Текст книги "Культурный герой. Владимир Путин в современном российском искусстве"

Автор книги: Алексей Колобродов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 22 страниц)

…Ну, как обычно: слушали, постановили, обещали много финансирования. Я споро и даже не жмурясь от отвращения настучал (ага: компьютеры у журналистов областной газеты появились одновременно с кондиционерами, то есть еще не скоро, я уже не застал) свои триста строк. Приписал, кто был из фотографов, дабы наши не метались пустопорожне перед сдачей номера. И уселся ждать вычитки, подсказывая Лёне Шугому западных актеров и оскаров. Он сочинял телегид – врезки в программу передач. Как все поздние шестидесятники, немного заблудившиеся во времени, Лёнька и с перманентного похмелья назубок знал всех наших звезд, вплоть до количества браков и ранних смертей, но в импортных путался – Голливуд уверенно шагал по миру мимо него. А вдвоем мы удачно заменяли грянувший через пару лет Интернет.

Вера Брониславовна, выдернув меня в замредакторскую, потребовала текст сократить.

– Много. А тут два ЧП на первую полосу – ДТП в ущелье и газ где-то из трубы своровали… А газификация всей губернии, сам знаешь, задача приоритетная. У тебя там губернатора надо оставить целиком (ну не мне тебе объяснять), а этого шефа КГБ можно и сократить. Всё равно говорит то же самое, только размазывает слишком… Да и вообще жирно им столько давать, чекистам.

– Он финансирование обещает…

– Вот когда дадут, тогда и напишешь. Не беспокойся, оно мимо нашего никак не пройдет. Вторыми узнаем.

Резать собственные тексты – противнейшая каторга на свете. Не то чтобы именно эта грязноватая машинопись, три жалких листка, тебе особенно дорога или тема вдруг взяла за душу – да загребись они со своей наркоманией и пустыми, как генеральская башка, совещаловами. Тут другое – моментально и жирно прорастает внутри рецидивное ощущение полной бессмыслицы жизни и нелепых ее занятий. Этот профессиональный экзистенциализм неудержимо тянет в шалманы, подвальчиками окружившие областной Дом печати и жадно раскрывавшие в любую погоду, день и ночь кривые рты открытых дверей.

Я мстительно удалил малинового генерала-поздравителя. Потом, в нарушение рекомендаций Брониславовны, прошелся по губернатору. Добрался до главного ньюсмейкера и покромсал его потолочную струну на мелкие пластмассовые кусочки, не пожалев финансирования. Отнес абортированную заметку. И стал смотреть в большое окно с восьмого этажа.

За окном происходил 99-й год. Его экватор, июль. Моему сыну – три года, а дочке – три до рождения. Я уже совершил первый свой развод и снял убитую однушку около Городского парка с каштаном под окнами и пыльной полкой ЖЗЛ в книжном шкафу. Полюбил темные аллеи парка (это сейчас там скрипучий каруселями малый диснейленд со сладкой ватой и платными туалетами на каждом углу, категорически несовместимый с моим внутренним декадансом), искупался уже, пьяный, на пару с пьяным Голицыным в затхлом парковом пруду, по краям его бдят и дремлют безумные рыбари; предварительно Наташа и Леша негритянски отплясывали на берегу. Белый день был, не вечер.

Борис Кириллыч дальновидно и всё больше поручает мне писать о политике, отправляет на партийные тусовки, отяготившие меня первыми серьезными разочарованиями в человечестве. Для себя я пишу прозу (чаще плохую) об эпических фигурах камышинских пролетариев, уходящих из своих гаражей в никуда вместе с отечественным производством… Я уже дождался первой рецензии на свою повесть в «Независимой газете», пера Марии Ремизовой – обзорная, но обо мне больше всех и почти хвалебно. Напечатался в «Новом мире» и журнале Ирины Прохоровой «НЛО». Мне еще не предложили возглавить наивный журнальчик провинциального глянца, с которого начнется длинная и, кажется, бессмысленная история собирания по кускам нашего медиахолдинга, но скоро предложат. Я заработаю свои первые (и, строго говоря, последние) небольшие деньги на грязных выборах.

