Текст книги "Указка"
Автор книги: Алексей Кошкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)
ШХУНА «ХАРИЗМА»
Он мог дышать и довольно глубоко. Мог сидеть, хотя болели почки. Мог бы встать, но с потолка свисала невидимая дрянь, смесь паутины и вонючих тряпок. Да и зачем стоять? Лучше лежать, набираться сил. Ему пока повезло, ведь его били несильно, видимо, желая оставить на потом. Капитан приказал остановиться, и солдаты с сожалением перешагнули через Пола и отошли.
Очки потерялись, но это не беда. Пол привык ходить без очков. Вот то, что отобрали документы, материалы, – плохо. Очень плохо, особенно если вспомнить, что там записи о пароходе, который он видел, и о генерале ВСБ, о котором солдаты проболтались, что видели его вместе с одним из командиров Острова. Ой, как влип ты, Пол! Именно эти записи так заинтересовали того капитана, который арестовал его.
«Зачем я записывал, дурак? Чтобы не забыть?» Да, он почему-то не думал о таком тщательном обыске, в подкорке жила память о Европе, о Галлии, где он долго жил и работал в милой провинциальной газетке… Память о разрешении на обыск. Пол никогда не ссорился с полицией, он просто слышал, что без такого разрешения обыскивать запрещено… И вот ведь, бумажка засела в голове, подвела! «Да, война, тут свои законы… Хотя сами-то военные не называют это войной. Какая-то нелепая операция по наведению порядка, комендантский час… все равно свои законы… А как я резво начал, как резво начал! Молодец, Пол…»
Нет, он когда-то ссорился с полицией! Однажды взял интервью у одного шофера-эмигранта, которого полицейский назвал «грязной тварью». Это было на Альбионе. Полицейского, конечно, выгнали, и тот сдуру пообещал намылить шею «этому проклятому журналисту». И что же? Пол не стерпел, нашлись свидетели, и бывшего полицейского упекли куда надо за угрозу смертью. И Пол ходил счастливый.
Кстати, по слухам, «там, где надо» тот тип смог заработать куда больше, чем заработал бы в полиции… Тогда Пол стал еще счастливее. И даже проголосовал за какую-то партию на выборах, чье название больше нравилось. По сути, между партиями не было разницы, все они обещали оберегать то, что нравилось людям, – их свободу. И обещали не чинить препятствия в их продвижении по жизни-дороге…
* * *
Пол проснулся и пришел в ужас!
Слышались частые выстрелы. Словно чихал кто-то, как кошка, которая проглотила перышко, но то чихал прокаженный… Прокаженная страна, Пол. «Дружок, скорее всего, ты погиб, – подумал он. – Хотя есть Бог и Судьба… Только не думай, что тебя пощадит Остров. Они и разбираться не будут. Все, кто на Побережье – теперь их враги.»
Было бы меньше обиды, если бы его застрелили солдаты по приказу капитана Власюги. В независимом информационном агентстве давно подозревали, что журналисты пропадали не только с помощью мятежников, но и по мановению всемогущей руки ВСБ. Этот факт добавлял правоты Полу и его далеким товарищам, а следовательно, немного очищал бы душу в момент смерти.
Но погибнуть случайно, по ошибке быть принятым за солдата, из тех, что мучили его и издевались, которых он ненавидел сейчас и даже хотел, чтобы их убили (увы, Пол!) – несправедливость. И сознавать эту несправедливость в последний момент было бы еще больнее.
Когда выстрелы прекратились, он вспотел и, обессилев, ткнулся лбом в утоптанную землю. В щель засвистел ветерок; шепотом переговаривались. «Кто-нибудь, помогите…»
– Пожалуйста, – жалобно прошептал Пол.
Из-за этого слова и от слабости он почувствовал на языке горькие слезы – ему вспомнилось детство на солнечных холмах, белоснежные фермы и виноградники Галлии, веселый праздник у церкви и шутихи, и как он просил у родителей подарить ему желтенькую лошадку-пони, она пахла как хлеб, который испекли его маленькие сестры. Вспомнилась теплая зима на Альбионе, когда они завалились в паб, и Нил спьяну принял какую-то девчонку за Джима и подарил ей свои часы и бутылку виски. Там стоял запах травы, которая только стала входить в моду, и у Пола заплетался язык, когда он пытался произнести ее название. А потом в паб завалился также и отец Нила, округлил глаза и накостылял всем, особенно Полу, которого принял за Нила. А потом они все пошли в парк и там смотрели на звезды, и отец Нила рассказывал, где какие созвездия… И тогда снова увидел черную жуть сарая на краю Вселенной.
