порток на венике по двору. Последними вылезли две девки-погодки.

– Ты с девками вперед, я с мальцами следом, – распорядился Василий Иванович.

Дети, завывая от ужаса, прижимались к мужикам, мешая двигаться. Василий Иванович каждому отвесил оплеуху и рявкнул, что бросит всех, если не заткнутся. У Петьки сердце разрывалось от

жалости – не то к себе, не то к этим несмышленышам, но тут леща получил он сам.

Девки схватили ординарца за руки и по команде Чепая дружно выскочили сквозь огненный коридор, в который превратились дверь и сени. Чепай поудобнее ухватил мальчишек.

– Дядь, ты меня на лошади прокатишь? – спросил тот, что постарше.

– А то, – весело подмигнул Чепай, – затем и пришел.

На пороге Чепай споткнулся обо что-то горячее и пушистое и вылетел на улицу едва не кувырком. Кот дико мяукнул и выпустил из зубов котенка. Оба животных были без усов и бровей, как, впрочем, и Чепай.

– Ишь ты, герой выискался, – удивился Чепаев. – Как там тебя? Шпунтик?

– Он Васька, дядя, – сказала девка, подбирая опаленного кота.

Василий Иванович посмотрел на Петьку:

– Ты же сказал, что это Шпунтик... или как там?

– Ну не мог же я кота именем командира называть!

– А что за Шпунтик?

– Не знаю. Читал где-то.

– Дурацкое имя для кота.

Спустя минуту дом рухнул, провалился сам в себя, и столб искр взметнулся в сентябрьскую ночь.

Подоспели бойцы с ведрами, баграми, топорами и песком. Огонь больше никуда не перекинулся,

все надворные постройки тоже уцелели. Бабы целовали и обнимали детей, а заодно и Петьку с Че– паевым. Петька млел, а Василий Иванович сдержанно отмахивался.

– Откуда огонь-то взялся, любись он конем? – спросил начдив.

– Да я, дура, пошла корову утром доить, кара– синку от свечи запалила, да и оставила, видать, на краю стола, – повинилась соседка. – Может, кот свечу опрокинул...

– Твой кот у меня спал, разиня. Сама, поди, опрокинула. Ладно, не реви, не звери же мы. Поживем в одной избе, не боись, не обижу.

Пока бабы обустраивали избу под себя, Чепай с Петькой стояли во дворе и никак не могли остыть от перенесенного жара.

– Страшно было? – спросил Чепай.

– Ужасть, как страшно, Василий Иванович, – кивнул Петька. – По мне, лучше под пули, чем вот так, в самое пекло... Чего-то ваш лев не помог...

– В том-то и закавыка. В бою действует безотказно, а если чего другое – никак. Как утюг: гладить удобно, а кашу варить – не получается.

Чепай раскрыл ладонь, и на ней засветился, отражая тлеющие угли пожарища, лев.

– Хотя лично мне он смелости придает, – будто извиняясь, признался Василий Иванович. – Или просто мне кажется?

Мужчины долго стояли на улице, уже остыли и даже начали замерзать, но уходить не спешили: надо было поговорить.

Петька долго чесал в затылке, то открывал, то закрывал рот, не решаясь задать вопрос, но в конце концов вздохнул и спросил:

– Так что ж получается: мы без льва этого и копейки не стоим как вояки? Пока эта зверюга у тебя – мы на коне, а если потеряется? Обидно как-то...

– Пойдем в конюшню, там тепло, – сказал начдив. – Нечего тут...

В конюшне было немногим теплее, Чепай укрылся попоной и уселся на чурбак у входа.

– Я по молодости плотничал, знаешь ведь? Так вот – наладили меня с артелью крест на церкву ставить, на самую верхотуру. Я тогда ничего не боялся, влез за мужиками наверх, а веревкой не обвязался. И, конечно, ухнул вниз. Уцелел, правда, ни царапинки не получил, мне говорили – бог спас. Насчет бога не знаю, но с тех пор я высоты бояться стал, как ты огня. Каждому свой страх даден, чтобы не забывать: мы, люди, не всесильны. Как только страх пропадает, кажется, что все можно. Тут уж держись, такого наворотить можно... Ты курице голову рубил когда-нибудь?