Первый мобильник – громоздкая, как противотанковая РПГ-40, «нокия». Меня – пока десяток страниц в Яндексе. Я узнаю политиков, они и сейчас в большинстве забиты в «контактах». Я знакомлюсь – профессионально, а дальше лично – с ведущими городскими бандитами и теперь имею право, когда заходит разговор, прибавить к имени-кликухе «покойный»…

Я дружу с актерами, поэтами, музыкантами и блатными, которых объединяют общая неприкаянность и пьянство. Пьем мы всё больше и всё меньше празднично, под Аркадия Северного и Тома Уэйтса, напрягая семьи уже по-взрослому. Жива и молода моя мама, там, в родном городке, где еще жарче и тише в этот 99-й июль…

Знал ли первый ньюсмейкер «круглого стола» о своей дальнейшей судьбе, которая грянет совсем скоро? Наверное, был в курсе – об этом сегодня многочисленные свидетельства, факты, документы, ящики водки, березовские… Но едва ли, растягивая потолочную струну в сером коконе хугобосса, он чувствовал огненное и удушливое дыхание той приближавшейся осени – рейд Басаева в Дагестан, взрывы домов в Москве, телевизор, заблаживший жарким баритоном расстриги Доренко…

Господин гексоген той осени, разбудившей генетическую память если не 41-го, то 53-го, заставлял пугливое население собирать дружины и нести дежурство. Меня пару раз останавливали – усатые сутулые дядьки, почему-то с желтыми черенками лопат в несильных руках, но сталкерши-старухи объясняли им про мою жилищную съемность и семейность. Главными жертвами возрожденной бдительности становились, впрочем, озабоченные мужики за сорок, останавливавшиеся у дверей подъездов изучать проституточные объявления. Эти розовенькие и оранжевые квадратики с телефонами – феи, ночные звезды, дневные сказки и прочие соблазны мечт – появились тогда и наклеивались повсеместно – даже отцы семейств косили лиловым глазом и глотали непрошеную слюну. Сам видел, как мужчинки определенного типа квадратики либо срывали и совали в карман, либо переписывали в книжечку. Скорее из спортивного интереса – на вызывальщиков блядей, готовых платить за продажную любовь, они походили мало. Выглядели, согласен, подозрительно.

…Вера Брониславовна смущенной не казалась:

– Тут Изосимова на ДТП послали, а он пропал. По газу темная история, менты перекрылись, в пресс-службе трубку кладут на короткий гудок. В общем, с тебя еще строк семьдесят на первую полосу.

– Откуда? Дай из моей заметки вынос на первую…

– Даю. Только этого мало. На площади они сейчас какое-то действо затеяли – губернатор будет и кагэбэшник твой. Сбегай. На всё про всё – сорок минут, номер уже готов. Выручай.

Действо было самое июльское – зной, несмотря на семь вечера, почти не спал, а они придумали жечь чучело наркомании. Может, перепутали ее с Масленицей. Губернатор и шеф местного Совбеза, хитрый на выдумки, не изменили ни себе, ни пиаролюбию. Чучело символизировало фольклорную смерть – нарисованной редкозубой улыбкой и настоящей косой. Актуальность подчеркивалась картонным шприцем в другой руке – достоверным до делений с циферками. Туловище набили какой-то горючей дрянью и обернули серой тюремной простыней. От него воняло.

Массовку составляли в основном коллеги, ряды генералов поредели, а нечастые зеваки трепались о чем-то глубоко своем. На трибунку поднялся лучший диджей нашего «Джин-тоник-радио», известный голосом, в котором сахарная проникновенность незаметно переходила в развязную просоленность.

Он, пользуясь бумажкой, коротко рассказал, какое невъебенное мероприятие прошло сегодня у нас в городе и области. Прочитал, больше запинаясь, резолюцию открытой и закрытой части мероприятия. За спиной диджея пружинисто возник шеф местного Совбеза – злой зрачок, недовольное лицо. Казалось, диктор сейчас будет больно ударен в почку. Удара не последовало, но сахарно-соленый голос победно возвысился и завибрировал:

– Право сжечь дотла чучело, символизирующее наркоманию, предоставляется губернатору Саратовской области Дмитрию Федоровичу Аяцкову!