– Помогите!..
Снаружи стояли те, кто стрелял, и они замолчали, внимая его просьбам. И вот открылась дверь.
– Я иностранный журналист! Помогите мне! Я попал в лапы ВСБ, – громко сказал Пол. Зажглась спичка, и он зажмурился, замерев и покорившись судьбе. – Документы у меня отобрали. Они, наверно, где-то здесь…
Тот, кто держал спичку, помолчал, разглядывая пленника.
– Выходите.
«Ничего страшного, – успокаивал себя Пол. – Если в меня выстрелят, то, наверно, я умру сразу и предстану пред Господом. А если не выстрелят, то останусь жив… А интересно, это общее наступление островитян или всего лишь налет? Если налет, то сейчас они будут торопиться уйти…»
– Осталось всего несколько минут, – страшно нервничая, пробормотал человек, открывший дверь сарая. «Значит, налет. Я им только помеха, значит, меня не пощадят». Спичка упала. Пол успел заметить блеск стволов и стал упрямо глядеть куда-то в сторону и вверх. – Мы берем вас на Остров. Повернитесь лицом к стене.
Его обшарили, дружески похлопав по плечу.
– У меня нет оружия, – прошептал Пол.
– Понятно, что нет… Сигареты я искал, – вздохнули сзади. – Курить нельзя. Огонек видно в темноте.
– У меня все отобрали офицеры, – сказал Пол.
Позади послышались шаги. Подошел второй.
– Быстрее к шлюпке! А то сейчас начнется.
– Слушаю, командир!.. Эй, иностранец, давай за командиром.
– Что начнется, что вы имеете в виду? – спросил Пол.
– Стрельбу, чего же еще – если не успеем переправиться на шхуну.
«Уже была стрельба», – хотел сказать Пол, но тут его развернули невидимые руки и подтолкнули туда, где чернел кипарис.
* * *
В шлюпке было около дюжины человек. Судно островитян притаилось под двухсотметровыми скалами, оно сливалось с высокой скалой, стоящей поодаль от берега.
Пол шепотом спросил, что это за судно. Ему сказали: марсельная шхуна, а называется «Харизма». Его отвели в какое-то помещение. Сказали: «Тише!» – он ответил «да», и его оставили одного, в темноте, не объяснив, куда можно приткнуться. Пол занервничал; и он почему-то не сомневался, что кто-то присматривает за ним снаружи, может быть, в него целятся. «Однако гибель моя откладывается», – сказал он себе.
Как Пол убедился на своем опыте, иностранные журналисты могли погибать по разным причинам. Кто-то попал случайно в бой, кто-то не угодил офицерам армии Великодержавной Федерации. Но, как профессионал и беспристрастный наблюдатель, он старался рассуждать, не вставая мысленно ни на одну из враждующих сторон.
«Побережье и Остров не менее жестоки, чем Великодержавия, – клялся он себе. – Это случайность, неисповедимость рока, что Остров спас меня от гибели. Кстати, не удивлюсь, если меня везут в качестве заложника». Пол был небогатый человек. Он еще был должен компании по благоустройству половину стоимости нового бассейна. «Будут платить фонды, – вдруг успокоился он. – А вообще-то островитяне не кажутся мерзавцами… м-да… и все-таки не кажутся. Просто солдаты. Они меня даже не ударили».
Тут что-то с ним случилось. Он закачался и обхватил себя за плечи, не почувствовав прикосновения собственных ладоней.
– Дерьмо, – прошептал он.
Это голод, это голод… Или просто слабость?
