Текст книги "Успеть. Поэма о живых душах"

Автор книги: Алексей Слаповский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 21 страниц)

22

Галатин услышал сквозь сон:

– Русланыч!

Открыл глаза и увидел над собой голову Виталия. От головы исходил теплый спиртной дух, голова смотрела виновато, но весело. Словно упреждала: сначала огорчу, однако тут же и утешу!

– Такое дело, Русланыч, выпил я. Случайно, но не нарочно. Человеческий фактор, понимаешь?

Галатин не понял, но кивнул.

– Придется мне до утра тормознуться, а у тебя два выбора – или тут, или в доме. Тут спокойней, удобней, тем более что погода под ноль, я сам до минус десяти в кабине сплю. Вон под той штукой.

Виталий показал на объемистый полиэтиленовый сверток в углу.

– Ты достань, достань!

Галатин приподнялся, дотянулся до свертка, вытащил из него и с усилием развернул необыкновенно толстое, тяжелое одеяло.

– Верблюжье, не хвост собачий! – похвастал Виталий. – Купили с женой для себя, чтобы зимой спать, но оказалось невозможно – такое жаркое, что хоть по всему дому отопление отключи, а все равно под ним потеешь. И она мне его для дороги отдала. В кабине – самое то. Ты попробуй.

Галатин укрылся, тепла пока не почувствовал, зато одеяло давило грузно, как мать сыра земля.

– Шалашиком сделай, – посоветовал Виталий.

Одеяло было настолько плотное и жесткое, что, действительно, держало форму шалашика. В предстоящей ночевке почудилось что-то детское, приключенческое.

– Отлично, – сказал Галатин. – Завтра во сколько двинемся?

– Как поспим, так и поедем. В конце концов, люди живут не чтобы все время работать, а жить тоже надо!

Виталий этими словами уверенно оправдывался – не перед Галатиным, а перед кем-то еще, кого он сейчас видел в мыслях. Возможно, перед работодателем Иваном Сольским. Или перед женой. А может, и перед самим собой.

– Тут что-то трещит у тебя. Или шуршит, – сказал Галатин.

– Это рация. Если кто вызовет, не отвечай. Не вызывали?

– Нет.

– Вот и хорошо. Ну, спокойной ночи, не сердись, что так получилось.

– Да ничего. Один вопрос – насчет туалета.

– В доме удобства есть, но не работают, да и зачем, тут везде – природа! Зашел за кузов, и наслаждайся. А если по-серьезному захочется, я калитку не буду закрывать, в конце двора слева – домик с дыркой. Полный комфорт, не то что на трассе бывает. Я стоял один раз под Самарой, спереди машины, сзади, с боков, везде! И меня ужасно приспичило. Прямо задницу разрывает, не могу терпеть. И свернуть, чтобы встать, некуда, там отбойники по бокам. Думаю – сейчас будет совсем затор, побегу в кузов, там пристроюсь. А затора нет, медленно, но двигаемся. Что делать? Достал пакет, кое-как изловчился, одной рукой рулю, а другой…

– Виталя! – послышался от дома женский голос.

– Потом расскажу, – заторопился Виталий. – Беспокоится женщина! Спокойной ночи.

– И тебе того же.

Ночь, непроглядная ночь накрыла от края до края Российскую Федерацию, азиатскую страну с европейским населением. И каждый, засыпая или еще бодрствуя, думал о своем, и мысли эти, если вглядеться, ничем не отличались от каких-нибудь французских, китайских или бразильских.

Вот девочка Алиса лежит в своей постели и грустит точно так же, как грустит ее ровесница Жюли в Париже или девочка Лиу в Пекине, или девочка Паула в Рио-де-Жанейро, у которых та же история: папа расходится с мамой, и с этим ничего нельзя сделать.

А вот мятущаяся Настя никак не может заснуть и сердится на себя: она ведь все твердо решила, назад пути нет, откуда же эти сомнения, откуда эта подлая мысль: вдруг я ошибаюсь? И так же, абсолютно так же сомневаются мама Жюли Камилла, мама Лиу Кианг, мама Паулы Летисиа, и задают себе вопрос: вдруг я ошибаюсь?