Победность подпортил микрофон, противно вдруг зафонивший. Краткой паузой воспользовался шеф местного Совбеза, что-то внушивший ведущему.

– Также право сжечь чучело проклятой наркомании предоставляется председателю Комитета… секретарю… директору Федерального… ой, Саш, ну тут так написано… директору службы… директору Федеральной службы безопасности Владимиру… Владимиру Путину!.. Он еще секретарь Совета безопасности Российской… России! Сгинь, подлая! Горит-горит!

Владимир Путин ровно через месяц стал премьер-министром, через полгода – фактически президентом страны. Наташа, крошившая свой тазик оливье, крикнула: Алеша, Ельцин говорит!

Тот распадающимся богдыханом заполнял экран и слезно отдавал самое дорогое. Мы встречали новый нулевой (трехнулевой!) вдвоем, и на одном из каналов, где раньше шли мелодии и ритмы зарубежной эстрады, нашли «Калигулу». Порнокино о природе власти официальное ТВ показывало впервые.

2012

II. Олигархи и арестанты

1

Процесс «Березовский против Абрамовича» в Высоком суде города Лондона сделался не только развернутым протоколом-комментарием к эпохе путинских околонулевых, но – литературным фактом. Примерно в том смысле, в каком поэзия первой волны эмиграции стала послесловием к Серебряному веку в его культурно-биографическом изводе. (В практическом ключе эпоха русского декаданса разрешилась революцией 1917 года и советским проектом.).

Кипа судебных стенограмм – эпилог к диптиху Юлия Дубова «Большая пайка» и «Меньшее зло». И определенный психологический ключ к этим романам, позволяющий полагать их вполне легитимным историческим источником.

Сам писатель, проживающий и скрывающийся ныне в том же Лондоне, написал трилогию, однако роман «Варяги и ворюги» выпадает из ряда. Не по причине прерывания титульной дихотомии «большая – меньшее», но прежде всего, из-за отсутствия в «Варягах и ворюгах» главных дубовских персонажей – Платона и Ларри.

«Большая пайка» – производственный роман на прочном фундаменте драмы отношений, форсайты эпохи первоначального накопления. Бандитский экшн с трупами и композиционными прибамбасами (немного Расёмон, немного – постмодерн), восходящий не столько к Драйзеру, Фицджеральду и Марио Пьюзо, сколько к революционным эпосам советских двадцатых – от Бабеля до Шолохова (лыко в строку – вводные новеллы, сделанные в технике сказа и «остранения»). Плюс – интеллигентская мифология и подсознанка а-ля 60—70-е. Не случайно строки двух поэтов – Эдуарда Багрицкого, с одной стороны и Александра Галича – с другой, являясь лирическим лейтмотивом книги, цитируются социальными, казалось бы, антиподами – подавшимся в бизнес доктором наук и угодившим туда же чекистом – протагонистом, кстати и грубо говоря, Владимира Путина.

«Меньшее зло» – забойный политический триллер с причудливой барочной композицией и вставными новеллами, закольцевавший московские взрывы с атакой на ньюйоркские башни-близнецы. Барокко и триллер – вещи несовместные, но у Дубова получилось весело и страшно. Своеобразный камертон – пародийно-конспирологические комментарии и виртуозно вмонтированные в главный сюжет чистые пародии, скажем, современной газетной стилистики – «Московский комсомолец» и «Завтра», Александры – Хинштейн и Проханов.

«Большую пайку», впервые вышедшую в 2000 году в «Вагриусе» нешуточным тиражом в 51 тысячу экземпляров (аналогия с контрольным пакетом) и с тех пор неоднократно переиздаваемую, нарождающийся средний класс принял, как Маяковский революцию, как кухонная компания – проникновенный мужской шлягер: «наша книга», «да это ж про меня, про всех про нас, какие, к черту, волки»…

Главной причиной читательского успеха стали точность деталей, рельефность характеров при всем драматургическом схематизме, технологические подробности кооперативо– и пирамидостроительства.

