Текст книги "В поисках Золотого тельца"

Автор книги: Алексей Курилко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

Алексей Курилко

В поисках золотого тельца

Часть первая

Глава 1

Ох и жара стояла этим летом. Солнце жгло немилосердно. И ни намёка на ветерок.

Город плавился в собственном соку. Тень не спасала. Под солнцем человек жарился, а в тени парился. Обезвоженный организм страдал от духоты и жажды.

Любой прохладительный напиток (даже простая вода) приобретал вкус божественного нектара.

После трудового дня люди принимали холодный душ, и многие испытывали наслаждение, близкое к оргазму.

В эту знойную погоду верилось с трудом в то, что каких-то пять-шесть месяцев назад город находился в крепких ледяных объятьях зимы.

Такой суровой зимы не было лет двадцать. Температура опускалась до минус сорока. Мороз, снег, лед…Дороги не посыпали ни песком, ни солью…В городском бюджете на эти мелочи не оказалось денег. Зато лично мэр Леонид Белоцерковский заявил, что на улицах города будет работать множество снегоуборочных машин. Однако они так и не появились.

Люди разных возрастов и профессий, поскальзываясь,  падали с одним-единственным проклятием:

– Грёбаный Белоцерковский!

А мэр улетел в Доминиканскую республику в отпуск. Это был уже шестой отпуск за последний год. И ему было начхать на то, что на другой стороне планеты люди ломают ноги и руки, преодолевая ледяные и снежные препятствия. Кто смеет его осуждать?

Белоцерковского давно прозвали Лёней Космосом. После публичного заявления о его твёрдом намерении лететь в космос со своим котом.

Поговаривали, будто градоначальник крепко сидит на коксе. Бывший министр внутренних дел даже требовал, чтобы мэра отправили на принудительное лечение.

Человек он действительно странный. Не от мира сего. Мягко выражаясь.

Знаю о нём одну занимательную историю.

Однажды художественный руководитель театра имени Ивана Франко Богдан Арнольдович Сдубка явился к Белоцерковскому на приём. Поведал ему о нынешних трудностях театра, просил финансовой поддержки при проведении скорого юбилея – театру девяносто лет.

Леонид Михайлович слушал рассеянно, но слушал. Всё-таки перед ним сидел не простой человек, а знаменитость: Белоцерковский пару раз видел это лицо в кино.

Богдан Арнольдович долго говорил о значении искусства и культуры в современном мире и о том, что его театр является не только лицом, но и душой города.

– Как-никак, – окончил он свою двадцатиминутную речь, – девяносто лет – это, согласитесь, дата!

Мэр встрепенулся:

– Вам девяносто? Никогда бы не дал!

Он с искренним восхищением глядел на  Сдубку. Тот мягко возразил:

– Девяносто лет не мне, а театру. Я же вам объяснял. В этом году исполняется…

Леонид Михайлович поспешил исправиться:

– Девяносто лет, – воскликнул он, – это да! Решили праздновать? Надо помочь. Всё ж таки круглая дата.  Как ни крути. Срок немалый. – Белоцерковский вздохнул, задумался: – А территориально где находится ваш кинотеатр?

Сдубка был ошарашен и возмущён до глубины души. Он вскочил, ощутив резкий прилив крови к голове. Возникла напряжённая пауза. Затем Богдан Арнольдович усилием воли взял себя в руки, опустился обратно в кресло и спокойно разъяснил, где конкретно расположился…кинотеатр имени Ивана Франко.

Что поделаешь, искусство требует жертв. В данном случае в жертву приносились лишь слова и чувство негодования по поводу бездуховности и некомпетентности главы города.

Сдубка поступил дипломатично.

Впрочем, как оказалось, он напрасно сдержался и наступил на горло своему самолюбию: денег Белоцерковский так и не дал.

Ну да Бог с ним! Я вообще не понимаю, какого чёрта речь зашла о нём. Так часто бывает: начнешь за здравие, а кончишь за упокой.

Ведь я говорил о зиме. Нет, я говорил о лете.

Лето стояло жаркое. Сухое. Меня жара не пугает. Нам, румынам, такая погода только в радость.

Ну вот. Теперь придётся растолковать – почему «нам, румынам». Хотя это недолго. Обещаю.