А вот Антон одиноко едет по ночному городу, растерянный и не верящий, что все кончено, как не верят и его французский собрат по несчастью Жак, и китаец Ли Веймин, и бразилец Габриэл. Почему так резко изменилась моя Настя, моя Камилла, моя Лиу, моя Паула? – думают они. Равнодушно соглашаются с обвинениями, откровенно признают свою непорядочность, терпят грубость – почему? Как почему! – озаряет Антона, Жака, Веймина и Габриэла. Они нарочно это делают! Они хотят показать себя хуже, чем есть на самом деле! Для чего? Для того, чтобы мы, Антон, Жак, Веймин и Габриэл считали Настю, Камиллу, Лиу и Паулу стервами, чтобы не жалели о них, чтобы облегчить расставание – со стервами разойтись проще! Но, думают Антон, Жак, Веймин и Габриэл, если они так нас жалеют, если хотят смягчить разрыв, значит, не все угасло! Больше того, они не нам показывают злую и непреклонную решимость, они убеждают в ней себя! И Антон, Жак, Веймин и Габриэл улыбаются, представляя, как они дадут понять Насте, Камилле, Лиу и Пауле, что раскусили их.

А отцы Антона, Жака, Веймина и Габриэла едут к ним на выручку, и это вполне допустимое совпадение, учитывая, сколько людей живет на свете и сколько отцов в одно и то же время спешат спасать своих детей.

Их сильнее других терзает тревожная бессонница, но вот засыпают и они.

Засыпает в объятиях красавца-мужа железнодорожная красотка-кассирша, которая не продала Галатину билет, и она вдруг говорит:

– Сегодня такой чудик приходил. Сам старик, а в шляпе такой ковбойской и весь, как ковбой.

– Чудиков у нас хватает, – сонно отвечает муж.

Одиноко засыпает дежурная по вокзалу, ни о чем не думая и ни о чем не печалясь, потому что ей не о чем думать и печалиться.

Спит Руслан Ильич, у которого сон мало чем отличается от яви.

Засыпает Нина, мучась от того, что сказала отцу, будто ее ничто не мучает, на самом деле это не правда, это лишь идеал, которого она хочет достичь так, как достиг этого Гера, только что деловито насытившийся любовью и деловито нырнувший в сон – счастливый человек!

Лежит без сна рядом с супругой Иван Сольский, озабоченный думами о завтрашнем дне и хлебе насущном. Татьяна тоже не спит, у нее занятная особенность – не может заснуть раньше мужа. Сколько раз говорил ей Иван: «Не жди ты меня, спи, я, может, всю ночь ворочаться буду!» – «И я поворочаюсь, – отвечает Татьяна. – Нечестно будет – ты думаешь, работаешь, а я дрыхну!»

Паша Любезкин видит очень странный сон, он видит тюрьму, похожую на крепость, которую осаждают орды врагов, осаждают красиво и мощно, как в давнишней рекламе банка «Империал», а цель у них – выгнать сидельцев и занять их камеры. Паша стоит на крепостной стене и призывает: «Не отдадим нашу альма-матер! До последней капли крови будем биться!» – «Да!» – отвечают, потрясая щитами и топорами викинги, неизвестно откуда появившиеся на стене. На этом сон обрывается, чем дело кончилось, неизвестно.

Тяжело, болезненно, со стонами и всхлипами спит Буренцов, а рядом сидит любящая и ненавидящая его дочь Полина.

Тихо и спокойно спит жена Виталия Лариса, привыкшая к поездкам мужа и к тому, что он всегда благополучно возвращается. И вдруг открывает глаза. Будто кольнуло ее что-то или услышала громкий посторонний звук. Она не знает и не догадывается, что Виталий ночует в чужом доме, да и не о нем сейчас думает. У нее странное ощущение – что где-то в мире происходит что-то, о чем она понятия не имеет, но это что-то касается и ее жизни. И не только в этом мире, то есть на земном шаре, а где-нибудь в космосе. Летит метеорит к Земле, а мы и не знаем, думает Лариса. Шарахнет, и вымрем, как динозавры. С другой стороны, если столько тысяч лет на шарахало, может, и сейчас обойдется, успокаивает себя Лариса, но заснуть никак не может.

