Текст книги "Успеть. Поэма о живых душах"

Автор книги: Алексей Слаповский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц)

И Паша отхлебнул чаю в третий раз.

– Нора была лучшей женщиной в моей жизни, так бы я с ней навсегда и остался, но тут Саша умирает. Приступ язвы у него был, увезли на скорой в больницу, лечили от язвы, там он получил воспаление легких, а умер, как потом сказали, от сердечной недостаточности. Так оно у нас и бывает: лечат от одного, болеешь другим, а помираешь от третьего. Фирма разваливается, с меня требуют долг, который я Саше не вернул, в счет долга отнимают квартиру, мы пытаемся жить у родителей Норы, поскольку моя мама с отчимом и моей сестрой в двушечке ютятся, я быстро понимаю, что с родителями Норы не уживусь, учитывая, что они меня в глаза называют тунеядцем, пришлось расстаться. Жить абсолютно не на что, отчим предлагает поехать к его брату в село, село пригородное, был совхоз, стала агрофирма, делами там ворочал интересный мужик, фамилия, не поверите, Борман, не слышали о таком? – спросил Паша Ивана и Галатина.

– Нет, – сказал Иван.

– Смутно, – сказал Галатин.

– Ну, неважно. Наверно, потомок поволжских немцев, их всех еще до войны выселили, а его предки как-то зацепились. Амбициозный человек, радио свое у него там было, ведущего нанял, интернет провел по селу, интернет-сообщество местное создали, но ведущий уволился, вот мой отчим и порекомендовал меня Борману через брата – вести передачи, быть модератором сообщества, все чинить и налаживать.

– Это в какие же годы было? – спросил Иван.

– В нулевые уже. Через пару месяцев я там – первый парень на деревне, всем нужен, всем интересен, снимал комнату у бабушки Зины, а у бабушки Зины внучка Эльвира, двадцать лет, красоты необыкновенной, она и стала моей, как вы догадываетесь, четвертой женой.

И Паша отхлебнул чаю в четвертый раз.

– Все отлично, но тут возвращается некто Рома, который отбыл срок за злостное хулиганство, и предъявляет Эльвире претензию, что она его не дождалась. Эльвира удивлена до крайности и напоминает Роме, что ждать его не обещала и не собиралась. Рома кричит, что тем хуже для нее, и начинает меня бить. Ее ругает, меня бьет. А был он не один, было их трое, и я оказался в больнице. Залег надолго, Эльвира приезжала, потом перестала, потом узнаю, что она вышла замуж за Бормана, а Рома куда-то исчез. Что там было конкретно, не знаю, не интересовался. Обижен был, если честно, на Эльвиру, впал в депрессию, но спасла Ольга, врач от бога, психолог от природы, разведенная, с сыном, забрала меня к себе и стала моей пятой женой.

И Паша отхлебнул чаю в пятый раз.

– Мы зажили настоящей семьей, ее сын Артем меня обожал, а Олечка была…

– Лучшей женщиной в твоей жизни? – улыбнулся Иван.

– Вот ты смеешься, – упрекнул Любезкин, – а я потому так говорю, что на момент, когда я с ней жил, она мне и правда казалась лучше всех. Честолюбие во мне пробудила. Хватит, говорит, Паша, работать на других, заведи свое дело, у меня отец в банке работает, он тебе на бизнес-проект ссуду оформит. Я беру ссуду и открываю свою фирмочку. Комнатку снял, второй этаж старого дома, зато в центре, на углу Вольской и Московской, там еще магазин «Интим» был, может и сейчас есть, не знаете?

– Нет, – в два голоса ответили Галатин и Иван.

– Ну, неважно. Беру оптом компьютерную технику, всякое мелкое железо, продаю, заодно оказываю услуги по установке и эксплуатации, дела идут. Но тут в Саратов приходит своими оптовыми базами Москва, на этом все кончается. У нас же все Москве принадлежит, если вы не курсе.

– Еще как в курсе, – сказал Иван. – Москва – как спрут, по всей стране щупальца, весь крупный бизнес под ней. Вот хохлы предлагают Россию в Московию переименовать, глупость, конечно, но понятно почему: Москва – метрополия, все остальное – колонии.