–Ну...

– Баранки гну. И как?

Петька пожал плечами:

– Нормально.

– А людей рубить?

– Так они ж враги!

– Дурак!

– А че сразу дурак-то?!

Чепай заметил, что все еще держит льва в руках, положил талисман в плошку, стоящую на полке, и начал сначала:

– Ты вспомни: вот мать, или отец, не знаю, кто, велели тебе курице башку оттяпать. Взял ты топор, взял курицу. Страшно тебе было?

Петька вспомнил, как дрожали руки, как неловко ударил по куриной шее и не сумел перерубить до конца, как курица вырвалась и начала плясать по двору, хлеща кровью в разные стороны, распугивая своих живых товарок и петуха.

– Страшно, – признался он.

– Всем страшно. И я на войне когда в первый раз убил, сильно боялся. Убил-то не человека, лошадь, а всю ночь кошмары снились. Так вот эта штуковина, – Чепай кивнул на плошку, – она весь страх из тебя высасывает. И кажется тебе, что можно все, и никто тебе не помешает. Ты как ангел господень становишься. Или бес. Ты силу за мной чувствуешь и идешь, а я, может быть, самый что ни на есть антихрист! Что, проняло? Вот всех так пронимает, это страх перед зверем. Мы не потому побеждаем, что нас боятся, а потому что сами не боимся. Ну, чего осклабился?

– Я?

– Любись конем, хватит лыбиться!

– Я молчу.

– Вот и молчи. Нашелся тут, улыбается он. Зубы лишние? Пойду лучше посплю, чем тебя тут, обормота, просвещать...

Чепай встал, сбросил попону и гордо пошел в избу. Петька понадеялся, что начдив забудет фигурку, но тот на полпути спохватился, вернулся в конюшню и забрал из плошки льва, пригрозив порученцу кулаком.

Петька вздохнул и махнул рукой. Как говорил его отец: не жили богато, нечего и привыкать. Надо тоже пойти и доспать хоть немного.

Но не спалось. Перед глазами вспыхивали и разлетались мелкими брызгами видения, одно другого краше.

Вот, например: Чепай возглавляет армию и мчится на своем «форде» во главе тьмы-тьмущей народу, занимая с ходу и Пермь, и Екатеринбург, и Тюмень, и катится эта волна дальше, все более разрастаясь, накрывая собой всю Сибирь. Вот уже идут к нему на поклон со всем уважением и Фрунзе, и Троцкий, и даже, чем черт не шутит, сам Ленин! И вскоре Чепаев несет мировую революцию всем народам, ведь его армия ничего не боится и потому непобедима.

Или еще лучше: дать жару сначала белым, а потом красным. Слишком уж большевики зазнались. Еще не выиграли войну, а ведут себя будто

победители – важничают и указывают остальным, что делать. А вот если бы...

– Петька!

Петька открыл глаза. Уже рассвело. На улице орал Чепай.

Мир

Утром Чепай пошел умыться и увидел в бочке с водой свою страшную обгоревшую физиономию. С опаленными усами и шевелюрой вид был такой срамной, что Чепай решил постричься и побриться.

Петька, проспавший все на свете, забегал в поисках приборов, велел хозяйке нагреть воды и уже через полчаса защелкал ножницами.

– А что, Василий Иванович, может, с такой силой сам возьмешься порядок наводить? – спросил Петька, ровняя виски. – Смотри, как коммунисты нашего брата гнобят, хуже белых.

– С какой силой?

– Ну, со львом своим...

Василий Иванович поиграл желваками, но сдержался и начал издалека:

– У вас тараканы дома были?

– Были.

– Выводили их?

– Сколько раз. Ничего их, проклятых, не берет.

– Вот смотри. Приходит к вам в деревню человек и говорит: знаю, мол, верное средство, тара– канничаю с малолетства, опосля меня ни клопов, ни тараканов не останется. Если выведу, возьмете меня старостой?

– Если выведет, отчего бы и не взять.

– И вот вывел он всю эту нечисть, но при этом все хаты подпалил, стекла повыбивал, скотину заморил и взял втридорога. Возьмете его в старосты?