Не спит и рассказчик, то есть автор этого текста, то есть я. Застыл я за столом, гляжу я в календарь и прикидываю, как успеть, как этот текст закончить к осени, и другие, не менее важные, да еще хорошо бы привести в порядок дачу, недавно купленную в Подмосковье, у станции Икша. Дача обычная, от советских времен, без удобств, поэтому бабушка-хозяйка продала ее довольно дешево. Муж бабушки лет уж десять как умер, оставив после себя богатое наследство заботливого хозяина. К примеру, в металлическом кузове-фургоне, снятом когда-то с какой-то машины и приспособленном под склад ценностей, обнаружились груды и завалы в виде обрезков шлангов, проводов, веревок, кабелей, досок, труб, фанеры, а также несколько бумажных мешков с окаменевшим цементом, бесчисленное количество банок и коробок с гвоздями, винтами, хомутами и хомутиками, шурупами, дюбелями, а еще полдюжины ножовок по дереву и металлу, двуручных пилы – две, молотков – четыре, старых перчаток и рукавиц – не считано, два топора с ручками и три без ручек, отвертки всех мастей, причем каждой масти тоже по две-три штуки, а трехгранных напильников, ржавых и совершенно одинаковых, хранилось в отдельном ящичке, я специально посчитал, девять штук. Там много еще чего было; когда я впервые открыл с трудом поддавшуюся, ржаво заскрипевшую дверь, бабушка была рядом, глянула, тут же отвернулась и сказала в сторону: «Лет пять не открывала. Вы уж сами разбирайтесь, что вам надо…»

А над календарем у меня висят часы. И в кухне часы, и в комнатах, и на руке, и в телефоне, и в ноутбуке, и в планшете, и я всегда знаю время, и дамоклово слово висит надо мной: успеть.

Я вдруг вспоминаю очень давнее и, казалось, совсем забытое. Мама и папа ведут меня и брата на станцию «Разбойщина» из одноименного поселка под Саратовом, где мы тогда жили. Мы собрались в город, в зверинец. Мне лет пять или шесть, я никогда не был в зверинце, я очень туда хочу, я тороплю родителей: «Давайте быстрей, опоздаем же!» Поезда, то есть электрички, ходили тогда не часто, вот я и волновался. Представлялось страшное: электричка уйдет без нас, следующую родители не будут дожидаться, у них слишком много дел даже в выходные дни, мы вернемся, они пообещают поехать через неделю, а через неделю зверинец увезут, он же передвижной, и я никогда не увижу настоящих зверей. Я чуть не плачу, но креплюсь, я вообще редко плакал в детстве, не потому, что рос мужественным, а – поводов было мало, я повторяю: «Опоздаем, давайте быстрее!» – и забегаю вперед по асфальтовой тропинке, идущей вдоль акаций, заглядываю вперед – когда уже покажется одноэтажное здание станции, выкрашенное в желтое и белое? Старший брат, будущий военный, молчит, у него характер тверже моего, он выдержаннее, хотя я чувствую и вижу, что он тоже волнуется – очень уж серьезен.

Мы не только успели, мы еще довольно долго ждали электричку.

А зверинец меня разочаровал. Смутно припоминаю облезлого льва, который вяло ходил туда-сюда, равнодушно скользя по людям тоскливыми глазами, неожиданно маленького серого слона с морщинистой кожей, он был чуть больше тех быков-производителей, каких я видел у отца на ферме, помню лису, вовсе крохотную, как дворняжка. Где пышная рыжая шерсть, где хитрая мордочка? – я не раз видел это в мультфильмах и на иллюстрациях к сказкам и рассказам о животных. Ничего этого не обнаружилось в настоящей лисе, которая то лежала в пыльном углу вольера, то вставала, делала круг и возвращалась на место, словно в очередной раз убедившись, что выхода нет.

Больше всего меня удивил запах – пахло не чем-то звериным, а точно так же, как в нашем хлеву, где родители, зоотехники с высшим образованием и крестьянским прошлым, держали корову, овец и кур.

Я ждал удивления, легкого страха, радости от встречи с настоящими дикими животными. Не было ни удивления, ни страха, ни радости, только жаль было бедных зверей, которые выглядели исполняющими предписанные им роли, причем исполняющими неохотно.

