Текст книги "Успеть. Поэма о живых душах"

Автор книги: Алексей Слаповский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)

15

Читал ли таксист в Вики о ничевоках и обэриутах, неизвестно, но через два года он прославился. Bombila, таково было его рэперское имя, имел очень ограниченную известность, но на какой-то его трек наткнулся известный клипмейкер Мотя Мерц и захотел сделать видео, и сделал, и оно получилось очень крутым. Сюжет: Bombila исполняет свой рэп среди ржавых груд автомобильной свалки, а какой-то молодой человек сидит за рулем такси, глядя в зеркало. Он видит, как на заднем сиденье занимаются любовью очень красивая телом девушка и не менее мышечно красивый юноша, оба в масках. Таксист ускоряется, ускоряется и ритм рэпа. Таксист бросает машину вправо, влево, обгоняет другие автомобили, едет на двух колесах, дрифтует, хочет, чтобы влюбленные отлепились друг от друга. Он даже въезжает в реку, ведет машину под водой, влюбленные продолжают свои занятия, что легко объяснимо – у них жабры. Наконец, пробив ограждение эстакады, таксист направляет машину на поток машин внизу. Страшная авария. Перевернутые, покореженные автомобили. Куча трупов. Таксист тоже мертв. Кровь течет по лицу, глаза открыты, и этими мертвыми глазами он смотрит на пару, которая, целая и невредимая, продолжает заниматься своим любовным делом. Этот ролик собрал миллионы просмотров, а текст был такой:

 
Я развожу людей, ты разводишь меня, я в тряске,
Но ты говоришь, что это не ты, ты в маске.
В такси токсичность тоски, комментатор пищит, как москит,
Он мне моет мозги, но я не знаю опаски, я в маске,
Как боец в каске, это кровь или краски, все напрасно.
 
 
Ты смеешься или плачешь, я не вижу за тканью.
Я тебя забуду завтра или после, но пока нет.
Я не вижу за масками, вы скулите или скалитесь,
Между маской и губами у всех свой апокалипсис.
Ты сегодня с другим, я его бы пробил, но аккаунт в маске,
И слова твои в маске, и глаза в повязке, прямо, блин, Фемида,
А приговор заранее написан, там только два слова: иди ты.
Ладно, я пойду, вернее, опять поеду,
Сделаю вид, что мне надо по делу.
 
 
Я в отмазке, затерян в массе,
Сумма масок стоит в Биг-Маке на кассе,
Маска выдает им бургеры, на булках маска,
Никакого риска,
Знаем, получить приз как,
Не жизнь, а сказка!
 
 
В маске надежно, как в презервативе.
Мы себя сами преобразили.
Если ты даже ведешь себя бл92ски,
Я не замечу – ты в маске.
 
 
Я не вижу, кто ты,
Ты не видишь, кто я,
Мы друг другу боты,
Мы лежали стоя,
Мы стояли лежа
Среди pink and blue.
Потерпи, я тоже
Тебя разлюблю.
 

16

Галатин вернулся домой, поел, покормил отца, начал собираться в дорогу.

Подсчитал имеющиеся деньги. На карточке двенадцать тысяч и наличными восемь.

Есть еще деньги отца, его пенсия, которую они расходуют экономно. И сто двадцать тысяч у отца в банке – на похороны. Это неприкосновенно при любых обстоятельствах. Пенсионные деньги лежат в серванте, в хрустальной вазе, вместе с бумажкой, где записывается приход и расход. Раньше отец сам вел этот реестр, а года полтора назад бросил, перестал интересоваться. Сейчас было семнадцать тысяч разными купюрами. Галатин подозвал отца, сказал:

– Тут семнадцать, возьму семь, можно?

– Да хоть все бери.

– Возьму семь и запишу. И тете Тоне скажу, чтобы знала.

– Кому?

– Тете Тоне, соседке. Она заходить будет.

– Зачем?

– Мы договорились.

– Ладно.

До отъезда оставалось время, Галатин решил закачать в телефон несколько фильмов, чтобы смотреть в дороге. Шарил, выбирал, хотел найти что-то новенькое, но читал описания, и все было либо слишком серьезное, либо слишком легкое. Не пересмотреть ли что-то из старого, но любимого?

И тут пришло сообщение от Насти:

«Это правда, что вы собираетесь в Москву?»