У меня по маминой линии все русские. Типичные такие кацапы. Русоволосые, нос картошкой, зеленоглазые… Зато  по папиной линии… Бабушка Ефросинья Карповна – донская казачка. Дожила до девяноста семи лет. (Я ее редко видел: отец с нами не жил.) Перед смертью – за пару лет – у неё развился склероз. Но жизнь ей это обстоятельство не портило. Напротив. Каждое воскресенье она садилась смотреть по видеомагнитофону – ещё редкая вещь в то время – фильм «Тихий Дон» и каждый раз смотрела, как в первый.

Да, в склерозе есть свои плюсы.

У Ефросиньи Карповны было три сына. Все трое пошли в своего отца. Смуглые, чернобровые, большеглазые… а вот кто был отец по национальности – неизвестно. Звали его Михаил Найденко. Его нашли на улице брошенным младенцем… Дали имя, фамилию… Дали «путёвку в жизнь»…Но вот кто же он был по национальности – никто, и он сам, не знал. Может, цыган, может, еврей, может, турок или татарин…Словом, та ещё порода.

Лично мне всегда было интересно: сыном какого народа  на самом деле был мой дед,  не вернувшийся с войны, чья кровь, на целую четверть, течёт в моих жилах.

Всякий раз, когда я слышу цыганские напевы, мне кажется, будто что-то родное и тёплое шевелится в груди, там, где должна обитать душа. Но столь же родное и тёплое шевелится в груди, когда я слышу «Хава нагила» или завывание муллы.

Одна девушка утверждала, что я похож на Аль Пачино. Но та барышня была в меня влюблена, а влюблённым верить нельзя – они необъективны. Так что у меня совсем маленькая надежда на то, что я итальянец.

Все мои предки давно покинули сей бренный мир. Докопаться до истины почти невозможно. Да и не настолько сильно меня это волнует. Так, постольку-поскольку.

И вот на Рождество мне приснился яркий кошмар. Будто шагаю я по какой-то тёмной мрачной улице и вдруг из подворотни выныривает косматая старуха в грязных лохмотьях и, потрясая клюкой, шамкает беззубым ртом:

– Хочешь знать, кто твои предки? Они родились в последней провинции Великого Рима!

В замешательстве я отступаю на шаг. Старуха же, приближаясь ко мне, продолжает вещать:

– Ты румын, мой мальчик. Прямой потомок волчьего рода. Тебе не страшны враги, ты сам погубишь себя. У тебя будет пятеро детей и две законные супруги. Ты умрёшь в расцвете сил, в полном достатке, на самом пике своей славы.

На этих словах я проснулся с крепкой верой в то, что старуха во сне сказала чистую правду.

Утренняя заря легко рассеяла все страхи и предрассудки. Но с  тех пор я частенько шутя говорю:

«Я внук румынского князя…»

Глава 2

Итак, стояла дикая жара.

А я находился в крайне бедственном положении. Безработный. Без копейки денег. То есть буквально. И ко всему ещё простужен.

Обидно простудиться летом. Все равно что водолазу умереть от жажды. Или старой деве быть принятой за проститутку. Всё это возможно. Но обидно.

Сморкаясь и чихая, я валялся дома на диване и смотрел какую-то муру по телевизору. Все окна в квартире были распахнуты. Настежь. Дети во дворе гоняли в футбол, и их весёлые крики отравляли мне сердце, наполняя его зелёной завистью. Я завидовал им. Их веселью и беззаботности. Их юности, энергии и здоровью. Вот у кого никаких проблем, особенно летом. Видит Бог, я хотел бы, чтоб мне снова было двенадцать. Золотая была пора.

Впервые за полтора месяца ожил стационарный телефон. Я даже вздрогнул от неожиданного звонка.

– Да?

Старческий голос женского пола еле слышно заскрипел из трубки:

– Здравствуйте… Извините… Я, наверное, не туда попала?

– Сложно сказать… Смотря куда вы целились.

– Вы, простите, кто?

– А кто вам нужен?

– А с какой целью вы интересуетесь?

Я растерялся. Воцарилась пауза. Затем голос спросил:

– Булгаков с вами?

– Если Михаил, то боюсь, что он давно уже не с нами.

– Остряк, да?

– Нет, – ответил я. – Леонид.

В моём исполнении это прозвучало: «Дет, Леодид». Ведь нос заложило…

А голос строго заявил:

– Не уверена.