Имелись там еще какие-то животные, но я их сразу же забыл, а вот как шли к станции вдоль акаций, как я торопил, забегал вперед, боялся не успеть, как жгло меня, маленького, нетерпение и ожидание чуда – помню ясно. И отчетливо, будто в кино на экране, вижу и тропинку, и акации, и маму, и папу, и брата, и то, что я был в коричневых сандалетах с металлическими белыми пряжками. Да, и еще рубашку помню, она мне очень нравилась – в голубую полоску, легкая, гладкая, наверное, шелковая, очень приятная телу. Родители называли ее «шведкой».

23

Виталий разбудил Галатина рано. Он был хмур и озабочен.

– Ребята предупредили – посты стоят, грузы проверяют.

– У нас что-то не так?

– Все так. Ну-ка, давай я кузов открою, а ты глянешь.

– На что?

– На все.

Виталий пошел открывать двери фургона, а Галатин обулся, надел куртку, вылез из кабины, потопал ногами, разминаясь, отошел в сторону, к забору, куда наведывался перед сном, увидел в сугробе под светом фонаря желтое пятно с темной дыркой посередине. Отметился туда же и, застегиваясь, пошел к фургону.

– Залезь и посмотри, – сказал Виталий.

Галатин поднялся по ступенькам внутрь, увидел ряды черных пластиковых бочек, накрытых крепежной сеткой. На бочках были наклейки с надписями «Ротбанд».

– Допустим, ты инспектор, – сказал Виталий. – Какие мысли возникнут?

– Никаких. Я не инспектор. Я даже что такое ротбанд, не знаю.

– Кто бы сомневался. Попробуй открыть.

Галатин подошел к переднему ряду, к одной из бочек, крышка которой, как и у других, крепилась боковыми металлическими защелками. Они были тугие, Галатин, просунув руки в крупные ячейки сетки, с усилием перевел защелки в верхнее положение, попробовал открыть крышку – не получилось, она сидела плотно.

– Подцепить чем-то надо, – сказал Галатин.

– А нечем! – с вызовом ответил Виталий.

– Это ты так инспектору скажешь?

– Так и скажу. Мое дело везти, а не вскрывать. Вам надо, вы и ищите, чем курочить!

Галатин уцепился пальцами в край крышки, потянул вверх. Она начала подаваться, Галатин приналег, упираясь ногами, послышался пластмассовый натужный скрип, крышка наконец выскочила из пазов, отлетев вверх и забултыхавшись в сетке.

– Что видишь? – спросил Виталий.

– Порошок. Вроде цемента.

– Другие бочки будешь проверять?

– Зачем?

– Вопрос логичный. Ладно, закрывай и слазь.

Галатин закрыл бочку, слез, отряхнул руки. Хотел было зачерпнуть снега, но вспомнил о желтом пятне и передумал. Сугробы-то белые, но это не первый снег, под ним, возможно, есть и другие желтые пятна, сейчас невидимые.

– Пойдем перекусим и поедем, – сказал Виталий. – Юлька там приготовила…

Юлькой оказалась молоденькая женщина, на вид ей было лет двадцать, а то и меньше. Виталий велел:

– Руки дай умыть ему.

Юля схватила ковшик, Галатин подошел к умывальнику. Давно он не видел таких допотопных мойдодыров: сверху оцинкованная емкость для воды, под ней белая эмалированная раковина, вся в сколах и желтых подтеках, под раковиной шкафчик грязно-серого цвета, где таится сливное ведро. На краю раковины, в пластмассовой ванночке-мыльнице, в лужице розовой жижи – мыло с пятнами грязи на поверхности. Галатин мужественно взял его, чувствуя снизу размокшую мягкую слизь, подставил руки, Юля поливала, а он сначала вымыл само мыло, поворачивая его в руках, а потом и руки. Юля подала цветное полотенце, мокрое и плохо впитывающее влагу, Галатин после него украдкой вытер руки еще и о куртку, когда снимал ее и вешал на гвоздь у двери.

Он сел напротив Виталия за небольшой стол, накрытый клеенкой, исподволь осматривался.