– Точно, – согласился Паша. – Но мне от этого не легче. Я прогораю, у меня отбирают за долги помещение и абсолютно всю оргтехнику, хорошо я успел жесткие диски вынуть. Одновременно является папаша-банкир и говорит, что все мне простит и не посадит, если я исчезну из жизни его дочери, которая совершила ошибку и хочет сойтись с бывшим мужем, она с ним, кстати, официально не разводилось.

Тут Галатину вспышкой подумалось: бывает, значит, что распавшаяся семья воссоединяется. Тем более надо поскорей оказаться в Москве и своими глазами понять, что происходит, и попытаться как-то повлиять на события. И Галатин глянул на часы.

– Уже заканчиваю, – заметил его взгляд Паша. – По совпадению в это время мне звонит брат по отцу из Нижнего Новгорода, который меня нашел через сеть, говорит, что хочет повидаться. Можно, почему нет? И с папой заодно познакомиться, который от мамы ушел, когда мне полгода было. Я собираюсь, приезжаю, не сразу, недели через две, и узнаю, что папа как раз в это время умер. Хорошо, то есть плохо, но надо жить дальше. Снимаю комнатку – не в Нижнем, а возле города Городец, в поселке слепых, не помню, как он называется. Слепых там и правда было много, на мебельной фабрике работали. А я начинаю обслуживать Городец: консультирую, получаю заказы на покупку оборудования, раз в месяц отправляю деньги и список брату, тот передает посреднику, посредник покупает и отправляет мне товар за комиссионные. Живу одиноко, а за стенкой кто-то слушает каждый вечер аудиокниги. Они там многие слушали на допотопных кассетниках, тогда в интернете мало еще книг было, и интернет там был слабый, через телефон. Слушает кто-то книги, и книги качественные – классика, «Мастер и Маргарита», «Сандро из Чегема», есть у человека вкус. А вход в ту комнату был с другой стороны дома, и комнат там десять или больше, я не сразу понял, кто это. Потом узнал и познакомился. Виола, Виолетта, слепая от рождения, дважды замужем была, но неудачно. Тридцать лет, выглядит прекрасно, фигура божественная, лицо ангельское. Час поговорили, а будто всю жизнь друг друга знаем. Предвижу твой ехидный вопрос, Ваня, – да, она была лучшей женщиной в моей жизни. Моей шестой женой.

И Паша отхлебнул чаю в шестой раз.

– Почти год счастья у нас был, и тут умирает брат. Больной он был очень, вес под двести кило, это папа нас наградил таким избытком, вот и… Похоронили брата, я звоню посреднику, который у меня накануне деньги взял, тот не отвечает. Неделя, две – тишина. Ни посредника, ни денег. Обращаюсь в милицию, они пробивают номер, выясняют: номер левый, ни на кого не зарегистрированный. А мои клиенты требуют деньги, а денег нет, они подают в суд. Женщине я был должен двадцать четыре тысячи, мужику одному тысячу и бабушке пятьсот.

– В каком году? – спросил Иван.

– В две тысячи седьмом.

– Даже для седьмого – не такие огромные деньги.

– Тебя я тогда не знал, одолжился бы, – ответил Паша. – Не огромные, но взять абсолютно негде. Не у Виолы же. У нее были, копила на операцию, потому что она не стопроцентно слепая была, какой-то свет видела, тени какие-то, но и это стало пропадать, а для слепого хотя бы свет видеть – радость. Короче, суд. Я виновным себя не признаю, надеюсь на оправдание или хотя бы условный срок, а мне вдруг обвинитель требует пять лет колонии общего режима. Что интересно, судья даже у истцов спросила, не знаю, по протоколу или от души: как вам такой срок? Женщина в шоке: вы что, зачем столько, оставьте его на свободе, он так быстрей деньги отработает и вернет! А мужик, которому я тысячу должен, веселится: самое то, пусть сидит! А бабушка: я не знаю, вам виднее. Наши ведь бабушки, они только за своих внуков стоят, а остальных пусть Гитлер зажарит и живьем съест, глазом не моргнут. Суки наши бабушки, прости меня, господи.

– Гитлер-то при чем? – спросил Иван.