«Сейчас бы домой… Или в Галлию…» Он попытался, опустив подрагивающие веки, снова представить галльское солнце – много солнца, зной на площади Сен-Мари, как он лежит на раскаленном граните, потягивая из банки «Крокодайл». Где-то в трех шагах его велосипед (надо повернуть голову); в последнее время нередки веселые кражи велосипедов, их находят только назавтра, за два квартала обычно. Кто-то смеется у фонтана – это девушки в купальниках пристают к полицейским. Пол лениво помахал лейтенанту Пасье, тот прищурился против солнца, узнал.
– Приятного отдыха, господин журналист! Как поживаете?
– Как видите, полеживаю себе, лейтенант, – улыбнулся Пол.
– Давно вас не видел.
– На Темное море ездил, лейтенант. Тревожно там было; вот, отхожу потихоньку.
– Мы идем вечером к госпоже Лили. Не составите компанию?
– Вы очень любезны, лейтенант. Благодарю за приглашение.
Зной и сон.
Пол вздрогнул и приподнялся. Его встретило свежим черным ветром, несущим едкий запах чего-то знакомого. Скрип двери разбудил его. Тут он вспомнил ту неопределенную ситуацию, в которой оказался, секундой позже пришел каверзный ужас плена, потом – неожиданность спасения. «Монсеньор, теперь давайте выпьем», – пробормотал он и вдруг понял, что на него смотрят.
– Приплыли? – спросил он у неподвижного силуэта.
– Ну и вопрос… Конечно, нет, – шепотом ответили ему. – Говорите очень тихо. Хотите воды?
До его груди дотронулись твердым.
– Вот черт… Как кстати! – пробормотал Пол и схватил бутылку. Он сделал три долгих глотка, передохнул и сделал четвертый. Тем временем дверь закрылась, тот, кто принес воду, остался внутри.
Отдавая бутылку, он наткнулся на теплые женские руки.
– Мисс? – удивился он. – Вы из команды шхуны?
– Нет, не из команды, – ответил тот же шепот. – Какая разница? Вы кое-что должны узнать прямо сейчас: большая удача, что вы иностранный журналист и попали к нам. Знаете, что с вами хотели сделать наши враги?
Он только чертыхнулся; она тоже.
– У вас шок? Вы что-нибудь соображаете? Ладно, плевать. Лишь бы вы не кричали и не бунтовали, не то вас пристрелят.
Пол помолчал.
– Свет нельзя зажечь?
– Ни в коем случае не зажигайте свет и не высовывайтесь наружу. Ложитесь спать.
– У вас есть еда?
– Потерпите без еды, – был ответ. – Всем пока не до вас. Вот только вода… Оставьте ее себе.
Открылась и закрылась дверь.
Пол снова напился воды и сразу почувствовал, как заболело все тело. И, несомненно, эта солдатня, что его пинала и валяла по полу, была способна добиться большего результата. Он и правда вдруг захотел спать, забыв о еде; нащупал в темноте то ли куртку, то ли пиджак и натянул ее, после чего улегся на пол и закрыл глаза. «Будем надеяться на лучшее… Или нет, не на лучшее, а просто на хорошее – о лучшем пока вообще не думать. Лучше бы тебе, Пол, вообще пока ни о чем не думать…»
И все-таки в каюте было сухо и тепло. Пол пощупал дверь; она была обита войлоком. И щелей в стенах не было. Пол видел только приоткрытое окошечко в двери – оно было квадратным и выглядывало, как он понял, параллельно палубе по направлению к корме. В окошечко заглядывало черное небо и иногда – яркая звезда.
* * *
И весь последующий день его никто не тревожил! Словно все забыли о нем. Оставалось только спать. В каюте было темно, света из окошечка не хватало. Пол не решался сам напоминать о себе. Однажды его растолкали и насильно отвели справить нужду, Пол подчинился без энтузиазма – кажется, почки ему временно отказали. «Хорошо бы – временно…» От ощущения неопределенности, осознания опасной близости вооруженных людей, которых боялась и ненавидела вся Великодержавия, на Пола опустился непроницаемый колпак тупости и равнодушия. Он никому не хотел смотреть в лицо.
Сквозь эту тупость он слышал волны, хлопанье парусов, команды рулевого; однажды донеслись чьи-то тревожные возгласы: кажется, на горизонте увидели противника. Шхуна сделала поворот и пошла, как ему показалось, гораздо быстрее. Но Пола это не касалось. Он все время засыпал и больше не думал о еде.