– Да я за это ему по шее дам и деньги заберу, – возмутился Петька и едва не отхватил Чепаю пол– уха.

– Ох, любись ты конем, осторожнее! То-то и оно, что плох тот работник, который одно дело делает, а другое портит. Ты посмотри – мы уже полтора года воюем с тобой вместе. Что мы за это время делали? Убивали, взрывали, жгли. Ничего не строили.

– Так ведь война...

– Что с того, что война? Война закончится, надо будет все сначала начинать. А мы ничего не умеем, только убивать, взрывать и жечь. Никому мы не будем нужны.

Слова командира показались Петьке обидными. Как это – никому не нужны?

– Неправда твоя, Василий Иванович. Я вот цирюльником могу заделаться или, к примеру, корову доить, или на машинке швейной вышивать.

– Это, Петька, тебе сейчас так кажется. О чем мы думаем? Жрачку добывать не надо – не закупит командование, значит, сами у гражданских отберем. Жилье? Расквартируемся как-нибудь, потесним хозяев. Бабы? Сейчас самое оно, можно не жениться, только пару слов сказал про «ваши трехдюймовые глазки» – и любая твоя, выбирать же ей не приходится. Чем тебе не коммунизм? А как закончится война, вернешься домой, а у тебя спи– ногрызов полная изба, хозяйство развалилось, работу искать надо. Тут и подумаешь – я же за вас кровь проливал, кормите да поите меня за это. Ну, проливал ведь?

– Проливал.

– И немало пролил. И своей, и чужой. Только ведь в мирное время послушают тебя, послушают, а потом скажут: хватит подвигами своими хвалиться, сейчас не война, некогда нам подвиги твои вспоминать. И будут правы!

– Почему это – правы?

– Да потому что на войне ты – герой, а в мирное время – обуза, особенно если без ноги, без руки или еще без чего, сам понимаешь.

– Ерунда выходит. Получается, мы революцию делаем, а пользоваться другие будут?

– Во, наконец-то до тебя доперло! Никому ветераны не нужны, это я еще в пятнадцатом году понял, когда с фронта вернулся. Ты видел у меня медали? Я – Георгиевский кавалер. Герой войны! А что я после той войны увидел? Бедность и несправедливость. Сегодня ты воюешь за государство, а завтра об тебя ноги вытирают. Кто-то, конечно, извернулся, наплевал на воинскую славу и снова в лямку впрягся. Но ведь память – ее никуда не деть, только пропить можно. И поймешь однажды, что воевал ради этой мирной жизни, а удовольствия от нее получить не можешь, потому что так просто, как на войне – врага убей, с товарищем поделись махоркой, – не будет. Вот победим мы в войне – нас коммунисты первыми и сгноят, когда все наладится.

– Что же сейчас делать?

– Не знаю, Петька, не знаю. Для начала – побрить меня как следует, а то страшон я, как смертный грех.

Мысль о мирной жизни крепко засела в головах начдива и ординарца, и оба сосредоточенно молчали. Петька побрил Василия Ивановича, отчего лицо Чепаева сделалось совсем худым и изможденным. Стало заметно, что улыбчивое выражение ему придавали подкрученные вверх усы. Сейчас уголки губ стали опущенными, и собственное отражение лица Чепаю очень не понравилось.

– Налысо бы побрили – вылитый Кощей получился бы, любись оно конем.

Из избы вышла хозяйка, робко приблизилась к Чепаеву.

– Господин хороший... – начала она.

– Правильно – «товарищ красный командир», – поправил бабу Петька.

– А я так и сказала.

– Чего у тебя там? – прервал спор Чепаев.

Баба смущенно опустила глаза.

– Просить я хотела... Староста наш, Викентий Петрович, собирались нынче избу-читальню строить, лесу подвезли много... может, распорядитесь часть погорельцам на дом отдать?

– Чего?! – удивился начдив.

– Ой, – испугалась баба, – нагородила я, извините покорнейше, больше не побеспокою.

– Это что же получается, – спросил Василий Иванович, – староста ваш, хоть и кулак недобитый, порешил в станице открыть очаг культуры, умных книг из города выписал, поди, и журналов, а вы, значит, руками советской власти решили жар загрести?