И гудки, как звуковое многоточие…

Спустя минуту телефон снова зазвонил.

– Привет, Лёня. Это Шацкий, можешь говорить?

– Привет. Могу.

– Есть для тебя халтура. Нуждаешься?

– Сколько?

– Десять тысяч.

– Добавь слово «зелёных», и я скажу – согласен.

– Ты же не знаешь, что делать.

– Юра, я третий день сижу на булочках с чаем. Заворот кишок уже прислал короткое сообщение: «Вылетаю первым рейсом – встречайте». Ради десяти тысяч я готов даже принять участие в ограблении банка.

– Нет, Лёня, у меня всё проще. Один немолодой, но очень богатый бизнесмен скоро отмечает юбилей. Нужно устроить праздник.

Услышав мой непроизвольный вздох, он добавил:

– Его любимые произведения – «Двенадцать стульев» и «Золотой телёнок». Я подумал: ну кто лучше тебя сыграет Остапа Бендера?

– Иван Ургант.

– Урганта каждая собака знает. Это попса. Нужна не звезда. Нужен Бендер. Я показывал заказчику твоё выступление во «Фридоме», он сказал дословно:

«Чувак харизматичный и явно хитрожопый. Да, это Остап».

– Спасибо, конечно, за добрые слова…

– Короче, надо провести вечеринку в образе Остапа Бендера. Всё! У меня готова чёткая концепция сценария.

– Ну, заезжай, – предложил я. – Расскажешь подробности.

Юрий Шацкий уже лет десять организовывает всевозможные праздники: свадьбы, дни рождения, корпоративные вечеринки и даже проводы в армию…Праздники – это его суровые будни. Начинал он в качестве ведущего, вернее тамады. Но не справился. Три свадьбы подряд заканчивались скандалом, а на одной его даже избили. Дело в том, что во время своего ведения он от полноты чувств переставал себя контролировать: размахивал руками, брызгал слюной и без умолку говорил восторженные речи и провозглашал тосты. Но основная беда не в том,  как, а в том, что он говорил. Его подводила любовь к цветастым и сложносочинённым предложениям. Помню, раз он сказал примерно следующее: «Я от всей души желаю этой прекрасной паре молодожёнов бурной жизни, в которой они сумеют то достигать райских небес, то низвергаться в пропасть адову: пусть умирают и возрождаются каждый день вместе. И все, кто любит этих молодых и красивых людей, присоединяйтесь к моему последнему  пожеланию, а именно: пусть их любовь горит синим пламенем вечно».

Понятно, мало кому понравится, чтобы им пожелали: мол, пусть ваша любовь горит синим пламенем. Вечно. У большинства возникают нехорошие ассоциации с вечным огнём и синим пламенем.

К тому  же он был чересчур активным. Он навязчиво тянул внимание на себя,  так, словно все гости собрались исключительно ради него.

В общем, испортив всего три свадьбы, Шацкий отказал себе в удовольствии быть ведущим. Он стал организатором праздничных мероприятий.

У меня, кстати, тоже случались некоторые недоразумения во время ведения. Однажды, к примеру, я сказал, что невеста чрезвычайно хороша и сексуальна. Реакция последовала незамедлительно. Друзья жениха подошли ко мне во время перекура, доброжелательные, как бронетранспортёры:

– Эй, ты чего назвал невесту сексуальной?

– А что – проблемы? – спросил я не менее миролюбиво.

– А ты как думаешь?

– Хорошо, я сейчас выйду к гостям и скажу, что невеста несексуальная.

– Не надо, – сказали они, поразмыслив. – Просто…это…фильтруй базар. Чтобы всё было…на уровне.

– Уверяю вас, господа, наши желания полностью совпадают.

Признаюсь честно, заниматься этим не доставляет мне ни малейшего удовольствия. Но частенько у меня не было никакого другого способа заработать деньги.

И я ещё не в самом худшем положении. Кто-то каждый божий день вынужден ходить на работу, которую ненавидит. И так – годами. До самой пенсии. А с такой пенсией, как у нас, до смерти уже рукой подать.

Глава 3

Мы не виделись с Шацким около двух лет, со дня его тридцатилетия. Он совершенно не изменился. Абсолютно такой же. Низенький – метр шестьдесят, не больше – рыжий, с россыпью не проходящих прыщей на красноватой физиономии.