Когда он проснулся в последний раз, окошечко было закрыто. Отупение прошло, зато появилась досада. Все-таки его персоне должно быть уделено больше внимания. С каждой минутой все сильнее давила неизвестность. «Снова пленник? Или свободный?» К своему последующему стыду, он помянул директора Синьоретти и пожелал ему таких же неприятностей, в которые попал сам.
И вот на него обратили, наконец, внимание. Открыли дверь и шагнули в каюту. Пол едва успел проснуться, как его схватили за бока сильные руки, повернули и короткими движениями обшарили с ног до головы. Пол не смог разглядеть этого человека, а тот уже исчез.
– Меня уже обыскивали, – сказал ему вслед Пол, ошеломленный таким профессиональным обращением, напомнившим офицеров ВСБ. На душе стало еще неспокойней.
И тогда, как будто его сны продолжались, Пол услышал альбионскую речь, слегка искаженную произношением, но вполне свободную.
– Эй, мистер, вы проспали целый день. Настало время прояснить ситуацию. Вы в моей каюте и в моих руках. Надеюсь, это звучит не слишком оскорбительно.
Это и была та девушка, застрелившая четверых офицеров. Ее имя Юнче Юзениче. Национальности у нее нет. Ей около восемнадцати, и у нее каменное сердце, хотя давно уже никто не приближался к нему – а вдруг теплое?
В ГОРОДЕ ЗЛОМ И НЕ ТОЛЬКО
В пригороде Злого, на Побережье, подростки встречали поезд из столицы. Когда он приходил, они садились в него, ехали до конечной станции, предлагали пассажирам брошюры, газеты, а также сладости и пиво. Четырнадцатилетнему Хасани труднее всего было не попробовать пива. Он был потный, ловил блох и матерился. Кто-то в суматохе посадки дал ему по роже и расшатал зуб; воспалился почему-то глаз; товар не расходился – никто не покупал пряники у некрасивого возбужденного парня, без пуговиц и носков, с обкусанными ногтями. Он шатался по вагонам и давно был как зомби. Взгляд его блуждал.
Что-то, непонятное ему, раздражало Хасани все сильнее, а что это было, задуматься было лень. Чувства его затупились до предела; они были словно забитые липкой грязью вентиляционные отверстия на потолке.
– Таким образом, сударь, вы занимаетесь здесь ерундой, – говорил ему вкрадчивый голос. – Торгуете газетками «Наша правда» и «Сила единства». Никто не купит эти газеты. Всем и без газет известно, что наш президент – хороший, а их – дрянь и мозгляк. Все и так знают, что Остров надо замочить. Непреложная истина то, что деньги из Великодержавии украли работники «Бюро Свобода» вместе с редактором газеты «Независимость». Только почему простые люди, пассажиры, должны платить тебе за эти истины? Только потому, что тебе нечего есть, или потому, что тебе не хватает на курево? Беги к морю, поплавай! Наплевать на эту бумажную дрянь. А твое жалкое пиво – давай употребим его по назначению. Или выкинем к чертям из тамбура и посмотрим, как разлетятся по сторонам света его позорные ядовитые капли!
Наконец, Хасани в изумлении обернулся. За ним шла девчонка ниже его ростом, с золоченой сигареткой в насмешливых губах. Она была остроносая и глазастая, с пушистым ежиком бесцветных волос. И гораздо более загорелая, чем он. Хасани округлил глаза:
– Что? Ты, считай, – напросилась!
Но он не решился сразу ударить ее. Полная неприятностей жизнь мальчишки научила его сначала думать, потом бить. И появилась странная закономерность – чем чаще он думал, тем реже бил.
Хасани провел рукой по уставшему лицу с чувством, что дурацкий мираж испарится или хотя бы обретет какой-нибудь привычный статус. Однако ничего не изменилось, кроме того, что в руке у него была теперь такая же сигарета, как у девчонки. Щелкнула и спряталась зажигалка.
– Покури и послушай, – разрешила девчонка. – Эти газеты несут ложь. Твоя душа все тяжелее от них. И не только твоя. Именно поэтому я их предам огню. Так будет по справедливости. Вот у тебя красный глаз – почему? Да из-за газет, из-за газет; бог все видит!