Бедная Алиса. Наверно, позвонила ей мама, спросила, что поделывает, а Алисе тоскливо, одиноко, она не может принять, что папа исчезнет из ее жизни, но прямо сказать об этом нельзя, мама рассердится, тут и вспоминается, что Дедася обещал приехать в виде Деда Мороза, а ведь Дед Мороз приходит в семью, он ко всем приходит, когда все вместе, и Дедася в уме Алиски становится тем, кто может всех соединить, так и хочется спросить маму: Дедася приедет, а вы с папой порознь, как вы перед ним оправдаетесь? Но выразить это связными словами Алиса не умеет, вместо этого говорит, что дед звонил и сообщил, что приедет.

«Да», – коротко написал Галатин.

«К Антону?»

Хороший вопрос.

Не великим грехом будет слукавить, но не хочется.

«К Антону, к Алисе. К тебе, если захочешь».

Тут же ответ, без раздумий:

«С Алисой вы встречаться не будете. Вы забыли про пандемию? Вы хотите ее подвергнуть риску? Я не позволю».

«Никакого риска. У меня даже справка есть».

Не хотел врать, и все же соврал. Настя тут же раскусила.

«Справки у нас в любом переходе продают».

«Не создавай фиктивную проблему, – откровенно сердито написал Галатин. – Я буду соблюдать все меры предосторожности. В медицинском скафандре приду. Ковидным Дедом Морозом», – смягчил он свой напор.

«Я сказала, я резко против. Мне что, увезти ее? Я могу».

«А как посмотрит Антон?»

«Также».

Галатин, видя неграмотное словечко, почувствовал легкое злорадное удовольствие. Написал:

«Не факт».

Ждал продолжения диалога, но Настя молчала.

Через некоторое время – звонок Антона.

– Настюха в истерике бьется, – с удовольствием сказал он. – Ты все-таки едешь? Когда?

– Вечером. Утром буду.

– Ладно. Тебя встретить? Каким поездом?

– Я на машине. Один человек везет.

– Хорошо. Я завтра не на работе, дома, сейчас адрес тебе кину. А потом вместе к Алиске съездим. И пусть Настюха попробует не пустить.

– Только без скандала.

– Это уж как получится. Давай, до встречи.

Галатина порадовал звонок сына. Значит, не смирился, готов действовать, бороться. И Настю назвал два раза Настюхой, как зовет ее только при своих, грубовато-ласково. Тоже хороший знак. Нет, не все еще потеряно, не все. И Настя, если так уж уверена в себе, не стала бы активно противиться приезду тестя. Ну, навестит внучку дед, что такого, что от этого изменится? Следовательно – может измениться, следовательно, не настолько твердое и окончательное у нее решение, если любая мелочь видится угрожающей помехой.

После этого Василий Русланович позвонил Виталию, спросил, что взять с собой.

– В смысле?

– Еды, воды, еще чего-нибудь?

– Чего хотите, то и берите, мне-то что. Наушники, главное. Будете же в дороге что-то слушать, смотреть, а я тишину люблю.

– Да, конечно.

Оделся Галатин, как и просил Виталий, просто. Старые темные джинсы с высветленными пузырями на коленях, клетчатая рубашка, купленная тридцать лет назад и тут же разонравившаяся, почти не ношенная, вот и пригодилась. Раздумья вызвал старый вязаный кардиган с высоким воротом на меху, при котором не нужен шарф.

Галатин не любил свитеров, носил именно кардиганы. В свитере на улице тепло, но войдешь куда-то в помещение, и тут же слишком жарко, а кардиган всегда можно расстегнуть или вовсе снять, остаться в одной рубашке.

Кардиган этот, серый, не маркий, не чисто шерстяной, наполовину из синтетики, оказался очень удачным приобретением. На нем не образовывались катышки, он был теплым, легко стирался в щадящем режиме, хотя все же немного растянулся в рукавах, а меховая подкладка воротника делала его стильным в своем роде. Галатин купил его случайно, как и многое покупал: его целью был пиджак, но в соответствующем магазинчике торгового центра все пиджаки выглядели типовыми и очень уж дешевыми; он, примерив с помощью хлопотливой и говорливой продавщицы три или четыре штуки, извинился и хотел уйти, и тут она спросила: «Вам для каждого дня, на работу или как?»

«Для каждого дня и на работу», – ответил Галатин.