Всегда поражался, как ему с такой…э…антирекламной внешностью удавалось иметь такой успех у дам. Все дело в его болтливости. Он их заговаривал. Он мог поддержать любую беседу, на любую тему. Если тема долго не обозначалась, он говорил о ней самой, о барышне. О том, какие у неё грустные глаза, и о том, что он знает причину этой грусти. Говорил, что рос среди женщин, с матерью и тремя сестрами, и знает не понаслышке о муках и страданиях обманутых женщин.

Его самый любимый оборот, во всяком случае, лично я дважды слышал, как он пользовался им, был таким:

– Вы необыкновенная женщина. Не спорьте. Заурядность вашей биографии ещё ни о чём не говорит. Таких, как вы – одна на миллион.

На определённый контингент это действовало безотказно.

Каждая женщина хотела бы быть необыкновенной. Хотя бы в глазах одного мужчины. Пусть и такого, как Шацкий. И пусть всего на одну ночь. Дольше всего – на две. Затем Шацкий охладевал к объекту своей страсти и снова находился в активном поиске, искал следующую «необыкновенную».

Встречаясь где-нибудь случайно с женщиной, с которой у него была интимная связь, Шацкий обычно сообщал той, обращаясь на «вы»:

– В моём израненном сердце вы навсегда заняли вторую половину. – После чего тихим, полным драматизма голосом добавлял: – Первая принадлежит матери.

А напоследок бросал таинственную фразу:

– Жаль, что мы расстались, но теперь я благодарю вас за глубокую рациональность этого поступка.

…Он явился спустя минут двадцать после звонка, взволнованный и энергичный, как белорукий гиббон во время брачного гона.

Одет он был в многоцветную рубашку и льняные брюки. В сандалиях на босу ногу.

– Вид у тебя жалкий, – сказал он. – Что с тобой? Ты что, плакал?

– Болею. Проклятые кондиционеры.

– Слушай, – сказал он, расхаживая по комнате. – Наш клиент – Аркадий Романов. Через двенадцать дней ему исполняется шестьдесят. У него целая сеть ресторанов по всей стране и парочка гостиниц. Очень серьёзный человек. Очень. Но отмечать свой юбилей он желает в Бородавке.

–Извини?

– Это такой город.

– Вот как?

– Да, его родной город. Вернее, посёлок городского типа. Он выстроил там шикарный особняк. Именно там он хочет провести юбилей. Всё относительно скромно. Будет джаз-банд «Не формат», фокусник, какие-то юмористы из Камеди-клаба и стриптизёрша. Гаррота. Все эти люди на мне. А ты отвечаешь только за себя и помощников.

– Каких помощников?

– Ну, я не знаю…Какие-нибудь Балаганов, Паниковский… Двоих достаточно. Заплатишь им, сколько посчитаешь нужным. Просто нужно создать атмосферу. К тому же я хочу, чтоб они встречали гостей у входа. Помнишь, как мы делали вечеринку по мотивам «Мастер и Маргарита». У дверей стояли Бегемот и …этот…

– Фагот, – подсказал я.

– Да, и уже что-то разыгрывали между собой, валяли дурака… А у гардероба – помнишь? – стоял поэт Бездомный в смирительной рубашке и читал революционные стихи…

– Да помню я! – говорю, не скрывая своего раздражения. – До сих пор не пойму, как ему удалось наклюкаться со связанными руками.

– Перестань, он был забавен по-своему. Особенно когда свалился.

– И сломал ключицу.

Шацкий прекратил метаться по комнате, придвинул кресло поближе ко мне, уселся и сказал:

– Но есть и неприятный нюанс.

– Уверен, что не один.

– Знаю, как ты не любишь работать, когда гостей меньше пятидесяти, но Романов хочет отмечать юбилей в очень узком кругу: родственники и друзья. Всего одиннадцать человек.

– Не густо.

– Друзей пригласишь ты.

– В смысле?

– Как Бендер. Придёшь, что-нибудь разыграешь перед каждым, вручишь приглашение…

– Юра, блин, только не это.

– Друзей всего четверо. Трое живут в городе, а один в Бородавке. Все четверо о твоём приходе будут предупреждены.

– А остальные семеро?

– Их приглашать не надо, они и так будут. Это дети, жена и любовница.

– Чья любовница?