– Но при чем здесь газеты? – спросил Хасани, быстро и с любопытством затянувшись дымом. Он пах, как непонятное слово «будуар». Девчонка усмехнулась.
– Такая у меня мысль… Мечтаю, чтобы их не было. Не просто так, а с причиной… Меня зовут Юнче Юзениче, возвращаюсь из Свисландии, Альбиона, Галлии и Аустрии. Из Европы, в общем. И на душе у меня тяжело. Поможешь?
* * *
Это был детский дом и спортивный интернат одновременно. Построен на деньги мафии; кажется, кто-то надеялся вырастить из сирот олимпийских чемпионов. Ура! Детей не интересовала мафия и ее грязные дела. Они бегали, прыгали, плавали, играли. Когда подрастали, расходились по группам и играли в футбол, баскетбол, занимались гимнастикой, теннисом, катались на лыжах с высоких гор… Вокруг города Злого такие высокие горы, снег на них тает только к концу мая. Нет, Злой – не ее родина, у нее вообще нет родины, она моталась по детским домам, нищим и преступным, пока не оказалась здесь.
Тренеры, а дети их звали мастерами, были смешные и добрые. Но порядок и дисциплина для них были главными! Никаких ссор, никаких потасовок! И никаких прогулов, да никто и не собирался прогуливать: разве придет кому-то в голову прогулять такие замечательные занятия? Все детские достижения заносились в тетрадь, и в конце года мастера распределяли награды – деньги или игрушки – соразмерно этим достижениям.
– А ты кем была? – спросил Хасани.
Они сидели на полустанке и пили пиво, которое Юнче отобрала у Хасани. Она морщилась и бранилась, но пиво скоро кончилось. Привычный к этому Хасани все ждал, что девчонка охмелеет, но она, видать, тоже была не промах. Да, такую зауважаешь!
– Я занималась гимнастикой, – отвечала Юнче. – Да и всем остальным понемногу. Ой, как уставала! Врач предупреждал меня, что не выдержу, но я выдерживала. Спала чуть-чуть, засыпала с книгой. Ты, парень, в детстве читал книги?
Мальчишке очень польстило, что про его детство сказали в прошедшем времени. Его все больше покоряла эта девчонка, ее щуплая фигурка и веселые глаза. Только чего она хочет?
– Как ты попала в Европу?
Многих из интерната отправляли в Европу. Как она догадывается, это было выгодно, тратились какие-то деньги и не платились какие-то налоги. Но подробностей она не знает. Сначала ее послали на Альбион, потом в Свисландию, Галлию и, наконец, Аустрию. Такие же интернаты, спортшколы, общежития, и, наконец, согласилась ее взять одна почтенная фрау, которой было скучно одной. Люди там добрые, приютили сиротку…
Юнче вдруг замолчала. Она посмотрела вдаль, куда уходили тонкие рельсы и как агаты копились облака, чтобы с ревом наброситься завтра на полустанок и облить его быстрым холодным дождем.
– Оставим… Сейчас мне просто некуда идти, – услышал Хасани. – Не поможешь снять комнатку?
Да, все сводилось к тому, что ей негде жить, потому что ее интернат лежал в развалинах, а мастеров так быстро не найти. Да и свои у них проблемы теперь, наверное.
К тому времени война еще не началась, но Остров, да и Побережье грозили кулаками в сторону Столицы. Кое-где взрывалось. Кое-где убивали и жгли. Все ждали и ненавидели друг друга. Повторяли опасливо: Остров… Побережье… Великодержавная Федерация… Президент…
Хасани жил на окраине Злого. Да, можно найти место, но… В доме обвалились некоторые стены, не было дверей, кто-то выбил окна. Да, Побережье – теплая страна, на деревьях яблоки и абрикосы, да только водопровод не работает, электричество тоже… Тетка одна торгует керосином и восковыми свечами, где берет – не говорит, а Хасани живет как бы с ней. Но комнат свободных много. Все ведь уехали давно или умерли…
– Идем, – сказал Хасани. – Только у нас правила и общак. И тебе надо зарабатывать.