«Тогда почему пиджак? Вот – кардиганчик, смотрите, какая прелесть! Хоть куда можно пойти, хоть даже в театр, и к начальству, и на свадьбу, везде пойдет, сейчас же правил таких нет, чтобы обязательно везде костюм, как раньше, в чем попало ходят, я дочь выдавала, один жениха друг вообще в «адидасе» приперся. Смотрите, как вам хорошо, совсем молодой человек! Прекрасная вещь, особенно на вас! И качество! – она тыкала она в нашивку под воротом. – Воол сто процентов! А воол что значит? Шерсть!»

«Написать что угодно можно», – сказал Галатин, но купил прекрасную вещь, быстро привык к ней, в холодное время носил, практически не снимая. Когда кардигану было уже не меньше десяти лет и он утратил свою прекрасность, Женя упрекнула: «Что ты, как бомж, честное слово, купи другое что-нибудь!» – «Его постирать пора, будет опять как новый», – ответил Галатин. И постирал, но, надев после этого, сам увидел, что кардиган, увы, новым не стал, заношенность слишком заметна. Галатин пошел по магазинам и торговым рядам искать такой же. Желательно черного цвета или даже белого, иначе будет выглядеть странной попыткой реинкарнации прежней вещи, но точно такую же удобную модель. Такой модели не было. Были похожие с пуговицами или на молнии, но без мехового ворота или вовсе без ворота, или с воротом, но без меха. Галатин поискал в интернете, наткнулся на фотографию очень похожего кардигана, темно-серого. Правда, с кармашками на груди, но это даже интереснее. Он обрадовался, но начал уточнять информацию и узнал, что такие кардиганы продаются только оптом, да еще и самовывозом.

Галатин с облегчением смирился: видно, не судьба, и продолжал носить свой привычный серый кардиган, который на протяжении последующих лет уже не менял своего вида. Так с некоторыми людьми бывает: им будто всегда тридцать или всегда сорок, и это тянется долго, зато и старятся они иногда в одночасье, и тяжело это переживают.

Однажды, оказавшись в торговом центре по какому-то делу, Галатин почти машинально свернул в магазин мужской одежды и увидел двойника своего кардигана, только белого цвета, с другим рисунком вязки, не на молнии, а на пуговицах, но ворот с мехом, тоже белым. Выглядело эффектно и празднично. Галатин задумчиво осматривал его, не снимая с вешалки, а продавщица, доброжелательно-высокомерная дама лет пятидесяти, спросила: «Может, вы что-то попроще ищете?» Галатин слегка смутился, чувствуя себя перед этой дамой подростком, а то и ребенком. Это свойственно многим мужчинам его поколения и объясняется тем, что редкие походы с мамой в магазин для советских детей были событиями значительными, а все продавщицы казались такими же, как мама, взрослыми тетями. А может, дело и не в поколении: мир, открытый в детстве, для всех остается ярко памятным, и сколько человек ни живет, ему взрослыми, старшими кажутся все продавщицы и продавцы, учителя, врачи и милиционеры, они же полицейские. Галатин, скрывая смущение рассудительностью здравого человека, знающего, что он хочет, ответил: «Нет, мне нравится, но вот если бы черный».

«Черный все носят, – заявила дама. – А белый – это надо смелость иметь. Вы наденьте, и он вам сам все скажет».

Галатин надел, и ему очень понравилось.

Понравилось и всем другим – и Жене, и папе с мамой, и детям, это тогда еще было, когда вся семья была цела, и на работе, и даже одна кассирша в магазине спросила, где он такой купил.

Через неделю выяснилось: кардиган быстро пачкается, особенно на рукавах и на вороте, везде появились не просто катышки, а прямо-таки небольшие меховые валуны, похожие на перекати-поле, которые под курткой сминались, вытягивались в мохнатые сосульки, Галатин срезал их бритвой и ножницами, они тут же появлялись опять. Галатин сдался, повесил убогого красавца в шкаф, надел прежний.

Последнюю попытку сменить его Галатин предпринял уже после смерти мамы и Жени. То есть ничего он не предпринимал, все вышло опять случайно: торговый центр, магазин, куда зашел мимоходом, обаятельнейший продавец с ухватками бойкого кутюрье, который убедил Галатина, что ему нужен не вязаный кардиган и не с воротом до шеи, а кардиган-пиджак, с пуговицами и в талию, что будет эффектно при такой замечательной фигуре. Хороший шарф, правильно повязанный, создаст дополнительный эффект. И продавец сам повязал на шее Галатина пестрый шарф, соорудив замысловатый узел в виде банта, да еще всучил фуражку, назвав ее не фуражкой, а кепи, надел на голову Галатину, сдвинул на бок и воскликнул: «Чистый Париж, неужели сами не видите?» И Галатин увидел: да, стильно. И купил. Дома надел, встал перед зеркалом, вошел отец, посмотрел, сказал: «Цирк! Клоуном собрался работать?»