– Ну не моя же! Романова. Аркадия Петровича.

– А жена знает?

– О чём?

– О любовнице.

– Ну, естественно.

– Естественно – для кого?

– Слушай, – сказал Шацкий. – Это не наше дело. Каждый строчит, как он хочет.  И уж тем более живёт.

– Ты прав. Хорошо. Жена, любовница… Итого…у него пятеро детей?

– Да. Три сына и дочь.

Я вздохнул:

– Это четверо.

– Плюс дочь любовницы.

– У неё есть дочь? Сколько ж ей лет?

– Около сорока. Какая разница? Давай лучше распишем сценарий.

– Подожди, ты ж грозился, что общая концепция есть. А мне больше и не надо. Ты же в курсе, на таких мероприятиях я предпочитаю импровизировать. А монологи Бендера я помню наизусть.

– Ну, мы напишем хотя бы структурно, что за чем.

Я кивнул и чихнул, соглашаясь.

Через сорок минут общая структура была ясна и расписана.

– Вот теперь я спокоен, – подытожил Шацкий.

– Полное спокойствие, – сказал я, – может дать человеку только страховой полис.

– Чего?

– Ничего, – говорю. – В образ вхожу.

Уходя, Шацкий пошутил:

– Ты выздоравливай, а то у тебя такой насморк, что я боюсь, скоро соседей затопишь.

А я сказал:

– Одолжи полтинник.

Какое падение. Прямой потомок румынского князя вынужден просить в долг. Но, как говорил тот же Бендер, жизнь диктует свои суровые законы.

Глава 4

Первым делом я, конечно, позвонил Танелюку по прозвищу Седой.

До начала следующего театрального сезона ещё далеко, и Танелюк явно сидит без работы. К тому же мы давно знакомы, я знаю его как облупленного, и при всех его недостатках лучшего напарника мне не найти. Хотя бы потому, что иного выбора нет.

Голос у Танелюка был трезвым и бодрым. Это вселяло надежду на успех.

– Ты где? – спросил я. – Есть разговор.

– Я в полном порядке, – ответил он.– Сейчас в больнице, в травматологии…

– Что случилось?

– Ерунда, ногу сломал…

– Ничего себе.

– Так я думал, а оказалось, это всего лишь вывих.

– Приятно слышать. Ну и когда ты снова сможешь бегать?

– От чего?

– Не от чего, а за чем. Например, за благосостоянием. У меня для тебя есть работа.

– Не скажу, чтоб я сильно соскучился по работе, но деньги мне нужны. Я обещал жене в августе отвезти её в Лисью бухту.

– И там бросить её у моря среди гор? Отличная идея. Уверен, что она не отыщет дорогу домой?

– Да нет же, это моя третья жена. Алина. Я её люблю.

– Алина? Когда же ты женился?

– Недели две назад. Не помню.

– Почему же на свадьбу не пригласил?

– Так не было никакой свадьбы. Мы просто решили жить вместе. Распили по этому случаю бутылочку мартини – и всех делов.

– Но со своей ты развёлся?

– Ну…официально – нет.

– Вот теперь всё понятно.

– А что за работа? – спросил Танелюк.– Сколько денег?

– На медовый месяц хватит. – Я хорошенько откашлялся. – Сможешь подъехать вечером ко мне? Часиков в семь?

– Нет проблем, -заверил он. – Но я буду идти к тебе пешком. Потому что…Бесплатная медицина – это миф. И очень древний.

– Я это учту.

Затем я позвонил Александру Крошкину. Актёр он, правда, посредственный. Да и сам по себе, как человек, он показался мне слегка глуповатым. Очень может быть, что я ошибаюсь. В конце концов, мы работали вместе лишь дважды. И, может, он скрытый интеллектуал. Латентный эрудит. Ладно, подумал я. Как бы там ни было, мы в любом случае не в телевикторине собираемся участвовать.

– Алло, Саня? Это Курилко. Для тебя есть работёнка. Ты свободен третьего июля?

– Третьего? В общем…да.

– Тогда заедь ко мне сегодня в семь. Можешь?

– Ну…как бы…в общем, да.

– Отлично. Пиши адрес.

Итак, партнёры найдены. Сценарий есть. Костюмы возьмет в театре Танелюк. Всё в полном порядке.

…Романы о Бендере с детства были у меня самыми любимыми.