Если в доме Виталия и Ларисы все было чисто, просторно, уютно, все вещи друг к другу были приспособлены, то этот дом казался временным жильем, где то и дело сменялись хозяева, и каждый притащил что-то свое, каждый устраивал пространство по-своему. Здесь была газовая плита со шлангом, который вел в стену – наверное, к баллону, стоящему на улице. Между плитой и входной дверью, в нише, отгороженной полиэтиленовой шторой (желтые утята на голубом фоне), размещался санузел. Над шторой виднелась изогнутая никелированная труба душа, а в щель между шторой и стеной просматривался задний край унитаза с частью сливного бачка. Из санузла густо пахло гниловатой сыростью, моющими средствами и аммиаком.

Стоял тут диван из семидесятых, а то и шестидесятых годов – две плоскости под тупым углом друг к другу, две боковины-трапеции, на одной деревянная полированная планка сверху, на другой планки нет, только паз со скопившимися в нем пылью и мелким мусором. Бордовая обивка дивана накрыта покрывалом агрессивной расцветки – черные и красные квадратики в шахматном порядке. Впрочем, расцветка не резала глаза, как могла бы, потому что засаленные красные квадратики стали тускло-бурыми, а черные темно-серыми. Новенький коврик лежал перед диваном, с вычурным геометрическим рисунком в духе композиций Кандинского. А у дверей двух комнат, что были за стеной, красовались круглые разноцветные коврики, сплетенные из обрывков тряпок. Меж дверьми стоял полированный двухдверный шкаф без ручек, с торчавшим из гнезда замка ободком ключа, этот шкаф тоже был из прошлого, из семидесятых. А в углу, за окном, под которым стоял обеденный стол, кто-то начал сооружать вполне современный кухонный интерьер: сверху два шкафа с дверками матового стекла, под ними длинная столешница, обклеенная пленкой под мрамор, была здесь и мойка с краном, но использовалась не для мытья, а для хранения горы грязной посуды. Ящики и дверцы нижних шкафов были форсистые, лаковые, алые, зеркально отражающие стену и пол, который состоял из трех частей – перед зоной кухни была полоса желтого ламината, имитирующего свежеструганное дерево, две трети пространства застелены линолеумом под малахит, с белыми прожилками, а у порога перед дверью в сени прибит гвоздями большой лист некрашеной фанеры.

У дальней стены, где были окно и дверь во двор, в огород или сад, стояла елка, небольшая, в половину человеческого роста, поэтому поставленная на табуретку, прикрытую разноцветной мишурой – будто толстые гусеницы свисали. На елке мерцающая гирлянда, серпантин и дюжина больших, размером с крупное яблоко, шаров красного, синего и золотого цвета. Галатин вспомнил, что и в доме Виталия стояла такая же елка, и тоже на подставке, с такими же гусеницами мишуры, такими же шарами и такой же гирляндой.

А у вершины елки стояла на ветке, прислонившись к стволу, довольно большая кукла Снегурочки, очень старая, в пожелтевшей белой шубке, но румянец еще сохранился на ее личике. Галатин вспомнил, как в детстве точно такая же Снегурочка заворожила его, пяти или шестилетнего. Она была красивая, с голубыми глазами, шубка блестела и казалась покрытой застывшим сахарным сиропом. Вася не удержался и, когда никто не видел, снял Снегурочку, лизнул ее. Оказалось не очень приятно и липко. Шубка похрустывала при нажатии, Вася дотронулся до личика, оно было очень твердым. Вася постучал пальцем, услышал пустой звук. Ему стало интересно, что за тельце у Снегурочки под шубкой. Ручки и ножки у нее гнутся – почему? Вася унес куклу к себе в комнату, залез под стол и начал исследовать. Он хотел только заглянуть под шубку, но та сразу же порвалась. Под нею оказалась вата. Раз уж кукла все равно испорчена, терять было нечего, Вася рвал и щипал плотно накрученную вату. И увидел скелет куклы – руки и ноги проволочные, а туловище фанерное, голова дыркой крепилось на деревянном штырьке. Вася зачем-то решил отделить голову, она была не только насажена, но и приклеена, он рвал, рвал и оторвал, голова упала. Лежащая отдельно на полу, она почему-то показалось страшной. Только теперь до Васи дошло, что он наделал. Сходил за парой газет, сложил туда все, умял, скомкал и выкинул в форточку. Мама потом искала ее, расстраивалась, Вася не выдержал и признался, расплакался.

«Но зачем?» – не понимала мама.

А отец тут же ей объяснил:

«Парень исследует мир, все в порядке».