– Для метафоры, – ответил Паша. – В общем, дает мне судья, спасибо ей, не пять общего, а всего полтора года колонии-поселения. Прощаюсь с Виолеттой, прошу меня не ждать, предчувствия у меня были нехорошие, думал, что погибну. Но предчувствия не оправдались. Два месяца я в СИЗО просидел, полтора на карантине, потом поселение, и уже через год отпустили по УДО [6]6
  УДО – условно-досрочное освобождение.


[Закрыть]. За все время единственный по-настоящему негативный момент был – когда перед карантином нас запустили на помывку. Голый человек и так беззащитен и унижен, ненавижу бани, а тут еще входят отморозки из СДиП, это аббревиатура такая, секция дисциплины и порядка. Матерых зеков подбирали с большими сроками, кто злой и кому терять нечего, на руках красные повязки, чисто СС, у одного на щеке свастика была, четко помню. И они начинают нас бить.

– За что? – удивился Галатин.

На самом деле удивление его было если не наигранным, то преувеличенным. Он, как и всякий россиянин, сам понимал, за что, но мы, все зная о непотребствах отечественной жизни, иногда делаем удивленный вид и задаем бессмысленные вопросы, будто не желая верить, что это возможно, притворяясь не ведающими: кто не ведает, тот и не причастен. На самом деле причастны все, и это сознавать тяжело. Правда, тяжело лишь тем, кто осознает. То есть абсолютному меньшинству.

Паша ответил так, как и ожидалось:

– Ни за что, для профилактики, чтобы жизнь медом не казалась, чтобы сразу поняли, куда попали. Мне повезло, целый остался, а одному парню селезенку отбили, его сразу в больничку, пришлось селезенку вырезать. Сейчас, я слышал, эти СДиПы отменили. Может быть, но селезенку парню не вернешь. И ведь не тридцать седьмой год, а две тысячи седьмой от Рождества Христова. Отсюда вывод, что если человек гад, он в любое время гад. Но те, кто этих гадов использует, еще больше гады. А на поселении жить можно было. Кормили плохо, зато я впервые в жизни похудел. Был ларек, магазинчик, но я триста рублей в месяц зарабатывал, только на сигареты, такие там были сигареты с фильтром, «Святой Георгий» называются, десять рублей пачка.

– Неужели так и называются, «Святой Георгий»? – не поверил Иван.

– Так и называются, только написано по-английски, «Сайнт Джордж». Получаю перед освобождением от Виолы письмо: операцию сделали успешно, она видит лучше, чем раньше, ее случаем заинтересовался врач из Чехии, зачем-то он к нам приезжал, то ли перенимать опыт, то ли передавать, и не только случаем заинтересовался, но и Виолой, уговаривает ее поехать с ним, не женой, а неизвестно, в каком статусе, и вот она у меня спрашивает, разрешаю я или нет. Я отвечаю, что разрешать или запрещать не имею права, если считаешь, что так будет лучше, езжай, учитывая, что я к тебе вряд ли вернусь, пора домой, в Саратов. И вернулся, начал восстанавливать здоровье, перешел на индивидуальную работу, и познакомился с женщиной Натальей, в подробности вдаваться не буду, вижу, что товарищ у нас спешит…

– Если честно, да, – признался Галатин.

– И она стала моей седьмой женой, – кратко завершил Паша, отпив седьмой глоток и отставив пустую кружку.

Ровно на семь глотков распределил он свой рассказ о семи женах, вряд ли в этом был расчет, скорее, природное чувство соразмерности, которое присуще нашим соотечественникам, сколько бы их не упрекали в обратном.

– И тут у меня просьба, Ваня, – обратился Паша к Сольскому. – Ты сегодня в центре окажешься?

– Василия повезу.

– Да я на такси! – отказался было Галатин, но Иван спросил:

– У тебя деньги лишние? Я привез, я и назад верну.

И Паше:

– Что за просьба?

– Годовщина у нас с ней, с Натальей. А не виделись уже три месяца. Обычно она приезжает, живет недельку-другую. Или я у нее, но реже, хлопотно компьютерное хозяйство перевозить, а без него никак. В общем, три месяца в разлуке, а сегодня годовщина, у меня для нее небольшой подарок. И букет ей купи, Ваня, хороший букет, на тысячу.