И Галатин понял: да, цирк.

Пиджак, шарф и кепи, не использованные, оказались в шкафу вместе с другими неудачно купленными вещами, а старый кардиган был придирчиво осмотрен и признан вполне годным, и, когда Галатин надел его, показалось, что оба вздохнули с облегчением, и владелец, и кардиган: муки выбора кончились.

Может, превращение в ковбоя произошло еще и потому, что там, у манекена, до Галатина дошло, что он напрасно искал что-то похожее на прежнее. Нужно совсем другое. Вот и перелицевался, сразу почувствовав, что это – его, это ему нравится больше всего, как бы ни смотрели и что бы ни говорили окружающие.

Но сейчас особая ситуация: надо одеться не только для дороги, а и для Алисы, в ветхом кардигане он будет совсем-совсем дедушкой, не примерить ли забытый пиджак? Галатин надел светлую рубашку, достал из шкафа пиджак, достал и шарф, не стал вязать замысловатых узлов, просто закинул один конец за спину, надел и кепи, не скособочивая, а прямо, и только после этого встал перед зеркалом, чтобы сразу увидеть готовую картину. И картина показалась вполне достойной. Немного похож на журналиста из американских фильмов про двадцатые годы, но в целом смотрится прилично и умеренно оригинально. Галатин тщательно свернул пиджак и рубашку, аккуратно поместил в пакет и уложил в чемодан на колесиках, любимый свой неубиваемый чемодан с металлическими уголками, купленный когда-то в Хельсинки, где он оказался с одной московской рок-блюзовой группой, позвавшей его вместо заболевшего музыканта.

В дорогу же лучше всего надеть старого друга, которому почти четверть века: и удобно, и привычно, и практично, и тепло. Плюс та самая серая куртка и те самые черные ботинки, которые Галатин предал в ковбойском магазине, но сохранил. И зимняя шапочка-нахлобучка лыжного фасона, в каких все сейчас ходят, начисто забыв про меховые шапки-треухи, которые в советское время были красой и гордостью каждого мужчины. Все вернулось на круги своя, хотя, глядя на себя в зеркало перед выходом, Галатин отметил, что выглядит постаревшим лет на десять. Зато неприметно и не вызывает вопросов.

Он закончил укладку чемодана, протер фланелью гитару – решил взять ее, чтобы поиграть для Алиски, закутал, как всегда делает в холодное время, поместил в кофр, после этого поговорил с отцом, втолковывая ему то, что тот наверняка через пять минут забудет, зашел к тете Тоне, попрощался, тетя Тоня перекрестила его и просила не беспокоиться. Благословленный таким образом, Галатин поехал к Виталию. Затратил на дорогу больше часа, но все равно был на месте около семи вечера, за час с лишним до выезда.

Виталий, стоя на подножке, что-то делал в кабине, оглянулся на входящего в ворота Галатина, увидел кофр, спросил:

– Петь для меня будете?

– Не пою, только играю.

– Ясно. Можно в кузов, у меня там крепеж, ничего не побьется.

– Чемодан поставьте, а гитару в кабину. Есть место?

– Да полно!

Виталий поставил чемодан в кузов и прикрепил его к борту двумя прорезиненными шнурами с крюками, а кофр отнес в кабину и сунул на спальное место за креслами. После этого пригласил в дом, где представил жену свою, Ларису, красивую, высокую сероглазую женщину; она накрывала на стол.

– Покушать не откажетесь? – спросила она.

На столе дымились в миске котлеты, парила в другой миске картошка-пюре, в стеклянных вазах влажными горками грудились соленые огурцы, помидоры, капуста, а перед Виталием, который сел за стол, тут же была поставлена тарелка, а в ней пламенели жаром и жиром щи рубиново-красного цвета, мелко посыпанные зеленой моросью петрушки и укропа, в середине щей высился небольшой айсберг густой сметаны, еще не размешанной. Галатин хоть и съел что-то перед выходом из дома, но разве это что-то сравнится с такой аппетитной красотой.

– Если немного, – сказал он.

– Это уж как захотите, – отозвалась Лариса, и Галатин сел, и перед ним оказалась такая же тарелка со щами, как и перед Виталием. Виталий немного хмурился, как хмурятся почему-то перед едой все серьезные и уважающие себя люди, словно стесняясь своего аппетита, особенно в присутствии посторонних.