– Буду показывать фокусы… – мрачно сказала Юнче. – Документы бы раздобыть. Кстати, если не понятно: интиму у нас не бывать. Ближайшие три-четыре года точно, а там видно будет.
У мальчишки заполыхали уши от неожиданности. Именно от неожиданности и неуместности этой темы, а не от самой темы, конечно… А Юнче вроде бы не считала, что сказала нечто особенное. Конечно, Европа… В Европе обо всем предупреждают заранее, тем более во всем, что касается такого важного!
Хасани не удержался:
– Вот это девчонка! – вслух сказал он. И поспешил за ней.
Конечно, фокусы она показывать не стала, если не считать фокусами все ее поведение и даже факт ее существования. Люди удивлялись, видя ее хлипкое тело, – это спортсменка? Олимпийская чемпионка? Что вы говорите! Юнче сначала не говорила, а потом привыкла к этим людям и призналась, что больна.
– Простудилась, – уточнила она. – Долго валялась на холодном полу. И на земле потом. Сейчас я уже никакая не спортсменка.
Юнче заставила Хасани бросить его пиво и газеты. Она испытывала просто необъяснимую ненависть к этим газетам! Они нанимались собирать фрукты, стирали белье, бегали и выполняли поручения на рынке. Юнче бегала быстро и все время смеялась на бегу. Да, она смеялась, и никто не мог это объяснить.
Она покорила и тех, кто раньше давал Хасани работу. Хотя это были странные люди, не любившие отпускать от себя кого бы то ни было. Хасани боялся их и терпел их снисходительное обращение. Но появилась Юнче, и у местных хозяевов опустились руки, и они заулыбались. И отпустили Хасани.
В том дворе, где они жили, вечерами собирались. По-соседски сидели, пели песенки, вспоминали. Рассказывали, у кого кто умер или спился… или сел, или уехал. А кого-то избили милиционеры. Эти – они все словно были другой национальности – жирные, потные, уверенные, жадные. От них откупались, чтобы не били, чтобы не отнимали все деньги и продукты, чтобы не разоряли сады, но они появлялись снова и снова.
На этих посиделках стала бывать новенькая, Юнче Юзениче. Ее стали ждать, за ней приходили. Она изысканно благодарила всех собравшихся и рассказывала. Она никогда не прятала глаз от слушателей и всегда улыбалась. А ее рассказы!..
Когда она жила на Альбионе, там, в Европе, дети занимались и плаванием, и греблей, и бегом, с барьерами и без, и играли в футбол. И как будто в том свежем и звонком, веселом воздухе у Юнче прибавились силы, перестали сниться плохие сны, и хотелось прыгать и бегать втрое больше, чем здесь, в интернате…
– Хотя я никогда не мечтала попасть на Олимпиаду, а делала это просто так, больше ведь ничего не умела. Спасибо мастеру, что отправил меня в Европу, там были такие ребята, такие удивительные люди!
И мы ловили рыбу и ходили на охоту… Мне нравилось стрелять, – продолжала вспоминать Юнче. – На Альбионе мы охотились на куропаток. Здесь таких нет, жирные и ленивые – и вкусные. Мы их жарили сами! Был у нас одно время такой дикий лагерь, скауты приезжали со всего мира, и вот – командир устроил проверку. Всех разбросали по лесу, по Скотлэндским горам, и каждый выживал как мог целый месяц!
Правда, с револьвером не поохотишься, а ружье мне быстро надоело. Мне нравились именно револьверы.
И она показала, как она стреляет. Схватила деревянную палочку и направила ее вдаль, изображая, что прицеливается.
– Рука была маленькая, детская, и попадала я всегда левее, чем надо. Когда давишь на спуск, револьвер ведь не остается неподвижным. Еще мы стреляли из лука и арбалета. Мистер Харрисон, который дал нам луки, раньше был тренером чемпионов в этом виде спорта. Кто-то говорил, что его прогнали из тренеров, потому что он какого-то азиата обозвал «желтопузым»… Нам это тогда смешно казалось, мы так смеялись!
Они с ребятами стреляли на спор, вовсю проигрывали друг другу деньги. Деньги они зарабатывали сами, развозили на велосипедах почту. Городок был немаленький, и работы хватало всем.