Паша достал с полки заранее приготовленную коробочку с алой ленточкой, завязанной бантиком, под ленточку была всунута тысячная купюра. Паша взял с полки пузырек с пульверизатором, опрыскал и протер коробочку вместе с купюрой, подал Ивану.

– Теперь стерильно. Найти ее просто – угол Мичурина и Рахова, я тебе эсэмэской адрес брошу, чтобы не запоминать. Она ничего не знает, в домофон скажешь ей, что от Павла подарок, она сама выйдет, ей все равно с собачкой гулять. Нетрудно?

– Абсолютно.

– Вот и славно.

12

Поехали обратно в центр.

– Повезло тебе, – сказал Иван, – то я тебе про свою жизнь эпопею пропел, то вот Паша.

– Я привык. Нет, правда, в этом году мне многие рассказывали про свою жизнь. И по телефону, и летом лично, когда передышка была, с живыми людьми встречался. Будто все торопятся исповедоваться, хотя при чем тут я, я же не поп.

– Ты лучшего попа – слушать умеешь, сопереживаешь. Я тебя со школы за это уважаю.

– Спасибо. Хорошо было в школе, да, Вань?

– Когда как. Я с классной до того конфликтовал, что в другой класс перевелся. Скандал был на всю школу, не помнишь?

– Если честно, нет. Из-за чего поскандалили?

– Орала на всех, оскорбляла, унижала. Я не стерпел. А в целом да, хорошо было в школе.

Иван довез Галатина до дома, чтобы налегке отправиться выполнять поручение Паши. Выходя из машины, Галатин, помявшись, спросил:

– У тебя нет никого, кто бы взаймы дал?

– Кроме меня, никого. А сколько надо?

– Полмиллиона желательно.

Иван присвистнул.

– Да я просто спросил, – виновато сказал Галатин. – Спасибо тебе за все, будь здоров. И телефон Виталия скинь мне, позвоню, обрадую, что справка есть. И договоримся, заедет он ко мне или как.

– Точно не заедет, он по окружной двинется, через Сторожевку, ему никакого резона в центр толкаться.

– Ну, значит, я к нему.

Иван уехал, а Галатин пошел домой.

Там оказалась Нина, но она уже одевалась.

– Зашла посмотреть, – сказала она. – Но сидеть не буду. Ты договорился с кем-то?

– С соседкой.

– Это хорошо. Он меня не сразу узнал. А потом узнал, но не понял, кто. Объяснила, что внучка. Похоже, все равно не дошло.

Руслан Ильич стоял в двери комнаты и безучастно это слушал.

– Не передумал ехать? – спросила Нина.

– Нет.

– Ну и зря. Пока, целую.

Сказать сказала, а поцеловать не поцеловала, ушла.

– Приехал? – спросил Руслан Ильич.

– Приехал.

– И как там, в Москве?

Галатин хотел было сказать, что не из Москвы, но передумал. Объясняй, не объясняй, через минуту отец все равно забудет.

Он прошел в комнату, сел за стол, открыл ноутбук. Набрал: «Быстрый кредит». Открылось множество предложений, но все до ста тысяч, не больше. Может, хотя бы сотню взять? Или так: там сотню, там сотню, в пяти местах по сотне, вот и выйдет полмиллиона. Нет, наверняка они передают информацию друг другу. Или вообще все принадлежит одним и тем же хозяевам с единой базой данных.

Зашел в группу музыкальной школы – нет ли новостей? Пусто, последние сообщения недельной давности. Онлайн-занятий тоже нет.

Зато, вспомнил Галатин, у него есть частный урок сегодня вечером, с Полиной Буренцовой, дочерью богатого человека. До карантина Галатин ездил давать ей уроки в загородный район у речки Гуселки, где у Юрия Эдуардовича Буренцова было поместье. Полина и сама могла бы приехать, но так уж сложилось – когда договаривались об уроках, Юрий Эдуардович поставил условие: на дому, по вечерам, так ему будет спокойнее. И возможность посмотреть, послушать, как дочь учится, хотя она обычно его прогоняет.

Надо позвонить, отменить урок.