Что есть, то есть – и в очень редкой для русской литературы концентрации. Молодой Валентин Катаев показывает Ивану Бунину новый рассказ. Герою его придумана эксклюзивная профессия – декоратор, но рассказ не об этом: типичная любовь с кокаином, к тому же несчастная. Мэтр терпеливо слушает, но к финалу не выдерживает и начинает сердиться:

– Когда же он у вас наконец будет писать декорации?! Так вот, в романах Дубова декорации пишут все время.

Даже когда вклинивают в плотный деловой график свидания с барышнями или вынужденно отсиживаются в эмиграции.

Сразу после выхода «Большой пайки» казалось, будто автор крупнее своего почти шестисотстраничного романа, а уж в компетенции его никто не сомневался – генеральный директор ЛогоВАЗа, особа, приближенная к Борису Березовскому! Но потом скептики (а может, ревнивцы) обнаружились, причем не менее квалифицированные.

«Я был на первом собрании, где Березовский предложил скинуться деньгами и создать ЛогоВАЗ. Это было летом или в начале осени 1988 года, в кафе „Атриум“ на Ленинском. На этой встрече было человек пять-шесть. Причем Юлика Дубова, который про это пишет, тогда и близко не было, он появился намного позже!»

(Петр Авен. Из интервью Игорю Свинаренко в кн. «Сильно умные. Разговоры про успех». М.; «Эксмо», 2004 г.)

Еще цитата из Авена:  «Интересная книжка, я там узнавал всех!»И то верно: на момент выхода «Большой пайки» тусовку больше всего занимали прототипы главных героев. Между тем автор предупреждал: «Реально существующих людей в этой книге нет, хотя я полностью отдаю себе отчет в том, что каждый, дочитавший эту книгу до конца, немедленно начнет называть фамилии и тыкать пальцем в ту или иную фирму. Кажется, я даже знаю – в какую.

Не надо этого делать».

Начали действительно «немедленно» (привет Веничке Ерофееву). Правда, в «ту или иную» тыканья не было, указательные сразу устремились в двух людей – Бориса Березовского и Бадри Патаркацишвили. Радость узнавания была настолько инфантильной и непосредственной, что зрительская, по Булгакову, масса не заметила той подлинно революционной рокировки, которую произвел Дубов внутри своего тандема и относительно расстановки сил в корпоративной иерархии. По Юлию Анатольевичу выходило, будто главным архитектором и технологом обширной бизнес-империи на самом деле был вовсе не вяло и клишированно, на дежурных восхищениях «гением», прописанный Платон (или Борис). На первое место выдвигался рельефно вылепленный (усы, зрачки, седина) Ларри (Бадри). Если уместна аналогия с главным русским плутовским романом – то гроссмейстером и охотником за сокровищами Бендером предстает, конечно, Ларри, Платону же достается роль Кисы Воробьянинова – «гиганта мысли» и «отца русской модели олигархического капитализма».

А устремившись, послушные авторским аллюзиям, в историю, мы обнаружим, что Платон густо смахивает на Ленина (Е-Ленин, броневичок, Швейцария, полемическая скороговорка, где-то в тексте даже есть о картавости); Ларри же весьма напоминает Сталина – «чудесный грузин», еще и рыжий. Клубы табачного дыма. И схожий инструментарий.

Сегодня, когда «Большая пайка» видится на расстоянии, уже ясно, что так оно, похоже, и было. И подтверждают подобный расклад материалы процесса «Березовский VS Абрамович» – щедрая нива для аналитика.

«Или вот, скажем, Бадри Патаркацишвили долгие годы считался ключевым партнером и как бы личным финансовым директором Березовского. Но лондонский процесс скорее показывает, что Бадри (настоящее имя – Аркадий) всегда играл двойную игру. Работал строго на себя. Давил на Березовского в начале нулевых годов, чтобы тот продал свои российские активы (из-за которых БАБ нынче и судится). А самое пикантное: именно Бадри, чует мое сердце, до самой своей загадочной смерти в феврале 2008-го де-факто контролировал Андрея Лугового, которого британские власти теперь подозревают в полониевой акции в центре Лондона. Спрашивается… Ладно, потом. Даст Бог, нынешний процесс – не последний».