Потом их группу перевели в Галлию, куда-то на юг. Обучение там было гораздо хуже, зато веселья – больше и почти каждый день.
– Помню, мы смогли хорошо заработать на трюфелях. Нам дали взаймы одну свинью и одну собаку, желтую такую, и мы сутками шатались по лесу, по высоким таким дубовым рощам. Свинья – она сначала успевала съедать трюфели, пока один местный житель не показал нам, как с ней обращаться. А собака воспитанная, она те грибы не ела. Вот бы здесь были трюфели! Почему там все есть, и много возможностей, а у нас – ничего, даже самой маленькой? Хотя, будь здесь трюфели, их бы отобрали у вас, а взамен – величие вашей истории и национальное самосознание…
* * *
У нее однажды поинтересовались, почему она вернулась в Великодержавию. Все заметили, как осунулось ее лицо при этом.
Мастер Халиев, который учил ее еще здесь, в Злом, однажды был в Европе на соревнованиях и заехал повидать свою ученицу. Они тепло встретились, он рассказал о других ребятах, которые теперь были раскиданы по разным республикам (у некоторых даже были заключены контракты), после он переночевал в гостинице и наутро отбыл.
Через неделю к фрау Бонг, у которой жила девочка, пришел человек в черном плаще, который он не снял. Они с фрау о чем-то говорили в гостиной, оба вежливо, однако он весьма настойчиво чего-то от нее добивался. Послышалось имя и фамилия Юнче. Девочке показалось, что речь идет о ее контракте. Она тревожилась и крутилась на лестнице, а потом, не выдержав, сбежала вниз, в гостиную. Фрау Бонг строго посмотрела на нее, но только мельком; она была сильно взволнована. А ее гость спросил довольно раздраженным тоном:
– Теперь-то я могу воспользоваться случаем, любезная фрау? – И, не слушая возражений (Бонг обладала весьма тихим голосом), обратился к девочке по-великодержавски: – Куда поехал мастер Халиев?
– Он поехал домой, – от неожиданности с сильным акцентом ответила Юнче.
Пришелец нахмурился и сказал фрау Бонг:
– Видите, до чего довела ее оторванность от дома? Уже забывает родной язык. Воспитанница этого негодяя лжет, чтобы выгородить его. Домой он не приехал, потому что кто-то предупредил его. Вы мешаете мне работать. Я бы спокойно снял показания этой милой девочки, фрау Бонг, а вы, прикрываясь какими-то невнятными (хотя и уважаемыми мною) правами и кодексами, запрещаете мне это сделать. Тем самым вы помогаете опасному преступнику, террористу и наркоторговцу… Юнче, детка, – обратился он к ней, – твой мастер действительно совершил ряд преступлений перед Родиной. Мы следили за ним, но он смог временно ускользнуть – как раз на те два дня, в которые он был в этом городе. После этого мы усилили контроль, но он ускользнул и во второй раз, уже окончательно. Мне необходимо знать, с кем он встречался здесь, кому звонил, что говорил о своих планах.
– Понятия не имею! – возмутилась Юнче. – Кто вы такой? Из ВСБ? Дорогая тетя Клара, какие у него права?
– А почему ты решила, что я из ВСБ? – напирал пришелец. – Халиев что, говорил с тобой о нас? Кто был у него в гостинице?! Ты должна все знать, ты же спала с ним в номере! Ты не отходила от него.
– Сраный козел, – плача, прошептала Юнче. – Тетя Клара, я даже не знаю… Он обманывает вас, хочет запугать. Не верьте ему!
– Я и не верю, – опомнилась впавшая было в ступор фрау Бонг. – Милая, спецслужбы этой страны, в которой ты имела несчастье родиться, давно слывут своей лживостью и наглостью. Пойдем-ка, позвоним в полицию. Полицейские выгонят этого невежу, а потом я подам на него в международный суд.
Вээсбэшник успокоился.
– Я ухожу. Я накричал, но у меня нет времени подбирать верный ключ к вашим личностям. Этот Халиев угрожает многим людям смертью. Подумайте над этим.
И он действительно ушел. А фрау Бонг обняла Юнче. Но та долго не могла прийти в себя.