Не попросить ли заодно взаймы? Бог весть, чем занимается Буренцов, Галатин никогда этим не интересовался, но, кажется, что-то связанное с нефтепереработкой, следовательно, денег у него немеряно.

Галатин позвонил Буренцову, и тот ответил сразу же. Голос у него был странный – задыхающийся, громкий, бурный, будто он долго бежал, остановился и, не отдышавшись, торопится выкрикнуть что-то очень важное.

– Василий Русланович, приветствую! Только не говорите, что заболели!

– Нет, но приехать…

– А я заболел! Я так, …, – Буренцов выругался, – заболел, что не вспомню, когда я себя настолько хреново чувствовал. Все болит, даже мозги под черепушкой чешутся! Так бы всунул туда палочку и почесал!

– Сочувствую. А у меня такое дело: не смогу приехать, срочно надо в Москву.

– Жаль, а хотел новым домом похвастаться.

Буренцов, проживая с семьей в трехэтажном особняке, купил примыкающий большой участок разорившегося соседа, где был заложен фундамент, разворотил этот фундамент и начал возводить не просто дом, а дворец со множеством помещений. Три года Буренцов его строил и еще год занимался отделкой, пригласив лучших дизайнеров, заказав элитную мебель в лучших фирмах Москвы.

– Спасибо, но…

– А вы когда конкретно едете?

– Вечером. В восемь.

– Так еще есть время! Вызывайте такси, я оплачу! Или могу водителя своего вызвонить, хотя он тоже под подозрением. Тест сдал, вроде здоровый, но, может, у него инкубационный период. Вообще никто ничего не знает. Сто видов вируса, говорят. А я думаю: сколько людей, столько и вирусов. И все болеют, но еще не поняли. Так что лучше все-таки на такси.

– Спасибо, Юрий Эдуардович, но мне до отъезда нужно решить важные вопросы. Финансовые, в том числе, – рискнул намекнуть Галатин.

– Вот со мной и решите.

– Нет, это не рядовой вопрос, мне полмиллиона нужно.

– Наличными, на карту?

– Все равно.

– Ну, дам я вам полмиллиона, в чем проблема?

– Неудобно как-то…

– Чепуха, приезжайте, жду!

Галатин был рад, что вопрос с деньгами решился так быстро, но что-то его смущало. Вернее, многое смущало. Он ведь не продумал, как будет отдавать долг. Продать нечего, заработков нет и неизвестно, когда будут. В крайнем случае поможет Нина, если увидит, что отец в безвыходном положении, не может не помочь. Но у нее своих денег нет, она возьмет у Геры, значит, Гере тоже надо как-то отдавать.