Станислав Белковский, «Низкие истины в Высоком суде», «Московский комсомолец», 11.11.2011 г.

Кстати, любопытно, что в «Большой пайке» есть и такая сюжетная линия: Ларри встает перед необходимостью (без всяких платоновских «Ларри, займись!») замкнуть на себя корпоративную и личную охрану – свою и Платона. В «Меньшем зле» Ларри – воинский начальник и стратег небольшого, но суперэффективного спецназа, где выделяется Андрей – беззаветно преданный шефу офицер с обширным военным опытом, способный творить чудеса в ходе разнообразных боевых работ.

А вот знаменитое свидетельство самого Бадри Патаркацишвили.

«Я хочу рассказать тебе эпизод из своей жизни. Может, ты не слышал, но Путина в политику привел я! Как привел? Он был в Санкт-Петербурге, работал заместителем Собчака, крышевал мои питерские бизнесы. Носил один грязный костюм зеленоватого цвета. В нем и ходил по жизни. Когда Яковлев там выиграл выборы у Собчака, Яковлев предложил ему остаться, но Путин поступил по-мужски и не остался – ушел из мэрии вместе с Собчаком. Два раза в день мне звонил и умолял: Бадри, переведи меня в Москву – не хочу здесь оставаться. Я пошел к Бородину – Пал Палычу, который тогда был начальником хозу у Ельцина. Он хороший парень – мой друг. Пришел я к нему и рассказал о Путине, что тот толковый парень и, может, перевести его в финансово-контрольное управление? „А хочешь, я переведу его своим замом?“ – сказал он. Позвонил я Путину, он приехал в тот же день, потом стал директором ФСБ, затем – премьер-министром.

У нас был ЛогоВАЗ-клуб. Путин ко мне приходил обедать каждый день. Ресторан там (на Новой площади) у нас был, бар… Кое-что еще. У нас были нормальные отношения, и в конце концов на него обратил внимание Березовский. Он решил назначить его главой ФСБ. Вот и пошлопоехало… Потом решался вопрос, кто будет премьером. Мы знали, что премьер – это будущий президент, и он был нашей кандидатурой. Так что это мы его…»

(Расшифровка беседы Бадри Патаркацишвили с главой спецдепартамента МВД Грузии Ираклием Кодуа, перевод и публикация, «Трудности грузинского перевода», – «Коммерсантъ-Власть», 11.02.2008 г.).

Отметим: Бадри не то чтобы подчеркивает свою роль в истории, он проговаривает вещи, сами собой для него разумеющиеся, в его кругу хорошо известные – «привел я», «мои питерские бизнесы», «приходил ко мне обедать». Березовский и «мы» появляются в монологе далеко не сразу.

Кстати, одна из загадок дилогии – Дубов выводит Ларри из платоновской тени, оставляя своему в меру циничному читателю (цинизм, да, приветствуется) глобальный вопрос – отчего это «бизнесмен от Бога», человек-машина без страха и сантиментов, ничего не забывающий, не останавливающийся перед максимально жесткими решениями, чувствующий себя как рыба в воде среди больших политиков и серьезных криминалов, вдруг так предан своему пусть гениальному (хотя тут вопрос дискуссионный), но взбалмошному и необязательному партнеру? Которого, по всей логике бизнеса (в романах Дубова она почти сакрализуется) мог бы десятки раз кинуть, разорить, физически уничтожить… И был бы, в контексте дубовской философии, если не прав, то оправдан.

Мужская дружба? Но сам Юлий Анатольевич сотни страниц посвятил описанию эфемерности сей конструкции на момент, когда в людских судьбах командорскими шагами зазвучит эта самая логика большого бизнеса… Истории разрушения человеческих отношений чем дальше, тем больше упрощаются, схематизируются – дежавю, различающееся лишь именами – Сергей, Виктор, Платон, Муса – да способами умерщвления.