Конечно, маленький Вася не запомнил точных слов отца, но примерно так он сказал. И Вася успокоился, а мама, любившая восстанавливать порядок, вскоре купила точно такую же Снегурочку.

На столе было изобилие. Юля словно заочно соревновалась с Ларисой – подала и щи, и картошку-пюре, и котлеты, и соленые помидоры с огурцами. Виталий даже заворчал:

– Зачем ты, я в дорогу не ем много, в сон потянет.

– Сколько хочешь, сколько и съешь, – ответила Юля. – А товарищ пусть закусит как следует.

– Да нет, я тоже не очень… Картошечки чуть-чуть, котлетку, и все.

– Ну, как скажете.

Мужчины завтракали, а Юля села на стул рядом с Виталием, лицом к нему, села по-девчоночьи, подтянув на сиденье стула ноги и обхватив колени руками. Сидела и смотрела, как ест Виталий. Тот, вроде бы, не обращал внимания, но вдруг со стуком положил ложку на стол, повернулся к Юле и сердито спросил:

– Ну, чего?

– Ничего.

– А чего тогда?

– То есть?

– Дырка вот тут будет, – Виталий показал пальцем на свой висок.

– Смотреть нельзя?

– Есть мешаешь.

– Аппетит, значит, порчу? – спросила Юля с каким-то намеком.

– Не портишь, а… Давай потом.

– Само собой. Потом. Всегда потом.

– Тебе сейчас охота?

– Мне всегда охота.

Юля рассмеялась, услышав в собственных словах не то, что собиралась сказать.

Виталий тоже усмехнулся.

Зубы у Юли были очень белые, а смех звонкий, она похожа была на школьницу, которая хотела всерьез раздразнить учителя, но не выдержала и смехом все испортила.

– Девчонок разбудишь, – упрекнул Виталий.

– Да им хоть в уши свисти, до обеда спать будут. Любят поспать. Это понятно, – Юля вздохнула и сказала Галатину, поделившись с ним, как с близким. – Малокровие у них. Что ни делаем, не помогает. И кормим нормально, и лекарства правильные, да, Виталь?

Виталий, метнув взгляд на Галатина, ответил:

– Врачи сами не знают, что делать.

– А кто врачи? – горячо подхватила Юля. – Я в город возила, полдня ждали, а потом принимает какая-то Мумбарака Кумбарамовна, не выговоришь, она не то что лечить, она по-русски нормально не говорит!

– Имела право потребовать другого врача! – наставительно сказал Виталий.

– Так они тебе и дадут! А если и дадут, будет опять какая-нибудь нерусь, обидится за свою и так налечит, что еще хуже выйдет!

– Ладно, не нагнетай, в конце концов, у них ответственность. Если не тот рецепт выпишет, привлечь можно.

– Тебе легко говорить, ты не видишь, как девочки мучаются!

– Не начинай, ладно?

– Я не начинаю, а…

Юля замолчала, повернула голову в сторону и вверх, пару раз шмыгнула носом. Но тут же улыбнулась, сказала Галатину:

– Вы извините. Это мы так, в порядке профилактики.

Галатин, закончив завтрак, поблагодарил и встал, чтобы одеться, уйти первым и не видеть, как прощаются Юля и Виталий. Но и Виталий тут же встал, и тоже пошел к двери. Юля, спрыгнув со стула, подбежала к нему, обняла, встала на цыпочки, чтобы поцеловать. Виталий подставил щеку. Видно было, что он и стесняется, но и лестно ему, что такая симпатичная и юная женщина его любит, поэтому не сопротивлялся, когда Юля повернула ладошкой его лицо и поцеловала в губы.

В машине Виталий молчал, хмуро глядя на дорогу. И Галатин молчал.

Только когда выехали из села, Виталий сказал:

– Ты, Русланыч, если что думаешь, лучше не думай.

– Я и не думаю.

– Вот и хорошо. Некоторые вещи легко понять, но трудно объяснить.

Галатин, несмотря на обещание не думать, задумался над загадочными словами Виталия.

Да и сам Виталий, похоже, был озадачен собственным изречением, но вскоре лицо его стало безмятежным, просветленным – все сложное осталось позади, а впереди привычное и спокойное движение, впереди дорога, которая ничего от тебя не требует, не хочет, ничем тебя не побеспокоит – если, конечно, правильно себя вести.