А еще он вспоминал необычный голос Буренцова. Болезнь болезнью, но такие интонации у Юрия Эдуардовича бывают, когда он крепко выпьет. Значит, придется выслушивать его длинные монологи о политике, экономике и о женщинах. Буренцов считает себя великим знатоком женского пола, может часами говорить о коварстве и любви – о любви по касательной, а о коварстве подробно. У него был неудачный первый брак, для жены своей, красавицы Ирины, в которую Буренцов был влюблен со школы, он делал все, что мог, окружал ее комфортом и заботой, а она взяла да ушла вместе с семилетней дочерью к другому. Обидней всего, что другой был никто, ноль без палочки, нищий журналист со смешной фамилией Пяльчик, перебивавшийся редкими публикациями, за которые платили копейки. У этого Пяльчика не было даже собственного жилья, он, приезжий из поселка Мокроус Саратовской области, снимал две комнаты в халупе деревенского типа, каких много еще в Саратове, с нужником во дворе. То, что бывшая супруга в бриони, лабутенах и интимиссими бегает по морозцу в деревянный сарайчик со зловонной дырой, Буренцова яростно веселило, он мечтал увидеть Ирину сидящей над этой дырой, и так часто об этом говорил, что, наверное, в мыслях не раз ее в таком виде представлял – ярче, чем это могло быть в реальности. А Пяльчик из Мокроуса для Буренцова был заочно уморителен, он даже не предпринял попыток его уничтожить, хотя мог бы это сделать в течение часа. Буренцов не верил, что эта связь надолго, был убежден, что, посетив три-четыре раза морозный нужник, Ирина вернется, чтобы отмокнуть в одной из двух джакузи недавно построенного на берегу Волги дома, умастить себя маслами и кремами, опрыскаться духами, по триста пятьдесят евро флакончик, которые навсегда отобьют дух совершенной ошибки. Но она не вернулась, больше того, поехала с журналистом на его родину, и они прожили там почти год. Буренцов по-прежнему не имел мысли уничтожить соперника, да и как можно уничтожить Пяльчика из Мокроуса, который тем уже уничтожен, что он Пяльчик из Мокроуса? А Ирину – отрезал от себя. Холодно возненавидел. И дочь тоже. Жаль девочку, но Буренцов и к ней охладел, как к неродной. Естественно, не помогал ни рублем. Сначала ждал просьбы Ирины, ждал, что она подаст на алименты, но не дождался ни того, ни другого. Через год Пяльчик из Мокроуса вернулся в Саратов вместе с Ириной, ее дочерью и новорожденным сыном, где-то они жили, кем-то работали, Буренцов перестал этим интересоваться. Некоторое время считал, что можно обойтись и вовсе без семьи, и так даже веселее, особенно когда вокруг столько красивых и безотказных девушек. Но встретил в тренажерном зале, где занимался три раза в неделю, занимавшуюся там юную Ирину, тезку бывшей жены, что было всего-навсего совпадением, длинноногую красавицу, дочь крупного деревообрабатывающего бизнесмена, влюбился, ухаживал, добился, женился. Она-то и родила ему дочь Полину, которой сейчас шестнадцать, и сына Матвея, которому десять. Буренцов продал прежний дом, построил новый у речки Гуселки – вид Волги после ухода первой жены стал ему постыл. А теперь вот возвел и дворец.

Однажды Галатин осмелился спросить Юрия Эдуардовича, нет ли в его поступках комплекса Великого Гэтсби?

– Это кино про богача, который из-за первой любви в мафию подался и разбогател?

– Я про книгу, кино не смотрел. Наверно, сюжет тот же.

– Нет, не про меня. Там герой ей что-то доказать хотел, а я той сучке ничего никогда не доказывал. Для меня, кроме теперешней Ирочки моей, нет никого на свете, без шуток говорю. Если бы мне сказали, бабнику бессовестному, что я с одной женщиной восемнадцать лет проживу и никого, кроме нее, не захочу, не поверил бы.

– А если бы ушла, как первая?

– Василий Русланович, вы выпили, что ли?

– Вы же знаете – не интересуюсь.

– Тогда не рекомендую даже в шутку мне такие вещи говорить. Чтобы Ирочка ушла – вероятность ноль. А если бы вдруг, чисто теоретически, то – убил бы.

Подобные разговоры Буренцов вел с Галатиным довольно часто, Василию Руслановичу сначала казалось, что Юрий Эдуардович исподволь навязывает ему роль друга и конфидента, но потом понял – совсем наоборот. Он для Буренцова – как попутчик в купе, человек из чуждого Юрию Эдуардовичу мелкого мира, вряд ли он так раскроется перед людьми своего круга, перед друзьями, если они у него имеются. Попутчик выслушал и забыл, а кто он сам такой и чем живет, абсолютно наплевать, поэтому Буренцов никогда не расспрашивал Галатина о его личных обстоятельствах.

Галатин ехал на такси довольно долго – предновогодняя горячка, люди катаются по городу за подарками, торопятся завершить свои дела, чтобы не переносить их на следующий год и не чувствовать себя должниками. А вон грузовик с елками, то есть с соснами: в Саратове сосновые деревца всегда предпочитали елкам. Деревья упакованы в сетки, так в кузове помещается больше, а хвойного мусора меньше. Надо бы домой тоже хоть веточку купить. Раньше обязательно ставили сосенку, и обязательно высокую, под потолок, Женя продумывала подарки, чтобы и красиво, и с пользой, а детей просила дарить что-нибудь самодельное, сотворенное своими руками, и они старались – резали картон и бумагу, клеили, Нина пыталась что-то шить. У Антона это старание сохранилось, а Нина после десяти или одиннадцати лет тяготилась необходимостью мастерить, в последний момент садилась за стол и на альбомном листе фломастерами рисовала елку, звезды, луну, приклеивала вырезанного из открытки Деда Мороза, выводила надпись: «Мама и папа, с Новым Годом!»