Ларри как исполнитель нуждался в научном руководителе – Платоне? Но уже в «Большой пайке» бизнес-функционал Платона сводится к придумыванию «схем», что к финалу выглядит прямо-таки комедией одного положения. А в «Меньшем зле» Ларри и от этой единственной функции Платона почти освобождает, подбрасывая ему разве что мелочишку представительских…

Можно придумать еще десяток оправданий этому тандему, но всякое будет хромать – и в литературе, и в реальности. Видимо, на «двойную игру Бадри» Белковский указывает вполне справедливо, однако справедливо и то, что не только любови с дружбами, но иные бизнес-партнерства заключаются на небесах. И союз Платона и Ларри (Бориса и Бадри) – именно подобной категории. Помимо всего прочего, реальный Бадри, похоже, следовал своеобразному кодексу чести, который для себя определял как «мужское поведение»:

«У меня свои представления о жизни. Это я в Грузии такой добрый дядюшка. В России у меня несколько иной бэкграунд. Там меня по-другому знают. Пусть там спросят. Там меня знают как мужчину.

Путин поссорился с Ельциным в какой-то момент и хотел… Прислал людей к Березовскому и обещал снять кое-какие обвинения в обмен на то, что тот раскроет валютные счета Ельцина. Ну у него какие-то проблемы возникли тогда с Ельциным. Березовский был готов говорить об этом: „Приходи, поговорим на эту тему“. Но посмотрели, и оказалось, что у него ничего не было. „Это только у Бадри может быть“, – сказал он. Но те ответили: „Так к нему обращаться бессмысленно, Бадри не скажет нам“. – „Правильно, не скажет вам“. Не потому, что Ельцин мне друг, но он мне это доверил – а я мужчина. Я это ни на что не поменяю – ни на деньги, ни на что, это было и будет похоронено вместе со мной. Умер Ельцин – все, никто не узнает. Как будто я и не знал. Потому что Ельцин мне ничего плохого не сделал. Только хорошее. Я не могу забыть его. Вчера уважал, а сегодня нет? Так не бывает. Если мы о чем-то договоримся, то все, мы пожмем друг другу руки, и дело сделано».

(«Трудности грузинского перевода», «Коммерсантъ-Власть»).

Видимо, суетливый и непостоянный, но пожизненный партнер занимал в мужской бизнес-вселенной покойного Бадри действительно особое место…

Здесь я вынужден признаться в небольшом сознательном пережиме – даже вполне продвинутый читатель романов Дубова вряд ли споткнется на условности трогательной связки двух легендарных друзей и компаньонов. Сюжетно-композиционная ткань книг не оставляет возможности загрузиться по теме, автор всегда опережает возможную рефлексию по-митьковски – «А вот так!»

В общем, у Дубова мы имеем качественный производственно-гангстерский эпос, эффект соучастия, аромат эпохи, плюс – загадку взаимоотношений двух крупных людей с метафизическим даже оттенком. Вполне достаточно, чтобы признать оба романа шедеврами того явления, которое я для себя обозвал лапидарно – олигархической литературой (а там чем черт не шутит – может, в этом виде и в учебники войдет).

* * *

Термин «олигархи» в привычном сегодня значении впервые появился в знаменитой статье «Финансовая олигархия в России» социолога Ольги Крыштановской, опубликованной в «Известиях» в январе 1996 года. Крыштановская первой проницательно обозначила появление новых «делателей королей», выдвинув идею о том, что в России середины 90-х небольшая группа стремительно обогатившихся коммерсантов готова инвестировать капиталы в политическое влияние. Любопытно, что Борис Березовский, приписавший себе авторство стратагемы о необходимости контроля над властью со стороны крупного капитала, в статье «Финансовая олигархия в России» упомянут не был.