– Оксана! – позвала Лариса, глядя вверх.

Было тихо.

– Три раза звать? – спросила Лариса.

По крутой лестнице со второго этажа спустилась девочка Оксана, ровесница Алисы, вся в мать, сероглазая красотка.

Прошла к столу, села.

– А поздороваться?

– Здрась, – сказала Оксана. – Я щи не буду.

– Будешь, – возразила Лариса. – Хоть немного первого надо съесть.

И подала дочери тарелку, где было чуть меньше, чем у Виталия и Галатина, но тоже достаточно.

– Не съем! – зароптала Оксана.

– Ты начни, а там посмотрим, – посоветовала мать.

Виталий аккуратно размешал ложкой сметану, добиваясь, чтобы поверхность щей была однородного цвета. То же сделал и Галатин. Лариса, обслужив всех, села к столу, но без щей, положила только на тарелку котлету и две помидорки.

– Сама вот щи не ешь! – упрекнула Оксана.

– Мне худеть надо.

– А мне не надо?

– Ты растешь и не в меня пошла, слава богу, в отца, сухенькая.

– Ничего я не сухенькая!

– Ну, стройная.

Оксана кивнула, согласившись, и взялась быстро зачерпывать и отправлять в рот щи. Видимо, возиться с едой она не любила.

– Не хлюпай, дядя подумает, что ты некультурная! – поучила ее Лариса.

– Да ладно! – недовольно пробормотала Оксана, но есть стала помедленнее.

А Виталий, который, надо сказать, тоже весьма звучно прихлюпывал, и вовсе притормозил, посмотрел на щи, словно размышляя, как их теперь есть, на Оксану – довольно мрачно, косвенно на Галатина, чтобы увидеть, как он ест, и сравнить с собой, а Галатин ел, как был приучен бабушкой Верой, беззвучно, не всасывая жидкое ртом, а аккуратно вливая в себя. Ну вот, подумал Галатин, теперь у Виталия испортятся и аппетит, и настроение, и это скажется на всей поездке. Сейчас будет из-за слов жены сдерживать себя, нарочито манерничать, а свободолюбивые люди этого не любят.

Однако Виталий не только не перестал прихлюпывать, но продолжил это делать громче, чуть ли не демонстративно, а остатки, взяв тарелку, выпил через край, вытер рот тыльной стороной ладони и выдохнул с удовольствием:

– Ха!

Оксана засмеялась, Лариса улыбнулась, но улыбнулась с укоризной, которую наверняка выразила бы и словами, если бы не гость.

Галатин понял, что между женой и мужем идет давний, явный и тайный спор о манерах. Это часто бывает в семьях, когда у одного из супругов более высокие понятия о благопристойности, о правилах поведения, а партнер – сторонник естественности и нестесненного проявления привычек и склонностей. Даже в том, как обставлено жилье, видны признаки этого спора. Комната, высокая и очень просторная, была одновременно и столовой, и гостиной, и кухней. Вся мебель в одном колорите – под дуб, что было в моде двадцать и тридцать лет назад; возможно, Лариса с детства впечатлилась этим и мечтала иметь что-то подобное, и заимела, когда появилась возможность. А на полу, на диванах и креслах – узорчатые ковры и коврики, тоже из детских мечтаний. Зато в углу, у окна, стоял стол на металлических ножках, на столе ноутбук, пластиковый стакан для ручек и карандашей, над столом две книжные полки, из чего-то серебристого, застекленные. Наверняка – пространство Виталия, которое он полемически устроил совсем в другом духе. Надо полагать, слово хайтек было ему известно, хотя вряд ли он досконально понимал, что это такое.

Однако чувствовалось, что спор этот – мирный и, возможно, игровой, от которого обе стороны получают удовольствие. И обе готовы на уступки, что тут же подтвердилось: Виталий, поступив назло жене со щами так, как может позволить себе хозяин дома, не утруждаясь церемониями, с котлетой управлялся грамотно, орудуя ножом и вилкой, показывая жене: не думай, я знаю, как надо, но не терплю, когда мне указывают. Так же аккуратно, почти церемонно, он подцеплял вилкой и пюре. Но помидор, соленый и цельный, вилкой и ножом не разделывают, и Виталий оставил его на потом, не решив, как с ним быть. Лариса подала пример – взяла небольшой тугой помидор тремя пальчиками, поднесла ко рту, надкусила и тут же припала губами, будто целовала его, и начала потихоньку вбирать мякоть помидора, негромко всасывая, глядя сбоку на Галатина улыбчиво-извиняющимися глазами: ну да, всасываю, но как помидор есть, если не всасывать? – так уж он устроен!