Они выехали в темноте, но с каждой минутой и каждым километром становилось светлее. Машин встречалось немного, все больше трудовые, грузовые, а иногда ехали по совсем пустой дороге, будто были одни в своем путешествии.

Галатин вспоминал, как ездил с отцом, у которого был сначала «Москвич-408», потом «Москвич-412», потом жигули-копейка, а потом и люкс советского автопрома, люкс не по объективным качествам, а по статусу в глазах потребителей, «шестерка». Четверть века ездил на ней Руслан Ильич и продал, когда по здоровью не мог уже водить, а сын Василий так и не научился. Пробовал отец учить сына, раза три или четыре сажал за руль в подростковом и юношеском возрасте, Василий и сам вроде бы хотел, но быстро обнаруживалось, что скоординировать движения, вовремя на одно нажать, а другое отпустить, он не в силах, отец смешливо сердился и называл Василия пьяным осьминогом. «Да я бы и осьминога научил, – говорил он, – а ты чем больше пробуешь, тем хуже получается. Нет, вижу я, не твое это, лучше и не пытаться!» Через какое-то время все же предпринимал новую попытку – с тем же огорчительным результатом. Вот и продал Руслан Ильич машину, а потом и дачу, куда не на чем стало ездить. Василий, не захотел взять дачу на себя, не захотели и выросшие к тому времени Антон с Ниной, будучи насквозь городскими и не имея интереса к грядкам, цветникам, яблоням и вишням.

А ездить с отцом, сидеть рядом и смотреть в окно Василий всегда любил. За городом смотрел на поля, сады, лесополосы, в городе на дома и людей, гадая, как они живут и надеясь, что живут хорошо.

– Петровск, – сказал Виталий.

– А?

– К Петровску подъезжаем.

– Интересно, я ни разу там не был.

– И не будешь, мы мимо просквозим.

Тут Виталию позвонила Лариса. Он говорил с нею так, будто был недоволен, что отвлекают от дела, но слышалась в голосе и грубоватая ласковость:

– Еду, Ларис, ничего особенного. Отдыхал, конечно. Вот ты, ей богу! Нет, голодный! А чего спрашивать тогда? Как Оксанка там? Понятно. Хорошо. Ну все, пока.

Сразу же после этого позвонила и Юля. Голос Виталия был точно таким же, как и в разговоре с женой:

– Час прошел, а ты уже… Юль, я за рулем, потом расскажешь. Я же говорил: завтра утром или к обеду. Давай, пока. Я тоже. Хорошо. Все, не могу говорить, менты впереди.

В самом деле, у обочины стояла полицейская машина, а возле нее двое служивых в теплых серых куртках и шапках; один из них поднял полосатую палку и помахал ею, будто подманивая к себе. Виталий подрулил, остановился. Достал папку с документами, вылез из кабины, пошел к полицейским.

Он показывал документы, а Галатин, чтобы немного размяться, вылез из кабины. Полицейские посмотрели на него. Один, сержант, был молодой, худенький, скучный, на ногах – унты. Не по форме, но, может, у человека ноги больные, мерзнут. Второй, лейтенант, был чуть старше напарника, но тоже молодой, высокий, полицейская форма шла ему, что случается редко, и даже куртка не казалась мешковатой – не исключено, что лейтенант подгонял ее по фигуре. Оба были без масок, как и Виталий, поэтому и Галатин не надел маску. Должно быть, на трассе не так строго блюдут антивирусные правила: на свежем воздухе и морозе в опасность заражения как-то не верится.

– Здравствуйте, – сказал полицейским Галатин. – С наступающим вас!

– Добрый день, – ответил за двоих лейтенант. – Вместе едете?

– Он к родственникам в Москву, – поторопился объяснить Виталий. – Я взял человека попутно, не запрещается же. Ведь нет?

– Пока нет, – сказал лейтенант. – Документы можно посмотреть?

– Чьи? – не понял Галатин.

– Ваши.

– Зачем?

– Русланыч, чего ты? – упрекнул Виталий. – Тебе трудно?

– Мне нетрудно, но хотелось бы знать причины и основания, – сказал Галатин. – Насколько я знаю, проверка документов у граждан, особенно если они не водители, не входит в обязанности дорожной полиции!