Бедная хозяйка аж присела от командирского гнева.

– Вот что я тебе скажу, как тебя там... Глафира?

– Аграфена...

– Один хрен. Сестра тебя приютила, меня не спрашивала, когда я съеду, чтоб тебя в дом вернуть, да и не гнал я тебя, если помнишь. Кончится война – построим сестре твоей дом лучше прежнего. А пока живите так. Избу-читальню мы вам сами построим.

Петька непонимающе посмотрел на Чепая, но глаза у Василия Ивановича уже горели. Аграфена убежала, а начдив радостно заплясал вокруг ординарца:

– Вот оно, Петруха! Дуй-ка по командирам, пускай соберут по паре-тройке мужиков толковых, которые с инструментом ладят. Построим избу– читальню, чтоб все запомнили – Чепай не только воевать, но и строить умеет!

Петька обрадовался. Только что на Василия Ивановича смотреть без слез нельзя было, а вот загорелся идеей – и прежний Чепай вернулся, веселый и злой.

– Организуем сей момент!

Приказ начдива никого не удивил, будто бойцы сами истосковались по мирному труду. Помогать вызвались едва ли не все. Чепаев съездил домой к старосте и чуть не под конвоем привез его вместе с планами на место, где должны были строить избу. Фундамент лбищенские мужики выложили еще перед революцией, лес тоже давно ждал своего часа, и староста был поражен, что красные собираются не реквизировать стройматериал, а наоборот – использовать по назначению.

С полудня закипела работа. Плотники трудились быстро и слаженно, часто сменяя друг друга, дом рос, будто на дрожжах. Староста быстро осмелел и уже начал покрикивать на бойцов, которые, по его мнению, недостаточно точно следовали плану.

Сам Чепай, тоже плотник, себя сменять никому не давал, махал топором, как шашкой, и выходило у него на загляденье хорошо: пазы-чашки получались ровными и одинаковыми, венцы ложились, будто всегда там лежали.

– Ну что, Викентий Батькович, ладно ли? – спрашивал он у старосты, и староста, недоверчиво прищуриваясь, вынужденно соглашался – очень ладно.

В этот день все были счастливы.

Лёнька

До самого Лбищенска Лёнька двигался, будто заяц: чуть почувствует холодок на спине – сразу прячется в ковыль. Чаще всего он не ошибался – по степи проносились то автомобиль, то группа всадников, то грохотали подводы. Чувствовалось, что жилье рядом.

Едва начало темнеть, чувство опасности возросло многократно. Как Лёнька ни оглядывался, как ни таился, ему казалось, будто кто-то его настигает.

Когда показались первые дома, он не выдержал и побежал. Да, видимо, не зря, потому что ему показалось, будто на самой грани слышимости раздалось: «Вот он, смотри, убегает!» Задержаться и посмотреть назад, чтобы проверить, послышалось или кто-то действительно за ним гонится, Лёньке не хотелось. Зигзагами, спотыкаясь, кувыркаясь через голову и снова вскакивая на ноги, он преодолел пашню и влетел на окраинную улицу.

Красные, видимо, слишком хорошо обжились в станице – Лёньке не встретился ни один патруль, хотя в том же Тихвине их было – не продохнуть. Может, потому что здесь не проходила железная дорога, а может, чепаевцы слишком надеялись на авось.

Он нырнул в чей-то огород и нос к носу столкнулся с собакой. Пес не ожидал, что к нему во двор ввалится какое-то чучело, от которого жгуче воняет всякой гадостью, и даже отступил на шаг. Лёнька же слишком много сегодня боялся и, поняв, что шавка может испортить ему все приключение, напал на нее с такой злобой и остервенением, что собака с визгом убралась в конуру. Эта маленькая победа воодушевила Лёньку, и дальше он пошел по дворам насквозь, совершенно не обращая внимания на людей.

Остановился он, когда усталость вытеснила чувство опасности.

Лёнька влез в чей-то дровяник и заснул, не обращая внимания на холод и громкое урчание в животе.

Перетрусов

Они его почти настигли. У самой станицы едва заметная тень выскочила на пашню и припустила, задрав полы шинели.