Для меня Бендер даже не аферист. По своей сути он актёр. Сама афера для него вещь второстепенная. Главное – игра. Иначе как объяснить его желание иметь при себе в первом романе Воробьянинова, а во втором Балаганова и Паниковского? Совершенно бесполезные помощники. Более того, вредные. Ведь всю основную работу он чаще всего проделывал лично. Ему нужен был зритель, который будет им восхищаться, выслушивать его монологи; зритель, перед которым он бы лицедействовал…

Такой Бендер мне понятен и близок. Он одинок. Ему нужна публика…

Вспомнить хотя бы эпизод с любителями из шахматного клуба в городе Васюки. У Бендера была реальная возможность уйти с кассой вместе с Кисой. Он остался. Остался на сомнительную лекцию и сеанс одновременной игры, хотя вероятность благоприятного исхода была менее чем мизерной, ведь в шахматы он играл второй раз в жизни. Но Бендер идёт на заведомый провал своей легенды, чтобы хотя бы на несколько минут блеснуть в роли гроссмейстера…

Все его спутники – Киса, Балаганов и прочие – это обуза, которую он не в силах бросить, так как они являются зрителями его «театра одного актёра».

На какое-то время – когда он снова остался один – его зрителем становится даже Корейко.

Его цель – не миллион на блюдечке с голубой каёмочкой, а лицедейство, которое он считает лишь средством. Это открывается ему только тогда, когда мнимая цель достигнута – миллион добыт. Он миллионер и одновременно с тем самый несчастный человек. Дело не в том, что в Советской России он не может насладиться своим миллионом, а в том, что наслаждение таилось в самом поиске и постоянной игре. И с этого момента комедия Ильфа и Петрова плавно переходит в жанр драмы. Я бы даже сказал, трагедии, ибо до физической смерти главного героя недалеко, а границу переходил уже смертельно раненный человек, смертельно раненый духовно. Ведь смерть человека берёт свое начало с того момента, как он перестаёт желать. Физическая борьба с пограничниками за своё богатство – это душевная агония великого актёра – импровизатора и комбинатора.

Глава 5

Первым явился Саша. Не один. С ним была его двоюродная сестра Вера. Кажется, она училась на режиссёра. Лично я не доверил бы ей снимать даже бельё с верёвки, не то что кино. Но им там, в институте, видней.

Саша с Верой были похожи. Оба высокие, худые, с острыми чертами лица…

Крошкин отвёл меня в сторону:

– Тут…это…такое дело. Нельзя ли как-нибудь…задействовать и Верку? Она хочет поехать на море.

– Что мешает? – спрашиваю.

– Ну …отсутствие денег…Она не любит от кого-то зависеть.

– Умница. – Я откашлялся. – Ладно, что-нибудь придумаем.

Затем пришел Танелюк. Вернее сказать, прихромал. На нём были рваная  рубашка и мятые брюки. Он улыбался, но брови по своему обыкновению держал «домиком», словно голодный пёс, вернувшийся к любимому хозяину.

Я провёл по нему оценивающим взглядом и остался доволен – типичный Паниковский.

Мы поболтали о том о сём, и когда беседа несколько ослабла после обмена последними новостями, я приступил к деловому разговору, ради которого мы все собрались.

Я сказал:

– Дорогие мои, не побоюсь этого слова, коллеги. Меня пригласили провести вечеринку. В стиле «Двенадцати стульев» и «Золотого телёнка». Организатор – Юрий Шацкий, мы все его знаем, редкий пройдоха, но работать с ним одно удовольствие. Ваши сомнительные кандидатуры он утвердил, он вас помнит по «Мастеру и Маргарите».

Крошкин засмеялся и посмотрел на Седого. Танелюк принялся оправдываться:

– Это гости меня спаивали. Я им не мог отказать, руки были связаны.

– На этот раз,– сказал Крошкин, – ему надо будет заклеить рот.

– Я, между прочим, пострадал! – воскликнул Танелюк. – Меня уронили и сломали ключицу!

Я продолжил:

– Один уважаемый буржуй отмечает юбилей. Наше дело маленькое: помочь ему и его близким не умереть со скуки. В конкурсах и всяких розыгрышах они участвовать не будут. Не тот контингент. Они желают сидеть, слушать и пить. На мне основное ведение. Объявление номеров и тосты. Вы лишь подыгрываете мне и поддерживаете атмосферу. Я заплачу вам по тысяче долларов, и вы можете лететь белыми голубями к югу. Естественно, я, как непосредственный участник концессии и технический руководитель, получаю гораздо больше, но предупреждаю заранее: зависть плохо сказывается на работе желудка.