Сержант кисло скривился: ну вот, опять байда начинается! Лейтенант был выдержаннее, он даже улыбнулся.

– Мы не дорожная полиция. Основание – антитеррористическая операция. Можете не показывать документы, тогда поедем в отдел для установления личности.

– Да покажет он! – заверил Виталий. – Русланыч, время дорого, давай!

– Если бы мой товарищ так не спешил, я бы поспорил, – сказал Галатин. – Пожалуйста, ознакомьтесь.

Он достал из кармана куртки паспорт и протянул лейтенанту.

Галатин забыл, он совсем забыл, что вложил в паспорт свернутые справки. Все, сколько было. А лейтенант уже рассматривал паспорт, изучал данные, а потом развернул и листки.

– Глянь, Сережа, – сказал он. – Гражданин наперед запасся! Умно!

Сержант без интереса посмотрел и кивнул, выразив этим скупым движением и подтверждение увиденного беззакония, и привычку к нему.

– Это я… Понимаете, на самом деле эти справки вообще не нужны! – Галатин старался говорить шутливо-безбоязненным голосом, давая понять, что дело пустячное и не стоит особого внимания. – Это я так, на всякий случай!

– Случай, не случай, а налицо поделка документов.

– Блин! – вырвалось у Виталия. Он тут же объяснил причину возгласа. – Это я ему велел сделать, товарищ лейтенант. Типа, для страховки. Они, если подумать, действительно не нужны, можно хоть выкинуть. Какие документы, это так, распечатка, бумажки! Давай порву и забудем, ладно?

– Какой ты шустрый. Может, и паспорт порвать?

– Товарищ лейтенант, я, конечно, не юрист, – оговорился Галатин, – но, мне кажется, эти справки не такие документы, за которые…

– Статья триста двадцать семь, – прервал Галатина лейтенант, поняв, что тот хотел сказать. – До двух лет или штраф до восьмидесяти тысяч.

– Твою-то! – сокрушенно сказал Виталий – он сразу догадался, к чему клонит лейтенант. – Хлопцы, я вас понимаю, служба, работа, всем жить надо, но из-за такого пустяка… Неужели не договоримся?

– Не договоримся! – ответил за лейтенанта Галатин, в котором мгновенно вспыхнуло жгучее гражданское чувство, такое жгучее, что заслонило даже цель его поездки, желание как можно быстрее попасть к любимой Алисе и к Антону. – Ты, Виталя, не волнуйся. Езжай без меня, а я поеду с ними в отдел, посмотрим там, что это за статья и можно ли ее применить к этой глупой канцелярии. Очень сомневаюсь!

– Ты, отец, какой-то прям не пуганный, – с легким удивлением сказал сержант.

– Я прям пуганный! – возразил Галатин с напором многое пережившего человека. И он не совсем лгал, потому что говорил не только от себя, но от всего своего поколения, претерпевшего идеологическое давление советского времени, беспредел девяностых, неприметный, но настойчивый мухлеж нулевых, откровенно наглый шантаж десятых годов и заблаговременно начавшееся завинчивание гаек в двадцатых – когда они еще не наступили. Его сверстники из тех, кто остался жив, навидались и натерпелись всякого, от тюрьмы до сумы, а что самого Галатин бог уберег, и он ни разу в жизни не попадал в опасную ситуацию, так это случайность, везение, а может, хотелось думать Галатину, результат честности его позиции, которая позволила избегать сомнительных положений. Гражданского долга не чурался, но нарочно на рожон не лез, вот и все. А сейчас, повторяем, он говорил от лица поколения, поэтому не было в его голосе ни звука фальши.

– Я пуганный, но не напуганный! – с достоинством сказал он. – Если у вас претензии по закону – отвечу! Если не по закону – ответите вы!

– Да твою-то, Русланыч, уймись! – закричал Виталий. – Ребят, не слушайте его, он не в себе, у него жена умерла, в Москву к детям едет! Задержат тебя суток на пять, не доедешь ни до кого! – пригрозил он Галатину. – Давай, иди в машину, грейся, а мы тут побеседуем. Пусть идет, ребята, у него аденома простаты, застудится, обоссыт мне всю кабину! – на ходу фантазировал Виталий.