– Вот он, смотри, убегает! – успел выкрикнуть Серега, но Богдан закрыл ему пасть ладонью.

И вовремя, потому что разъезд, от которого бандиты ускользнули утром, возвращался назад. Было видно, что тачанка стала гораздо тяжелее, да и всадники ехали нагруженные.

Когда красные их миновали, Богдан разжал ладонь, вытер ее о Серегу. И Серега задал вопрос, который следовало бы задать еще тогда, утром:

– А зачем мы вообще за ним гнались? Жеребчи– ка-то все равно красные забрали.

Богдан и сам не знал, зачем. Но петух подсказывал, что беглец, как и Ясный, должен пригодиться.

– Мы не за ним уже, мы Ясного ехали предупредить о казаках, – ответил Богдан.

– Пускай идет он полем, твой Ясный. Когти рвать надо.

– Это мы всегда успеем. Но у Ясного какой-то план насчет казаков, печенкой чую. Ясный – он такой, зазря кровь пускать не хочет, у него здесь такой козырный интерес, что тысячи жизней положить не жалко. Не хочешь оставаться – не держу, но потом не жалуйся, будто я тебя обманул и добычей не поделился.

У Сереги напрочь отсутствовало чувство реальности. Он жил где-то далеко, в мире своих фантазий, и стоило эту фантазию чуть-чуть подтолкнуть, как Серега становился послушнее овечки.

Бандиты проникли в станицу, прошмыгнув меж двумя патрулями, а дальше, совершенно не таясь, поехали вдоль улиц. Все-таки талисман – великая сила: не зря во время налетов Богдан приказывал головорезам снимать с убитых форму, теперь она пригодилась. Кого удивит, что едут два красноармейца? Может – конный патруль, может, по заданию какому. Конечно, настоящий патруль обязательно их задержит, но если кто случайно увидит – тревогу вряд ли поднимет. А патрули помогал обходить талисман.

Обойдя несколько улиц в поисках ночлега, Богдан выбрал покосившийся домик в одном из переулков. Возле него не было натоптано, собаки не брехали, и вокруг тоже не было ни души.

В доме никто не жил или за хозяйством следить не мог, но только петли на воротах проржавели, и после первой попытки открыть их, издали противный громкий скрип. Хорошо, что Серега таскал при себе воровской набор – отмычки, ломик и пузырь с льняным маслом. Час потратили на то, чтобы смазать петли, зато потом пробрались внутрь абсолютно тихо.

В избе, в которой дверь тоже слегка заржавела, никого не было. Стоял тяжелый запах старости, видимо, хозяева съехали на кладбище, а наследников не оставили. Обстановка была бедная – стены, заклеенные бумажной тканью, затхлые половики, которые после похорон никому не пришло в голову выбросить. Наверное, здесь и поминок не справляли, и полы за покойниками не замывали.

– Богдан, может, уйдем? – спросил шепотом Серега. – Нехороший человек тут жил, если никто порядок не навел после него.

– Хватит ныть, нюня. По мне – хоть черт здесь плясал, все одно мы здесь дольше, чем на три ночи, не задержимся. Хватит креститься, оставляем лошадей и идем искать Ясного, – распорядился Богдан. – Сдается мне, он в штабе.

– А штаб где?

– А штаб там, где флаг на избе торчит.

Столь очевидный ответ восхитил Серегу и убедил, что Богдан не зря самый главный.

Бандиты завели коней в сарай, стреножили, накрыли вонючими половиками из дома и пошли искать покровителя.

Шпион

Около десяти вечера в Лбищенск вернулся конный разъезд, отправленный на поиски белого отряда. Чепаев, несмотря на уверения летчиков, что в степи все чисто, отрядил с утра несколько разъездов – разведать обстановку. Большинство вернулись засветло, а последний задержался.

Дозор углубился на юг верст на сорок, в сторону дыма на горизонте. Бойцы вышли к хутору, на картах обозначенному как Щукино. Здесь все было спалено дотла, на пожарище обнаружили шесть человеческих тел – четырех взрослых и двух детей. Подозрение сразу пало на банду Перетрусова, его почерк. Кроме трупов нашли склад награбленного, оружие и боеприпасы, каким-то чудом уцелевшие в пожаре.