Один из важнейших инструментов политического влияния – мощные и авторитетные СМИ; наибольшую известность в этом плане приобрели медиаимперии Владимира Гусинского (канал НТВ, радио «Эхо Москвы», газета «Сегодня», журнал «Итоги») и Бориса Березовского (в разные годы – канал ОРТ, «Независимая газета», «Коммерсантъ»). В орбиту олигархических медиаинтересов попадали не только популярные журналисты, но также именитые писатели – тем паче что олигархи помимо прочего благотворительствовали и меценатствовали (Березовский был спонсором премий «Триумф» и «Антибукер»; «Юкос» Ходорковского – Невзлина – «Букера»).

Таким образом, дискретный альянс российской олигархии и русской словесности если и не стал событием большой политики, то фактом литературной жизни, несомненно, являлся.

Равно как и толчком к появлению новых тем, текстов и авторов.

Навскидку: чуткий Виктор Пелевин во времена «семибанкирщины» пишет эссе «Место олигархов на карте родины».

Владимир Сорокин делает Анатолия Чубайса прототипом одного из персонажей романа «Лёд».

Мотором романов «Господин Гексоген» и «Политолог» Александра Проханова становится сюжет о влиянии олигархов на власть и последующей расправе государства с магнатами; подробно портретированы (не без скрытого любования) Борис Березовский, Владимир Гусинский, Михаил Ходорковский.

Любимый медиакиллер Березовского тележурналист Сергей Доренко как литератор дебютировал замечательным романом «2008».

Авторитетнейший американский специалист по России журналист Дэвид Хоффман в своем монументальном труде «Олигархи», пишет:

«Модель олигархического капитализма с центром в Москве быстро распространилась по всем регионам России, где местные магнаты перенимали опыт олигархов. Они брали под свой контроль промышленные предприятия, устанавливали тесные связи с губернаторами и стремились к богатству с той же дерзостью, которая принесла успех московским магнатам».

Свидетельствую: обозначенный Хоффманом процесс я наблюдал близко и воочию. И хотя, перефразируя Ильфа и Петрова, можно сказать, что в провинции полагали олигархом всякого, кто ездил не на сильно подержанном «мерседесе» и охмурял журналистов ресторанным обедом, многие региональные коммерсанты обзаводились СМИ, привлекая к сотрудничеству талантливых журналистов и литераторов. Показательно, что некоторые из провинциальных олигархов, добившись известных политических успехов, в итоге снова повторили столичные сценарии – кое-кто оказался в тюрьме, кто-то был выдавлен из региона или даже из страны, некоторым, пусть не без потерь, удалось вернуться из «большого секса» в предпринимательство, не связанное с политическими рисками. Естественно, региональные конфликты часто развивались в гротескных или сниженно комедийных форматах.

«Олигархическая литература» возникла как следствие путинской идеи о «равноудаленности олигархов», формула которой была отчеканена неприлично, но безупречно: «п и зди, но не пизд и ». Первую часть афоризма олигархи реализовали много ранее, под вторую же художественное самовыражение никак не подпадало – теперешние российские власти полагают писательство сугубо частным делом. Лучшую литературу в России нередко создавали люди, располагавшие свободным временем для сочинительства и материальным ресурсом, позволяющим не заботиться о хлебе насущном, однако не влиявшие на принятие решений; «равноудаленность» можно интерпретировать как пушкинские «покой и волю».

Дмитрий Быков пошутил, что нет сегодня российского олигарха, который бы не написал романа. Известное преувеличение, и все же в качестве романиста отметился один из ключевых игроков 90-х – Александр Смоленский. В литературной тусовке давно болтают, будто банкир Александр Мамут специально завел издательство – дабы беспошлинно публиковать под псевдонимом собственную прозу. А публицист Михаил Ходорковский (кстати, чемпион игры в прототипы среди собратьев по олигархическому классу), хоть и не пишет беллетристики, но по масштабу гонений и, как прямое в России следствие, влиянию на умы («за правду он долго страдал») приблизился к таким эталонным фигурам, как Александр Герцен и Александр Солженицын.