А через несколько дней в парке кто-то сбил ее с велосипеда и накинул на голову мешок. После этого ее долго везли по безупречным аустрийским дорогам так долго, что она устала отбиваться от их сильных теплых лап, а потом потеряла счет времени. Ей сделали укол. И потянулись куда-то белые коридоры, по которым она ползла, а ее хватали и ставили другой укол. И, конечно, она повторила то, что ей нашептывал чей-то сладкий голос, нашептывал то в одно ухо, то в другое, но никогда в оба, а именно то, что Халиев давал ей таблетки, бил и принуждал к оральному половому акту, и как ему принесли доллары в чемодане, а принес такой-то и такой-то. А потом голос кончился, и ей сунули ручку, которой она ткнула в какой-то листок. А она только лепетала одно и то же:
– Я не… совершенно… летняя.
И так миллион раз.
А потом несовершеннолетняя очнулась у дороги и больше уже не засыпала. Был вечер, а перед глазами трава. Трава качалась то туда, то сюда, и так всю ночь, а наутро Юнче встала и пошла.
– Позвоните в полицию, – сказала она, добравшись докуда-то, где были люди. – Пусть сообщат фрау Кларе Бонг, что ее воспитанница жива и зд… пока не знаю, здорова ли, но стоять могу. (Юмор и силы возвращались к ней.) Еще скажите полиции, что Великодержавная Служба Безопасности занимается киднэппингом на территории Аустрии, а также проводит допрос свидетелей с нарушением прав человека. И дайте мне воды…
Мужики смотрели на нее так, как тетя Клара посмотрела бы, застукай она Юнче с дымящейся сигаретой. Потом один из них воскликнул по-великодержавски:
– Вот это да, молоденькая! Заграничная шлюха! Надо «плечевым» сказать, что у них завелась конкуренция. Сколько? – деловито спросил он.
Юнче покачнулась. И как устояла? Но смогла:
– Вы ошибаетесь. Я попала в беду. Довезите меня, пожалуйста, до ближайшего патрульного поста.
Но даром везти ее никто не захотел, а за ту плату, которая у нее была, Юнче сама отказалась. И пошла пешком.
– То есть я и сама не знаю в подробностях, как меня привезли в Великодержавию. Что ж, кто-то решил за меня…
Юнче рассказала эту историю только один раз, и больше ее не спрашивали, даже когда она много позже оказалась на Острове мятежников.
А те, кто слышал ее рассказ, спросили:
– А что было потом? Пыталась ли ты вернуться? И откуда у тебя деньги?
– Вернуться я попыталась, кое-как доехала до границы, – ответила Юнче. – Но у меня не было документов, и через границу я не смогла перейти. Потом мне помогли проститутки. Они пожалели меня, потому что сами когда-то были в подобной ситуации. И подарили мне дорогие сигареты… Кстати, это правда, что новый президент Великодержавии сам из этих, из ВСБ? Неужели? Ладно, наплевать…
Однако она угрюмо взъерошилась и ушла в себя.
* * *
Юнче была старше Хасани почти на год. Она кричала, пинала его:
– Умней, мальчишка! О чем ты думаешь? Об уважении сверстников, о куске хлеба насущного, о безопасности своего хилого тела? Посмотри, там, за гребнем холма твоего сознания – все! Хотя бы взгляни за холм, сделай несколько шагов! У тебя болит живот? Да, болит, потому что вчера тебя испинали милиционеры, когда ты не отдал им свою выручку. В том месте, о котором я говорю, там – розовое небо и черные деревья, тишина – ночью ты бродишь один по старинным улицам, тебе поют менестрели и феи, а ты – главный, ты личность, и все там личности, уважающие тебя.
Что тебе более приятно? Искреннее, волчье хамство, измордовавшее твоих родителей и тебя, хотя ты еще и не жил, или вежливость, извечный салют, вошедший в привычку у тех людей? Никто не посмеет ударить того, кому он улыбнулся, кому он обрадовался. Почему твой гребень, твой занавес, так высок и упруг? Даже сигареты и пиво, без которых ты не мыслишь своей жизни, – там в десятки раз лучше и веселее. Взрослей, и сбежим отсюда, только надо сперва поумнеть!