Командир разъезда посчитал важным доложить о случившемся, потому что, судя по следам на дороге, как минимум трое человек из банды направились в сторону Лбищенска и сейчас могут находиться прямо в станице.

Агент Ясный, присутствовавший на докладе, весьма досадовал на своего протеже – что Пе– ретрусову не понравилось на хуторе? Судя по количеству тел, погиб один из банды. Поругались из-за добычи? Или из-за этой бабы на сносях? Или кто-то их раскрыл, и они решили следы замести? Хороши! Значит, вот почему не было известий – перепились, устроили поножовщину и спалили весь хутор. Связался с малолетками на свою голову.

Но хуже всего, что они пошли на Лбищенск. Ладно, если погиб Перетрусов, он один знал агента Ясного в лицо и представлял, где найти. Но если Перетрусов жив, это может создать непредвиденные сложности.

По результатам доклада решено было усилить ночные патрули на улицах и чаще сменять караулы у важных объектов. Связались по прямому

проводу с Уральском, но помощи, к тайному ликованию Ясного, опять не допросились.

Разошлись все незадолго до полуночи. Ясный решил, что нужен запасной план на случай внезапного визита Перетрусова.

Однако той же ночью все решилось само собой.

4 СЕНТЯБРЯ 1919 ГОДА

Казаки

Позицию, выбранную полковником Бородиным, удалось занять еще прошлой ночью. Старые полуразвалившиеся лбищенские амбары с грозящими обрушиться кровлями кишели голубями и крысами, но на ближайшие два дня стали гостеприимным домом для белого воинства.

Из стычки с бандитами отряд вышел с честью, хотя и не без потерь. Погибли четверо, ранило десятерых, двоих контузило, один пропал без вести – унесло тачанкой. Тачанку под утро нашли – одна лошадь погибла, вторая паслась неподалеку, а молоденький казачок, видимо, пошел искать своих или попался бандитам. Николай и Милентий, которых взрывом выбросило из тачанки, молились за Бедового, который в списках значился Аристархом Иванопуло.

Полковника волновали не столько потери, сколько причины нападения. Возможно, это была случайность – ожидали обоз, а напали на вооруженное формирование. Но какой обоз мог идти той дорогой и куда? Подозрительными казались и апатичные эволюции красных аэропланов где-то на границе видимости, все там же, над Кушумской низиной, где казаки провели свою первую дневку. Создавалось впечатление, будто красным уже все известно о передвижении белых и они только заманивают казаков, притворяясь беззаботными дураками.

Впрочем, отступать было поздно.

Амбары находились всего в двенадцати километрах от Лбищенска. Едва стемнело, несколько конных отрядов отправились в разъезды по окрестностям. Приказано было брать в плен всех встречных и поперечных, доставлять в стан, где ими займутся уже другие специалисты. Ударная группа подхорунжего Белоножкина изучала вероятные подходы к станице и прорабатывала возможные варианты развития событий.

Странно, но днем красные не послали в сторону амбаров ни одного патруля. Несколько дозоров чепаевцы отправили почему-то туда, где след казаков простыл еще день назад. Конечно, большевики славились бестолковым ведением дел, но не настолько же!

Оставалась, правда, надежда, что это действует разведчик, внедренный в чепаевское окружение, однако полковник Бородин привык готовиться к наихудшему варианту. Бойцы тоже держались начеку, бандитского нападения им хватило. Теперь оставалось только молиться, что подобная катавасия не повторится.

Тверитинов

Около полуночи часовые заметили в степи блеск фар.

– Козлов, что ли, катается? – удивился красноармеец Сухов.

– Да ну, Чепай бы ему за такие выкрутасы шею намылил, – ответил красноармеец Теплов.

– Нет, не Козлов, – сказал старший дозора Бронштейн. – Я сам видел, как он командирский драндулет в сарае запирал.

Фары приближались, вскоре стал слышен шум мотора.

– Сухов, проверь шлагбаум, Теплов, к пулемету. Огонь по моей команде, – приказал Бронштейн.