Галатин достал телефон, написал Алисе:

«Как ты?»

«нормально занята»

Через минуту добавка:

«sorry»

В маму девочка пошла. Соблюдает правила хорошего тона.

После микрорайона «Юбилейный» свернули влево, въехали в поселок обеспеченных людей. Дома большие, есть и красивые, и попроще, на участках не видно огородов, какие бывают в простонародных загородных поселках, только декоративные деревья и изредка фруктовые – чтобы потчевать гостей своими яблоками, вишнями, абрикосами и грушами, и скромно этим гордиться.

А вот и дом Буренцова, а за ним высится воистину дворец. Облицован чем-то бледно-розовым, крыша металлическая, зеленая, как у многих исторических зданий в Петербурге. Галатин бывал в северной столице много раз, однажды прожил три месяца, пытался ее полюбить, но не смог породниться с исходящим от всего окружающего духом державности, государственности и официальности. Ему нравятся обычные дома, где живут обычные люди, даже хрущевские пятиэтажки кажутся милее своими разномастными балконами, хотя Галатин и видит всю их уродливость.

Он отпустил таксиста, переведя деньги за поездку ему на телефон: Буренцов хоть и обещал оплатить, но не уточнил, как это сделает. Может, тут же и забыл о такой мелочи.

Вскоре вышел Юрий Эдуардович. Высокий, в шубе нараспашку, в шапке, похожий на Шаляпина с известного портрета Кустодиева. На лице не маска, а респиратор с клапаном. Стоя боком и отворачиваясь, протянул Галатину такой же респиратор.

– Все эти маски ерунда. Респиратор тоже ерунда, но все-таки. Все ерунда. Но лучше лучше, чем ничего.

Галатин увидел, что Буренцов не просто пьян, а сильно пьян. У всех это выражается по-разному. Есть у Галатина приятель Игорь Конягин, преподаватель университета, он, выпивая редко, но крепко, может хладнокровно одолеть литр водки, не шатаясь, сохраняя ясность ума и гладкость образцово правильной и всегда очень содержательной речи. Есть другой приятель, Андрей Певзнер, тоже педагог, консерваторский, он после первой же рюмки кажется сильно запьяневшим – взгляд плывет, руками размахивает, сшибая стаканы и тарелки со стола, правда, часто успевает подхватить, а если встанет, то шатается так, что, кажется, вот-вот упадет. Но удивительно – после первой рюмки он может выпить и вторую, и пятую, и десятую, и остается все в той же кондиции, продолжает беседу, вернее, монолог, потому что в этом состоянии не дает другим сказать и слова, его речи становятся все горячее, но, как и Конягин, он не сбивается ни с мысли, ни с грамматики. У Буренцова все иначе, он до последнего твердо стоит на ногах, сохраняет размеренность движений, но говорит при этом так, что речь напоминает сумбурную картинку из паззлов, где ни один фрагмент не подходит к другому.

Галатин был с гитарой, как и всегда, когда приезжал на уроки. Он взял респиратор, приподнял ногу, поддерживая коленом кофр с гитарой, цепляя завязки на уши.

– Вернемся же, давайте отнесу, – сказал Буренцов и протянул руку.

Галатин отдал ему кофр, Буренцов отнес его в дом. Вернулся, потирая руки: чем-то их продезинфицировал.

Они пошли рядом, но Буренцов держался на некотором расстоянии.

– Не то что я наверняка, но вы же неизвестно, – говорил он. – Тесты! Идите вы со своими тестами! Я сам знаю, что чувствую, даже если. Из Италии плитку привезли, только что уложили. Но у нас с собой было! А вон в том доме вор в законе живет. Ему архитектор флюгер забацал в виде петуха. Сказки Пушкина, ё! Вор приехал, увидел петуха, архитектора чуть не убил. Твое место у параши!