Я выдержал театральную паузу:

– А теперь, голуби мои, вопрос по существу. Кто из вас читал Ильфа и Петрова?

Седой неуверенно поднял руку.

– А ну скажи, – обратился я к нему, – какую-нибудь фразу Паниковского.

– Вы жалкая, ничтожная личность, – с готовностью отозвался Танелюк.

– Ещё!

Танелюк задумался.

– Кисло, – подытожил я. – Значит так. В срочном порядке всем прочитать. И посмотреть все фильмы о Бендере. Каждый из вас должен знать дословно хотя бы по десять-пятнадцать фраз своего героя. Крошкин – Шура Балаганов. Седой – Паниковский. А Вера будет Эллочкой Людоедкой. Ей легче всего, Эллочка знала-то слов тридцать. Так, теперь по костюмам. Седой, записывай. Паниковский – заношенный не по размеру костюм, канотье, манишка, чёрные очки, как у слепых, и тросточка. Балаганов – брюки клёш, клетчатая рубаха и кепка. Мне – белая морская фуражка капитана и небольшой саквояж. Вера, ты можешь одеться сама. Что-нибудь эффектное, но в стиле тридцатых годов. Вопросы есть?

– Обязательно читать? – спросил Крошкин. – Есть же аудиокниги, можно прослушать.

– Вам надо ознакомиться с материалом, – говорю. – Каким образом – через глаза или уши – мне всё равно. Хоть орально. Умные вопросы есть?

– А кто заказчик? – спросила Вера.

– Бизнесмен. Романов.

– А сколько лет? Он женат?

– Он старый, – говорю.

– Ещё один явный плюс, – заключила она.

Мне вдруг стало весело. И это странно. Потому что я словно предвидел, что ничего хорошего нас не ждёт. Что мы явно где-то залажаем. Кого другого это напрягло бы, расстроило… А меня взял азарт. Я люблю спорить с судьбой. И на самом деле не хочу покоя. Как бы сильно ни стремился к нему всю свою беспокойную жизнь.

Нас было четверо. Я точно знал, победителей среди нас нет. Есть такая порода людей, они рождены для побед. И это не мы. Именно поэтому я всегда готов играть.

Непонятно? Попробую объяснить. Представьте себя игроком в покер, которому упорно не идёт карта. И вот кульминационный момент. На кону самая высокая ставка. Ставка настолько высокая, что малодушие и уверенность уже пасанули, остались лишь ты и тот, у которого всегда хорошая карта. Есть такие. Хотя сама игра их не заводит, да и в деньгах они не нуждаются. И ты идёшь ва-банк. Ты блефуешь. Потому что в случае проигрыша ты теряешь всё и даже больше, чем всё. Ты рискуешь, потому что реальных шансов играть у тебя нет и не должно быть, но…

Однажды, когда мне было четырнадцать лет, я пошёл с кулаками на человека, у которого в руке был нож. Он был старше, сильнее…да и нож… Я страшно трусливый человек, но я пошёл, потому что… кто-то должен был пойти, потому что он был сильнее, старше и с ножом… Он отступил…

Не могу объяснить!...

Но когда я читал, что в Великую Отечественную два десятка голодранцев остановили танковую бригаду – я верил и понимал, отчего так получилось.

Я не сравниваю. Там идея, там геройство, там дух и ситуация… Но и то, о чём я говорю, там тоже присутствовало.

Вот почему мне вдруг стало весело. Даже болезнь несколько отпустила свою хватку.

Кстати, без особой связи с фразой Веры. Точнее, без прямой связи с её фразой. Просто. Она сказала. А я подумал: «Ну и командочка у нас образовывается… Интересно, чем это всё закончится?»

Так я подумал. А потом вместо того, чтобы забеспокоиться, я всё-таки повеселел.

«Мы ещё посмотрим, – мысленно обратился я к невидимым и незнакомым, необозначенным противникам. – Мы ещё посмотрим, кто кого».

Глава 6

Уже через день от моей простуды не осталось и следа. Болеть больше не было времени. Появилась работа.