Автомобиль показался на дороге, ведущей прямиком к посту. Водитель, едва заметив преграду и вооруженных людей, сбавил скорость и выключил фары. Последние метры до шлагбаума потрепанный «Руссо-балт» шел накатом. Фары замерли в вершке от столба.

– Руки вверх! Кто такой? – спросил Сухов и передернул затвор трехлинейки.

– Командир кто? – спросил водитель, задрав над автошлемом руки в замшевых крагах.

– Бронштейн, – ответил Бронштейн, выходя из-за бруствера, сложенного из мешков с землей.

– Фима, ты, что ли? – уточнил водитель.

Голос показался Бронштейну знакомым. Водитель снял шлем, под которым обнаружилась копна огненно-рыжих волос и почти белые брови над светло-голубыми глазами.

– Тверитинов! – не поверил своим глазам Бронштейн. – Мы думали, тебя махновцы убили.

– Хрена там лысого, Фима, облезут, – радостно ответил Тверитинов. – За что меня убивать? Мной любоваться надо.

– Вылезай, у нас тут кипяточек есть, чаек, сальца кусочек...

– Фима, не могу, дело срочное, пакет. Где у вас здесь штаб, проводите, что ли?

– Провожать не будем – у нас сейчас ситуация не та. Ты езжай по дороге прямо, не сворачивая, выедешь на площадь, а там упрешься в большую избу с флагом. То и будет штаб.

– Спасибо, Фима. С делами разберусь – обязательно вернусь чайку погонять. А пока держи задаток, – и Тверитинов вынул из-за пазухи какую-то мятую упаковку.

– Шоколад!

– Швейцарский, специально для тебя берег!

– Сухов, подымай шлагбаум! Теплов, отбой, свои.

Двигатель «Руссо-балта» завелся моментально,

без чихов и томительных прокручиваний стартера.

– До скорого, – помахал рукой Тверитинов.

– Не задерживайся там, – отмахнулся Бронштейн.

Машина проехала под шлагбаумом, погрузилась в темноту. Сухов опустил коромысло и прицепил на гвоздь. Бронштейн унес шоколад в бруствер и запер в ящике с патронами.

– Это кто был? – спросил Сухов.

– Товарищ мой боевой, Тверитинов. Полгода назад командировали его к Махно, батька тогда еще за нас был, а летом скурвился, кукиш советской власти показал. Мы хвать, а Тверитинов у врага. Думали – своими руками товарища врагу отдали. А он, гляди-ка ты, вернулся, да еще при машине, и шоколад привез.

– А он не шпион?

– Кто? Тверитинов? – Бронштейн рассмеялся. – Вы еще скажите, что Чепай шпион. Тверити– нова даже Ёжиков всем в пример ставил.

Краскома Тверитинова отправили инструктором на Украину помогать крестьянской армии Гуляйполя. Чепаев весьма способствовал этой командировке, ему интересно было знать, как организует своих бойцов батька.

Тверитинов хорошо сошелся с Махно, вместе они многому друг у друга научились и все пытались понять – враги они или же союзники.

Тверитинов по просьбе Чепаева должен был выяснить приоритеты и цели батьки, принципы, по которым он заключает и расторгает союзы, и подвести Махно к мысли, что лучше Чепаева союзника ему не найти.

Но в июне, когда красные подвели батьку с поставками оружия и боеприпасов – не то из-за своеобычного беспорядка в координации, не то по злому умыслу, батька шумно и дерзко порвал с большевиками.

Нестор Иванович был отражением Чепая – тоже человек эмоции, он ругался и мирился бурно, с брызгами и осколками. Отправил телеграмму Ленину, что по-прежнему верен идеалам революции, но некоторые представители центральной власти слишком к нему придираются. Это походило на те душещипательные фильмы в синематографе, где герой говорит героине «прощай, судьба разлучила нас, но в моем сердце ты будешь жить вечно». Тве– ритинову это было смешно, хотя, когда его повели на расстрел, стало не до веселья.

От расстрела его спас сам Махно. Он сказал, что товарищ Тверитинов, хоть и красный командир, но сделал много хорошего для революции и может продолжить службу в армии батьки.