Виталий тоже взял помидор, надкусил и всосал, по-мужски всосал, мощно, так, что одна лишь сморщенная шкурка осталась в пальцах, которые он тут же вытер бумажной салфеткой – их стопка была в центре стола. Увидев это, Оксана развеселилась, схватила помидор и поступила с ним как родители, но у нее еще не было ни мастерства, ни опыта, поэтому сок и мякоть брызнули из ее рта на тарелку, и рука по локоть оказалась испачкана соком. Лариса тут же подала ей несколько салфеток, но не упрекнула: она же не нарочно, не ради баловства.

И все трое, мать, отец и дочь, заулыбались, переглянулись, а потом посмотрели на Галатина: да, вот так вот у нас бывает весело и дружно.

Галатин был рад за них и отдельно рад тому, что Виталий отправится в путь в хорошем настрое, с памятью о приятном ужине и о том, что его семья показала себя гостю с наилучшей стороны.

И действительно, Виталий, когда выезжал за ворота, выглядел умиротворенным, спокойным, хотя и произнес, будто подводя черту:

– Ну, все, поехали.

Не такая простая фраза, если подумать. Да, дома, в семье, славно, уютно, привычно, но и дорога – привычное дело, на многих водителей она действует успокаивающе, а иногда вводит и в легкий транс, потому что человек дорогой вырван из череды будничных дел, он привязан к машине и маршруту, но душой как никогда свободен, застрахован от внешних неожиданностей и вторжений, за исключением дорожно-патрульных служб и происшествий, что бывает не каждый час. Зато никто не может вклиниться с неожиданным требованием или просьбой вдруг куда-то пойти, что-то сделать, ты наедине с пространством и временем, у тебя нет выбора, но ты помнишь, что это состояние отсутствия выбора выбрал сам. Вот почему дороги всегда манили людей возможностью оказаться в ином измерении, где тебя никто не достанет.

Ради этого, а не только для практической перевозки грузов и самих себя, миллионы и миллиарды людей едут по всему миру, имеются в виду в первую очередь те, кто за рулем, а не пассажиры. Нет, автомобиль не роскошь и не средство передвижения, он твой и слуга, и друг, иногда и хозяин, но главное, он твое альтер эго, он – ты сам. За рулем, кто бы ты ни был, русский, японец, американец, христианин, мусульманин, иудей или индуист, на чем бы и куда бы ни ехал, ты чувствуешь себя не просто передвигающимся из пункта А в пункт Б, а владельцем своего личного пространства, замкнутого, неприкосновенного, при этом, в отличие от дома, способного двигаться в любую сторону, в какую пожелаешь, и неважно, что не всегда тебе желается свернуть и не всегда твой маршрут определятся тобой, главное – можешь! Автомобиль произвел цивилизационный переворот не в технике, а в самой психологии людей, ибо самый последний клерк, уборщик, шофер ассенизационной машины величественно пронзает своим телом пространство точно так же, как миллиардеры на своих «мерседесах» и «майбахах», миллиардерам часто даже хуже – их возят. Человек за рулем, самый слабый и робкий, начинает уважать себя, а самоуважение еще никому не повредило, если оно не переходит в самодовольство. Не призывы к гуманизму и миру во всем мире объединили человечество, не взывания религий, которые, наоборот, чаще разъединяют, не культура и искусство, хотя стараются, как могут, а именно машины, автомобили напомнили людям наиболее ощутимо, что все мы сделаны из одного теста, все хотим одного и того же – управлять своей жизнью, и лучшую воплощенную метафору, чем автомобиль, придумать невозможно.

Правда, проглядывается уже новый цивилизационный слом: все машины в будущем (если оно будет) станут управляться умными и безопасными системами, мы перестанем ездить на них, они станут возить нас. Трудно предугадать, чем обернется этот слом, и не выйдет ли нам боком это несомненное удобство, но рассказчик тут занят не футурологией, ему важно поведать реальную историю о реальных людях, важно узнать, доедет ли Галатин до своей любимой внучки или не доедет, ибо, хотя эта история и случилась в прошлом, но прошлое, как известно, непредсказуемо не меньше будущего.