«Действовать! Действовать! Действовать…»

Я связался по телефону с Бурмакой.

– Ты мне нужен, – говорю. – Вместе со своим железным другом.

– Каким ещё другом? – забурчал он в ответ.

Бурмака вообще известный бурчун.

– Ударим автопробегом по бездорожью и разгильдяйству, – продолжал я усиленно скандировать в трубку. – Бензин ваш – идеи наши!

– Ты что, пьёшь в такую жару?

Пришлось перейти на нормальную речь и объяснить в двух словах сложившуюся ситуацию.

В конце моего разъяснения меня вновь потянуло в лицедейство.

– Я – Остап Бендер. Ты можешь стать моим Козлевичем. Машина на ходу?

– Но я в отпуске. Думал съездить на море.

– Не будь занудой. Море – это святое, но дружба дороже.

Одним словом, договорились. Хорошие люди частенько идут мне навстречу.

Вернее, всех, кто идёт мне навстречу – считаю хорошими. Поэтому, полагаю, в мире много хороших людей.

Утром следующего дня около девяти он заехал за мной. Накануне ко мне заезжал Седой – притарабанил костюмы.

Сообщил, между прочим, о своём разрыве с Алиной.

– А что случилось? – спрашиваю.

– Она мне изменила.

– С кем?

– Это самое обидное. С какой-то бабой.

– То есть она лесбиянка?

– Да никакая она не лесбиянка, просто напилась.

– Одно другому не мешает.

– Представь, – захныкал Танелюк, – вхожу в спальню, а они делают друг другу… приятно. Ну, знаешь… одновременно.

– Какое красивое зрелище.

– Очень! – Седой мечтательно закатил глазки. – Очень красивое… но очень обидное…

– И что ты сделал?

– А что я мог сделать? Потерял сознание.

– Серьёзно?!

– А что мне оставалось? У меня резко подскочило давление и перехватило дыхание! Я свалился без чувств как подкошенный.

– От красоты или от обиды?

– Смейся! Когда тебе будет сорок пять, как мне, тебе будет не до смеха.

…Я вышел к машине в тёмно-сером, в мелкую полосочку, костюме, на шее мёртвым удавом висел шерстяной шарф, на голове была капитанская фуражка.

Вместо приветствия Бурмака недовольно заворчал:

– Ты опоздал на четырнадцать минут.

Азиатские черты его лица заострились, он был сосредоточенным и мрачным…

Я сказал:

– Ты похож на Тамерлана. На Тамерлана в очках.

– Ты говорил это в прошлый раз.

– С тех пор ничего не изменилось.

Поудобней расположившись на заднем сиденье, я вытянул из кармана листок бумаги с адресами:

– Держи. Тут всё – адреса, пароли, явки…

– Чего?

– Ничего. Я забыл, что ты не понимаешь юмора.

Бурмака крутнул ключ зажигания. Машина вяло зарычала.

Я стянул шарф с шеи.

– В твоём драндулете есть кондиционер?

– Конечно, – ответил он.

Я издал вздох облегчения. А он добавил:

– Но, к сожалению, он не работает.

– Надеюсь, ты шутишь.

Однако шутить Бурмака не умел. Я должен был помнить об этом.

К слову сказать, сам Андрей Бурмака свято верил, будто обладает хорошим тонким чувством юмора. Лично для меня оно было настолько тонким, что я его не всегда улавливал. Для примера приведу один наш странный диалог. Мы гуляли на вечеринке по случаю пятилетия совместной жизни наших общих друзей. В разгар вечеринки ко мне подошёл Бурмака и неожиданно сообщил:

– Знаешь, если б этот праздник происходил в желудке великана, то наутро его ждало бы сильное расстройство.

– В желудке великана? – переспросил я в полнейшем недоумении.

– Конечно, – ответил он.– В простом желудке мы бы не поместились.

И он расхохотался безудержно и громко. Я ничего не понял.

А как-то раз мы увидели рекламный плакат с изображением Высоцкого в роли Жеглова. С плаката Жеглов грозил пальцем, а внизу слоган – мол, пользуйтесь таким-то маслом. Ничего особенного.

Бурмака долго смотрел на плакат, а затем произнёс загадочную фразу:

– Это ж сколько он бабла срубил за эту рекламу?

– Кто? – спросил я.