Это была проверка. Если бы Тверитинов отказался, значит, тайное предложение Чепаева – очередной трюк большевиков. Тверитинов предложил пустить слух, будто его расстреляли, а самому остаться у Махно.

Батька хитрость оценил – в случае успеха переговоров Тверитинову нужно было бы пробираться к своим по красной территории, а перешедшего на сторону бандитов бывшего царского военспеца большевики расстреляют на месте даже без революционного трибунала.

Когда был разработан план соединения частей Чепаева и Махно, Тверитинов отправился в обратный путь. Пол-России он пересек по мандату крас– кома Тверитинова, и никто не догадывался, что он везет для начдива Чепаева пакет с планом антибольшевистского заговора.

Вчера он достиг Сломихинской, но объявляться не стал, хотя мог зайти к Попову или к Маховико– ву и через них связаться с Чепаем по прямому проводу.

Тверитинов решил, что чем меньше народу знает о его возвращении, тем лучше. Поэтому он угнал «Руссо-балт», на котором сам разъезжал полгода назад, и на нем поехал в Лбищенск.

Навстречу своей гибели.

Штаб

– Кто такой? – спросил часовой.

– Из штаба армии, донесение начальнику штаба, – гаркнул Серега, как научил его Богдан.

– Мандат есть?

– Чего? – не понял Серега, которому насчет мандата ничего не сказали.

Профессиональный удар прикладом под дых был ему ответом. Часовой моментально скрутил подозрительного типа и впихнул его в штаб.

Богдан довольно ухмылялся. Он представлял, что сейчас делается в штабе. На шум, произведенный охранником и Серегой, выходит Ясный. Серега говорит, что птичка на хвосте принесла известие («слово в слово, запомнил?!»), что в степи двигается колонна казаков. Таким должно было быть послание Богдана, так и не отправленное с почтовым голубем.

Богдан хотел показать Ясному, что он в станице и обладает свободой маневра. Вот Ясный злобно смотрит на избитого парламентера и нехотя говорит возможным свидетелям, что сам допросит этого сосунка. Серега с глазу на глаз говорит Ясному, куда выйти для душевного разговора.

Дверь штабной избы отворилась прежде, чем Богдан до конца представил эту сцену. Сперва вылетел Серега, наверняка получивший пинка. Следом показался Ясный, крайне злой и озабоченный.

Богдан не торопился выйти навстречу своему благодетелю. Ясный сейчас на нервах, легко может пристрелить, только ему покажись. Разговор нужно начинать издалека.

– Ну и где он? – спросил Серегу Ясный, когда они пришли в условленное место.

– Здесь я, – раздался из темноты голос Богдана, а вслед за ним – звук взведенного курка. – Привет, товарищ начальник.

Ясный проглотил эту пилюлю без капризов, дергаться не стал, даже Серегу в заложники не взял – понимал, что Богдан легко уложит и Серегу.

– Ты меня подвел, – сказал Ясный.

– Виноват, товарищ начальник, пьян был. Но я их видел.

– Без тебя знаю. Зачем пришел?

– Интерес у меня появился. Хочу узнать, что такое ты здесь затеваешь.

– Не твоего мелкого ума дело.

– А хочешь, сам догадаюсь? Ты собираешься белых и красных лбами столкнуть и что-то умыкнуть под шумок, не знаю только что. Расскажешь?

– Не расскажу. Я тебе и так слишком много рассказал, а ты все это профукал. Зачем Щукиных убил? Чем они тебе мешали?

– Весточку красным послали с пришлым человеком, будто лихие люди их в заложниках держат, а лихим людям человек из чепаевского штаба помогает.

– Что?!

– Это я тебе самого интересного еще не сказал. Человек этот, скорее всего, отбился от отряда казаков, но сам не казак. Он уже здесь.

Некоторое время Ясный думал. Потом сказал:

– Найдите его. Хоть из-под земли...

– Хлопотно это, товарищ начальник. Не местные мы, нас в два счета раскусят.

– Какого черта тогда приперлись?!

– Предупредить. Не чужой ты нам все-таки.

– Мелкие засранцы! Надо было тебя еще в Алтае прихлопнуть.

– Не прихлопнул ведь? Значит, нужен был. Скажешь зачем – я тебе помогу.