Однако к вершинам русской литературы подобное творчество отнести затруднительно, за единственным исключением. Я, повторюсь, имею в виду книги Юлия Дубова. Тут не только высокое качество текстов, но и практически стопроцентная чистота эксперимента: олигарх (ну или человек, имеющий весьма близкое отношение к олигархическим структурам) пишет романы про своих друзей-олигархов, о событиях, чрезвычайно принципиальных в рассуждении влияния олигархии на российскую политику. Книги его – не нон-фикш, но, как я уже отмечал, вполне могут быть использованы в качестве исторического источника. О чем свидетельствуют не только судебные документы и обширный корпус публикаций в прессе, но и такие авторитетные труды, как «Олигархи» Дэвида Хоффмана.

Так, в «Меньшем зле» есть драматический эпизод последней беседы олигарха Платона со свежеизбранным (посредством Платона же) президентом Федором Федоровичем. Предпринимателя и государственника связывает многое – тут Дубов помимо производственных вопросов обращает внимание и на личное: любил его герой спать с чекистскими женами – прошлыми и будущими. Президент ставит олигарху условие: прекратить заниматься политикой. Ну то есть равноудалиться.

«– Так как, Платон Михайлович?

– Никак, Федор Федорович. Вы же сказали – ультиматум. Я все понял. Вы что хотите, чтобы я сказал? Что мне ваш ультиматум ужас как нравится? Ультиматум никогда в жизни никому не нравился. И не понравится. Его либо принимают, либо нет.

– Так принимаете?

– Вы хотите, чтобы я вам прямо сразу сказал? Прямо сейчас? Так это тогда уже и не ультиматум вовсе. Это тогда по-другому называется, Федор Федорович. Знаете такое слово – наезд?

(…)

– Хотите повоевать, – с тихой угрозой констатировал Федор Федорович. – Ну что ж. Я в общем-то готов. На пару минут буквально попрошу вашего внимания.

Он раскрыл серую папку, перевернул несколько листов и стал, не поднимая глаз, монотонно читать».

Читает Федор Федорович так называемую «оперативную информацию»: организованное преступное сообщество, хищения, контрабанда, особо крупные, отмывание, далее – убийства и т. д. Финал разговора:

«– Достаточно? – спросил Федор Федорович, оторвавшись от бумаг.

Платон кивнул.

– Не хватает кое-чего. (…) Вы бы им подсказали, Федор Федорович. Если они этим займутся, вы лично вполне ценной информацией могли бы поделиться. Если, конечно, решат вас допросить. И еще. Хотелось бы на последнюю страницу взглянуть, там, где подпись. Под этой бумажкой не Василий ли Иннокентьевич Корецкий, ваш покойный коллега, подписался?»

А вот цитата из «Олигархов» Хоффмана, беллетристики ноль:

«„А теперь я должен кое-что сказать тебе“, – сказал Путин. Он открыл папку и начал монотонно читать. Березовский не помнил точных слов, но суть сводилась к тому, что ОРТ коррумпировано и управляет им только один человек, Березовский, взявший все деньги под свой контроль.

Березовский вспомнил о своем злом гении, о Примакове. Документ был явно подготовлен в рамках кампании, проводившейся против него в прошлом году Примаковым. Это задело Березовского. „Там внизу стоит подпись Евгения Максимовича Примакова? – спросил Березовский Путина. – Зачем ты мне это читаешь?“».

У Хоффмана, то есть в реальности, Березовский не столь прям и саркастичен. Во всяком случае бесшабашно-швейковского «Ну что ж, повоюем!» точно не звучало.

* * *

Между прочим, в трилогию к Дубову просится фильм Павла Лунгина «Олигарх», хотя сам писатель имел к знаменитому кино отношение скорее опосредованное. (При этом в «Меньшем зле» он цитирует, не без легкой иронии, некоторые придумки сценаристов.) Лунгин, с его безошибочной установкой на культурно-конъюнктурный мейнстрим, не столько легализовал олигархов в качестве киногероев, сколько «разложил по понятиям» дубовскую философию самооправдания, о которой чуть ниже. Опираясь на клише, с которым массовый зритель успел сродниться: «богатые тоже плачут».