Они обогнули забор, окружающий дом Буренцова, подошли к забору дворца, который странно было называть забором – нет, не забор, а ограда, слово, в котором слышится град, то есть город. Заборами забирают, закрывают то, что за ними, загораживаются от чужих взглядов, у большинства домов поселка именно глухие заборы, а ограда, наоборот, хоть и огораживает, но открывает взгляду то, что за ней, недаром ограды бывают у парков и храмов, в том числе и у последних маленьких храмов человека – у могил. Ограда дворца Буренцова была кованная, высокие прутья-пики увенчивались позолоченными наконечниками, какие бывают на древках парадных воинских знамен. Над полукруглой аркой ворот парило что-то, напоминающее герб, Галатин разглядел крылья и перья, и голову какой-то птицы, наверное, орла, а в центре был золотой вензель на черном фоне – Ю.Б. Юрий Буренцов, значит.

Буренцов достал из кармана какое-то устройство, нажал – ворота медленно раскрылись, плавно отходя половинками внутрь. Рядом с воротами имелась и калитка, но, наверное, Юрию Эдуардовичу очень уж хотелось сделать торжественным процесс вхождения в только что созданный им мир.

По дорожке, выложенной фигурной плиткой, контурами напоминающей то ли шахматные ладьи, то ли те пластиковые кости, которые дают собакам для игры, прошли к дому. Фасад с круглыми колоннами был похож на театральный, но без фронтона, вместо него – длинный ряд декоративных перил по краю крыши. Поднялись по широкой лестнице на крыльцо, вымощенное бежевым гранитом или каким-то другим камнем. Буренцов распахнул высокую, в два человеческих роста, дверь. Дверь была застекленная, с ажурами чугунных завитков, закрывающих стекло, черные цветы и листья показались Галатину странными, мертвыми.

– Большая, а легко, – сказал Буренцов. – Умеем, когда хотим.

Началась экскурсия. Из холла, по сторонам которого были тоже, как и перед домом, колонны, но не круглые, а квадратные, с вертикальными позолоченными бороздками, прошли в гостиную. Белые потолок и стены, обилие золотых виньеток, кресла и диваны, обтянутые белой материей с золотыми узорами, ножки тоже золотые, несколько столиков из красного дерева с инкрустацией, панель телевизора в половину стены; его черная обширная поверхность слишком заметно выбивалась из общего стиля, поэтому неведомый дизайнер придумал: заключил экран в массивную багетную раму, что сделало экран похожим на картину, причем картину не пустую, в ней мутно отражался интерьер, и она была похожа на творение абстракциониста, оказавшееся зачем-то в классической галерее вроде Лувра или Эрмитажа. За гостиной была столовая. Белизна и позолота, инкрустированное дерево, плотные шторы на окнах, тоже золотистого оттенка. Вернулись через гостиную и холл, оказались в малой столовой и кухне. Белые стены, белая мебель с позолоченными ручками и ножками. Поднялись на второй этаж. Паркет квадратиками, в каждом из которых восьмиконечная звезда, так изображают стороны света, деревянные панели до уровня плеч, над панелями, как и везде, белизна и позолота. Буренцов открывал белые с позолотой двери, показывал гостевые белые с позолотой спальни, спальню супружескую, тоже белую с золотом, но кровать накрыта пунцовым покрывалом, и балдахин пунцовый, и шторы на окнах пунцовые. Показал кабинет, весь, как шкатулка, отделанный деревом, показал кальянную комнату, устланную коврами, показал все ванные и туалеты с позолоченными кранами, вентилями, душевыми устройствами, держателями, унитазами, кнопки и ручки которых были тоже позолоченными, и у каждого унитаза стоял в позолоченной колбе на позолоченных ножках ершик для чистки с позолоченной ручкой. Показал Буренцов и детскую игровую комнату, где, среди всего прочего, был симулятор для вождения с рулем, экраном, педалями, приборной панелью, все как в настоящем автомобиле. Показал неожиданную комнату, там посредине стояла настоящая рулетка, в углу шахматный стол с фигурами, каждая в человеческую голову, по стенам несколько столов с зеленым сукном, а над ними большие фотографии залов казино с крупными подписями: «The Cosmopolitan», «Venetian Macao», «Monte Carlo», «Taj Mahal», «Baden-Baden».